Текст книги "Марджори в поисках пути"

Автор книги: Герман Воук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

– Какого черта! Неужели ты считаешь, что у меня нет чувств? Неужели ты думаешь, будто я ящерица или что-то вроде этого?

– Дорогая, это совершенно естественно…

– О, конечно! Естественно для всех, кроме Маши Зеленко, да? Девушки с резиновым сердцем. Послушай, малышка, когда доходит до нечувствительности, то ты чемпион мира в своем весе и росте. – Она подмигнула и покачала головой. – О, послушай, я не хочу быть недоброжелательной. Я вся как на иголках, ты должна простить меня… – Она касалась своего лица пуховкой. – Но черт с этим, я собираюсь рассказать тебе кое-что, Марджори, даже если ты никогда больше не будешь со мной разговаривать. Лау не приглашал Ноэля Эрмана на вечер. Это я сделала.

Марджори ответила:

– Откровенно, я так и предполагала. Я бы хотела, чтобы ты не придавала этому большого значения, вот и все.

Маша повернулась к ней с губной помадой в руках.

– Именно так. Не придавай этому значения. Неужели ты не представляешь, как это меня бесит – думать о том, что ты отказала Ноэлю Эрману?! Как ты можешь это сделать? Вот о чем я постоянно себя спрашиваю. Где ты берешь силу воли? Что течет в твоих венах, в конце концов – нашатырный спирт? Что не кровь, это точно. Ты без ума от любви к мужчине. Он любит тебя так, как никогда не любил ни одну девушку и, вероятно, не полюбит. Ты знаешь, что бы я отдала за один час такой любви? С таким мужчиной? Свои глаза.

– Маша, на самом деле все не так…

– Я знаю, знаю, знаю, это действительно совсем не мое дело. Что я беспокоюсь? Я должна сказать это или взорвусь. Я, возможно, никогда не увижу тебя после сегодняшнего вечера. И слишком хорошо знаю все, что ты, должно быть, думаешь о моем замужестве с Лау Михельсоном…

– Мне нравится Лау, Маша, клянусь, ты просто в истерике…

– Мне он тоже нравится. Я выхожу за него замуж потому лишь, что жизнь очень долго длится, а я чертовски устала. Я могла бы целовать ему руки за то, что он хочет вступить во владение мной, и за то, что он добр ко мне, и дает мне отдохнуть, и дает моим старикам, что они хотят. Ноэль Эрман не любит меня. Если бы я могла, я бы следовала за ним, как собака. Я бы поддержала его. Я бы попросила его ходить по мне каждое утро, просто чтобы чувствовать вес его ботинок. О Марджори, ты дура, ты дура! Неужели ты не знаешь, что не умрешь еще долго-долго? Что ты будешь делать старой, высохшей и больной долго-долго? Все сокровища Бога лежат у твоих ног, все, что он кому-нибудь давал в этом бренном мире: молодость и красота и прекрасный любимый, – а ты отбрасываешь это все, как мусор, только потому, что Ноэль не ходит в синагогу каждый день и еще почему-то в этом же роде. Я говорю тебе, ты дура из дур, Марджори! Ты умрешь, проклиная себя. Конечно, если не слишком иссохнешь и поглупеешь к тому времени, чтобы понять, что ты сделала с собой, когда была молода и полна жизни, и красива, и у тебя был шанс…

Марджори, почти бездыханная, проговорила;

– Ты просто сумасшедшая, вот и все. Мне наплевать на Ноэля, и…

– О, заткнись, он сходит по тебе с ума!

– Хорошо, но если это и так, что ты хочешь, чтобы я сделала – спала с ним, как все его проститутки? А потом, чтобы он выставил меня, когда получит все, о чем мечтает?

