Текст книги "Белый Бушлат"

Автор книги: Герман Мелвилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 38 страниц)

LII
Кое-что о кадетах

На следующее утро после разговора несравненного Джека с коммодором и капитаном произошел небольшой инцидент, скоро забытый, если говорить о команде в целом, но оставивший надолго след в памяти тех немногих матросов, у которых вошло в привычку пристально присматриваться к повседневным событиям. На фоне их очередная порка матроса у трапа ничего особенного не представляла, по крайней мере на военном корабле. Но подспудная сторона этого дела была такого свойства, что придавала этой именно экзекуции характер исключительного события. Пересказывать эту историю здесь не место, она не для всех ушей; достаточно упомянуть, что пострадавшим был средних лет шкафутный, несчастный, надломленный, опустившийся человек; один из тех горемык, ничего общего с морем не имеющих и попадающих во флот, как другие попадают в работный дом, только потому, что они ни к чему не приспособлены. Выпороли его по жалобе одного из кадетов, что и придает особо неприятный характер всей этой истории. Ибо хотя шкафутный и был существом пропащим, однако экзекуция его в данном частном случае была косвенно вызвана тем, что пожаловавшийся на него кадет, распутный и не слишком разборчивый в средствах, имел на него зуб. Юноша этот склонен был время от времени вступать в сомнительную близость с некоторыми представителями команды, которые все рано или поздно попадали в беду из-за переменчивости его вкусов.

Но основной принцип, вступивший в действие в данном деле, чреват слишком опасными последствиями, чтобы от него можно было бы отмахнуться.

В большинстве случаев кардинальное положение, из которого, по-видимому, исходит каждый командир военного корабля, заключается в том, что своих подчиненных он рассматривает как отделившиеся от него для специальных целей частицы его персоны, а посему приказание самого микроскопического кадетика должно так же почтительно выполняться, как если бы оно исходило с полуюта от самого коммодора. Принцип этот был однажды разительным образом высказан бравым и статным сэром Питером Паркером [295]295
  Паркер Питер (1785–1814) – английский морской офицер, двоюродный брат поэта Байрона. Был убит неприятельским снарядом в Чезапикской бухте в 1814 г.


[Закрыть], на смерть которого во время патриотической операции по поджогу мирных жилищ в Чезапикской бухте [296]296
  Чезапикская бухта имеет 200 миль в длину и от 4 до 40 миль в ширину, расположена в штатах Мериленд и Виргиния.


[Закрыть]не то в 1812, не то в 1813 году лорд Байрон отозвался знаменитыми стансами [297]297
  «Элегические стансы на смерть сэра Питера Патрика, баронета».


[Закрыть].

– Клянусь богом войны, – воскликнул сэр Питер, обращаясь к своим матросам, – я заставлю вас снимать шляпу перед кадетским мундиром, даже если его повесили сушиться на метловище!

Что король, с точки зрения закона, не способен совершить неправильное действие – общеизвестная фикция деспотических государств: военным флотам всех конституционных монархий и республик оставалось лишь распространить эту фикцию на всех шканцевых подчиненных верховного судьи вооруженного корабля. И хотя юридической силы он не имеет и не признается самими офицерами, однако принцип этот лежит в основе флотской дисциплины. Из него исходят ежечасно, и для поддержания его тысячи матросов были выпороты у трапа.

Каким бы молокососом, невеждой, дураком или кретином ни был кадет, если только он прикажет матросу выполнить хотя бы самое бессмысленное действие, последний не только обязан немедленно и безропотно его совершить, но еще и многим рискует, если откажется подчиниться ему. И если, выполнив приказ, он затем пожалуется командиру корабля и тот в душе будет глубоко убежден, что отданный приказ был неправилен, а быть может, даже и незаконен, тем не менее в девяти случаях из десяти он не станет на людях порицать кадета и не подаст и вида жалобщику, что в данном частном случае кадет поступил не абсолютно правильно.

Когда один кадет пожаловался лорду Коллингвуду, тогда командовавшему линейным кораблем, тот вызвал матроса к трапу, но, отозвав кадета в сторону, сказал ему: «Знаете, я полагаю, что в этом деле виноваты все же вы, а потому, когда матроса приведут к мачте, попросите, чтоб его простили».

