Текст книги "Кто скрывается за тьмой? (СИ)"

Автор книги: Герда Куинн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Глава 28

Там, где мрут хищники...

Он не должен был прикасаться к ней.

Но Вудс всё же коснулся – накинул ожерелье, где среди бусин сверкала четвёртая монета, и замкнул застёжку у Джессики на шее. Его пальцы были холодными, взгляд – настороженно-горящим, как у зверя перед смертельным прыжком. И в тот же миг время… сорвалось с цепи.

Пространство хрустнуло, как лёд под сапогом. Свет исчез. В уши ударила тишина – злая, древняя. Монета на её груди вспыхнула, и всё взорвалось.

–

Они рухнули в нечто между мирами. Джессика ощутила, как воздух стал вязким, будто медленно умирал. Когда падение закончилось, они оказались в чём-то живом, давящем, тёмном.

Перед ними распластался лабиринт, но не обычный. Его стены были сделаны из гнили, зеркальных осколков, детских рисунков, почерневших от времени, и из мяса. Пол – мягкий, чавкающий. Потолка не было, только клубящаяся мгла. Мир дышал… и стонал.

– Где мы?.. – прошептал Вудс, но его голос тут же был поглощён.

Он узнал это место. Узнал по запаху. По искаженному свету. По давлению. По воспоминаниям, которые не хотел вспоминать.

– Это не моё, – сказала Джессика, оглядываясь. – Это твоё. Твоя тьма впустила нас.

– Нет… – он попятился, и впервые на его лице появилась не злоба, а паника. – Нет, чёрт… только не это…

Он побежал.

–

Она не двигалась. Пума внутри неё была неподвижна, но напряжена, как натянутая струна.

– Он запустил испытание, – сказала она. – Но это не твоё. Он не знал, что выбрал смерть.

В лабиринте начали шевелиться стены. Из них вылезали лица. Размытые, крикливые, мёртвые. Они рыдали, шептали, тянулись за ним. Джессика шла медленно, как наблюдатель, ощущая гул пространства. Она слышала, как бьётся сердце Вудса – как сердце животного, окружённого стаей.

–

Он мчался. Хрипел. Рвал ногтями стены. Они менялись – показывали детство: грязный двор, крики, ремень в руке мужчины, дверь, захлопывающаяся перед маленьким мальчиком.

Женщина с опухшим глазом и разбитой губой. Плач.

И он, маленький, смотрящий и не делающий ничего.

– Ты обещал… – шептали голоса.

– Ты не спас…

– Ты убегал…

– Заткнитесь!! – закричал Вудс. – Это не я! Я был ребёнком! Меня никто не защищал!!

–

Он врезался в зеркало. Оно треснуло – и кровь из его лба забрызгала отражение. В этот момент оно ожило.

Из трещины вылезла Гиена.

Худая. Кособокая. С гниющей шерстью и пустым глазом. На её лапах – ржавые цепи, в теле – дрожь. Она завыла. Звук был… не звериным. Человеческим. Сломанным.

Джессика остановилась, сердце стучало в висках. Пума внутри напряглась.

– Это он, – сказала она. – Это его тень. Его зверь. Его Гиена.

– Она боится… – прошептала Джессика.

– Потому что он её породил… и бил.

–

– Убирайся! – кричал Вудс. – Ты не моё! Я сильнее тебя! Ты ошибка!!

Гиена медленно шла вперёд. Она не бросалась – признавала смерть. Её взгляд был полон боли и слёз. Пума вышла вперёд, не нападая, а удерживая равновесие. Она была выше, чище. Не враг, а суд.

Вудс заплакал. Упал на колени. Грязь впитывалась в его рот, когда он прошептал:

– Помогите…

– Ты сам вызвал это, – сказала Джессика. – Ты сам впустил монету. Ты сам активировал зверя.

–

И Гиена прыгнула.

Всё случилось за долю секунды – с рёвом, с хрустом, с кровью, которая заливала лабиринт. Она вцепилась в горло, он пытался вырваться, но она разрывала, рвала, рвала, как будто мстила за каждый год в цепях. Его тело било в судорогах, зубы стучали, а потом… стало тихо.

Гиена подняла взгляд на Джессику. Не рычала. Просто смотрела.

Потом – исчезла. Растворилась. Вместе с Вудсом.

