Текст книги "Марджори в поисках пути"

Автор книги: Герман Воук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

12. Еще одно стекло разбивается

Такси повернуло за угол, выехало из черного парка и направилось по Седьмой авеню к туманному морю света на Таймс-сквер.

Марджори чувствовала себя так, словно она была верхом на лошади, которая понесла ее в Центральном парке, когда ей было семнадцать. Она снова была с Ноэлем Эрманом, вопреки всему, опять с ним и неслась по течению событий, совсем как прежде, бесконтрольно. И как она могла отказаться посмотреть генеральную репетицию «Принцессы Джонс»? Ее немного утешало то, что, хотя это и была его победа, он сам, казалось, не знал об этом. Он впал в рассеянное молчание. Она сказала:

– Мне кажется, ты никогда не перестанешь изумлять меня.

– Что на этот раз? – спросил он довольно устало.

– Как ты можешь быть таким безучастным перед твоим первым шоу на Бродвее? Сейчас все время идут генеральные репетиции, а я не догадываюсь об этом. Никто не смог бы подумать. Ты просто кружился на вечере, ел, пил – беззаботный, как птичка. О тебе действительно надо писать книгу, Ноэль Эрман.

Он пожал плечами.

– Я ничуть не беспечен. Я, возможно, запою, как струна, если ты дотронешься до меня. Но какая от этого польза? У нас была разборка до четырех часов. Убили попусту три часа, а я знал, что ты будешь на свадьбе, и таким образом…

Он снова погрузился в молчание, куря. Дождь заливал закрытые окна такси, разливаясь и струясь, почти как из опрокинутого ведра воды.

Через минуту она сказала:

– Я действительно ужасно устала. Но это такое искушение, перед которым я не могу устоять. Я бы хотела посмотреть первый акт, во всяком случае, посмотреть, как ты его изменил.

– Оставайся, сколько захочешь, – сказал Ноэль. – Мы все прогоним. Если это тебе не наскучит, я надеюсь, ты досмотришь все. Я бы очень хотел узнать, что ты об этом думаешь.

– Мое мнение ничего не стоит.

– Напротив. Ты представляешь из себя аудиторию Нью-Йорка в миниатюре. И ты, вероятно, как никто другой знакома со всеми различными версиями, которые я сделал. Твои замечания будут очень ценными, как я представляю себе.

Когда такси остановилось у служебного входа в театр, он повернулся к ней со слегка печальной улыбкой.

– Ну, вот мы и начинаем, дорогая. Во всяком случае, я гарантирую, что здесь нет терменвокса.

Она нервно засмеялась и побежала с ним сквозь дождь.

Красивые девушки в красных костюмах с оборками, с разукрашенными, как у кукол, лицами бегали вверх-вниз по железной лестнице. Ноэль повел ее к гримерным и представил звездам, которые суетились со своим гримом перед зеркалами, освещенными по бокам лампами. Они все называли Ноэля по фамилии, болтали с ним, как с равным, смеялись его шуткам и прелестно отнеслись к Марджори. Исполнительница главной роли, самая известная актриса в составе труппы, была особенно любезна с ней.

У нее была суровая, деловая манера общения, но, несмотря на толстый слой грима, девушка была удивительно красива, с глазами невероятно большими и синими, обведенными черной краской. Марджори была в восторге. Взволнованная болтовня, напряженность в воздухе, аромат духов за кулисами, слишком накрашенные лица, детсадовские цвета костюмов давали ей ощущение прогулки по сказочной, волшебной стране.

Сам театр был темным и холодным, ряды пустых кресел выглядели очень уныло. Несколько человек сидели в зале, кутаясь в пальто. Музыканты в свитерах или пальто (большинству не мешало бы побриться) настраивали свои инструменты в оркестровой яме. Ноэль посадил Марджори на место в середине пятого ряда и ушел поговорить с продюсером в первом ряду. Марджори сидела, теребя в руках носовой платочек, и сравнивала этот редкий момент с множеством других, когда она сидела в этом же театре, в толпе зрителей, глядя на тот же самый пыльный серый занавес, украшенный рыцарями и дамами в стиле рококо, перед началом спектакля. Она видела, как другие курили сигареты, и закурила сама. Курение в запретной зоне театрального оркестра усилило головокружительное чувство привилегированности. Миссис Лемберг в широкой норковой шубе прошла между рядами и подошла к продюсеру.

