Текст книги "Белый Бушлат"
Автор книги: Герман Мелвилл
Жанры:
Классическая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 38 страниц)
LXXIV
Грот-марс ночью
Весь переход наш из Рио до экватора был с точки зрения погоды сплошной увеселительной прогулкой. Было особенно приятно, когда наша полувахта сидела, развалясь, на грот-марсе, коротая время в разнообразных приятных занятиях. Вдали от офицеров мы невинно развлекались, и притом больше, чем в какой-либо другой части корабля. Днем многие из нас прилежно занимались изготовлением шляп или починкой одежды. Но ночью нами овладевали более романтические настроения.
Часто Джек Чейс, восторженный почитатель моря, обращал наше внимание на лунный свет, игравший на волнах, и приводил избранные цитаты из своего каталога поэтов. Никогда не забуду лирического выражения, с которым однажды утром он перед восходом солнца, когда весь восток был залит пурпуром и золотом, оперся о стень-ванты и, протянув над морем свою доблестную руку, воскликнул: «Глядите, вот Авроры лик!» и плавно, неторопливо продекламировал строки:
Блеск утра миру нехотя даря,
Завесу мглы раздернула заря.
– Коммодор Камоэнс, Белый Бушлат, не кто иной. Но сейчас вы понадобитесь, мы должны выстрелить лисель-спирт – ветер меняется.
С нашего высокого насеста фрегат в лунные ночи представлял сказочное зрелище. Он шел полным бакштагом, с лиселями по обе стороны, так что паруса на грот– и фок-мачтах имели вид величественных сужающихся кверху пирамид, с основанием более ста футов шириной и заканчивающихся высоко в облаках легким гребнем бом-брамселей. Эта огромная поверхность снежно-белой парусины, скользящая по волнам, была действительно великолепным зрелищем. Три покрытые белыми саванами мачты казались призраками трех гигантских турецких эмиров, огромными шагами шествующих по океану.
Поэзию картины усугубляла порой и музыка. Оркестр собирался на полубаке, услаждая офицеров, а значит и нас, прекрасными старинными мелодиями. Под эти мелодии кое-кто из матросов пускался в пляс на марсе, который по своим размерам мог быть приравнен к средней гостиной. Когда же оркестр не играл, то ему на смену приходили соловьи из команды.
В этих случаях обычно вызывали Джека Чейса, и он услаждал нас своей свободной и благородной манерой исполнять «Испанских дам», любимейшую песню английских военных моряков, равно как и многие другие морские песни и баллады, в том числе
Сэр Патрик Спенс был отважней всех,
Кто плавал по морям.
Также:
Вперемешку с этими песнями марсовые травиливсякие были и небылицы. В этих случаях я всегда старался вызвать самых почтенных тритонов на рассказы о прошлых боях, в которых они участвовали. Немногим из них пришлось понюхать пороху, но зато рассказы тех, кто его действительно понюхал, приобретали особую ценность.
Был среди нас старый негр по прозвищу «Чернявый», приписанный к запасному становому якорю. Мы часто приглашали его в тихие ночи к себе на марс, чтобы послушать его рассказы. Был он человек степенный и трезвый, очень умный, прекрасного, открытого нрава, один из лучших людей на корабле, которого все очень высоко ценили.
Кажется, во время последней войны между Англией и Америкой он вместе с несколькими другими матросами был в открытом море насильственно снят британским военным кораблем с торгового судна из Новой Англии. Корабль, забравший его, был английский фрегат «Македонец», захваченный позднее тем самым «Неверсинком», на котором мы плавали.