Поэтому, когда юнец при всех вступился за матроса, Коллингвуд, повернувшись к виновному, произнес: «Этот молодой человек так горячо вступился за вас, что я, в надежде, что вы испытаете к нему благодарность за его доброжелательство и человеколюбие, на этот раз посмотрю на ваш проступок сквозь пальцы». Этот случай приводится издателем «Переписки» адмирала, чтобы проиллюстрировать его доброту.

Так вот, Коллингвуд был на самом деле одним из самых справедливых, человеколюбивых и доброжелательных адмиралов, которые когда-либо подымали свой флаг. Такие морские офицеры, как Коллингвуд, встречаются один на миллион. Но если даже такой человек, как он, под влиянием установившейся традиции мог нарушить самые элементарные основы справедливости – как бы ни были честны его побуждения, – что можно ожидать от других командиров кораблей, не столь щедро наделенных благородными чертами, как Коллингвуд.

А если корпус американских кадетов пополняется преимущественно за счет детской, прилавка и домашней среды, где ребенку все позволено; и если большинство их своей неспособностью выполнять во всех существенных случаях обязанности офицера, мальчишеской и самонадеянной кичливостью, золотым шитьем на их формах, надменным обращением с матросами, исключительной способностью истолковывать самые пустяковые действия как проявления оскорбительной непочтительности к их достоинству – если всем этим они порой вызывают недоброжелательство матросов; и если недоброжелательство это тысячью способами выступает невольно наружу, как легко любому из этих кадетов, когда моральные принципы не держат его в узде, прибегнуть к злобным действиям по отношению к оскорбителям, доходящим нередко до порки, поскольку, как мы видели, молчаливый принцип, принятый во флоте, по-видимому, сводится к тому, что в обыкновенных сношениях с матросами кадет неспособен совершить какого-либо действия, заслуживающего осуждения его начальства.

– Смотри у меня! Уж я постараюсь, чтоб с тебя поскорее шкуру спустили! – Такие угрозы приходится нередко слышать из уст кадета, когда ему кажется, что матрос оскорбил его достоинство.

Иной раз случается видеть, как такой молокосос, не дотянувший еще и до пяти футов росту, яростно взирает на какого-нибудь почтенного шестифутового бакового и осыпает его самыми обидными и невыносимыми для мужчины эпитетами, а тот вынужден держать под семью замками готовый сорваться ответ, ибо знает, чтó это ему будет стоить, дерзни он ответить хоть малейшим ударом щенку, тявкающему у него под ногами; по закону его ожидает смерть.

Но коль скоро осуществление большинства практических задач привело к пониманию того, чего можно ожидать от человеческой природы и какой она навсегда обречена остаться, не требуется особых примеров, чтобы доказать, что если еще почти мальчишкам, без всякого разбора выхваченным из семьи, предоставить неограниченную власть над взрослыми людьми, то результаты по своей чудовищности будут вполне соответствовать чудовищности традиции, санкционирующей эту более чем жестокую нелепость.

Не следует пренебрегать и тем фактом, что, в то время как самые благородные и героические морские командиры – люди гигантского масштаба, включая самого лорда Нельсона, – взирали на телесные наказания во флоте с глубочайшим огорчением и не без основательных сомнений в их необходимости вообще, всякий, кто в достаточной мере сталкивался с кадетами, может, положа руку на сердце, удостоверить, что ему приходилось видеть лишь весьма небольшое количество этих юнцов, которые не были бы восторженными защитниками и поклонниками порки. Может даже показаться, что им самим, лишь весьма недавно вышедшим из детской и начальной школы, где порядок наводился розгой, не терпится выместить жгучую обиду тех лет на спинах великовозрастных свободных американских граждан.

Не следует также забывать, что в английском флоте будущим офицерам не дают проявлять такого высокомерия, как в американском. В Англии они (если я не ошибаюсь) разделены на три класса «волонтеров», где их соответственно проверяют, а не сразу производят в офицеры, как у нас. Вам также бросится в глаза, когда вы увидите английский катер под командой одного из таких волонтеров, что юнец этот не ступает с такой горделивой осанкой, не похлопывает по рукояти своего кортика с видом некоего Бобадиля [298]298
  Бобадиль – хвастливый «вояка» из комедии Бен Джонсона «Всяк в своем настроении» (1598).


