Текст книги "Кто скрывается за тьмой? (СИ)"

Автор книги: Герда Куинн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Глава 45

Альфред?! – её голос эхом ударился о мёртвые ветви.

Пусто. Ни шагов, ни дыхания. Только серость и холод.

Джессика оказалась одна.

–

Мир, в который она попала, был чужим. Холодным. Воздух будто не колебался, не дышал. С деревьев – если это вообще были деревья – свисали тяжёлые нити тумана, словно кто-то ткал полотно из теней.

Под ногами – мёртвые листья, но они не шуршали. Молчали. Всё молчало.

Здесь не было времени.

Она не чувствовала, сколько прошло – час, день, вечность. Сама мысль о времени казалась кощунственной. Будто бы она потеряла форму и стала просто движущимся сознанием, тенью внутри безвременья.

Голоса начали шептать в ветвях. Знакомые. Невыносимо знакомые.

– …малышка, ты ведь знала, что не всё просто… – …почему ты оставила меня?.. – …беги. Пока можешь. Пока ты – ещё ты.

Она прижала руки к вискам. Сердце билось в груди, но с каждым ударом казалось, что оно забывает, зачем оно вообще нужно. Боль становилась сладкой. Отдающейся тишиной.

Что-то шло за ней. Или уже было рядом.

Она шла вслепую. Тёмная тропа вывела к разрушенному поместью. Без окон, с провалившейся крышей, оно всё же стояло. Над ним клубилось чернильное небо. А под его порогом – чёрная тень.

– Ты всё же пришла.

Голос – высокий, холодный, как лёд на реке весной. Но в нём сквозила усталость. И… горечь?

Из тени вышла женщина. В длинном платье, которое было старомодно даже для века, к которому она принадлежала. Лицо – как из портрета: аристократичное, но без тепла. Лоб – высокий. Волосы – туго собраны. Взгляд – слишком живой для мёртвого мира.

Сара Агата Риверс.

Прабабка. Призрак рода. Женщина, имя которой произносили редко, а рассказы – прятали между строк.

– Ты не одна, – сказала она. – Просто мир хочет, чтобы ты так думала. Он любит ломать тех, кто идёт своим путём.

Джессика сделала шаг назад.

– Кто вы?

– Я – та, чья кровь течёт в твоих венах. Та, чья любовь когда-то разрушила альянсы, но спасла её душу.

Женщина подошла ближе. Холод от её присутствия был иным – не как мороз. Как безмолвие. Как могила.

– Я всё ещё помню, каково это – сделать выбор не в пользу рода, а в пользу сердца.

Глаза Джессики наполнились слезами. Не от страха. От странного узнавания. От боли, которую разделили.

– Почему я здесь?

– Потому что ты носишь в себе не только свою судьбу. Потому что ты пришла за тем, что тебе не принадлежит – и принесла с собой то, что не принадлежит этому миру.

– Игральные кости?

Сара Агата кивнула.

– Они открыли тебе путь. Но за каждый путь платят. Здесь ты заплатишь первым ответом. А потом – выбором.

Джессика опустила взгляд на свою ладонь. Там, где были линии жизни, теперь тлел серый свет, будто её рука была меткой.

– А Альфред?..

– Он не мог пройти. Ему туда, нельзя, где борьба за тебя только началась. А ты… уже в ловушке. Но не в моей. В своей собственной.

Женщина сделала шаг назад, и мир за её спиной словно открыл пасть: бездна, лестница вниз, сожжённые двери, уводящие к тем, кто не ушёл, а остался ждать.

– Пошли, дитя. С мёртвыми надо говорить быстро. Пока они ещё помнят, что такое язык.

Сначала они шли молча. Джессика чувствовала под ногами что-то вязкое – земля будто всасывала её шаги, оставляя следы, которые тут же исчезали. Лес становился гуще, деревья – выше и мрачнее, как колонны мёртвого собора.

Свет исчезал. Остались только серые блики, которые плясали в воздухе, как пепел.

– Здесь я встретила свою смерть, – негромко сказала Сара Агата. – И выбрала остаться. Не из страха. А из вины. И, пожалуй, из любопытства. Ведь не всё, что умирает, становится прахом.