Дело было в страстную субботу, – так начался рассказ, – в то время, как англичанин подходил с наветренной стороны к американцу. Чернявый и его товарищи, стоявшие на своем посту у шканцевой батареи, уловив момент, когда командир корабля, старик по имени Кардан, проходил мимо них своей стремительной походкой, держа под мышкой подзорную трубу, обратились к нему с почтительной просьбой. Они еще раз повторили, что они не англичане и что им весьма тягостно поднимать руку на флаг той страны, где живут родившие их матери. Они заклинали его не понуждать их стрелять из пушек по своим землякам и позволить им сохранить нейтралитет во время схватки. Но когда корабль какой бы то ни было нации идет в бой, времени для пререканий не остается, не хватает его и на то, чтобы быть справедливым, и не больно много его для проявлений гуманности. Выхватив пистолет из-за пояса матроса, приготовившегося идти на абордаж, командир нацелился из него в головы трех матросов и приказал им немедленно вернуться на свои посты, грозя в противном случае тут же их пристрелить. Так, рука об руку с врагами своей родины, Чернявый и его товарищи трудились у пушек и сражались до самого конца, за исключением одного из них, который был убит на посту американским ядром.
Под конец «Македонец» потерял свои фор– и грот-стеньги, бизань-мачту, скошенную вровень с палубой, и перебитый надвое фока-рей, валявшийся на разгромленном баке; корпус его был в сотне мест пробит круглыми ядрами – словом фрегат дошел до последней крайности, и капитан Кардан приказал, наконец, рулевому старшине спустить флаг.
Чернявый был одним из тех, что отвез командира на «Неверсинк». Сойдя на палубу, Кардан поклонился Декатуру, командиру неприятельского судна, и предложил ему свою шпагу, но принять ее учтиво отказались. Быть может, у победителя были еще живы в памяти совместные обеды в Норфолке [405]405
Норфолк – порт и морская база в бухте Чезапик (Виргиния).
[Закрыть], непосредственно до начала военных действий, когда оба командовали теми же самыми фрегатами, которые они теперь так изрядно покалечили. «Македонец», видимо, ходил тогда в Норфолк с депешами. Тогдаони смеялись и шутили за бокалом вина и даже держали пари на касторовую шляпу, которую побежденный должен был подарить победителю, если кораблям их случится вступить в бой друг с другом.
Бросив взгляд на тяжелые батареи американца, Кардан сказал Декатуру:
– Это семидесятичетырехпушечный корабль, а не фрегат; не удивительно, что победа осталась за вами!
Замечание это было вызвано огневым превосходством «Неверсинка». Батареи последнего на главной палубе состояли, как и теперь, из двадцатичетырехфунтовых орудий, в то время как у «Македонца» это были восемнадцатифунтовые. В итоге на «Неверсинке» было пятьдесят четыре пушки и четыреста пятьдесят человек команды, на «Македонце» же их было сорок девять и триста человек команды – весьма существенная разница, которая в сочетании с другими обстоятельствами, связанными с этим боем, лишает его победу какого-либо ореола славы, если не признавать славной победу, одержанную гиппопотамом над тюленем.
Но если Чернявый говорил правду, – а человек он был от природы правдивый, – противовесом этому обстоятельству мог служить факт, который он нам сообщил. Когда после боя стали осматривать орудия, оказалось, что в ряде случаев пыж был забит между зарядным картузом и ядром. И хотя во время суматохи боя такой промах можно было объяснить торопливостью и невниманием, однако Чернявый, этот защитник своих людей, всегда приписывал этот факт совершенно иной и менее благородной причине. Но если даже считать, что приводимая им причина соответствовала действительности, этим нисколько не умаляется доблесть, проявленная английской командой в целом. Однако из того, что удается слышать от беспристрастных свидетелей, участвовавших в морских боях, едва ли можно сомневаться, что на всех кораблях, к какой бы нации они ни принадлежали, весьма значительное число людей, обслуживающих орудия, находятся, мягко выражаясь, в весьма нервическом состоянии и досылают и банят как попало. Да и в самом деле, какие особые патриотические чувства может испытывать человек, вырванный из объятий своей жены и против воли посланный воевать? И стоит ли удивляться тому, что такие насильно завербованные английские матросы не посовестились в военное время покалечить руку, которая поработила их?
Во время той же войны, которая велась в момент описанного боя и перед ним, английский флагман, составляя свое донесение Адмиралтейству, писал следующее: «Все здесь на эскадре как будто спокойно, но, готовясь на прошлой неделе к бою, мы обнаружили, что несколько орудий в кормовой части корабля оказались заклепанными»; иначе говоря, приведенными в негодность. Кто же заклепал их? Недовольные матросы. Разве так уж невероятно предположение, что пушки, о которых говорил Чернявый, обслуживались людьми, намеренно старавшимися помешать им поражать врага, и что в этом, в частности, бою победа, одержанная Америкой, до известной степени объяснялась угрюмым неповиновением самого неприятеля?