–

Лабиринт начал рушиться. Плесень исчезала. Зеркала лопались. Вонь уходила. Воздух стал холодным. Монета на её груди треснула. Сгорела в пепел. Пума прижалась к ней.

– Ты не тронула его. Ты только смотрела, – сказала она.

– Потому что он сам всё сделал.

–

Джессика вернулась.

Свет резанул глаза, и она рухнула на пол своей комнаты. Всё казалось обычным, но тело болело. Грудь – сожжена цепочкой. Пальцы – в крови. Бусы исчезли, но отпечаток зла остался.

– Она здесь! – донеслось из коридора.

В комнату ворвался Альфред.

– Джессика! Боже… ты… – он упал перед ней, схватил за плечи. Его руки дрожали.

– Он… умер, – выдохнула она. – Его зверь сожрал его. Я только смотрела.

Альфред обнял её крепко, как будто хотел закрыть от всего мира.

– Я с тобой. Я не отпущу тебя.

–

Позже, в кресле у окна, сидел дед. Он смотрел на неё со сдержанной тревогой.

– Расскажи в этот раз....

– Он надел монету. Подсунул мне. А потом… сам втянул нас. Но это был его ад. Не мой.

Дед кивнул. Его пальцы теребили край старого свитера.

– Тогда всё только начинается. Испытания теперь… будут звать нас сами.

–

На следующий день она сидела босиком в зимнем саду. Ветер качал яблоневые ветви. Альфред подошёл, молча сел рядом.

– Ты не хочешь рассказать?

– Не сейчас, – ответила она. – Я просто хочу тишины. Пока я ещё слышу, как она рычит.

– Она? – он напрягся.

– Не моя. Его. Гиена. Она боялась. Она не враг. Она – результат.. – Но почему все так получилось?

– Альфред вымученно улыбнулся: – Потому что он не учел одного... Чтобы быть в испытании с кем, нужно быть одной крови или состоять в родстве...

–

Ночью, проходя мимо зеркала, Джессика на миг увидела след – не отражение, а тень, вглядывающуюся в неё издалека. Но когда она повернулась – никого не было.

Пума спокойно лежала внутри, отдыхая.

А где-то там, в глубинах другого мира, исчезал след лап и кровь того, кто сам впустил в себя такой страшный конец.

Глава 29

Серые волки совета

На следующее утро туман повис над особняком, как тяжёлая паутина. Воздух был прохладным, будто сам дом знал – кто-то ушёл, и не вернётся. Джессика сидела у окна, завернувшись в плед. Она всё ещё чувствовала гарь в лёгких и привкус железа во рту. Пума в ней не говорила – но была начеку.

– Готова? – спросил Альфред, входя. Он был в чёрной рубашке, безупречно выглаженной. Но тень под его глазами не скроет никакая ткань.

– Придётся, да?

Он кивнул.

– Совет ждёт нас. Старейшины хотят услышать, как умер Вудс.

– Они скажут, что я его убила?

– Один из них – точно. Уже сказал.

Они ехали долго, в полной тишине. Дерек ехал следом за ними, его сопровождал водитель. Он глава своего клана и нужно было соблюдать устав...

–

Комната для совета была узкой, холодной. Массивный дубовый стол тянулся к потолку, и за ним сидели семеро старейшин – мужчины и женщины с лицами, вырезанными из гранита. Их взгляды были тяжёлые, как молоты. Но только один из них смотрел с откровенным презрением.

– Селестин Грей, – шепнул Альфред. – Не спорь с ним. Он не прощает дерзости. Никому.

Он сидел на краю, в сером, с вытянутым лицом и холодными глазами цвета мокрого камня. Каждое его слово звучало как приговор.

– Итак, – начал он, не поднимаясь. – Мы должны заслушать свидетельницу. Джессика Ленг, вы участвовали в… спровоцированном испытании. Подтверждаете?

– Меня туда затащили, – ответила она спокойно.

– Но вы выжили. А наш брат – Вудс– нет.

Вы – чужая. Он – из крови круга.

– Он сам впустил смерть в себя, – отрезала она. – Его зверь убил его. Я не сделала ничего.

Селестин сложил пальцы, словно молился.

– Интересно. Вы не сделали ничего, и он погиб. Очень удобно.

Альфред резко встал. Его голос сорвался сдержанностью:

– Если вы хотите обвинить её, обвиняйте меня. Я знал, кто такой Вудс и всё равно допустил, чтобы он оказался рядом с ней.