Она остановилась у сухого источника – круг из чёрного камня, над которым дрожала рваная тень. Джессика всмотрелась – и увидела внутри лица.

Многие.

Они были бледными, искривлёнными, как будто кто-то вырезал их из зеркала и искал, куда вернуть. Женщина с белыми зрачками. Ребёнок, тянущийся к матери, которой нет. Старик с зашитым ртом. Девушка, чья кожа была как мокрая бумага.

– Это Риверсы?

С.А. кивнула.

– Те, кто сделал слишком много зла – и не искупил. Род – не только кровь. Это долг. Сеть судеб. Некоторые тянули её к свету. Другие – в бездну.

Она посмотрела на Джессику с невыразимой усталостью:

– А ты стоишь между.

–

Джессика почувствовала, как внутри что-то затрепетало. Сердце? Нет – нечто древнее. Боль? Ближе. Но это была связь. Её суть звала кого-то. Или отзывалась на зов.

…Я рядом…

…Ты жива, и я тоже…

…Позови меня – и я приду…

Пума.

Звук был тихим, как дыхание в забытой комнате. Он прорывался сквозь стены между мирами. Через костяную тишину, через вязкий мрак – будто кто-то всё-таки держал её за руку, даже если она этого не чувствовала.

С.А. остановилась перед высокой аркой – сквозной, как вырезанная в скале рана.

– Здесь ты пройдёшь свою первую пробу. Не бойся боли. Бойся лжи.

– Что там?

– Твоя мать. И те, кто хотел, чтобы ты забыла, кто ты есть.

Внутри было светлее. Белёсое сияние исходило от стен, как будто их покрывал лунный иней. Джессика вошла – и сразу почувствовала укол за грудиной. Боль была не физическая – она отдавала в память.

В центре стояла фигура.

Сперва Джессика подумала, что это она сама. Но нет – лицо было иным. Чуть строже. Чуть выше. Волосы короче. В глазах – нежность и горечь.

Женщина медленно повернулась к ней.

– Мама? – выдохнула Джессика.

Существо не ответило. Оно просто шагнуло ближе – и с его лица начала стекать маска. Словно кожа, как воск, плавилась под взглядом Джессики. И под ней – другое лицо. Пустое. Ложное.

Это был не её мать. Это было воплощение утраты.

Джессика не сказала ни слова.

Женщина тоже молчала.

Они просто смотрели друг на друга.

Между ними – годы. Боль. Вопросы. Обиды.

Нерассказанные сказки. Несостоявшиеся колыбельные. Недосказанное «прости».

Но в этот миг всё улеглось.

В глазах женщины – ни страха, ни прощений.

Только вина, смешанная с любовью.

И горечь, что уже нельзя вернуться.

Джессика не приблизилась.

Но она слегка кивнула.

И этого было достаточно.

Мать кивнула в ответ.

И её образ – лёгкий, прозрачный – растворился, не в свет и не в тьму, а в тишину, которая звучала сильнее любого крика.

Иногда одни женщины оставляют других, не потому что хотят, а потому что сами не знали, как выжить.

–

Но в глазах Джессики теперь навсегда остался тот взгляд – несильной женщины, которая не смогла,

но всё равно была её матерью.

Они шли по границе двух миров – туда, где дерево корнями врастает в пустоту. Сара Агата не оборачивалась, а Джессика едва поспевала за ней, чувствуя, как холод разрывает кожу, как будто её оболочка не справляется с плотностью мёртвого пространства.

Всё вокруг становилось зыбким, будто сон, вытканный из праха.

С.А. остановилась у кривого зеркала, покрытого трещинами. Оно не отражало – оно впитывало. За ним пульсировало нечто большее, чем смерть. Что-то личное.

– Ты чувствовала её, не зная, откуда она, – сказала Сара, не глядя. – Пантеру. Она приходила в твои сны, защищала тебя в Париже. Присматривала за тобой, когда ты была слишком слепа, чтобы идти одна.

Джессика кивнула. Да. Её Пантера. Тень, шепчущая из глубины. Присутствие – пугающее и родное.

Сара Агата подняла руку.