– Да, черт возьми, да! Если ты не настолько хороша, чтобы удержать его, все, чего ты заслуживаешь, – это чтобы тебя выставили. Кто, ты думаешь, он, одно из твоих тошнотворных маленьких свиданий в храме? Он МУЖЧИНА. Если ты сможешь заставить его жениться на тебе, хорошо. А если не сможешь, то это твое трудное счастье! Выясни, какой он. Пусть он выяснит, какая ты. Живи своей жизни, бедная простофиля. Я открою тебе большую тайну, дорогая Марджори, – ада нет. Ты не сгоришь. С тобой ничего не случится, за исключением того, что ты соберешь в кучу тысячу воспоминаний, которые согревают тебя, когда ты станешь старой клячей. А если тебе удастся получить взамен его самого, ты отхватишь себе в мужья очаровательного принца крови – не только остроумного и красивого, но и богатого и известного, на роль которого чертовски подходит Ноэль Эрман… Господи, Марджи, посмотри на себя! Ты уставилась так, будто у меня отросли рога и хвост. Хорошо, не слушай меня. Делай, черт возьми, как тебе нравится. Что это я беспокоюсь? Ходи на танцы в храме и выходи замуж за Сэмми Лефковиц, сына производителя бюстгальтеров. Это, очевидно, все, чего ты заслуживаешь.

Стук в дверь продолжался несколько секунд, но Марджори, прикованная к кровати, была не в состоянии оторваться. Сейчас стук перешел в молотьбу, и невнятный голос миссис Зеленко позвал:

– Маша, Маша, дорогая, ради Бога, уже больше половины седьмого!

– О Боже!

Маша кинулась к зеркалу.

– Иди туда, сладкая. Не подпускай их, хорошо? Только две минуты, пока я сделаю что-нибудь с этими красными дырками вместо глаз.

– Конечно.

Марджори помолчала и сказала Маше в спину:

– Удачи тебе, Маша. Да благословит тебя Господь.

Маша повернулась, с несчастным видом посмотрела на Мардж, обняла ее и поцеловала.

– О, малышка дорогая! Забудь это, забудь все, что я сказала. До свидания, сладкая. Не могу сказать тебе, почему я всегда любила тебя и почему так волнуюсь за тебя. Мне следовало иметь брата или сестру. А у меня никого нет. С тобой все будет хорошо, не имеет значения, что ты будешь делать. Ты Божья любимица, Марджори Морнингстар. Пусть он всегда будет с тобой.

Марджори выскользнула из двери и сдерживала обеспокоенную мать и кузин, пока Маша не крикнула:

– Ладно, Мардж, пусти разгневанный отряд.

Они пронеслись мимо нее, злобно и озабоченно чирикая.

11. Разбитые стекла

В квартире воцарилась тишина. Когда Марджори направлялась в фойе, каблуки ее постукивали по паркетному полу. Она заворачивала за угол в коридоре и вдруг услышала странный шум из гостиной, начинающийся тихо, а затем жутко разрастающийся, как вопль эпилептика. Звук возвышался и падал, набирал силу и замирал, и через несколько минут Марджори поняла, что слышит какую-то музыку. Шум выливался в свадебную песню «О, пообещай мне», которую играли на каком-то причудливом инструменте, слишком полном для окарины или музыкальной пилы; слишком дрожащем для электрооргана. Он звучал одно мгновение, как виолончель, следующее – как флейта, а следующее – как кошка, умирающая под колесами автомобиля. Марджори вошла на цыпочках в фойе, и длинная рука обвила ее талию – девушка вздрогнула. Ноэль близко притянул ее, шепча:

– Не входи сейчас, подожди, пока она закончит.

– Ради Бога, что это, Ноэль?

– Это терменвокс.

– Что?

– Терменвокс. Тс-с.

Он приложил палец к ее губам и пошел с ней к арочному входу в гостиную. Гости сидели молчаливыми рядами, лицом к окнам. Люба Волоно, высокая и грозная, одна в дальнем конце комнаты, размахивала белыми руками в воздухе над черным предметом, похожим на диатермическую машину. Сейчас он выглядел еще более странным, потому что металлический столб высотой в два фута стоял в углублении на одном конце, а петля из металла выступала в сторону на другом. Артистка извлекала музыку, просто водя руками в пустом воздухе. Каждый раз, когда ее руки приближались к столбу, нота становилась выше; когда она отводила их, нота падала, иногда до басового регистра. Она делала звук громким или тихим, водя рукой вверх или вниз над петлей. Хотя выступление было эффектным, Люба не блистала в этом жонглерстве или машина не была от природы очень музыкальной, так как ее рыдания, писк и стоны были ужасны для восприятия. Ноэль вытащил Марджори из арки и прислонил к стене, все еще держа свою руку вокруг ее талии.