Селестин повернулся к нему, почти лениво:

– И это ещё один вопрос. Зачем ты, Альфред, позволяешь этой… существу… участвовать в ритуалах нашего рода? Она – не одна из нас. Не была испытана в младенчестве. Не прошла выбор зверя. Не была принята духами.

– Она прошла испытание, – сказал Альфред сквозь зубы. – Которое не выжил бы ни один из сидящих здесь.

Тишина. Несколько старейшин переглянулись. Только один из них – пожилой, седой мужчина с чёткой челюстью – кивнул едва заметно. Он знал, чего стоило пройти туда и вернуться.

Селестин откинулся на спинку стула.

– Испытания были даны нам для очищения. Но когда чужие начинают входить в них и выходить... живыми – значит, либо правила ломаются, либо нас кто-то испытывает. Сверху.

– Может, пора вспомнить, что не мы управляем зверем, – холодно сказала Джессика. – А зверь управляет тем, кто его достоин.

В глазах Селестина вспыхнула искра – гордость, обиженная, древняя.

– Осторожней, дитя. Укус зверя – не всегда смерть. Иногда – изгнание. Мы не терпим слабость, но ещё меньше – вмешательство.

–

После совета они вышли на холодный воздух. Джессика дышала глубоко. В груди колотилось. Альфред шёл рядом, стиснув челюсть.

– Он будет мешать, – сказал он. – Грей. Он считает тебя угрозой для круга.

– Пусть боится. Он прав. Я – угроза. Но не им. Себе. Я больше не такая, как была.

– Я знаю, – тихо сказал он. – Я чувствую. Но ты жива. А это значит, что ты можешь сделать с этим что-то.

– Или умереть в следующем испытании, – усмехнулась она.

– Не говори так. Ты теперь часть этой земли. Этот дом принял тебя. Зверь – признал. Даже Грей... ненавидит, значит, чувствует власть.

Она смотрела на небо. Оно было тяжёлым, серым.

А в её тени – в отражении на мокром стекле – скользнула Пантера. Безмолвная, но огромная.

–

Селестин Грей стоял один в глубине зала, у старого камина. Он перебирал пальцами ритуальные кольца, как чётки.

– Дикая девчонка с проклятой кровью.

Она не знает, с кем играет.

И в пламени, тихо и незаметно, на секунду мигнула чья-то другая тень. Не Пума. Не Гиена. Третья.

Глава 30

Селестин Грей

Селестин Грей проснулся до рассвета. Мир всё ещё был синим и неподвижным, как гладь воды перед бурей. В его имении пахло плесенью, солью и выжженной бумагой. Он снова сжёг письма. Снова не смог их прочитать до конца. Просроченные кредиты, уведомления о взысканиях, проклятые счета – всё, как всегда.

Но Селестина не интересовали деньги.

Он давно искал нечто.

Он не знал, что именно, но чувствовал: в этом мире – или рядом с ним – спрятано нечто чуждое, запретное, не принадлежащее плоти и времени. Иногда оно снилось ему: в виде глаза, вырезанного в коре дерева, или слова, сказанного шёпотом, что оставалось с ним даже наяву.

«Ты должен найти его, Грей. Ты же знаешь – оно рядом.» – шептали голоса.

Они пришли к нему впервые двадцать лет назад. Он был молод, полон амбиций, только вступил в Совет Старейшин. Тогда он ещё не знал, что отныне будет марионеткой.

Голосами демонов.

Они говорили из зеркал, из ключевых отверстий, из рта его младшего сына, когда тот впал в лихорадку и навсегда потерял разум.

Он их ненавидел.

И он от них зависел.

Каждую ночь они напоминали ему: он – сосуд. Он – мост. Он – голос. Они выбрали его не случайно. В его роду уже были те, кто служил тьме. И сейчас, когда мир начинал шевелиться, когда девчонка – Джессика – вернулась в особняк, когда кровь снова пошла по кругу, демоны начинали требовать своё.

«Она несёт искру. Она – звено. Через неё откроется то, что нам нужно.»

«А ты – проводник. Найди дверь, Селестин.»

Он искал. Перелопатил архивы, старые дневники, сжигал целые библиотеки, принося в жертву книги. Он заплатил за тайные знания монетами, кожей, воспоминаниями – он уже с трудом помнил лицо своей жены. Возможно, её никогда и не было.