– Она была моей.

Из-под её ладони вытек свет – густой, как чернильная кровь. Из него медленно, с грацией ночи, вышла Пантера. Тело как жидкий бархат. Глаза – как лампы в пещере. Она подошла к Джессике, и не рычала. Только смотрела.

– Я удерживала её здесь. Пока ты не была готова.

– Она была во мне. До тебя. Когда ты родилась, она услышала зов. И пошла. Оставила меня – чтобы быть рядом с тобой. Защищать. Присматривать. Дожидаться.

Джессика молчала. Сердце билось часто. Слишком часто.

– Я не удерживала её. Не могла. Она ушла, зная, что однажды умрёт. Что у тебя может не хватить силы удержать её.

…и ты не удержала…

Голос Пантеры прошелестел в воздухе, словно ткань по стеклу. Боль вспыхнула, но на этот раз – не как утрата, а как воспоминание.

– Она погибла. – Джессика прошептала это. – В том испытании. Когда всё рушилось.

Сара Агата кивнула.

– И я почувствовала это. Была готова уйти за ней. Но Пантера… не умерла окончательно. Она выбрала тебя. Ты её хозяйка. Не я.

Сзади послышался шорох. Из сумрака вышло существо – стройное, чёрное, текучее, как сама ночь. Пантерa. Величественная и безмолвная.

Она подошла к Джессике, встала напротив. Их взгляды встретились – и Пантерa склонила голову.

Не как защитник. А как часть.

– Возьми её. И никогда больше не сомневайся, кто ты, – прошептала Сара.

Пантерa шагнула вперёд – и исчезла в теле Джессики, как дыхание, как ритуал, как дом, в который возвращаются.

На миг всё затихло.

А потом – в груди разом ожили две силы.

Пума – яркая, горячая, солнечная.

Пантерa – ночная, хищная, грациозная.

Они обе были с ней. Обе принадлежали ей.

–

– И что теперь? – прошептала Джессика.

Сара Агата посмотрела вдаль. Там, где пепел превращался в звёзды.

– Теперь ты – не просто наследница рода. Ты – выбор рода. Я прошла до края, но не шагнула дальше. Ты должна. Ради себя. Ради тех, кто не смог.

–

Свет начал тянуть её обратно. Пантерa внутри – впервые не дикая, а тихая. Усталое дыхание Пумы отзывалось в её собственном теле.

Она знала: они с ней. Навсегда.

Когда Джессика исчезла в вихре света, Сара Агата осталась стоять на краю мёртвого мира. Ветер мёл сухой пепел, а небо снова стало глухим, как каменная плита.

Но она не спешила назад, туда, в Холодный дом.

Она смотрела в пустоту – и в ней что-то менялось.

Тьма не звала её обратно. Она… отпускала.

Пантерa ушла.

Прощение состоялось.

Тайна вернулась к своей носительнице.

И тогда воздух дрогнул – не как смерть, а как жизнь.

Она в последний раз посмотрела в сторону, где исчезла девушка. Там осталась её Пантерa – больше не её.

«Теперь она твоя. Теперь ты сильнее меня…»

Пустота вокруг дрогнула.

Земля под ногами начала рассыпаться в золотую пыль, будто она стояла на границе – и мрак уходил, уступая место свету.

Сара закрыла глаза. На губах – почти-улыбка. Тихая, виноватая.

Когда она открыла глаза вновь, всё изменилось.

–

Она стояла на холме, покрытом мягкой травой, качающейся от лёгкого ветерка. Над ней – голубое, чистое небо. А внизу – долина. Дом, которого не было в её жизни, но который всегда жил в её сердце.

Там, у дороги, её ждали.

Муж. Седой, худощавый, в выцветшей жилетке. Тот самый, с кем они когда-то бежали от войны, строили ферму, теряли надежду. Он держал в руках соломенную шляпу и прижимал её к груди. Его глаза – выцвели от времени, но светились тёплым, неизменным: любовью.

Рядом с ним – мужчина, тоже седой, плечистый, с суровыми скулами и взглядом, который она запомнила мальчишеским. Но теперь в нём была глубина прожитой жизни.

Сын.