[Закрыть], не поглаживает себе щек в предвкушении воинственных бакенбардов и не изрыгает таких ругательств на матросов, как это слишком часто бывает с мальчишками, носящими в американском флоте плехт-анкера на отворотах своих форменных курток.

Правда, случается видеть среди кадетов и благородных ребят, к которым команда относится сочувственно. Кроме трех смелых юнцов на «Неверсинке» был еще один черноглазый паренек, который из-за крайне малого роста получил у матросов прозвище «Шлюпочной Пробки». Не впадая с ними в панибратство, он добился всеобщей любви тем, что обращался с ними по-человечески и никогда не оскорблял их руганью. Занятно было слышать, как иные старые тритоны призывали всяческие благополучия на этого кадета, когда до их обветренных ушей доносился его располагающий к себе голос. «Дай вам бог всякой удачи, – говаривали они, снимая шляпы, – есть у вас душа живая. Есть что спасать». Удивительно много смысла вкладывалось в последние слова: Есть что спасать– выражение, которое матрос всякий раз применяет по отношению к гуманному и добросердечному офицеру. Это выражение также подразумевает, что на большинство офицеров они взирают как на людей, лишенных души. Да, ничего не скажешь, эти плебеи располагают иной раз удивительной возможностью отомстить патрициям. Представьте себе такого отверженного старика-матроса, глубоко убежденного, что какой-нибудь скот в эполетах, понукающий им как рабом, по духовному складу своему неизмеримо ниже его и обречен погибнуть как скот, между тем как сам он будет вкушать блаженство на небесах.

Но из того, что было сказано в этой главе, не следует заключать, что кадету на корабле живется как лорду. Отнюдь. Он может понукать нижестоящими, но зато вышестоящие тоже понукают им как хотят. Он находится в положении мальчика, который одной рукой дразнит собаку, в то время как учитель лупит его линейкой по другой. И хотя по американскому Своду законов военного времени командир корабля не имеет права своей властью, не нарушая закона, наказывать кадета иначе, как временным отстранением от должности (совершенно так же, как и офицеров), однако это один из тех пунктов закона, который командиры кораблей соблюдают или не соблюдают по своему усмотрению. Я мог бы привести множество примеров мелких уязвлений самолюбия, а также публичных оскорблений, наносимых кадетам командирами кораблей, оскорблений, в известном смысле куда более чувствительных, чем старомодное наказание, заключавшееся в том, что их посылали на салинг. Это наказание – не столь отдающее произволом, как излюбленная английскими командирами мера взысканий – отправить их жить и работать вместе с командой.

Капитан Кларет особой любви к кадетам не питал. Так, когда однажды высокий шестнадцатилетний кадет-переросток навлек на себя его неудовольствие, он прервал его униженные извинения словами: «Ни слова больше, сэр! Я не намерен вас слушать! Встаньте на коечную сетку и стойте там, покуда вам не прикажут сойти!».

Кадет повиновался, а капитан Кларет меж тем на глазах у всей команды прогуливался перед ним взад и вперед и читал ему весьма обидную нотацию на тему о приписываемой ему провинности. Для впечатлительного юнца такое наказание было немногим легче порки.

Был и другой случай, когда кадет вздумал добиться своего, дерзнув отвечать своему начальнику, но поплатился за свое неразумное поведение самым неожиданным образом.

Увидев как-то в шканцевых сетках койку кадета с сомнительного вида пятном, командир корабля пожелал узнать, кому из кадетов принадлежит данная койка. Когда юнец предстал перед ним, капитан спросил его:

– Что это такое, сэр? – и указал пальцем на пятно.

– Капитан Кларет, – отвечал, нимало не смутившись, кадет, глядя ему прямо в глаза, – вы прекрасно знаете, так же как и я, чтó это такое.

– Знаю, сэр, а как же! Старшина рулевой, спишите эту койку за борт.