– В мире есть только один человек, который действительно может извлекать из него подобающие звуки, – Клара Рокмор. Я слышал ее на сольном концерте, она творит на нем чудеса. Хотя эта женщина и оделась, как она, но…

– Как же, интересно, он работает?

– Это электронное приспособление. Ты машешь руками в магнитном поле и производишь помехи, которые переводятся в музыку по образцу. Некоторое время было очень много разговоров, что это инструмент будущего и все такое.

Терменвокс скользнул вверх до сверхъестественно высокой ноты и повис там, пульсируя, как будто задыхался: «Вах, вах, вах».

– Я просто не могу это выносить, – сказала Марджори.

Он похлопал ее по плечу.

– В этой штуке чертовски нравственный урок, милая, если ты интересуешься нравственностью сегодня. Теоретически – это совершенный инструмент. Ты можешь извлечь уникальную ноту. Неограниченные эффекты громкости или тишины. Бесконечный диапазон высоты, ты в состоянии подняться выше, чем может слышать ухо человека, и ниже, чем двойной фагот. Никакой пронзительности духовых инструментов, никакой проблемы с дыханием. Только одни достоинства, никаких недостатков. И эта проклятая штука не годится для игры. Подумай над этим, дорогая, когда будешь выбирать мужа.

Она пробормотала:

– Это чудо, что ты не играешь на нем…

Он хихикнул и потянул ее за ухо.

Когда песня кончилась, Ноэль и Марджори проскользнули на сиденья в заднем ряду. Люба Волоно оставалась неподвижной у терменвокса. Среди гостей слышался шелест разговора, а раввин встал, заняв место меж окон, лицом к проходу между рядами. Четверо мужчин в черных ермолках поднялись, поддерживая маленький ярко-красный балдахин на четырех неустойчивых палках. Раввин повернулся к Любе Волоно и кивнул. Она начала размахивать руками, и какая-то индусская версия свадебной музыки Лоэнгрина полилась из терменвокса в странном нежном кружении.

Ведя свадебную процессию, в гостиную вошел шафер, крупный, лысый, с золотой цепью через жилетку, с выпяченной грудью и втянутым тучным животом. Следом вошли девушки Паковичи с маленькими букетиками нарциссов. Они уставились на исполнительницу на терменвоксе, переглядывались друг с другом и покусывали губки, чтобы подавить хихиканье, но это им не удавалось. Затем шли миссис Зеленко и Лау Михельсон. Процессия сгрудилась в начале прохода между рядами, а балдахин на четырех палках раскачивался и трясся. Марджори в этот момент совершенно изменила план своей собственной свадьбы и решила провести широкую и великолепную церемонию, какую могла только придумать, вместо скромнейшего домашнего мероприятия.

Терменвокс начал вопить и стонать «Вот идет невеста». Маша вошла, держа под руку маленького седовласого мистера Зеленко, по лицу которого катились слезы. Она прошла мимо Марджори с мертвенно-спокойным выражением лица и непроницаемым взглядом, подошла сбоку к Лау Михельсону под колыхающимся балдахином и остановилась. По кивку раввина Люба Волоно уронила свои руки посередине мелодии – терменвокс с ворчанием затих. Отец Маши и ее жених, стоявшие по обеим сторонам от нее, были почти одного роста и телосложения. На них были одинаковые черные костюмы, волосы их почти не отличались по цвету. Сзади было трудно определить, кто есть кто.

Это была традиционная церемония, и закончилась она традиционно: Лау Михельсон кружил своим каблуком бокал, завернутый в бумагу. При звуке разбивающегося стекла гости зааплодировали, развеселились и ринулись вперед.

– Счастья! Счастья! Счастья!

Они спешили пожать Лау руку и поцеловать невесту под колыхающимся балдахином. Терменвокс начал кричать, в гротесковом стиле подражая радости.

– Это смущающее разбивание стекла. Оно всегда шокирует меня, – сказал Ноэль. – А тебя разве нет? Оставь евреям разрабатывать для всех случаев символ, от которого мурашки бегают по спине.

Марджори ответила:

– Мой отец когда-то рассказывал мне, будто это напоминание о разрушении храма.