Вдруг поднялся занавес и открыл оригинальную милую декорацию европейской деревенской площади, покрытой снегом и украшенной к Рождеству. Рабочие сцены в грязных комбинезонах толкали неустойчивую разукрашенную елку на место, хрипло крича друг на друга. Несколько минут Ноэль, продюсер, хореограф и художник-оформитель по очереди делали замечания насчет расположения дерева. Решение было достигнуто, дерево установили в нужном месте, и занавес опустился.

– Нравится декорация? – спросил Ноэль, вернувшись к Марджори.

– Да, в высшей степени. Я никогда ничего не изображала так тщательно.

– Феррис привез нового парня из Голливуда делать декорации и костюмы. Они превосходны, как мне кажется.

Музыканты заиграли увертюру; занавес снова поднялся; сейчас декорация была закрыта великолепным покрывалом, пурпурным, красным и золотым, расписанным в манере кубизма. Марджори невольно дотронулась до руки Ноэля; она никогда в жизни не была так возбуждена.

– Удачи тебе, – прошептала она.

Три часа пронеслись, как несколько минут.

«Принцесса Джонс» с первого момента до последнего казалась ей грандиозной захватывающей фантазией; водопадом красок, великолепия, смеха и очарования. Все в ней было волшебно: изящные декорации, красивые костюмы, кружащиеся толпы танцоров, трогательная музыка, веселые, беспечные комедийные сцены. Она знала этот сюжет, конечно же, и все шутки и песни. Шоу не было сильно изменено после той последней версии, которую Ноэль ей показывал. Но возбуждала возможность видеть дитя, рожденное умом Ноэля, во плоти, живым: искрящимся, раскрашенным, с танцами и песнями, – живое чудо, шоу на Бродвее. Первая генеральная репетиция, по словам Ноэля, выглядела очень беспорядочной, но, казалось, трудности были улажены; шоу раскрутилось, как будто на премьере.

Когда в финале занавес опустился, умерив яркий вихрь красок и звуков (вальс всей труппы в большом бальном зале дворца, сюжет уже весь распутан, и все возлюбленные разделились по парам, немного насмешливый, но веселый конец сатирической сказки), когда оркестр закончил мощное крещендо, Марджори не смогла сдержаться. Она схватила Ноэля за руку и сильно ее пожала. Он обернулся к ней, его глаза сверкали в свете огней рампы. Но прежде, чем она смогла что-то сказать в первое мгновение тишины после финального аккорда оркестра, продюсер выкрикнул сварливым голосом:

– Ноэль, ты сделал что-нибудь с новым дуэтом?

Ноэль оставил ее, кивнув в знак признательности и улыбнувшись на ее робкие аплодисменты в перчатках.

Он вернулся через несколько минут.

– Мы все едем в мой отель для разговора. Поедем с нами?

– О нет, спасибо. Это потрясающее шоу, Ноэль, это будет ужасный хит. Спасибо, что позволил мне посмотреть. Я поеду домой…

– Неужели ты так устала? Питер попросил меня привести тебя с собой.

– Ну, если… кто едет?

– Ну, Питер, конечно, и хореограф, и сценарист, и дирижер – нас будет около полдюжины. Мы посылаем в китайский ресторан за едой и кофе для этого ночного сборища. Будет весело. Нам надо многое обсудить. Ты можешь уйти, когда захочешь, я посажу тебя в такси…

– Я помешаю.

– Ерунда. Питер хочет услышать твои отзывы. Поедем, нас ждет на улице лимузин.

– А миссис Лемберг едет?

– Конечно.

– Ну, тогда, во всяком случае, я не буду единственной женщиной. Конечно, я бы хотела.

С пятью мужчинами и миссис Лемберг, втиснувшись в лимузин, Марджори не чувствовала опасности в поездке к Ноэлю. Продюсер Питер Феррис был поразительно красивым мужчиной и оказался моложе, чем Ноэль. Своими привлекательными и вкрадчивыми манерами он напоминал Марджори ее друзей-актеров; но в отличие от них он, казалось, обладал проницательным умом и большим запасом энергии.