Тот, кого она отправила прочь, жертвуя материнством ради рода. Тот, чьё сердце она так и не коснулась вживую. Он смотрел на неё без гнева. Без слёз. Только с пониманием. И – с прощением.

Она застыла.

– Я думала… – прошептала.

Сын сделал шаг.

– …что уже слишком поздно? – закончил он за неё.

Она кивнула.

– Я всё разрушила. У тебя была тяжёлая судьба. Я выбрала не то.

Он посмотрел в глаза отцу, тот молча кивнул и положил руку на плечо сына. И тогда мужчина – её сын – подошёл к ней и просто сказал:

– Мне было тяжело. Но ты дала мне силу. Хоть и не знала об этом.

– Ты простил меня?

Он не ответил словами. Он обнял её.

И всё стало тёплым.

–

Слёзы стекали по её щекам, но это были живые слёзы. Словно в этом прикосновении – отец, сын и она – рассыпались все проклятия рода.

Сара Агата выдохнула.

И впустила в себя свет.

Словно тысяча лет одиночества растворились в одном слове: «домой».

–

Они пошли втроём, медленно, по дороге среди маков и трав, туда, где шумело дерево – высокое, как сама память. Где не было долга. Где не было боли. Где всё, что осталось – это любовь.

И в последний миг, прежде чем исчезнуть из мира мёртвых, Сара Агата обернулась – будто благословляя ту, что осталась там.

Джессика.

«Иди дальше. Ты не одна. Теперь ты действительно наша.»

Глава 46

Последний бой

Джессика шла сквозь безвременье.

Позади осталась Пантера – вернувшаяся к ней от Сары Агаты. Позади – молчание матери.

Но путь не кончался. Он сужался, темнел, и наконец вывел её в зал, где, казалось, сама реальность держала дыхание.

Колонны были расколоты. Пыль не оседала, будто воздух был мёртв.

Под ногами – камень, пепел, кровь.

В центре зала, под трещиной в потолке, стоял он.

Селестин.

Он был спокоен. Но в этом спокойствии чувствовалась треснутая воля.

Руки за спиной. Меч на поясе. Глаза смотрят, как на обречённую.

– Ты пришла, – сказал он, без улыбки. – Я знал, что ты придёшь.

– Я пришла пройти. Не умереть, – ответила она.

– Пройти?.. – он хмыкнул. – Ты всё ещё думаешь, что это про прохождение?

Это – суд. И я – его воплощение.

Джессика подошла ближе.

– Почему ты здесь? Ты же живой.

– Был. Когда-то. Пока не стал... этим.

Они велели мне закончить то, что не смогли другие.

Я – последний меч рода. Последняя цепь.

– Кто «они»?

Он смотрел ей прямо в глаза. И в его взгляде был голод.

– Те, чьё имя ты забыла. Те, кому клялся мой отец.

Ты – их ошибка.

А я – их кара.

–

Он выхватил меч и шагнул вперёд.

Она едва успела увернуться – лезвие свистнуло над головой.

– Ты не послушала! Не покаялась!

Ты думаешь, можно уйти? Просто уйти? С Пантерой? С памятью?

– Я ничего не должна, – бросила она, отпрыгивая в сторону.

Селестин атаковал снова.

Он двигался, как волна – одна за другой.

Он не давал ей ни шанса. Его меч пел – не металлом, а яростью. Каждый удар будто говорил: «Ты – ошибка. Ты – слабость. Ты – лишняя.»

–

Она защищалась. Пума внутри вела её влево, Пантерa – в тень.

Но он был слишком хорош.

В нём не было сомнений. Он не дрался – он вершил приговор.

Камни сыпались с потолка, когда их удары сотрясали зал.

Джессика упала. Кровь стекала по щеке. Он наступил ей на запястье.

– Вот и всё, – выдохнул он. – Я чувствую, как меч жаждет.

Ты не пройдёшь. Я не позволю. Я должен.

Он поднял клинок. Остриё легло ей на грудь.

Джессика захрипела, пытаясь приподняться.

Глаза – мутные от боли, но ясные.

– Тебя сюда привела не клятва. А страх, – прошептала она.

Он замер.