В течение этого периода военных действий у английских орудий на военных кораблях зачастую за ночь срезывали брюк. Это повреждение орудий и временное выведение их из строя можно было приписать лишь тайной ненависти к службе, которая выливалась и в только что упомянутое их заклепывание. Но даже в тех случаях, когда в команде как будто бы отсутствовало глубокое недовольство и матрос во время боя не выполнял как следует своих обязанностей лишь потому, что боялся, не является ли вызовом создателю, сделавшему этого матроса таким, каким он есть, нашивать ему на спину ярлык труси унижать и терзать уже трясущегося от ужаса несчастного множеством других способов? Вряд ли Нагорная проповедь послужила бы оправданием для действий командира батареи, выхватившего шпагу и грозившего пронзить первого же из своих людей, кто проявит хоть малейшие признаки робости, а между тем такое было засвидетельствовано на «Македонце». Чернявый говорил мне, что он собственными ушами слышал, как подобное приказание было отдано начальникам дивизионов командиром английского корабля. Если бы только была написана тайная история морских сражений, лавры на челе морских героев, верно, развеялись бы в прах.
А каким позором для наций со всех возможных точек зрения является СтатьяIV американского Свода законов военного времени: «Если кто-либо из служащих во флоте трусливо запросит у врага пощады, он будет приговорен к смертной казни»! В таких условиях, с угрозой смерти перед глазами в лице врага и с угрозой смерти за плечами в лице своих соотечественников, самая высокая доблесть, проявленная моряком, теряет что-то от своей непосредственности и бескорыстия. Здесь, как и во всех прочих случаях, Свод законов военного времени не упоминает о какой-либо награде за отвагу, но лишь понуждает моряка сражаться, как наемного убийцу за свою плату, вырывая могилу перед его глазами, если он не проявит должной решимости.
Но эта СтатьяIV вызывает и еще более серьезные возражения. Храбрость из всех добродетелей самая дюжинная и заурядная; единственная, в которой мы сходствуем с лесными зверями; единственная, которая, доведенная до крайности, превращается в порок. А поскольку природа, как правило, отбирает одной рукой, чтобы уравновесить дарованное ею другой, чрезмерное чисто животное бесстрашие во многих случаях присутствует у людей, лишенных более высоких достоинств. Но в морском офицере храбрость почитается высшей добродетелью и часто обеспечивает его завидным положением среди прочих командиров.
Посему, если во время военных действий какой-нибудь безмозглый бандит окажется командиром фрегата, он может, если хочет, покрыть себя неувядаемой славой в этой бойне, сцепиться с намного превосходящим его противником и повести на заклание свою команду, которой ничего не остается, как гибнуть от руки врага под страхом быть умерщвленной законом своей страны. Вспомните бой между американским фрегатом «Эссекс» и двумя английскими крейсерами «Фебея» и «Херувим» у бухты Вальпараисо во время последней войны. Все признают, что американский капитан продолжал сражаться против превосходных сил противника на совершенно разбитом корабле, даже когда никакого шанса на победу у него не было и когда из-за обстоятельств, особо неблагоприятно сложившихся для американцев, матросам ничего не оставалось, как стоять у своих почти бесполезных батарей и быть покалеченными и разорванными на части неприятельскими длинноствольными орудиями. Тем, что он продолжал таким образом сражаться, он ни на йоту не способствовал истинным интересам своей страны. Этим я не хочу ни в коей мере принизить добрую славу, которую американский командир завоевал себе этим боем. Человек он был храбрый, это ни один моряк отрицать не станет. Но весь мир состоит из храбрых людей. Только не подумайте, что я посягаю на его доброе имя. Тем не менее не приходится сомневаться, что, если бы у пушек «Эссекса» стояли матросы, обладавшие здравым смыслом, эти самые матросы, сколь бы доблестны они ни были, несомненно предпочли бы спустить флаг, когда поняли, что бой окончательно проигран, нежели откладывать эту неизбежную операцию до того момента, когда на американском фрегате не останется рук, чтобы ее произвести. Однако, если бы эти люди «трусливо запросили пощады», согласно СтатьеIV Свода законов военного времени, их можно было бы, на законном основании, повесить.
