Текст книги "Кто скрывается за тьмой? (СИ)"

Автор книги: Герда Куинн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Глава 19

Старенький садовник Арчибальд стоял на крыльце, вцепившись в шляпу обеими руками. Перед ним, спотыкаясь на каблуках, шла Джессика – зарёванная, с красными глазами, будто в ней что-то умерло. За спиной – чемодан, натужно катившийся по камням.

– Мисс Джессика… вы... куда?

– Не спрашивай, Арчи, прошу. И никому не говори, что видел меня.

– Подождите... вы... вы что, сбегаете? С собственной свадьбы? Джесс… Одумайтесь, дитя! Мистер Ленг вас любит. Он... он будет страдать. Мы все будем.

Она остановилась, не оборачиваясь:

– Ты уверен, что он будет страдать?

Садовник прижал шляпу к груди, словно защищался.

– Конечно, будет. А как же! Да он на руках вас носил, мисс. А что с мистером Дереком? Для него вы – жизнь. Свет в доме.

Джессика сжала кулаки так сильно, что костяшки побелели.

– Дедушке я оставила записку. Он поймёт. А Альфред... пусть считает это компенсацией. За каждую ложь. За каждую каплю яда.

Перед тем как сесть в лимузин, она проверила паспорт и выключила телефон. Голос дрожал, но она произнесла уверенно:

– В аэропорт.

–

Толпа в аэропорту жужжала, как улей. В середине лета здесь не бывало тишины. Дети кричали, чемоданы катились, объявления сменялись в динамиках. У неё не было ни маршрута, ни плана. Только обида, боль и пульс, стучащий в висках.

Посадка на рейс 167 до Парижа завершается.

Когда голос диспетчера объявил о последних минутах посадки на рейс до Парижа, Джессика уже держала в руках билет. Но вместо того чтобы сразу пройти на посадку, она направилась в сторону сектора камер хранения.

Внутри аэропорта было прохладно и суматошно. Кто-то рыдал, кто-то ругался, кто-то целовал на прощание. Но она слышала только свои шаги – звонкие, решительные.

«Код – 80-42. День, когда всё началось. Никому не доверяй, даже себе. Любовь и ложь часто одного цвета», – всплыли в памяти слова отца. Он оставил это в письме, прочитанном после оглашения завещания. Тогда она ничего не поняла. Но сегодня… сегодня знала – должна открыть ячейку. Сейчас. Прежде чем всё изменится.

Она ввела код. Дверца щёлкнула. Внутри лежал небольшой бархатный мешочек цвета темного вина. Он был чуть пыльный, но завязки крепко затянуты.

Сердце колотилось.

Дрожащими пальцами она развязала тесёмки.

Внутри – три игральные кости. Тяжёлые, старые, как будто из камня или слоновой кости. Одна сторона была покрыта странным узором – не цифрой, а символом, похожим на гравировку зверя или монстра...

Она ахнула.

Отец знал? Или просто предчувствовал?

Она зажала мешочек в ладони, как талисман, как последнюю связь с домом, где всё было правдой. Хоть когда-то.

Сжав его в кулаке, она наконец направилась к выходу на посадку. Лестница, трап, и вот уже кресло у окна, с которого она смотрела, как тёмное небо поглощает город.

Она улетала одна. Но с ней была правда. И три кости.

Альфред метался по парку, как зверь. Он не верил в происходящее. Это был не брак, а ловушка, обернувшаяся пустотой.

– Где она?

– Мы обыскали всё!

– А мобильник?

– Молчит.

Он вырвал у помощника телефон.

– Джесс, милая… Ответь мне! Где тебя черти носят?..

Сумерки наползали, как беда. Он почувствовал дрожь в коже – позвал зверя, обратился в ягуара. Чёрная тень скользнула по поляне. Рядом возник волк – Дерек.

– Есть! Я взял её след.

След вёл к автостоянке.

– Лимузин исчез. Он был оплачен до утра, но его больше нет, – нахмурился Дерек.

– Она уехала. – Альфред сжал кулаки. – Куда?

Он схватил телефон и позвонил в агентство.

– Да… Да, моя жена уехала в особняк, а потом – в аэропорт… С чемоданами.

Дерек побледнел.

– Что, мать твою, происходит?

– Я сам не понимаю. Но выясню. Она не могла просто уйти. Не так…

– Пошли домой. Может, она оставила записку, хоть что-то…

–

Их встречал всё тот же Арчибальд. Но теперь взгляд у старика был тусклый, словно он постарел лет на десять.

– Она… была очень подавлена, – проговорил он, глядя на землю.

– Сказала что-нибудь?

– Оставила записку для мистера Дерека. Вам, сэр… увы, ничего.

Альфред скрипнул зубами.

– И что она сказала?

Старик вздохнул, словно воздух стал свинцовым.

– Спросила: "Вы правда думаете, что он будет мучиться?" А потом сказала… "Пусть считает это компенсацией."

Альфред молча рванулся в спальню. Открыл дверь – и замер.