– Это больше, чем напоминание. Это, я не знаю… это, должно быть, нечто, идущее из мглы веков, от «Золотистой ветви». Я видел, как мой дядя делал это, когда мне было четыре с половиной года. Мне потом много лет снились сны об этом. Тогда у меня было чувство, настоящая, вызывающая страх детская фантазия, что он символически раздавливает свою невесту ногой. Черт, как и любой реальный символ, мне кажется, он означает все, что ему припишут. Пойдем в столовую и хватим немного шампанского, прежде чем начнется паника.

Вскоре вокруг стола, уставленного нарезанным мясом, копченой рыбой, жареной дичью, салатами и тортами, началась веселая давка. Маша двигалась сквозь толпу сбоку от Лау, центра маленького блуждающего водоворота веселья. Она смеялась, обнималась и целовалась с людьми; она бойко отвечала на шутки, вызывая рев и хихиканье. В одной руке Маша держала бокал шампанского, а в другой – горящую сигарету. Марджори стояла рядом с Ноэлем в углу и наблюдала за ней с изумлением. Маша пронеслась мимо них.

– Благословляю вас, дети мои! Хватай раввина, пока он не ушел, почему бы и нет? Давайте организуем двойную свадьбу. – Взмахнув своим бокалом и весело смеясь, она ушла.

– Она выглядит по-настоящему счастливой, – сказала Марджори.

– Я уверен, что она счастлива, – кивнул Ноэль. – Этот парень – большое достижение по сравнению с Карлосом Рингелем, а одно время она с радостью ухватилась за Карлоса.

– Карлос Рингель был старым ужасом.

Ноэль покрутил шампанское в своем бокале.

– Уверен, но у Маши никогда не было слишком много предложений, не так ли? С Карлосом она обменивала секс на знак внимания. А сейчас молодость – на безопасность. Когда нет очарования или красоты, возможность торговаться ограничена.

– Я считаю, что Маша очаровательна. Весьма очаровательна.

– Ну, она – это то, что можно назвать деформированным сортом. Ты же знаешь, раздавшаяся фигура, выпуклые глаза, разбухшие аппетиты, сильное рвение ублажать, преувеличенное желание занять места. Такие люди – это определенный тип, как альбиносы. Ты вращаешься среди них постоянно. Они привлекают тебя некоторое время своей энергией и хвастовством, но через некоторое время понимаешь, что в действительности они скучные люди.

– Я ненавижу, когда так говорят о людях. Это неблаговидно и фальшиво.

– Ну, тогда не знаю, – сказал Ноэль. – Техасцы сейчас определенно техасцы, не правда ли? Хороший спорт – это хороший спорт. И боюсь, что хвастуны есть хвастуны.

– А к какому типу принадлежу я, интересно? – Марджори чувствовала головокружение, и язык у нее развязался после того, как она выпила пару бокалов шампанского один за другим. – О, прости меня, я забыла. Я воровка с Вест-Энд-авеню. Обычная воровка с Вест-Энд-авеню.

– Пожалуйста, не цитируй меня неправильно. Это как раз то, чем ты, по моим словам, не являешься.

– Да, ты некоторое время заблуждался, считая меня не такой. Но теперь ты выяснил и думаешь иначе, не правда ли, Ноэль?

Она взглянула прямо ему в лицо. Толпа подтолкнула их ближе друг к другу. Он посмотрел на нее довольно сурово, сжав опущенные вниз губы. Это был взгляд, который она хорошо знала; Маша была права, этот мужчина все еще любит ее. По ее телу разливалось тепло и волнение.

Он сказал:

– Ты воровка, достаточно верно, но тогда все – ангелы, более или менее. А дело ангела – это быть праведней, чем ты.

– Все же перефразируешь.

– Не опекай меня, ты, преследующая меня маленькая ведьма, а то я ударю тебя бутылкой шампанского.

Они принесли тарелки с едой к софе у окна в опустевшей гостиной, где негр, гремя, складывал золоченые стулья. Некоторое время они ели молча. Черный дождь хлестал по оконному стеклу, а ветер вздыхал и свистел сквозь рамы.

– Прекрасный вечер для прогулки в парке, – сказал Ноэль. – Даже извращенцы и грабители не выйдут сейчас на улицу.

Марджори прислонилась горячей щекой к окну.