Как рассказывал мне Чернявый, когда командир «Македонца», видя, что «Неверсинк» полностью держит его судно в своей власти, приказал спустить флаг, один из его офицеров, человек, которого за тиранический нрав ненавидела вся команда, поднял страшный крик и стал осыпать его самыми страшными упреками, клянясь, что сам он ни за что не сдастся – и стоит за то, чтобы потопить «Македонца» под носом у врага. Окажись он капитаном, он так безусловно бы и поступил, заработав себе имя героя в этом мире – но вот вопрос, какое имя он заслужил бы на том свете?
Но так как война представляет собой некое надругательство над здравым смыслом и христианством, все связанное с ней совершенно безрассудно, противно христианству, варварски грубо и отдает Фиджийскими островами, людоедством, селитрой и дьяволом.
Обычно, когда военный корабль спускает флаг, дисциплине на нем приходит конец, и навести какой-либо порядок в команде становится невозможным. Так случилось и на английском фрегате. Винная кладовая была взломана, и по палубам, где между пушек лежало много раненых, были пущены ведра грога; раненые хватали ведра и, несмотря на все уговоры, напивались жгучей влагой, пока, по словам Чернявого, из ран их не начинала бить кровь и они мертвыми не падали на палубу.
У негра было еще много что рассказать про этот бой, и часто он прохаживался со мной вдоль наших батарей на главной палубе – со все теми же пушками, которые участвовали тогда в бою, указывая на неизгладимые шрамы и вмятины на них. Покрытые за более чем тридцать лет многочисленными слоями краски, они почти не были заметны случайному наблюдателю, но Чернявый знал их все наизусть, ибо вернулся домой на «Неверсинке» и видел эти следы вскоре после боя.
Как-то вечером я прогуливался с ним по батарейной палубе, и он остановился у грот-мачты.
– Это место корабля, – сказал он, – мы на «Македонце» прозвали скотобойней. Здесь люди падали по пять, по шесть зараз. Неприятель обычно направляет свои снаряды именно сюда, чтобы сбить, если возможно, грот-мачту. Бимсы и карлингсы наверху были все забрызганы мозгами и кровью. Люки выглядели словно прилавки мясника; в рым-болтах застревали куски человеческого мяса. Свинья, бегавшая по палубам, каким-то чудом спаслась, но шкура ее была вся покрыта запекшейся кровью из-за того, что она совала свое рыло в кровавые лужи, так что, когда спустили флаг, матросы швырнули ее за борт, сказав, что съесть ее было бы прямым людоедством. Другое животное, коза, потеряло в этом бою две передние ноги.
Убитых матросов, как только они падали, согласно принятому обычаю, спускали за борт; нет сомнения, что вид стольких трупов, валяющихся повсюду, говорил негр, мог бы удручающе подействовать на оставшуюся в живых прислугу орудий. Среди прочих случаев он привел следующий. Ядро, ворвавшееся через один из портов, убило наповал две трети расчета одного орудия. Командир следующего орудия, бросив шнурок замка, который он только что дернул, стал переворачивать убитых, чтобы опознать их; увидев вдруг своего однокашника, с которым он совершил много плаваний, он расплакался и, подняв труп на руки, отнес его в сторону, подержал мгновение над водой и воскликнул:
– Господи, господи, Том!
– К черту твои молитвы! Швыряй его за борт и живо к орудию! – заорал на него раненый лейтенант. Пришлось подчиниться приказанию, и убитый горем матрос возвратился к своей пушке.
Рассказы Чернявого вполне могли бы преломить меч сего военно-морского мира в его ножнах, и, размышляя о жестокой, кровавой славе, которой морские герои покрыли себя во время подобной бойни, я задал себе вопрос, действительно ли славен был гроб, в котором похоронили Нельсона, гроб, преподнесенный ему при жизни капитаном Хэллоуэллом [406]406
Кэрью Бенджамин Хэллоуэлл (1760–1840) – английский адмирал. Участвовал в действиях флота под командой Нельсона против Наполеона. Существует предание, что Нельсон был похоронен в гробу, который Хэллоуэлл подарил ему еще при жизни, дабы напомнить, что все люди смертны, и тем остеречь его от льстецов.