На полу валялись жемчужины, оторванные с платья. Шлейф был сброшен, словно ненужный груз. Чемодана не было. Шкаф был распахнут. Оттуда пропала её любимая книга. Кисточка для румян. Блокнот. И сердце – как будто выдрали из груди.

–

– Заходи, – хрипло сказал он, когда Дерек постучал.

Тот протянул письмо.

– Она просит прощения. Говорит, что не хочет, чтобы я волновался. Обещает, что будет в безопасности…

– Безопасности? От кого?! Я её бил? Угрожал? Что это за бред?

– Альфред…

– Она сбежала! – завопил он, и голос сорвался. – Прямо в день нашей свадьбы. Она... сбежала, чёрт возьми. Я... я ведь правда любил её, вернее пытался...

Он рухнул в кресло. Опустил лицо в ладони. Слёзы текли – настоящие, тяжёлые. Дерек молчал. Он не мог запомнить, когда в последний раз видел Альфреда таким сломленным.

– Может, это я во всём виноват, – прошептал Альфред. – Может, всё, что я делаю, я порчу… как и мать…

– Полно. Она… она просто испугалась. Она всё ещё девочка. Просто… растерялась.

Но голос Дерека звучал так, будто он убеждает не Альфреда – а себя самого.

–

– Мы узнаем, куда она улетела, – решительно сказал Альфред, поднимаясь. – Мне нужен твой телефон.

Он залез в интернет, просмотрел рейсы за последние часы.

– Всего четыре: Амстердам, Вена, Лос-Анджелес и… Париж.

Он замер.

– Париж.

– Что?

– Она улетела в Париж. Искать мать.

–

Они не спали до самого утра. Сидели за пустыми чашками кофе, каждый в своих мыслях. Глаза покрасневшие, лица осунулись.

– Дерек, – тихо начал Альфред. – У тебя есть карточные долги?

Мужчина напрягся.

– Почему спрашиваешь?

– Потому что деньги исчезли. И я знаю, что кто-то вывозил их. С наших счетов. Кто-то из близких.

Они встретились взглядами. И оба поняли: рано расслабились.

В их жизни кто-то играет чужими правилами.

– Я поеду за ней, – с твёрдостью произнёс Альфред. – Я найду её. И я больше не потеряю.

Дерек кивнул. Но внутри него уже скрипела трещина.

Ведь она ушла не просто так. И, может быть, он тоже в чём-то виноват.

А старый Арчибальд всё ещё стоял у ворот. В шляпе, с потупленным взглядом.

Он чувствовал, как с каждым шагом её, с каждым отъездом, рушится последняя надежда.

Она должна была остаться… она была домом.

Глава 20

В небо без крыльев

Самолёт взмыл в воздух мягко, почти ласково. Небо встретило Джессику оттенком стального молока, будто тоже не знало, что чувствовать: светить ли, реветь ли громом. Она сидела у окна, вжата в кресло, с затекшими руками и тяжёлым мешочком в сумке – тремя костями, которые отягощали душу сильнее, чем багаж внизу.

Она не знала, куда летит.

Она знала только – от кого.

И сердце выло. Рвалось наружу.

–

Слёзы лились без остановки. Беззвучно поначалу – тонкой, прозрачной струёй. Потом – всхлипы, дрожь в груди. А через двадцать минут она уже плакала навзрыд, уткнувшись в локоть, стараясь не выдать себя, не напугать стюардессу, не разбудить соседа в другом кресле.

– Я глупая. Наивная. Маленькая глупая мышь.

– Я доверилась. Я влюбилась. Как идиотка…

Слова вспыхивали в голове, как ожоги.

Каждое из них было пощёчиной. Она вытирала слёзы, но они текли снова – будто душа разрывалась от перегруза, как иллюминатор при падении давления.

– Я поверила, что кто-то вроде него может полюбить такую, как я.

– А он? Он просто играл. Тонко, красиво. Как и все…

Она вытащила платок, промокнула глаза.

Бесполезно. Всё бесполезно.

–

И тут – внутренний хриплый звук. Где-то внутри. Где-то под рёбрами.

Пума.

Слабая. Истощённая. Почти неслышимая.

– Ты оставила нас… Ты оставила её…

– Пантера… больше не с нами… ты… ты позволила ей исчезнуть…

И Пума заскулила. Тихо, жалобно.

Как дитя, потерявшее мать.

Как зверь, брошенный в пустыне.

– Я не знала… я… я думала, что делаю правильно…

– Ты сбежала, не дерясь.

– Я… не смогла… мне было страшно…

– Я слабая. Я такая слабая…

Она свернулась в кресле, крепче обхватив себя за плечи, и продолжила плакать. Без страха, без стыда, без остатка. Слёзы струились по подбородку, за шиворот, в вырез платья. Она даже не замечала, как дрожит.

В этот момент она ненавидела себя. За доверие. За мягкость. За любовь.

И в то же время – жалела себя, как раненого зверя.

–

В иллюминаторе – только облака.

Молчаливые. Как Пантера.

Та, которая больше не придёт. Не утрёт слёзы хвостом. Не скажет: «Встань и иди».