Кадет бросился к ней и, повернувшись к командиру, воскликнул:

– Капитан Кларет, у меня в ней завязан кошелек, это единственное надежное место, где я мог хранить свои деньги.

– Вы слышали, рулевой старшина? – произнес командир.

И койка с кошельком полетела за борт.

В тот же день кадет этот подал жалобу на своего юнгу-вестового за то, что тот не выстирал надлежащим образом его койку, несмотря на то, что хозяин ее повторно приказывал ему это сделать. Хотя этот вестовой и назывался юнгой, но был взрослым мужчиной. Дело было представлено у мачты на суд командира, и, после того как жалоба кадета была выслушана, вестовой, несмотря на его протесты, на основании одной только жалобы кадета был присужден к порке.

Из этого следует, что хотя командир корабля позволяет себе роскошь проявлять деспотизм по отношению к кадету и в случаях личного столкновения с ним объявлять его виновным, не заслуживающим снисхождения, однако в другихслучаях, когда дело идет о взаимоотношениях кадета и матроса, он упорно будет держаться принципа, что кадет не способен ни сказать, ни сделать что-либо неправильно.

Следует помнить, что когда в этой книге я говорю о воспитанниках, то имею в виду кадетов, а не гардемаринов. В американском флоте эти последние образуют группу молодых людей, которые, прослужив достаточно времени на корабле, чтобы пройти соответственный экзамен перед комиссией из коммодоров, переводятся в этот разряд, представляющий собою последнюю ступень перед производством в лейтенанты. Считается, что гардемарины способны выполнять их обязанности, и в некоторых случаях они действительно несут их службу. Какова разница между гардемарином и кадетом, явствует, кроме всего прочего, из размеров их оклада. В то время как гардемарин во время плавания получает семьсот пятьдесят долларов в год, кадет довольствуется четырьмя сотнями. На «Неверсинке» ни одного гардемарина не было.

LIII
Подверженность мореходцев вспышкам болезненной раздражительности. Во что выливаются эти приступы у командиров военных кораблей

Выше было сказано, что некоторые кадеты иной раз вымещают свою злобу на матросах. Так как считается, что этим молодым людям прививают самые возвышенные и гуманные взгляды, трудно поверить, чтобы кто-либо из их корпорации способен был пасть так низко, что вздумал бы питать личную вражду к существу, по положению своему столь забитому, как матрос. Так бы должно было быть в действительности. Но, если принять в соображение все обстоятельства, нас нимало не удивит, что кое-кто из них компрометирует свое звание. Ни титул, ни занимаемое положение, ни богатство, ни образование неспособны переделать человеческой природы; она одинакова у каютного юнги и у коммодора, единственная разница заключается в условиях ее развития. На фрегате во время плавания живет и существует пять сотен смертных на столь ограниченном пространстве, что едва могут там передвигаться, не задевая друг друга. Отрезанные от всех происшествий и событий, которые на берегу занимают глаза, языки и мысли людей, жители фрегата оказываются в зависимости от чужих и собственных настроений; мысли их начинают сосредоточиваться на них самих. Все это приводит к некоторой подозрительности, особенно во время длительных плаваний, сопровождаемых непогодой, штилями и противными ветрами. От их зловредного влияния никто на корабле не избавлен, независимо от его положения. Мало того, высокое положение лишь усугубляет эти воздействия, поскольку чем выше стоит человек на иерархической лестнице, тем в большем одиночестве он оказывается.

Мерзкая, неблагодарная и отвратительная задача – приниматься за такую тему. Тем не менее да будет вам известно, что под влиянием всех этих обстоятельств даже командир фрегата иной раз способен дойти до того, что ни за здорово живешь возьмет, да и выпорет матроса. Никогда не отправляйтесь в плавание на корабле, командира коего вы подозреваете в диспепсии или в склонности к ипохондрии.

Проявление этих настроений иногда удивительно. Так, в начале нашего плавания, в то время как мы совершали в открытом море длительный и нудный переход из Масатлана [299]299
  Масатлан – портовый город на побережье Тихого океана в Мексике.