[Закрыть]; был он выдолблен из грот-мачты французского линейного корабля «L'Orient» [407]407
«Восток» (франц.).
[Закрыть], который англичане взорвали во время битвы при Абукире, уничтожив при этом сотни французов.
Мир тебе, лорд Нельсон, там, где ты покоишься в своей истлевшей мачте! Но если бы дело касалось меня, я предпочел бы быть похороненным в стволе какого-нибудь зеленого дерева и даже после смерти чувствовать, как жизненные соки обращаются вокруг меня, ощущая, что что-то из моей мертвой плоти переходит в живую листву, осеняющую мирную мою могилу.
LXXV
«Топить, жечь и уничтожать»
Из печатного адмиралтейского
приказа военного времени
Среди бесконечного количества былей и небылиц, травившихся на марсе во время приятного перехода на север, ничто не могло сравниться с рассказами Джека Чейса, нашего старшины.
Лучшего собеседника, чем наш несравненный Джек, невозможно было придумать. Вещи, о которых другим приходится лишь читать или которые могут привидеться во сне, Джек видел собственными глазами или испытал самолично. В свое время он был отважным контрабандистом и мог рассказать о длинном девятифунтовике с пыжами из французских шелков, о патронах, набитых вместо пороха лучшим чаем, о картечи, состоящей из вест-индских сладостей, о матросских бушлатах и штанах, подбитых драгоценными кружевами, о ножках столов, полых, как стволы мушкетов, и плотно набитых редкостными лекарствами и специями. Он мог рассказать кое-что и о некой вдове небезупречной нравственности – прекрасной перекупщице контрабандных товаров на английском побережье, весьма сладко улыбавшейся контрабандистам, когда те продавали ей по дешевке шелка и кружева. Она называла их героями, орлиными сердцами и просила привозить ей побольше товаров.
Он мог рассказывать о жестоких схватках с таможенными катерами его британского королевского величества в полунощных бухтах, об аресте кучки сорвиголов, впоследствии насильно завербованных в матросы на военный корабль, о том, как эти матросы поклялись, что главарь их убит, о предписании, посланном на корабль, доставить в суд за долги одного из них – это был сдержанный, благообразный мужчина – и как он отправился на берег, будучи под сильнейшим подозрением, что именно он и есть убитый главарь, и как все это была лишь успешная уловка, чтобы спасти его.
Но лучше всего Джек умел рассказывать о бое при Наварине, ибо был командиром одного из орудий на батарейной палубе флагманского корабля «Азия» адмирала Кодрингтона [408]408
Кодрингтон Эдуард (1770–1851) – английский адмирал, принимал участие в боях при Трафальгаре, Чезапике и Новом Орлеане (1814). Командовал соединенным русско-англо-французским флотом при Наварине.
[Закрыть]. Владей я даже слогом доброго старого Чэпмена [409]409
Чэпмен Джордж (1557–1634) – английский поэт и драматург, автор 16 драм, переводчик «Илиады» и «Одиссеи».
[Закрыть]в его переводе Гомера, и то я едва ли решился бы передать, как славный Джек рассказывал об этой битве, когда 20 октября 1827 года тридцать два английских, французских и русских корабля атаковали и победили в восточной части Средиземного моря оттоманский флот в составе трех линейных кораблей, двадцати пяти фрегатов и роя брандеров и мелких судов.