Миссис Лемберг открыто любила его до безумия. Он подверг Марджори перекрестному допросу насчет шоу в оживленной манере, с хорошим юмором, и ее ответы удовлетворили его.

– Эта девушка не только очаровательна и красива, она знает театр, – сказал он Ноэлю. – Тебе бы лучше жениться на ней.

– Именно это она и говорит.

Марджори вспыхнула до ушей, все засмеялись, а Ноэль обнял ее. Обсуждение шоу продолжалось, и Марджори была удивлена искушенностью миссис Лемберг. Она была похожа на одну из подруг ее матери из религиозной сестринской общины в своей большой норковой шубе, и голос ее звучал, как у них, но она была умна и проницательна.

Марджори сделала высоко оцененный вклад в обсуждение шоу. Понадобилась новая комическая песенка перед концом второго акта. Мужчины старались придумать тему песенки, они расположились по всей комнате – на тахте, на стульях, на полу, без пиджаков, некоторые даже ботинки сняли. Тем временем миссис Лемберг безмятежно раскладывала пасьянс на кофейном столике, ее бриллианты мерцали при свете лампы. Молчание длилось долго. Марджори набралась храбрости и робко заметила Ноэлю, что он мог бы использовать один дуэт из старого ревю в «Южном ветре». Ноэль нахмурился, потом вскочил и подошел к фортепиано.

– Ради Бога, я совершенно забыл вот этот. Послушай Питер. Это могло бы пригодиться. Ты помнишь слова, Мардж?

Марджори помнила каждое слово в каждой песне Ноэля. Она подошла к фортепиано и запела, обыгрывая обе части жестами и танцевальными па из оригинальной постановки Ноэля.

Ее наградили аплодисментами.

– Вот здорово! Давай займем ее в шоу, она лучше, чем та исполнительница главной роли, которая у нас есть, – сказал Феррис. – Ноэль, мне кажется, это хорошо. Слова нужно немного подработать, но давай попробуем. Марджори, я нанимаю вас постоянным консультантом персонала на содержании Ноэля. Давайте за это выпьем.

Ноэль только что закончил разливать очень темное виски с содовой, когда принесли китайские блюда. Все быстро выпили, пока китайский посыльный раскладывал еду. Тарелка нарезанной розовой свинины была частью буфета вместе с яичными булочками, основным блюдом чау, жареными омарами и рисом. Марджори стала совсем неразборчивой в еде, но она еще никогда намеренно не позволяла себе свинину, хотя не раз подозревала, что ела ее и все же продолжала есть. До нее дошло сейчас, когда она увидела, как маленькая миссис Лемберг складывает свинину на тарелке, что уже давно пора побороть эти свои маленькие лицемерные ограничения. Марджори взяла пару ломтиков свинины и, обмакнув их полностью в горчичный соус, проглотила совершенно спокойно. Поедание свинины дало ей удивительное чувство свободы и в то же самое время, хотя она и подавляла его, приступ отвращения. Она попросила Ноэля налить ей еще виски.

После китайской пищи обсуждение продолжалось довольно туманно. Марджори бродила по номеру, помыла лицо холодной водой в ванной и просмотрела рукопись «Принцессы Джонс», исписанную синим карандашом, разбросанную на двуспальной кровати в спальне. Там был также потрепанный том либретто Гилберта У.С. Она взяла книгу в гостиную и изучала страницы «Микадо», пока продолжался разговор, вспоминая свой сценический дебют в Хантере и начинающуюся дружбу с Машей Зеленко. Через некоторое время она отложила книгу и подошла к окну. Номер Ноэля был на двадцать шестом этаже. Далеко за парком она могла видеть сдвоенные башни Эльдорадо. Дождь кончился, и низкие облака постепенно расходились. Бело-голубая полная луна, почти над головой, то и дело пряталась в облаках.