[Закрыть]в Кальяо, задерживаемые легкими противными ветрами и частыми полосами штиля, когда вся команда истомилась жарким однообразным морем, один добродушный фор-марсовой по имени Кэнди, весьма своеобразная фигура в своем роде, стоя на шкафуте среди толпы матросов, тронул меня за рукав и шепнул:

– Примечаешь, Белый Бушлат, как наш старик по полуюту шагает? Не сдается ли тебе, что он только и думает, как бы кого выпороть? Нет, ты только глянь на него.

Но я это усмотреть в поведении командира не мог. Правда, похлестывание оружейного рундука слабиной бизань-шкота выглядело несколько подозрительным. Но всякому это могло прийти в голову, чтобы поразвлечься от нечего делать при полном безветрии.

– Будь уверен, – продолжал марсовой, – он, верно, вбил себе в башку, что давеча я над нимпотешался, а я только старого Прайминга передразнивал, артиллерийского унтера. Нет, ты только взгляни на него, Белый Бушлат, пока я притворюсь, что этот вот трос в бухту складываю. Не быть мне моряком, ежели у этого капитана из его топовых огней дюжина горячих не выглядывает. Если б я только мог свой колпак перед ним снять и на нем, как на Писании, поклясться, что я лишь Прайминга передразнивал, а не его, он бы против меня зла не замышлял. Но ведь не скажешь ему, еще подумает, что я хотел его оскорбить. Ничего не поделаешь. Надо готовиться к чертовой дюжине. Долго ждать не придется.

Я недоверчиво усмехнулся. Но через день, когда мы подымали грот-марса-лисель и вахтенный офицер бранил матросов, сгрудившихся на лисель-фалах, за леность – народ разморило, и парус едва-едва полз к себе на место, – командир, который все это время нетерпеливо мерил палубу шагами, вдруг остановился, взглянул на матросов, впился глазами в фор-марсового и крикнул:

– Эй, Кэнди, раз твою так, ни хрена ты не тянешь, сволочь! Стать к пушке! Я тебе покажу, как зубы скалить вместо того, чтоб на фал наваливаться! Боцманмат, где твой линек? Всыпь ему дюжину.

Боцманмат снял свою шляпу и в ужасе заглянул в тулью; свернутая веревка, обычно помещавшаяся там, исчезла, но тут же она соскользнула у него с темени на палубу. Подняв и развернув ее, он подошел к матросу.

– Сэр, – воскликнул Кэнди, все время козыряя командиру, – я тянул, сэр, не хуже других, сэр, честное слово.

– Становись к пушке, – заорал командир, – боцманмат, выполняй, что тебе приказано.

Линек уже трижды прошелся по спине Кэнди, когда командир поднял палец.

– Ах ты… [300]300
  Выражение, употребленное тут, я не видел ни в письме, ни в печати, и мне не хотелось бы первому знакомить с ним читателей.


[Закрыть], как ты смеешь стоять накрытым, пока тебя порют? Снимай шляпу, быстро!

Кэнди скинул ее на палубу.

– Ну, а теперь продолжай, боцманмат. – И матрос получил свою дюжину.

Он нашел меня в толпе матросов и подошел, приложив руку к спине.

– Господи, господи, – проговорил он, – у этого боцманмата тоже был на меня зуб. Он считал, что это яраспустил слухи про его старуху в Норфолке. Господи! Ты только проведи рукой под рубашкой, Белый Бушлат. Ну пожалуйста. Разве он не затаил на меня злобу, что так меня исполосовал? А рубашка моя теперь в клочьях, опять же ревизору прибыль. Ох, господи, спина у меня как будто к ней раскаленный докрасна рашпер принайтовили. Но помнишь, что я тебе сказал? Проклятье на его голову, вот что я скажу. Вбил себе в башку, что это я над ним, а не над Праймингом потешался.

LIV
«Людям» дают увольнение

Всякий раз, когда в порыве благодушия или по политическим соображениям короли и коммодоры несколько ослабляют тяжесть ярма своих подданных, им приходится прилагать все меры, чтобы послабление это не получилось слишком внезапным и необоснованным, ибо простой народ мог бы усмотреть в этом проявление слабости или страха.