Они обманули его. Он знал это.

Но теперь – слишком поздно.

Он стоял на обрыве собственной жизни. Вокруг рушилось всё. Имение дряхлело, кредиты сжимали горло. Его влияние в Совете таяло. Старейшины сторонились его – особенно Тот, Кто Знает. Один презирал его откровенно. Он чувствовал: рано или поздно его выставят, как прокажённого.

Он должен был найти это.

То, что не принадлежит этому миру. Оно рядом. Он чувствует его дыхание. Оно вибрирует в камнях, когда Джессика проходит по ступеням. Оно шевелится в её тени.

Оно – цель.

А Джессика – ключ.

Но он ещё не знал, откроется ли с её помощью дверь… или клетка.

Селестин спустился в подвал, где когда-то держали вино. Теперь там пахло железом и мёртвой древесиной. Камни, покрытые мхом, отпотели. В самом дальнем углу – старая железная дверь. Её не было на планах дома.

Он коснулся ржавой петли, и та открылась без звука, как будто ждала.

За дверью – комната без окон. Только алтарь. И чаша. Стены исписаны древними знаками, многие из которых он не смел читать вслух. Там, под фреской с выцарапанным символом круга, сидело оно.

– Ты пришёл, – прохрипел голос, будто изнутри самого камня.

В темноте зашевелилось нечто. У него не было лица. Только тень и намёк на форму. Селестин не смотрел в глаза – нельзя. Он знал: если встретиться взглядом – всё, конец.

– Я готов, – выдавил он, подавая чашу.

– Что отдашь?

Селестин помолчал. Потом сжал пальцы в кулак – и сказал:

– Я отдам... день, когда родился мой сын.

Тишина. Потом – шелест. Будто по полу прошёлся ворох старых писем.

– Принято.

Селестин закрыл глаза. В груди обожгло. А потом – пустота. Как будто из него выдернули страницу. Он больше не знал, какого числа родился его сын. Не помнил, как держал его, не чувствовал, как пахли его волосы. Была только пустая дата, зияющая в мозгу.

Взамен – он получил одно имя.

Старое, забытое. Имя, начертанное кровью на шкуре. Оно шевелилось. Жило. И манило.

"На севере. Под шпилем. Там, где земля плачет солью. Она укажет путь."

Селестин выпрямился. Он почти не чувствовал ног, но ему стало легче. Он знал: следующее движение – за ним.

–

Позже, в Совете Старейшин, всё пошло не по плану.

– Селестин, – сказал Меррит, седой, как зола, старейшина с глазами ястреба. – Ты всё чаще отсутствуешь. Ты отрекаешься от традиций. Ты шепчешь на мёртвых языках.

– Я служу Истине, – прошипел Селестин.

– Истине, или тем, кто шепчет тебе в ухо сквозь время? – тихо, но с ядом произнёс другой.

Холодный смех пробежал по комнате.

Он знал – его изолируют. Он стал чужим. Даже те, кто ещё вчера считал его знатоком, теперь отворачивались.

Пусть. Пусть боятся.

Пока они плетут свои заговоры, я найду то, что ищу. Я сорву покров с мира. Я открою врата. Или сгорю первым.

Он встал, молча покинув собрание. И в дверях – почувствовал чей-то взгляд.

Жгучий, дикий. Звериный.

Альфред.

Он стоял у окна, почти не двигаясь, но зрачки были налиты тем, что не передать словами. Между ними – промелькнуло. Признание. Презрение. Предчувствие.

Селестин улыбнулся уголком рта. И тоже не отвёл взгляда.

Игра началась.

Север. Под шпилем)

На севере дул холодный ветер, обдирая кожу до костей. Гора была чёрной, как обугленный палец, торчащий из земли. Шпиль поднимался над ущельем, там, где когда-то стоял монастырь, теперь осталась только растрескавшаяся башня и камни, исписанные мёртвыми знаками.

Селестин шёл туда в одиночку. Кони спотыкались. Путники обходили его стороной. Даже птицы молчали. Он чувствовал, что ближе к вершине пространство меняется. Плотность времени становилась зыбкой, как будто прошлое и настоящее ходили друг за другом, подглядывая.

В самой башне, под обвалами, он нашёл полукруг из обсидиановых плит.