«Мы рвались напасть на них, – рассказывал Джек, – а когда открыли огонь, то оказались все равно что дельфин среди стаи летучих рыб. Когда мы стали прицеливать орудия, был брошен клич: „Пусть каждый выберет себе птицу“. И дымили же, ребята, все эти пушки, точно ряды голландских трубок! Мои комендоры держали за пазухой маленькие флажки, чтобы прибить их к мачте в случае, если бы корабельный флаг оказался сбит выстрелом. Обнажившись до пояса, мы дрались, как бешеные тигры, и шпарили ядрами по туркам, будто по кеглям. У них на вантах было черным-черно от стрелков, и насело же их там, точно голубей на соснах; ну, наша морская пехота и посыпала их свинцовым горохом и крыжовником – так густо, как град выпадает на Лабрадоре. Да, жаркое было дело, ребята. Чертовы турки всадили в ветхий корпус „Азии“ целый карьер мраморных ядер, каждое ядро по сто пятьдесят фунтов. Из трех портов они сделали один. Но сдачи мы им дали как надо. Ату их, мой бульдог! – сказал я, похлопывая мою пушку по казенной части. – Проруби-ка люки в их бесурманских [410]410
так
[Закрыть]бортах! Белый Бушлат, вот где, парень, тебе надо было бы побывать. Вся бухта была усеяна мачтами и реями, ну точь-в-точь как скопище коряг на реке Арканзас. Дождь пригорелого риса и маслин от взрывавшегося противника падал на нас, как манна небесная в пустыне.
– Аллах! Аллах! Магомет! Магомет! – раздирало воздух; кое-кто выкрикивал эти имена сквозь порты турецких кораблей; другие визгливо кричали, захлебываясь в воде, где чубы на их бритых головах казались черными змеями на полузахлестнутых приливом скалах. Они верили, что их пророк вытянет их в рай, но они опускались на пятьдесят саженей, до самого дна бухты.
– Что, чертовы гометане [411]411
так
[Закрыть]еще не сдаются? – спросил мой первый заряжающий, высовывая голову из порта и посматривая на турецкий линейный корабль подле нас. В то же мгновение голова его пролетела мимо меня, как пексанский снаряд, и флаг Неда Ноулза был спущен навеки. Мы оттащили его труп в сторону и отомстили за него купоровой наковальней, которую вогнали в дуло; мой товарищ забил вместо пыжа окровавленную шотландскую шапочку покойника, и все вместе полетело в линейный корабль. Клянусь богом войны, ребята, вряд ли что-нибудь осталось от этого судна, чтобы вскипятить котелок с водой. Крепко потрудились в этот день, ничего не скажешь, хоть и грустная то была работа. В ту ночь, когда все кончилось, я заснул на ящике с картечью вместо подушки и спал крепко. Но надо было видеть целую шлюпку, нагруженную турецкими флагами, которые один из наших командиров впоследствии отвез домой; он клялся, что украсит ими сад своего батюшки точно так, как мы в праздничные дни расцвечиваемся флагами».
– Хоть вы и порядком потрепали турок при Наварине, благородный Джек, сами-то вы одной лишь щепкой отделались, – сказал один из марсовых, глядя на покалеченную руку старшины.
– Но со мной и с одним из лейтенантов могло случиться кое-что и похуже. Ядро попало в косяк моего порта и разбросало щепы направо и налево. Одна из них срезала поля моей шляпы до самого лба, а другая сбрила каблук левого сапога лейтенанта. Третье ядро убило моего порохового мартышку, не прикоснувшись к нему.
– Как это так, Джек?
– А вот, просвистело мимо него, а он богу душу и отдал. Он сидел на куче пыжей; когда пыль с покрытых порохом переборок развеялась, я обратил внимание, что он сидит и не шелохнется, а глаза у него вытаращены. Я как ударю его по плечу: «Герой ты мой маленький», а он возьми да и уткнись носом мне в ноги. Я приложил ему руку к сердцу – а он готов. И царапинки на нем не было.
Тут среди слушателей воцарилось молчание, прерванное наконец вторым грот-марсовым старшиной:
– Благородный Джек, знаю, что ты о себе рассказывать не любишь, но скажи нам все же, что ты сделал в этот день.
– Ну, друзья, тут не столько я потрудился, сколько моя пушка. Но могу похвастаться, что именно она сбила грот-мачту у турецкого адмирала. И пня от нее не хватило бы, чтобы справить деревяшку лорду Нельсону.
– Вот как? А я-то думал, что, глядя в прицел и дернув вовремя шнур, удается направить снаряд куда следует. Разве не так, Джек?