Поэтому-то хотя благородный Джек и добился своего во время аудиенции у мачты, однако должны были пройти целых тридцать шесть часов, прежде чем поступили какие-либо официальные сведения об увольнении, которого так страстно ждали его товарищи. Кое-кто уже начинал ворчать и высказывать свое недоверие.

– За нос тебя провели, Джек, – сказал один.

– Черт побери коммодора! – воскликнул другой. – Надул он тебя, Джек.

– Покуда свои весла посуши, – отозвался Джек, – а дальше видно будет: «За вольность стали мы, и мы ее добьемся, я ваш трибун, друзья, я ваш Риенци» [301]301
  Риенци Кола де (1313–1354) – римский патриот. В 1347 г. созвал собрание граждан Рима с целью восстановить его древнее величие и предложил новые республиканские законы.


[Закрыть]. И слово свое сдержит коммодор.

На следующий день, когда команда собиралась идти завтракать, на корабле у грот-люка прозвучал оглушительный свист, вслед за которым раздался голос боцмана:

– Слышите вы, вся первая вахта! К увольнению на берег приготовиться!

В неистовом приступе восторга молодой крюйс-марсовой, находившийся поблизости, сорвал шляпу с головы и хрястнул ее об палубу так, что она в блин превратилась.

– Увольнение! – завопил он и ринулся в жилую палубу за чемоданом.

В положенный час полувахта выстроилась вокруг шпиля, у которого появился наш почтенный министр финансов и главный казначей, иначе говоря, наш ревизор, с несколькими приятного вида мешками из оленьей кожи, набитыми долларами, которые он водрузил на шпиль. Каждому из нас он выдал с полгорсти их или что-то вроде этого, а затем шлюпки наполнились народом, и мы, словно какие-нибудь князья Эстергази [302]302
  Князья Эстергази – древний венгерский род, славившийся богатством и могуществом.


[Закрыть], были доставлены на берег своими товарищами-гребцами. Лорды способны всю свою жизнь провести в полнейшей апатии, но дай простому человеку хоть денек как следует отвести душу – и он переплюнет самого коммодора.

Вся команда корабля была поделена на четыре отделения, или полувахты, лишь одна из коих увольнялась на берег, остальные оставались на фрегате в качестве его гарнизона. Срок увольнения для каждой партии был двадцать четыре часа.

Я отправился на берег в первый день вместе с первой полувахтой в обществе Джека Чейса и нескольких благоразумных и умеющих себя вести марсовых. Наша небольшая компания чудесно провела время. Мы любовались восхитительными видами, с нами случались – как положено морякам – самые головокружительные приключения. Но хотя немало отличнейших глав можно было бы посвятить этому предмету, я снова воздержусь, ибо в этой книге мне нет никакого дела до берега, разве что смотреть на него время от времени с воды; мир военного корабля один должен снабдить меня материалом, я поклялся держаться на плаву до последней буквы моего повествования.

Если бы все отличались пунктуальностью компании Джека Чейса, вся уволенная на берег полувахта благополучно оказалась бы к исходу суток на фрегате; но этого не произошло, и весь следующий день кадеты и другие эмиссары выгоняли их из их укрытий на берегу и доставляли на фрегат отдельными партиями.

Прибывали они во всех мыслимых стадиях опьянения, кто с подбитым глазом и проломленной головой, кое-кто с еще более опасными ножевыми ранами, полученными во время столкновений с португальскими солдатами. Те, кто остался невредим, были немедленно уложены на батарейную палубу между пушками, где они прохрапели весь остаток дня. Так как вернувшимся из увольнения матросам неизменно разрешают вести себя достаточно вольно, и это им отлично известно, иные из них пользуются этой привилегией и, когда сходят с трапа, высказывают свои взгляды офицерам с полной откровенностью, стараясь при этом возможно картиннее выписывать мыслете, дабы не возбудить ни малейших сомнений в интенсивности своей охмеленности и в том, что они пока что non compos [303]303
  Невменяемы (лат.).