Он провёл ритуал. Зажёг кровь. Призвал ипостась.

Он вытянул свою звериную форму наружу – змееподобную, изломанную, как лунная тень. Они были связаны. Эта тварь давно питалась его ядом, и в ответ нашёптывала древние тайны.

Он задал вопрос. Всего один:

– Кто она?

Ответ пришёл как удар в грудь. Не голосом – образом.

Он увидел Джессику в звериной форме – две ипостаси.

Первая – Пума. Сильная. Дикая. Сохранившая связь.

Вторая – Пантера. Мёртвая. Потухшая. Брошенная внутри неё, как сожжённая свеча в чёрном снегу.

Такое случалось крайне редко. Только с теми, кто рождён на грани. У кого душа треснула ещё до рождения.

– Она расколота, – прошипела его ипостась. – И та, что мертва, гниёт внутри.

– Значит, она слаба? – спросил Селестин.

– Она… опасна. Слишком близка к смерти. Если толкнуть – упадёт. Если вскрыть – вытечет.

Он не улыбнулся. Но в глазах его заплясал холодный огонь.

Он понял: он может отравлять её. Постепенно. Не ядом – словом. Сомнением. Виной.

И она сама добьёт себя.

–

И с тех пор он начал.

Сначала – колкими словами.

В присутствии других старейшин он говорил будто невзначай:

– Некоторые души неустойчивы. Не каждый зверь живёт вечно. Иногда... смерть – уже внутри.

И смотрел в глаза Джессике.

Однажды она побледнела.

Он знал – она чувствует.

Позже он стал действовать тоньше. То случайно оставит книгу на её пути – об умирающих ипостасях.

То намекнёт в Совете, что не уверен в её пригодности для будущих испытаний.

То пошлёт за ней призрака, и будет наблюдать – как она дрожит по ночам, не понимая, почему сны становятся темнее.

–

Но он не учёл Альфреда.

Альфред чувствовал.

Он не мог объяснить, но всё чаще ловил на себе взгляд Селестина. Пронзительный. Ядовитый.

Как будто тот хотел вытравить не только Джессику, но и его самого.

Альфред начал наблюдать. Он стал чаще быть рядом с Джессикой, не говоря ни слова. Он видел, как та вздрагивает, когда старейшина приближается. Как опускает глаза. Как будто кто-то внутри её умирает – и она это чувствует.

Что-то происходит. Он вредит ей. Но как?

В один из вечеров, наблюдая, как Джессика уходит с тренировки, Альфред остановил Селестина в коридоре.

– Что ты с ней делаешь?

Селестин посмотрел прямо в его лицо. В голосе – ничего, кроме ледяного спокойствия:

– Я лишь позволяю ей узнать правду. Разве ты не хочешь, чтобы она знала, кто она такая?

И пошёл прочь, оставляя за собой слабый запах тления.

Глава 31

Медовый побег

– Я не оставлю тебя с ними, Джесс.

– Альфред, не нужно…

– Я сказал: мы уезжаем. Сегодня.

Так всё и началось.

Он просто взял её за руку и вывел за ворота. Ни с кем не прощаясь. Ни слова – только рука, крепкая, тёплая, нужная. Чемоданы в багажнике, плед на заднем сиденье и навигатор, который они так и не включили.

Они ехали без цели. Просто – прочь.

Через час асфальт закончился. Дорога нырнула в холмы, леса становились гуще, поля – светлее, а внутри неё наконец что-то ослабло. Как будто её отпустили. Как будто все шепчущие страхи остались там, за воротами Совета.

– Хочешь кофе? – спросил он, остановив машину у придорожного кафе с красным неоном.

– Хочу – всё, – ответила она и рассмеялась впервые за много дней.

–

Так началась их неделя.

Они катались по побережью, ели мороженое на ходу, ночевали в маленьких мотелях с деревянными стенами и жужжащими вентиляторами. Завтракали в кафе, где официантки называли её «милая», а Альфреду подмигивали с улыбкой.

Они танцевали босиком на улице под чьим-то магнитофоном, ели блины с кленовым сиропом, сидели на капоте машины и смотрели, как солнце садится за линию деревьев. Всё было по-настоящему. Без магии. Без ритуалов. Только они – живые, настоящие.

А по ночам…

По ночам её мир сгорал.