Марджори казалось, что свадьба Маши в Эльдорадо происходила не несколько часов назад, а на прошлой неделе или в прошлом месяце. Все это событие уже поблекло: седовласый маленький муж, терменвокс, девушки Паковичи, Милтон Шварц и безумная тирада Маши перед церемонией. Настоящий момент, здесь, в гостиничном номере Ноэля, плавно смешался с прежними днями – до разрыва из-за Имоджин, до короткой эры Морриса Шапиро. Было так естественно и хорошо – снова оказаться вместе с Ноэлем. Период разрыва виделся ей страшным отрывком ее жизни. Она совсем не чувствовала себя опьяневшей, только немного уставшей и слишком веселой и напряженной.

Собрание разошлось без девяти два. Феррис предложил отвезти Марджори домой. Ноэль, без пиджака, без ботинок и с расстегнутым воротничком, сказал:

– Спасибо, Питер, я повяжу галстук и сам отвезу леди до двери ее дома.

– Тебе не надо беспокоиться. Я поеду домой с ними, – возразила Марджори, поднимаясь из низкого кресла.

– Ерунда, оставайся, где ты есть. Я приобрету репутацию невоспитанного хама, – сказал Ноэль.

Остальные распрощались. Миссис Лемберг ушла последней. Она задержалась на минуту в прихожей, перевела взгляд с Ноэля на Марджори, потом засмеялась и сказала каким-то металлическим голосом:

– Не утруждайся слишком, Ноэль. До свидания, дорогая Марджори.

Цинизм в ее голосе, очень похожем на голос матери, уязвил Марджори. Она резко поднялась из кресла, но миссис Лемберг уже закрыла дверь.

Ноэль вошел в спальню и вышел через несколько минут, просовывая темно-бордовый галстук под свой воротник. Он ничего не сказал. Он казался смущенным. Завязал галстук перед зеркалом в прихожей. Марджори ходила туда-сюда по гостиной, не совсем понимая то, что делает. Стены были обклеены обоями с желтыми и зелеными цветочками на сером фоне. Отражение Марджори двигалось взад-вперед в большом продолговатом зеркале между окон.

Ноэль спросил из прихожей:

– Ну, было забавно?

– Мне понравилось. Спасибо, что пригласил меня.

– Ты оказалась очень полезной.

– Этот старый дуэт просто пришел мне на память. Удачно.

– Устала?

– Странно, но ничуть. Я полагаю, что свалюсь, как только сниму одежду.

– Не хочешь еще выпить перед тем, как поедем?

Он надевал свой твидовый пиджак.

– Я – нет, спасибо, лучше не надо. Клянусь, я становлюсь пьяницей.

– Уверена? Там много соды и льда.

– Нет, спасибо. Я лучше поеду домой.

Она взглянула на свои часы.

– О Боже! Как это получилось, что уже столько времени?

Он сказал:

– Я, возможно, поработаю над этим номером, когда вернусь. Я никогда еще не чувствовал себя таким бодрым. Как насчет того, чтобы записать мне слова, прежде чем уйдешь?

– Я бы с удовольствием, но послушай, Ноэль, я могу поехать домой сама после этого. Тебе надо слишком много сделать…

– Забудь об этом. Мне нравится твоя компания, дурочка, неужели ты не знаешь об этом?

Он взял карандаш и желтый блокнот с пианино.

– Ты продиктуешь слова? Удивительно, как ты запомнила это старье? Я написал их огромное количество, но слова никогда мне не запоминались, только мелодии.

Марджори села рядом с ним на софу. Он держал карандаш над блокнотом. Она пристально посмотрела на него и через секунду спросила:

– Что же со мной происходит? Они просто начисто вылетели у меня из головы.

– Что?!

– Все слова. Начисто вылетели.

– Мардж, ты пела ее от начала до конца час назад?!

– Я не знаю, что случилось. Полагаю, амнезия.

Она неистово замотала головой.

– Ничего подобного со мной раньше не случалось. Это нервы? Или что? Я не могу даже вспомнить первые строчки, Ноэль.

– Ну, я их помню:

 
«Она была шикарна
Ее улыбка побеждала,
Это было самое веселое начало».
 

Марджори запиналась и подыскивала слова.

– Может быть, если ты снова проиграешь музыку…

Ноэль подошел к пианино, отдав ей карандаш и блокнот. Как только он сыграл несколько тактов, стихи сразу же пришли ей на память. Она с облегчением громко выкрикивала их и записывала, смеясь.