– Направил выстрел, что сбил мачту с турецкого флагмана, командующий эскадрой – бог всемогущий, – а я только прицел установил.
– Но что ты почувствовал, Джек, когда пуля тебе клешню попортила?
– Почувствовал? На палец легче стало, вот и все. А кроме того, у меня их еще девять осталось, и они очень пригодились, когда на другой день после боя пришлось в порванном такелаже возиться, ибо, да будет вам известно, друзья, что самое трудное начинается, когда пушки убраны внутрь. Три дня я одной рукой помогал работе в такелаже в тех же брюках, что были на мне в бою; кровь на них запеклась и затвердела так, что они выглядели как блестящий красный сафьян.
У этого Джека Чейса сердце было как у мастодонта. Я видел, как он плакал, когда человека пороли у трапа. И при всем при том, рассказывая нам про Наваринский бой, он недвусмысленным образом высказал убеждение, что в кровавое двадцатое октября 1827 года библейский бог воплотился в английского коммодора морских сил на Леванте. И так вот и получается, что война делает святотатцев из лучших людей и низводит их всех до уровня фиджийцев. Кое-кто из матросов признавался мне, что, по мере того как бой разгорался все жарче и жарче, сердца их, соблюдая дьявольскую гармонию, все сильнее и сильнее ожесточались, и под конец, подобно своим пушкам, они сражались, ни о чем не думая.
Будь он солдатом или матросом, человек в бою – сатана. А в штабе и эскорте дьявола много фельдмаршальских жезлов. Но война по временам неизбежна. Разве можно дать наглому врагу попирать честь твоей родины?
Что ни говорите, но знайте и не забывайте вы, голосующие за войну епископы, что тот, в кого мы верим, самоличноповелел нам подставлять левую щеку, если нас ударят по правой. Что будет дальше, не важно. Этого места из Евангелия вам не вычеркнуть. Эти слова так же обязывают нас, как и любые другие в священной книге. В них заключена вся душа и сущность христианского учения. Без них христианство не отличалось бы ничем от других религий. И эти слова, с господнего благословения, еще перевернут весь мир. Но в некоторых отношениях мы сами сначала должны стать квакерами.
Правда, в отличие от многих боен, оказавшихся бесполезным умерщвлением людей, победа адмирала Кодрингтона несомненно способствовала освобождению Греции и положила конец турецким зверствам в этой истерзанной стране, однако кто поднимет руку и поклянется, что соединенные флоты Англии, Франции и России в Наваринском бою вело божественное провидение? Ибо, будь это так, оно, это провидение, должно было пойти войной против самих избранников церкви – вальденсов [412]412
Вальденсы – религиозная секта, возникшая в XII в. среди городской бедноты на юге Франции. Основоположником ее был Пьер Вальд, раздавший свое имущество и создавший общину лионских бедняков. Вальденсы проповедовали, что мир греховен и необходимо жить в бедности. Подвергались гонениям.
[Закрыть]в Швейцарии – и зажечь смитфилдские костры [413]413
В средневековой Англии город Смитфилд был местом гуляний и ярмарок. Там же сжигали еретиков.
[Закрыть]во времена кровавой Марии [414]414
Кровавая Мария – Мария Тюдор (1516–1558), английская королева с 1553 г.;. жестоко преследовала протестантов.
[Закрыть].
Но все события переплелись так, что различить их нет возможности. То, что мы называем Судьбой, беспристрастно, безжалостно и бессердечно; это не исчадие ада, способное возжечь костры фанатизма, и не филантроп, готовый вступиться за угнетенную Грецию. Мы можем сердиться, раздражаться и драться; но то, что носит название Судьбы, всегда сохраняет вооруженный нейтралитет.
И тем не менее хотя все это так, в своих сердцах мы создаем будущее нашего мира и в своих же сердцах лепим своих богов. Каждый смертный подает свой голос за того, кто должен, по его мнению, управлять мирами. Мне дарован голос, способный придать тот или иной облик вечности, – и волеизъявление мое сдвигает орбиты грядущих светил. И в обоих смыслах мы в точности являемся тем, чему мы поклоняемся. Мы сами – Судьба.