Он прикасался к ней будто знал каждую прожилку на коже, как будто именно она – его последняя молитва. Они не говорили много, просто дышали в темноте. И это дыхание, горячее, нетерпеливое, срывающееся, было красноречивее слов.

Он целовал её как жадный. Как тот, кто не может надышаться.

Она терялась в его руках. В его голосе, хриплом, когда он шептал: «ты – моя».

И даже в этих моментах – она не боялась.

Пума молчала.

–

Она слилась с ней. Больше не врывалась в сознание, не раздирала изнутри. Просто была. Где-то глубоко. Тихо.

«Я рядом. Я жива. Но теперь ты сама решаешь, когда звать меня.»

И Джессика чувствовала – она наконец стала цельной. Не двумя, не растерзанной между зверем и человеком.

А собой.

–

На седьмой день они остановились в городке у озера. Он снял для них маленький домик – с крыльцом, двумя стульями и старой плитой, на которой она пекла блины, пока он брился, стоя в полотенце и что-то напевая.

– Это похоже на…

– Дом, – закончила она и кивнула. – Настоящий.

Они сидели на полу, ели прямо из коробки, смеялись до слёз, вспоминали глупости из детства, а потом он потянулся к ней, и она не отпрянула.

Она уже не дрожала. Не сомневалась.

Она принадлежала ему. И он – ей. Без слов. Без условий.

–

Когда они вернулись в родной особняк, он будто встретил их с облегчением.

На пороге их ждала Китти с ромашковым чаем и пирогом.

Джессика обняла её так крепко, что та смутилась.

А Альфред, не выпуская её ладонь, просто сказал:

– Мы дома.

Глава 32

Империя на двоих

После их короткого побега возвращение в реальность казалось почти сказкой.

Альфреду пришлось вернуться к работе – дела не ждали. Его ждали встречи, отчёты, показ новой коллекции, объединение компаний, которые он готовил ещё при жизни отца Джессики.

Но теперь всё было по-другому.

Теперь с ним была она.

– Поехали со мной в город, – сказал он как-то утром, обнимая её на кухне. – Хочу, чтобы ты увидела, как всё устроено. Это всё… было мечтой твоего отца.

Джессика не колебалась.

–

Квартира Альфреда была на последнем этаже стеклянного небоскрёба. С панорамными окнами, стальными поверхностями и холодным минимализмом. Она была красива, но в ней не было жизни.

До Джессики.

Через три дня в вазах стояли живые цветы. На диване лежали пестрые подушки, на кухне – два фарфоровых бокала, в ванной – её склянки с лавандой, а на полке – её любимая книга.

Он молчал, просто наблюдал, как она двигается по его пространству.

И впервые понял, что значит «возвращаться домой».

–

Он начал брать её с собой.

На собрания. В шоурумы. В ателье.

Она сидела на мягких диванах, иногда в джинсах и свитшоте, с блокнотом на коленях, делала наброски, задавала вопросы, слушала. И все – от помощников до дизайнеров – очень быстро поняли:

Джессика – не просто "его девушка". Она – часть. Она – наследие. Она – сила.

Она предложила новые ткани. Он одобрил.

Она переработала часть логотипов. Они пошли в печать.

Она помогла продумать концепт показа – и он стал грандиозным.

–

Показ прошёл в старом театре, переоборудованном под модную площадку. Стены из кирпича, мрак, мягкий золотой свет, модели в шелке, бархате и коже.

Коллекция называлась "Наследие".

Когда последняя модель скрылась за кулисами, и зал взорвался аплодисментами, Альфред повернулся к ней и сказал:

– Твой отец бы тобой гордился.

– А я тобой, – ответила она.

–

Через неделю она официально вступила в наследство.

Это не был день с фанфарами, но был день истины. Джессика подписала документы твёрдой рукой.

Ей больше нечего было бояться.

Теперь она – совладелица. А вместе с Альфредом – полноценный партнёр.

Фирма отца и фирма Альфреда объединились. Два стиля, два логотипа, два пути – переплелись. Так, как когда-то хотел её отец.

Мечта сбылась.

–

Вечером, уже дома, она лежала на его груди, усталая, но счастливая.

– Мы справились, да? – прошептала она.

– Мы только начали, Джесс.

– Ты не боишься?

– С тобой?

Он поцеловал её лоб.

– Никогда.