– Вот так так! Я уже начала думать, что потеряла память.

– В конце концов, тебе бы следовало выпить.

– Хорошо, я выпью.

Она оперлась о пианино, подбирая по слуху мелодию одним пальцем. Он принес выпивку и сел рядом с ней на скамейку.

– Неплохое маленькое пианино, правда? Взял в аренду.

– Оно напоминает мне пианино в офисе Сэма Ротмора.

– Дорогой старик Сэм. Давай выпьем за Сэма.

Он поднял бокал.

– Жаль, что в его честь мы не пьем бренди выдержки в двадцать один год, но в любом случае – это за прекрасного старого мерзавца.

– Ты видел его? – спросила она.

– Сэм здорово болен, Мардж. Он живет во Флориде вот уже целый год. Его перевели на подножный корм.

– Один из твоих немногих настоящих друзей, из всех, какие у тебя были.

– Я знаю. Ему не повезло.

Ноэль поставил свою выпивку на пианино и лениво заиграл песню любви из шоу.

– Тебе действительно нравится «Принцесса Джонс», Мардж?

– Ты знаешь, да. Мне она всегда нравилась. Не могу ничего с этим поделать. Она превосходна, Ноэль, действительно.

– Может быть, я слишком близок к ней. Сегодня вечером (и это случилось пару раз раньше, во время репетиций) это все показалось немного слабо и банально. Красивая постановка, но совсем не шоу. Я сказал это Питеру. Он говорит, что, если бы у меня не было таких депрессий, я не был бы большим автором.

Марджори засмеялась.

Ноэль сказал:

– Так, у нас будет несколько недель и помещение за городом для шлифовки и сокращения. Хвалебная статья в «Варьете» тоже принесет пользу.

Его пальцы перешли на мелодию, которую предложила Марджори.

– Эта мелодия действительно неплохая, ты знаешь? – сказал он. – Вероятно, многое из репертуара «Южного ветра» получит признание когда-нибудь.

– Я же говорю тебе, Ноэль, это сокровищница.

Он начал играть старые песни; она облокотилась о пианино, напевая, потягивая свою выпивку. Она закрыла глаза. Сцены их летних дней, проведенных вдвоем, резко и отчетливо проносились в памяти: танцы в полутемном общем зале после вечерней прогулки на каноэ при луне; обед в жаркий полдень в столовой, полной шумных гостей, с потеющим оркестром, который играет песни за кухней; прогулка с Ноэлем по благоухающему лесу ночью; гримирование для шоу в субботу вечером в гримерной с покрашенными в голубую полоску окнами, перед зеркалом, треснувшим, как картина… Она открыла глаза и засмеялась.

– Это что за песня? «Безумные луны», да?

– Правильно.

– Первая твоя песня, которую я услышала. Ты репетировал ее в тот вечер, когда Маша и я убежали из девичьего лагеря. Помнишь?

Он взглянул на нее, играя и усмехаясь.

– Я подумала, что ты Аполлон. У тебя еще сохранился тот черный свитер? Я ненавидела блондинку, которая пела этот номер, потому что Маша сказала, будто она твоя новая девушка. Сейчас я не могу вспомнить ее имя.

– Я тоже.

Она сбила его руки с клавиатуры, когда он переходил к другой мелодии.

– Не играй этого.

Он несказанно удивился.

– Действительно? После всех этих месяцев?

– О, ладно. Ты прав. Я не могу вечно бояться песни. Играй эту проклятую вещь.

Она отвернулась, сложив руки на груди, и пошла к окну. Облака исчезли. Была сияющая звездная лунная ночь. Все здания были темными, только несколько светящихся желтых окон виднелось тут и там. Луна на Гудзоне очень напоминала луну на озере «Южного ветра». Ноэль играл вальс. Ужасная ночь вернулась к ней необыкновенно явственно: запах влажных деревьев, всплеск фонтана и Самсон-Аарон на траве с открытым ртом, вода, стекающая с его костюма. Она заскрежетала зубами, повернулась к Ноэлю и засмеялась.