– Я люблю смотреть на это. Мне всегда это нравилось. Дорожка в парке и огни Бродвея, большие отели, они ставят такое прекрасное шоу в дождливый вечер. Я раньше жила в Эльдорадо, ты же знаешь.

– Я знаю. – Он слегка поцеловал ее в висок.

Она, удивленная, взглянула на него.

– Для чего это было?

– Самая печальная ремарка, которую я когда-либо слышал. «Я раньше жила в Эльдорадо…» Так и мы все, дорогая. Золотое место сдается в аренду на короткий срок.

Она пожала плечами.

– Тебе не нужно так горестно произносить. Мне кажется, что ты как раз собираешься снова въехать. Как дела с «Принцессой Джонс»?

– По-моему, очень хорошо.

Он отставил свою тарелку и прикурил сигарету от новой серебряной зажигалки иностранного производства.

– Я ужасно обрадовалась за тебя, когда прочитала об этом.

– Действительно? Ты могла бы пройтись мимо театра или по крайней мере подкинуть мне записку, чтобы пожелать удачи.

Марджори увидела, что Милтон Шварц с бокалом в руке подошел к двери гостиной и заглянул в нее. В тот момент, когда их взгляды встретились, он повернулся и поспешил прочь.

Она сказала:

– О да, почему бы мне не сделать теперь красивый жест! Преследовать тебя теперь, когда ты в центре внимания.

– Я подумал, что мы расстались друзьями в прошлый раз.

– Мы расстались друзьями. Я молюсь за твой успех, Ноэль. Я, вероятно, поздно засижусь в вечер премьеры, чтобы прочитать все объявления.

– Ты можешь прийти на премьеру, если захочешь. Со мной.

– Это очень мило с твоей стороны, но нет, спасибо.

– Почему нет?

– Ну, я просто не считаю, что это самая лучшая идея, которую я слышала.

Она упорно старалась быть безразличной, хотя в горле у нее вдруг пересохло.

– Мне кажется, это чертовски прекрасная идея.

– Ты доволен постановкой?

– Удивительно. Феррис совсем не такой, как Макс Гордон. Но к нему инвесторы все в очередь выстроились, и я подумал: ну что ж, неизвестный продюсер со своим энтузиазмом лучше, чем ветеран, который почти не заинтересован. Он поставил шоу блестяще. Мне кажется, у нас прекрасный шанс.

– Будет огромный успех, Ноэль.

Он положил ей руку на плечо.

– Ты знаешь, странно. Музыка действительно пропитана тобой. Я сидел в темном театре во время репетиций, думая о тебе и тех длинных вечерах в моей крысиной норе на Банк-стрит…

– Это была не крысиная нора, Ноэль. Там был прекрасный камин.

– Так, если будет хит, полагаю, я должен послать тебе норковую шубу или еще что-нибудь. Ты давала мне силы продолжать работать над этим шоу. Фактически ты всегда имела на меня ободряющее влияние. Это кажется нечестным, не правда ли? Единственная девушка, для которой я всегда был не такой…

– Ноэль!

Дама, позвавшая его, была маленькой, седоволосой и пышной. Марджори заметила раньше ее массивное бриллиантовое колье и бриллиантовые браслеты. Она махала из арки, и бриллианты сверкали.

– Поспеши. Некоторые люди хотят познакомиться с известным автором.

– Хорошо, Молли…

Он обратился к Марджори, подпрыгнув:

– Через минуту вернусь.

– Кто эта Молли?

– Молли Лемберг. Она очень хороший человек. Она субсидирует шоу, так…

Он подмигнул и пошел прочь.

Марджори вертела лбом из стороны в сторону по холодному затуманенному оконному стеклу. Еда нисколько не успокоила ее головокружение. Марджори едва ли еще могла есть. Она снова взяла свою тарелку и вонзила вилку в кусок языка, потом отставила тарелку с вилкой. Ей делалось нехорошо при мысли о еде. Она была очень встревожена, почти в панике оттого, как складывались дела между ней и Ноэлем. Но это была прелестная паника. Как будто она сделала ошибку, приближаясь к вершине длинного горного подъема, и долго падала и скатывалась к подножию, а там, удивившись, села, немного ушибленная, взъерошенная и смеющаяся. Она почувствовала, будто смеется вслух.