[Закрыть]. И хотя притворяться пьяными имеют основание лишь немногие, отдельные личности можно было заподозрить в том, что они в этих случаях разыгрывают заученную роль. В самом деле, если судить по определенным признакам, некоторые матросы, даже когда они по-настоящему находятся во хмелю, ведут себя так, как они решили себя вести, еще не бравши ничего в рот; точно так, как иные люди, которые, перед тем как надышаться веселящим газом, тайно решают выкинуть какие-нибудь невероятные штуки, каковые выходки затем всецело приписываются действию газа, что снимает с притворщика всякую за них ответственность.

В течение нескольких дней, пока длилось увольнение, «Неверсинк» являл собою безотрадное зрелище. Он более походил на дом умалишенных, нежели на фрегат. На батарейной палубе слышны были звуки бешеных потасовок, крики и песни. Всех посетителей с берега не подпускали ближе, чем на кабельтов.

Сцены эти, однако, ничто по сравнению с тем, что происходило с американскими военными кораблями на других стоянках. Но от обычая привозить на корабль женщин теперь почти всюду отказались как в английском, так и в американском флоте, если только этот корабль под командой какого-нибудь распутного командира не оказывается у какого-нибудь экзотического порта, затерянного в Тихом или Индийском океане.

Британский линейный корабль «Ройял Джордж», который в 1782 году затонул, стоя на якоре на Спитхедском рейде, увлек с собой на дно морское триста английских женщин в числе той тысячи душ, которые погибли в то памятное утро.

Когда после буйств и драк, вызванных увольнением, наступило наконец похмелье, фрегат наш совершенно преобразился. Матросы выглядели бледными и изнуренными, ленивыми и сонными, и немало старых мореходцев, положив руку на брюхо, клялись флагштоком, что сейчас на «Неверсинке» больше сипа и хрипа услышишь из самых луженых глоток, чем шипа из котлов на камбузе.

Таковы прискорбные последствия внезапного и полного освобождения «людей» на корабле от тиранической дисциплины. Из этого явствует, что волю таким поначалу надлежит давать лишь в малых и умеренных количествах, пока они не научатся использовать ее себе впрок.

Разумеется, во время нашей стоянки в Рио офицеры часто съезжали на берег, чтоб поразвлечься и, как правило, вели себя вполне благопристойно. К сожалению, приходится сказать, что Шалый Джек так весело провел трое суток подряд в городе, что по возвращении на корабль вынужден был послать врачу свою визитную карточку, где в самой любезной форме просил его, когда он будет в кают-компании, заглянуть и к нему в каюту.

Но один из наших фельдшеров, молодой медик из хорошей, хоть и небогатой семьи, наверно, произвел самое сильное впечатление на многих идальго Рио-де-Жанейро. Он читал «Дон Кихота», однако эта книга, вместо того чтобы оказать на него благотворное действие и излечить от склонности подражать ее герою, подействовала как раз наоборот. И в самом деле, существуют натуры, в отношении душевных расстройств которых великое правило мистера Similia Similibus Curantur Ганемана [304]304
  Ганеман Самуил Христиан Фридрих (1755–1843) – немецкий врач, сформулировавший свой «закон сходных» в 1796 г., утверждавший, что болезни нужно лечить средствами, вызывающими симптомы, аналогичные симптомам болезни.


[Закрыть]оказывается неверным, поскольку у них подобное не вылечивает подобного, а только усугубляет его. Хотя, с другой стороны, психический недуг у этих лиц столь упорен, что и обратное положение contraria contraribus curantur [305]305
  Противное лечится противным (лат.).


[Закрыть]часто оказывается в их случае недействительным.

В жаркий тропический день этому фельдшеру вздумалось съехать на берег в синем суконном офицерском плаще, который он удалым испанским жестом набросил на плечо. К полудню потоотделение у него было весьма обильным, но плащ его привлекал все взоры, и это доставляло ему безграничное наслаждение. Впрочем, то обстоятельство, что колени у него были вывернуты внутрь и одной ногой он судорожно подергивал, весьма вредило эффекту его романтического плаща, который, кстати сказать, был несколько засален спереди в месте соприкосновения с его подбородком и порядочно измызган по причине использования его в качестве одеяла на широте мыса Горн.