– Удивительно, но меня это не волнует после всего. Ничего похожего на прежние переживания. Я думаю, мне пора домой.

Ноэль скользнул пальцами по клавиатуре, подошел к Марджори и обнял ее за плечи. Они вместе смотрели на лунный свет. Он смотрел на небо, вытягивал шею, а потом показал на луну.

– Да, конечно, я начисто забыл. Мне кажется, начинается. В газете было написано, что сегодня ночью затмение луны. Посмотри на левую сторону луны. Не становится ли она темной и странной?

– Я думала, что луна затемняется при затмении, – сказала Марджори, в ужасе вглядываясь в обесцвеченную луну. – Я никогда не видела затмения.

Ноэль улыбнулся.

– Она не может затмиться. Атмосфера Земли рассеивает солнечный свет. Ты просто видишь тусклый красный цвет.

– Ходячая энциклопедия, – пошутила Марджори. – Да, это счастливая возможность всей жизни, правда? Совершенный вид, совершенная ночь. Давай понаблюдаем затмение во что бы то ни стало.

– Это займет пару часов, дорогая.

Марджори засмеялась.

– Сколько до того времени, пока оно станет полным, ты полагаешь?

– Я не знаю. Четверть часа, половина, может быть.

– Так почему бы тебе сразу не пойти и не переписать свой дуэт? Может быть, я дождусь, пока затмение станет полным. Если мне наскучит, я поеду домой.

Ноэль вернулся к пианино. Около десяти минут он играл отрывки и царапал по блокноту. Марджори сидела на ручке кресла, глядя на затмение. Медный цвет очень медленно крался через диск луны. То и дело она оглядывалась на Ноэля. Иногда она ловила его взгляд на своем лице. Она допила спиртное и поставила бокал. Ноэль встал.

– Я налью тебе еще.

– Определенно нет. Затмение приближается, правильно. Я выкурю сигарету, а потом поеду домой. И ты не поедешь провожать меня. Я оставляю тебя воевать с музой.

Он принес ей сигарету и обнял Марджори за талию одной рукой. Она прислонилась к нему. Они смотрели на тускнеющую луну, его щека касалась ее волос. Через некоторое время он в волнении сказал:

– Великолепное медленное шоу – затмение луны.

– Ему не хватает чего-то в смысле развлечений, – произнесла Марджори, ее голос тоже дрожал.

Он повернул ее за плечи. Было страшным облегчением поцеловать Ноэля. Она отпрянула от него и пробормотала:

– Прошло очень, очень много времени, правда?

Они снова поцеловались, с большой страстью. Не говоря ни слова, он пошел в прихожую и вернулся с ее шубкой.

– Я, без сомнения, глупец, но я выбрасываю тебя. Вот твоя шуба. Я люблю тебя. Доброй ночи. Увидимся.

Марджори медленно улыбнулась и пожала плечами. Она начала засовывать одну руку в рукав. Потом шуба оказалась на полу, а Ноэль прижимал Марджори к себе, и лишь кончики ее пальцев ног касались пола. Он неистово целовал ее в губы, глаза, уши, лоб; потом сказал:

– Ты не очень хочешь, чтобы я работал, правда?

Она пробормотала что-то, сама не зная что. Он вел ее за руку к софе, и она следовала за ним.

В один момент, когда они ласкались (она была совсем беззащитной против него, да и вовсе не желала защищаться), Марджори проговорила:

– А как насчет рыжей девушки из хора? Разве она не то, что тебе нужно?

– Если ты имеешь в виду малышку по имени Кэрол, – сказал он, – то я приглашал ее однажды на ужин с Машей и Лау. Она совсем не такая, как ты, к сожалению. С этим всегда проблема.

Вскоре они сели, поправляя одежду. Он взял в свои руки ее лицо, поцеловал ее в губы и сипло сказал:

– Ну, хорошо, Марджори, любовь моя, это все не то, что делают взрослые люди. Ты повзрослела, не так ли, наконец-то намного? Мне интересно. Мне кажется, что да. Ты повзрослела?

Они очень долго пристально смотрели друг на друга; и наконец Марджори даже не кивнула: это был слабый, очень слабый, смущенный наклон головы. Ей казалось, что она не желала этого движения; оно случилось. Потом она закинула голову и рассмеялась.