Марджори знала, что единственным разумным решением сейчас было уйти с вечера. В течение нескольких минут без убеждения, без драмы, без спора, без каких-либо заметных этапов почти годовая отчужденность исчезла. Мардж снова была открыта Ноэлю и была немного пьяна. Она вышла из гостиной, стараясь не качаться.

Милтон Шварц стоял в фойе.

– Привет, вы еще помните меня?

– Конечно. Король гандбола, любитель Ибсена, юрист до мозга костей.

– Правильно. Вы пили шампанское, да? Позвольте я налью вам еще бокал.

– Единственное, чего мне больше не нужно в данный момент, – это шампанского, благодарю вас.

– Тогда пойдемте со мной, я возьму еще виски. Я хочу поговорить с вами, действительно. Умираю от этого желания.

– Ну, конечно же, но это едва ли стоит того, чтобы умирать. Во всяком случае, я ухожу через минуту.

Они прошли мимо Ноэля, которого окружали гости, разговаривавшие с ним. Женщины жадно вглядывались в него и улыбались. Миссис Лемберг держала его под руку.

Милтон Шварц сказал бармену:

– Одно виски с содовой и одно шампанское.

– Я сказала «нет».

– Ну, тогда просто держите его в руках. Марджори, я… Послушайте, может быть, это звучит безумно, но… ну, лучше будет сказать – у меня такое чувство, что я уже давно знаю вас и собираюсь еще долго вас знать. Я хочу спросить вас: было ли у вас подобное чувство, или же я витаю в облаках? Это очень безумный глупый вопрос, уверяю вас.

Марджори гадала, неужели она находилась в каком-то гипервлюбчивом настроении под воздействием вина и свадьбы. Шварц казался ей привлекательным тоже. Вряд ли двое мужчин могли быть более непохожими, чем Милтон Шварц и Ноэль Эрман. Шварц был среднего роста, темный, почти луноликий, широкоплечий. Марджори давно решила, что если она снова влюбится в кого-нибудь, то это будет высокий худой блондин; Ноэль олицетворял для нее мужественность.

– Хорошо. Это главный вопрос, и нахальный, и нечестный, и все такое. Но я отвечу на него. Я действительно не помню, что танцевала с вами. Но я думаю, что вспомню вас после этого вечера…

– Насколько хорошо вы знаете этого писателя?

Шварц слегка наклонил голову по направлению гостиной.

– Очень хорошо, если это хоть чуть-чуть вам интересно.

– Я ревную, – ответил Шварц. – Не потому, что он пугает меня; но я предполагаю, у него был главный старт.

– Вы много выпили? Кажется, что так.

– Весьма много. Обычно я много не пью. Но я не думаю, что это заметно. Фактически я слушаю, как я сейчас разговариваю с вами, и удивляюсь. И очень доволен. Надеюсь, что и вы.

– Ну, я немного поражена.

– Послушайте, Марджори, почему бы нам не уйти отсюда? Приятная сердечная беседа между главными героями – это обычно разумная идея. Я расскажу вам все о себе. Мне вдруг показалась интересной история моей жизни. Может быть, мы можем…

СКРИИИИИИИИИИ! Страшный звук протрубил по квартире. Марджори задрожала с головы до ног и крикнула Шварцу сквозь шум:

– Боже мой! Что это?

Почти сразу крик сменился ужасным грохотом, как будто зоопарк горел огнем – рычания, визги, пронзительные крики, лай, стоны, вой. Гости в столовой с широко открытыми от изумления глазами кинулись в фойе, унося с собой Марджори и Шварца. Он схватил ее за руку и проворно тянул сквозь толпу, используя свои плечи, как футболист.

– Давай, черт возьми, посмотрим, что это! – вопил он; Марджори едва расслышала его сквозь потоки ужасного шума.