– Ты не боишься меня, – сказала она. – Ты боишься того, кто смотрит на тебя... оттуда.

И тогда зал застыл.

–

Температура упала. Воздух стал густым, как вода.

И в щель в потолке – как чёрное перо, как дым, как веление древности – опустился Царь мёртвых.

Селестин отшатнулся, как от ожога.

– Н-нет… я... почти...

Он упал на колени. Меч выпал.

– Я заслужил! Я должен был завершить! Она – позор рода!

Царь не отвечал. Он просто стоял – выше времени, тише безмолвия.

Из его глаз (или вместо них) струились образы – крови, присяг, детей, умерших до своего имени.

– Ты был мальчиком, – заговорил Царь. —

А стал – тенью чужого выбора.

Ты хотел убить не ради долга. А чтобы не видеть себя в зеркале.

Селестин дрожал.

– Я не знал, как иначе…

– Ты не выбрал, – произнёс Царь. —

А она – выбрала.

Он протянул руку.

Селестин закричал.

– Прошу… Не сейчас… Не здесь…

Я только хотел быть нужным…

–

Царь не ответил.

И Селестин начал исчезать.

Не быстро.

Сначала – волосы, потом пальцы, потом плечи.

Он тянулся к мечу, но тот исчезал тоже.

– Я… я был… – прошептал он. – кем-то.

И растворился.

–

Царь повернулся к Джессике.

Она с трудом поднялась на локоть. Вся в крови, но глаза живы.

– Ты не убила.

Ты вынесла.

– Я… устала, – прошептала она.

– Но ты – не сломалась.

Ты пройдёшь. Но ты не будешь прежней.

Он исчез.

А Джессика упала на камень.

Всё стихло.

И только три зверя внутри – Пантера, Пума, и человек – дышали в унисон.

Глава 47

Она лежала на камне. Пепел оседал в волосы.

Боль отступила. Внутри было тихо – пума и пантера дышали медленно, как звери в лесу после охоты.

Но мир вокруг менялся.

С потолка зала опустилась цепь, звеня, как колокол на чужой казни.

Она не касалась пола – зависла перед ней, натянутая, живая. И за ней стоял он.

Царь мёртвых.

Его плащ напоминал старую парчу, вышитую пеплом и тенями.

Лицо – скрыто, но оттуда исходил ужас не от вида, а от понимания, что ты – пыль.

На его плечах – два вороньих пера, длинных, как черные копья.

По бокам – шестеро безликих воинов, облачённых в ржавые доспехи.

У них не было лиц, только замки, вместо ртов – печати, на руках – цепи с именами мёртвых.

Один держал ключ. Второй – песочные часы, в которых песок стекал вверх.

Царь заговорил. Голос был не голос, а трещина между мирами:

– Ты бросила кости.

Они ответили.

Ты хочешь знать, чьими они были?

Она кивнула.

Губы едва двигались.

– Эти кости – моя цена.

– Что?..

– Я выменял их. Много веков назад.

Когда у меня была душа.

Царь сделал шаг – пол под ним начал растрескиваться.

– Я обменял своё имя на власть над пределом. Но осталась память.

И кости. Игральные.

В них – путь. В них – выбор.

Их нельзя использовать без последствий.

Он вытянул руку.

На ладони – три кости, вырезанные из обожжённой слоновой кости, усеянные знаками.

– Я отдал их человеку.

Он искал дочь. Искал правду. Он хотел вернуться.

Я дал ему кости – в обмен на его место.

Джессика выдохнула:

– …Томас?

– Он взял кости. Он ушёл. Он не вернулся.

Он передал их тебе, даже не осознав, какую цену тебе придется заплатить...

–

Джессика поднялась.

– Я хочу его увидеть.

Царь молчал. Один из подчинённых за его спиной опустил копьё, и из трещины пола выросли врата – готические, чёрные, с витыми створками, украшенными плачущими лицами.

На перекладине – надпись на мёртвом языке.

Изнутри веяло холодом. Слышно было – шёпот душ.

– За вратами – не время. Не плоть. Только память.

Ты не сможешь дотронуться. Не сможешь остаться.

– Мне хватит взгляда.