– Если тебе действительно кажется, что это такая прекрасная идея…

Его лицо вспыхнуло, и он сказал:

– Бог свидетель, я всегда так думал.

– Ты дьявол. Ты всегда знал, что я соглашусь.

Он встал и потянул ее за руку. Когда он сделал шаг по направлению к спальне, она отстранилась; потом она пошла за ним.

Что-то случилось у двери в спальню, когда он включил свет. Причиной мог быть вид кровати, заваленной бумагами; или открытая дверь в ванную с туалетом позади; или это верхние лампы спальни ослепительно сверкали после непрямого света в гостиной и ударили ее по глазам. Настроение испортилось. Она встала, опершись о дверной проем, пока он возбужденно убирал книги, рукописи и газеты с кровати. Он казался ей слишком смешным в своем возбуждении: так обычно вели себя другие мужчины, – хотя это был Ноэль; смешным и ребяческим.

Он бросил собранный хлам кучей на стул и повернулся к ней, опустив руки вниз.

– Что так смешно, любовь моя?

Она сказала:

– Ты, любовь моя.

Он улыбнулся.

– Пыхтящий, суетящийся мужчина, да? Да, действительно. Ну давай.

Улыбка сошла с ее лица. Она сейчас увидела кое-что, чего не заметила за полтора года. Она увидела, что его левая рука висела искривленно. Он протянул свои руки к ней и подошел. Она поспешно спросила:

– У тебя есть халат? Дай мне его надеть.

Он дал ей желто-красный халат. Она пошла в ванную, и, как только закрыла дверь, услышала, что он сбрасывает свои туфли.

Она посмотрела на себя в зеркало, висевшее на двери, во весь рост, в белом свете ванной, и смутно забеспокоилась. Неужели эта девушка, которую она видела перед собой, – Марджори Моргенштерн, и эта девушка в знакомом голубом платье, с красивой стрижкой действительно собирается снять платье в квартире мужчины и утратить свою девственность? Ей было любопытно, будет ли больно. Она ощущала себя бесстрастной, холодной и изумленной. Ее зубы все еще обнажались в улыбке. Она сняла туфли, потом стянула платье через голову, так же как всегда снимала его перед сном. Привычка была настолько сильной, что она захотела снять свой размазанный макияж – то есть то, что от него осталось после ласк. Но это показалось слишком методичным занятием; без сомнения, горничные в гостинице привыкли к косметике на постельном белье. Она гадала, в какой одежде ей остаться. Марджори была совершенно уверена, что не сможет вернуться к Ноэлю обнаженной. Вопрос был в том, что прилично для девушки двадцати одного года, делающей это в первый раз. Она сняла чулки и кое-что из нижнего белья. Оставшись в комбинации, она закуталась в халат и причесала волосы большим черным гребнем. Сожалея о том, что не взяла с собой в ванную косметичку, она надумала выскочить и взять ее: ей на самом деле нужна была пудра и губная помада. Но она не осмелилась, подозревая, что Ноэля обидит ее появление и исчезновение вновь. Очевидно, ей надо выйти, броситься в его жаждущие руки и всей предаться любви.

Проблема была в том, что Марджори не чувствовала ни малейшего желания делать это. Она думала, что испугана, но насколько испугана, не знала. У нее совершенно не было настроения для секса. Она сейчас так же мало хотела заниматься сексом, как в разгар выпечки торта. Почувствовав усталость, она вдруг задумала принять душ и поехать домой. Но возвращаться было просто неловко. Все ее разумные возражения против того, чтобы переспать с Ноэлем, исчезли. Если бы она имела какие-то аргументы против этого, она могла бы выйти из ванной и поспорить с ним даже в этот момент, а затем одеться и уехать. Но Марджори не в силах была придумать причину. Призыв к нравственности выглядел чепухой. Она не в состоянии была сказать, что не любит Ноэля, особенно после своего «выступления» на софе. Она не могла также требовать гарантии брака, начав вновь отношения с ним добровольно, прекрасно зная, что он собой представляет и какие чувства испытывает.