Шварц прорвался к гостиной, таща за собой Марджори; и они сразу же увидели, что происходит. Маниакальные взрывы шума исходили из терменвокса. Вокруг черного столба три девушки Паковичи прыгали и танцевали, как цирковые слоны, ревя от смеха, совали руки на столб и петлю; и с каждым движением их рук шум терменвокса изменялся. Инструмент кричал, хрюкал, визжал, рычал, изрыгал вопли. Лау Михельсон сердито суетился у панели управления машины, напрасно крича истеричным толстым девицам, чтобы они остановились. В середине комнаты Маша лежала на животе на полу со шляпой, сбившейся на ухо, колотя по ковру кулаками, стуча каблуками и смеясь. Мистер Зеленко стоял рядом с ней, согнувшись от смеха и слабо пытаясь поднять ее с пола; ее мать стояла с другой стороны и, ничему не удивляясь, дергала Машу за локоть.

– Маша, ради Бога, прекрати делать из себя посмешище, поднимайся…

Марджори крикнула миссис Зеленко:

– Где Люба Волоно? Почему она его не выключила?

– Люба ушла. Эта идиотка Патрисия как-то включила эту проклятую штуку, и теперь… Маша, встанешь ты с пола или нет, ты позоришь всю семью!

– Забавнейшая, самая смешная штука, какую я когда-либо видела или слышала. О Господи, пусть я погибну! – задыхалась Маша.

– ХИИИИИИИИИИ, – продолжал терменвокс этот невыносимый крик, точно такой же, как свист океанского лайнера, менее чем в двух футах от Марджори. Она закрыла руками уши и выбежала из комнаты, пробивая себе путь в толпе гостей, бегущих из фойе, и остановилась у стены возле двери, тяжело дыша. Ноэль на мгновение вынырнул из водоворота гостей и засмеялся, заглядывая в гостиную.

– Проклятые идиотки!

Он исчез в направлении спальни.

Шум прекратился сразу. По сравнению с ним взволнованная, веселая болтовня гостей была похожа на блаженную тишину. Марджори услышала, как Лау Михельсон распевает:

– Что случилось? Кто это сделал? Что заглушило его?

Марджори заглянула в гостиную и увидела, что Милтон Шварц выползает на четвереньках из-за софы. Шварц крикнул:

– Лау, проклятая штуковина просто вставляется в розетку, как пылесос! Я вытащил штепсель, вот и все.

Гости разразились хриплыми приветствиями; они толпились вокруг Шварца, пожимали ему руки и похлопывали по спине, когда он встал на ноги и отряхнул коленки.

Ноэль появился сбоку от Марджори, держа ее и свое пальто перекинутыми через руку и протягивая ей пачку сигарет.

– Вот. Без сомнения, ты можешь взять одну из этих.

– Что?..

– Возьми. И давай уйдем из этого сумасшедшего дома, прежде чем стены обвалятся или полы начнут раскачиваться. Я испытываю ужас.

Марджори обнаружила, что вышла в коридор, прикурила сигарету.

Он вызвал лифт. Она была очень рада, что наконец-то ушла из квартиры Михельсона; потом вспомнила о Милтоне Шварце.

– Сейчас, только секунду, Ноэль. Куда ты думаешь позвать меня? Я не говорила, что уйду с тобой…

– Я не предлагал увести тебя. Я не могу. Я занят. Однако, полагаю, ты хочешь поехать домой. И не одна, в такой ливень.

Дверь лифта распахнулась. Марджори попятилась назад, а Ноэль взглянул на нее, вскинув брови.

Но она слишком устала, была слишком потрясена, у нее слишком кружилась голова, чтобы спорить с ним и возвратиться в квартиру Михельсона. Милтон Шварц ничего не значил для Марджори. Он, вероятно, будет звонить через день-два; да и какая ей разница, в конце концов? Она не обещала разрешить ему проводить себя. Ей очень надоели проблемы, связанные с тем, что она – девушка. Она вошла в лифт.

Пройдя несколько шагов от дверей Эльдорадо до такси, они промокли; ветер задувал струи дождя под навес. Было очень уютно усесться на заднем сиденье нагретого такси рядом с Ноэлем; уютно и знакомо. Такси пахло дождем, и их одежда тоже пахла сыростью. Водитель спросил:

– Куда, макинтош?

Ноэль посмотрел на Мардж, потом на свои часы.

– Ты очень стремишься домой?

– Чрезвычайно. Я никогда не испытывала ничего более утомительного. Домой, пожалуйста!

– Если тебя интересует, генеральная репетиция «Принцессы Джонс» начинается через полчаса. Почему бы тебе не поехать и не посмотреть немного?