Что касается кадетов, то представить себе не могу, что сказали бы их мамаши о поведении своих чад в Рио. Трое из них перепились сверх всякой меры, и когда вернулись на корабль, командир приказал их зашить в их собственные койки до тех пор, пока они не протрезвятся, дабы положить конец буйству.

Все это показывает, как неразумно отпускать так далеко от дома юнцов, еще не достигших двадцатилетнего возраста. Особенно же безрассудно увольнять их на долгий срок с корабля во время стоянки в чужом порту, полном всяческих соблазнов. «Портвейн для мужчин, кларет для мальчиков», – был лозунг доктора Джонсона [306]306
  Доктор Джонсон Сэмьюэл (1709–1784) – английский писатель и критик, составивший толковый словарь английского языка.


[Закрыть]. Однако если уж говорить о хмельном, то не найти лучшего хмельного, чем путешествия. Впрочем, относится это главным образом к мужчинам, а юнцов до поры до времени рекомендуется держать дома на воде и на молоке. Ребята! Я понимаю, что вам могли осточертеть помочи, на которых вас водили мамаши, но знайте, что они служили леерами, держась за которые немало отроков остепеняли легкомыслие крайней молодости и смогли избежать прискорбных падений. И помните, ребята, что если дитяти дать слишком рано ступать на ножки, они у него выгибаются колесом и превращают его в коротышку. Так и вы, дорогие мои ребята, можете стать нравственными уродами, если вас слишком рано посадить на корабль.

Все эти предостережения относятся лишь к кадетской мелюзге – к тем, кто еще не дорос до пяти футов и не дотянул до семи стоунов [307]307
  Около 44,5 кг. ( Прим. выполнившего OCR.)


[Закрыть].

В самом деле, сколько печальных примеров раннего распутства, болезней, бесчестия и преждевременной смерти найдем мы в корабельных летописях кадетской жизни. Ответьте вы, тени славных ребят, под всеми широтами и долготами мира сложившие кости свои в чужую землю, вдали от родимого дома.

Матери мужчин! Если сердце ваше обливалось кровью, когда мальчик ваш еще дома сбивался на путь соблазна, насколько жгуче было бы ваше горе, если бы вы знали, что здесь, на корабле, вдали от вас, он попал в самый рассадник и питомник порока. Но поверить в это кое-кто из вас не в состоянии. Да, пожалуй, так и лучше.

Так держите их крепче – всех тех, кто еще не успел сняться с якоря и отправиться во флот, – обвяжите, оплетите их своими помочами и, загнав в ваш очаг рым-болт и расклинив его, пришвартуйте ваших сыновей к самой верной пристани – каменной его плите [308]308
  В англоязычном оригинале: “the hearth-stone”, т. е. «каменная плита под очагом» ( Прим. выполнившего OCR.)


[Закрыть].

Но если юность непостоянна, старость степенна; так, молодые деревца, еще не утратившие гибкости, сотрясаются до самых корней под порывами свежего утреннего ветра, но ничто не может заставить сгибаться мшистые стволы, окостеневшие с годами. С гордостью и удовольствием должен здесь сказать, что хотя наш старый коммодор мог позволить себе съезжать на берег сколько угодно, однако за все время нашей стоянки в Рио он вел себя крайне осмотрительно.

Достиг он уже глубокой старости; физически это был очень тщедушный человек, его хребет был подобен стволу разряженного ружья, а ребра его больше всего походили на ребра ласки.

А кроме того, он был коммодором целого отряда судов, верховным начальником людей в синем; а посему ему подобало являть пример нравственности и показывать батарейной палубе, что такое добродетель. Но увы! когда Добродетель восседает высоко на полуюте фрегата, когда Добродетель в образе коммодора царит в салоне, когда Добродетель правит с помощью насилья и тиранит Порок как раба, тогда Добродетель, хотя веления ее внешне и выполняются, теряет почти всю свою притягательную силу. Для того чтобы оказывать на других воздействие, Добродетель должна спуститься вниз точно так же, как Христос сошел на землю, чтобы искупить грехи всего этого нашего военно-морского мира, смешиваясь для этой цели с матросами и грешниками, как равный с равными.