Она знала, ей не следовало бы ходить на генеральную репетицию. Ей не следовало приходить в номер гостиницы. Ей не следовало бы засиживаться (это оказалось роковым) после того, как остальные ушли. Ей не следовало бы с такой готовностью отвечать на его первый поцелуй в этом году. Ей не следовало бы использовать скромный предлог – затмение, чтобы остаться. Ей не следовало бы идти с ним на софу. Но она совершила все эти поступки.

Марджори представила себе, как она снова оденется, выйдет из ванной и заявит:

– Извини, я передумала, дорогой. Я еду домой. Пожалуйста, прости меня.

Это было искушение. В действительности даже большее искушение, чем лечь в постель с Ноэлем Эрманом. Она могла бы отказаться от такого удовольствия с необычайной легкостью. Но мысль об изменении решения заставила ее почувствовать себя проклятой дурочкой. Да, она могла так сделать, но боялась, что потеряет Ноэля навсегда. Похоже, он не простит подобной детской непоследовательности и каприза в такой момент. Он и без того слишком долго проявлял терпение к ней, это терпение могло лопнуть. Она не хотела расставаться с Ноэлем. Она мечтала, чтобы он стал ее мужем. Казалось, их расставания на год вообще не существовало. Настоящая жизнь была только с ним, с Ноэлем Эрманом, и жизнь Марджори была самой сладкой и самой правильной, когда этот худой белокурый умный мужчина обнимал и целовал ее. Это было так же определенно, как ночь за окном. У нее не осталось никакой другой определенности, чтобы держаться за нее. Все другие определенности поблекли или разрушились по мере взросления Марджори, или ее отговорили от них, или она прочитала книги, которые разрушили их. Уверенность в том, что в девственности есть что-то похвальное, уже давно в ней высмеяно. Теперь она верила только в то, что любит Ноэля и хочет его. Если ее единственный шанс получить Ноэля был в том, чтобы переспать с ним (и Маша была права до какой-то степени, именно так все и было между ними, и было в течение года), так пусть этот шанс будет! Она как-нибудь пройдет через темный тоннель и посмотрит на дневной свет с другой стороны. Дальше бороться было бессмысленно.

Она положила ладонь на ручку двери и увидела себя в зеркале босую, с распущенными по плечам волосами, в нелепо большом мужском халате, из которого выглядывала розовая комбинация. Марджори плотно обернулась халатом и завязала пояс. Она стала и несколько секунд пристально смотрела в зеркало.

Последние мысли проносились у нее в голове. Что перекинуло ее через черту так внезапно и так окончательно? Тирада Маши? Терменвокс, который дал Ноэлю предлог обнимать ее, а потом похитить со свадьбы? Колдовство «Принцессы Джонс», осознание того, что комедия, возможно, сделает его богатым и известным?

Это было не все. Она два года взрослела, чтобы пришла эта ночь. Она приближалась к этому поступку в этой спальне, в этом отеле, с этим мужчиной, как астероид, движущийся, чтобы столкнуться с кометой.

А как насчет матери, отца? Как насчет Сета? Какое будет чувство после этого, когда пойдешь домой спать в постели в квартире своей семьи?

Она щелкнула выключателем и открыла дверь. Сначала Марджори не увидела ничего, кроме горящей сигареты в темноте, которая описала красную дугу и погасла. Голос Ноэля сказал:

– Привет, дорогая. Я начинал уже думать, что ты предприняла стремительный побег.

Она подошла к кровати и села на край. Сейчас она могла смутно видеть Ноэля в слабом свете от окна. Ее смутило то, что он был в пижаме. Она развязала халат, сбросила его и легла в постель. Все было очень неуклюже. Ее движения были поспешны, а его неуверенны. Они толкали друг друга локтями и коленями. Они целовались неловко и без удовольствия. Потом каким-то образом они успокоились.

– Ты любишь меня? – спросила она.

– Да.

– Ты считаешь, мы когда-нибудь поженимся?

– Я не знаю, Марджори. Я просто не знаю. Если этому суждено случиться – это случится.

– Ты любишь меня больше, чем тебе кажется. Ты женишься на мне. Ты станешь чудесным негодником мужем, и мы будем двумя самыми счастливыми людьми на свете.