Царь кивнул.

Один из воинов повернул ключ в замке. Врата зашипели, как змея, открываясь.

–

Он стоял там.

Томас.

Высокий, в пальто, с уставшими глазами. Его облик дрожал, как отражение в воде.

– Папа, – прошептала она.

Он повернулся.

Улыбнулся. И в этой улыбке была вся любовь, которую он не успел ей дать.

– Джесс…

– Это правда? Кости… Ты отдал…

– Я не знал, – мягко сказал он. – Я только искал способ вернуться. И нашёл путь – к тебе.

Но не назад.

Она сделала шаг – между ними была стена. Плёнка. Как лёд.

Он поднял руку – и она повторила. Пальцы почти соприкоснулись.

– Кто тебя убил? – выдохнула она.

Его глаза потемнели.

Он хотел сказать – но слова рассыпались в пепел.

Губы шевелились, но голос исчез.

– Почему ты не можешь?

– Мой язык… заперт, – выдохнул он. —

Но камера. В офисе. Верхний ярус. Там – всё.

Она кивнула, слёзы катились по щекам.

– Я найду.

– Я горжусь тобой, – сказал он.

И исчез, как дым в холоде.

–

Врата захлопнулись. Цепи завибрировали. Один из подчинённых начал сматывать их обратно.

Царь подошёл ближе.

– Ты получила то, что хотела?

Царь Мёртвых смотрел на неё долго. В его молчании не было укора – только взвешенность, как будто он видел все жизни, которыми она могла бы быть.

– Ты прошла путь не как воин, не как беглец, а как тот, кто видел и остался жив.

Я не даю наград. Но иногда – признаю.

Подчинённый протянул чашу – из чёрного серебра, с узором в виде корней и глаз. Внутри – гуща из цветов и меди, пар от которой пах лавандой и могилой.

– Пей. Это не для наслаждения. Это – восстановление.

Джессика выпила.

Напиток прошёл сквозь неё, как волна.

Жар разошёлся по груди, сломанное – срослось. Зрение – очистилось.

Звери внутри – успокоились, будто легли рядом, впервые за долгое время.

Царь смотрел.

– Мой дом не прощает. Но он уважает тех, кто не пытается солгать.

– Почему ты так со мной?.. – выдохнула она.

Он медленно кивнул.

– Потому что ты помнишь отца.

А те, кто помнят, – не пустые.

– Ты не просила дара, – сказал Царь. —

Но ты прошла путь, что не каждому по силам.

Ты выбрала сердце – там, где другие выбирали власть.

И потому я признаю в тебе сестру.

Он сделал шаг, и за его спиной разверзлись своды, открывая зал, где мерцал огонь изо льда и золота.

Оттуда вышли слуги в плащах из вороньих перьев, неся на подносе одежду – не ткань, а доспех красоты и вечности.

– Облачите её, – велел Царь. – Да будет она той, кто стоит на границе между живыми и ушедшими.

–

На плечи Джессики легло золотое одеяние, расшитое символами жизни и смерти.

Сверху – плащ из меха снежного зверя, лёгкий и тёплый, как дыхание леса.

На голову – корона.

Она была вылеплена изо льда, но не таяла.

На её поверхности – треснувшие зеркала, а в центре – камень, похожий на слезу.

Когда корона коснулась её лба, воздух задрожал.

Все воины опустились на одно колено. Даже ключник.

Цепи замерли. Песочные часы остановились.

Царь сказал:

– Отныне ты – Царица живых и сестра мёртвых.

Ты не станешь здесь править. Но ты будешь помнена.

Во всех временах. Во всех мирах.

Он провёл рукой – и на запястье Джессики возникла нить: серебряная, тонкая, как волос.

– Связь. Если позовёшь – услышим.

– Спасибо, – прошептала она, не смея расплакаться.

Он приблизился.

– Благодари себя, Джессика. Ты прошла – и не предала.

–

И тогда он открыл путь.

Небо треснуло. Лёд на потолке раскололся, и сквозь мрак в зал ворвался свет живого мира.

Царь не шелохнулся.

– Ступай, Царица. Пока ты ещё можешь плакать – ты жива.