– Ты сама ушла. Одна.

Мешочек с костями лежал в её рюкзаке, как чужая судьба. Холодный, будто каменный. Но и он – молчал.

– Мне страшно, – прошептала она в пустоту. – Мне так страшно… я не знаю, что делать…

В ответ – тишина.

И звук мотора, уносящего её в небо без крыльев, без плана, без надежды.

Город, который меня не ждал

Париж встретил её серым небом и тусклым светом фонарей. Он был не праздничным, как на открытках, не романтичным, как в фильмах. Он был пустым. Чужим. И неприветливым.

Как будто сам город знал, что она сбежала. Что она сломалась.

Огромное здание аэропорта скрылось за спиной. На выходе – глухая тишина, промозглый воздух. Лето здесь было не ярким, а застывшим, как будто кто-то положил на мир фильтр одиночества.

Такси долго не было. Когда подъехало – водитель курил, пах как табачный пепел, и ни слова не сказал. Она сунула ему адрес, заранее записанный на бумажке, и села на заднее сиденье, обхватив себя за плечи. Всё внутри ещё сотрясалось от боли.

–

Париж проносился за окнами – грязный, облупленный, с угрюмыми стенами. Стены дышали – не любовью, как в романах, а влажной скукой. Она смотрела на граффити, на выцветшие афиши, на мокрые булыжники. И всё это казалось ненастоящим, как в плохом сне.

Я сбежала… я одна… я больше не знаю, кто я.

–

Отель оказался небольшим, старым, с витиеватыми лестницами и тяжёлым ключом на рецепции. Её номер – третий этаж без лифта.

Маленький, с узкой кроватью, клетчатым покрывалом и видом на каменную стену. Даже окно не открывалось полностью.

Она рухнула на кровать. Просто закрыла глаза и… не заплакала. Не потому что легче – потому что даже на слёзы не было сил.

–

На следующее утро, шатаясь как с похмелья, она вышла в ближайшее кафе – нужно было поесть. Хоть что-нибудь. Хоть кофе.

Села за маленький столик у витрины, уронив подбородок на ладонь.

И тут появился он.

Худой, в красках, с грязной кистью за ухом. В рубашке, испачканной зелёным и синим. С глазами цвета сухой травы и резким акцентом.

– Мадмуазель... вы как утро… но мокрое, – сказал он, широко улыбаясь. – Вы… капля дождя на стекле, oui?

Она не поняла. Нахмурилась.

– I mean… you… sad, yes? But beautiful sad. Like… like when dog dies in film but camera still shows rainbow. Very poetic.

Она моргнула. Хотела встать и уйти. Но не встала.

Он не отошёл. Сел за соседний столик и протянул ей салфетку.

Нарисовал на ней смешную девочку в балетной пачке.

– Look! She dance! Very good, yes?

Она вздохнула.

– У вас… странные метафоры.

– Да, I know, I know, – он кивнул. – My English very… très mauvais. But my smile… international.

Он улыбался, как идиот. И она терпела. Терпела его глупые сравнения, его кривую речь, его дурацкий рисунок.

Потому что в глубине – ей было всё равно.

Потому что если сейчас она уйдёт, то может вообще раствориться в этом городе.

–

– You alone?

Она кивнула.

Он снова что-то сказал – она не поняла. Но в том, как он это сказал, не было жалости. Было тепло. Простой человеческий жест: "Ты жива. И этого пока достаточно."

Она отвела взгляд в окно.

Париж за стеклом всё ещё был чужим.

Но теперь он дышал.

Глава 21

Когда зверь молчит

Город был чужим, как будто вырезан из сна, который давно следовало забыть. Дома здесь стояли слишком близко друг к другу, окна казались глазами, которые не мигают. Джессика шла по мокрому тротуару, и каждый её шаг отдавался эхом в бетонных стенах. Шум машин был глухим и далёким, словно сквозь вату.

Внутри неё было пусто.

Пума молчала.

Когда-то она ощущала её присутствие – как горячее дыхание в груди, как напряжённый нерв под кожей. Теперь – тишина. Не злость, не протест – просто чёрная, вязкая пустота. Как будто зверь задремал навсегда. Или ушёл.

Она остановилась у перекрёстка. Светофор мигал красным, и ей вдруг стало страшно – не перед машинами, а перед собственной беспомощностью. Что она делает в этом городе? Зачем сбежала? От кого? От чего? И – есть ли теперь путь обратно?

Взгляд зацепился за витрину. Манекены, одетые в серое, стояли, как мертвецы на параде. У одного отсутствовала рука. Другой был повернут спиной, будто не желал её видеть.

Словно они знали.

Словно весь город знал, что она чужая.

На стекле появилась капля. Потом вторая. Дождь начинал моросить. Шептать.

"Ты не дома. Ты ошиблась. Исправь это."

Она обернулась.

Никого.

Но звук остался – скрип. Старый, деревянный, будто по полу прошлись когти.

Её сердце сжалось. В затылке запульсировало. Где-то позади, в узком переулке между домами, шевельнулась тень. Или ей показалось? Здесь слишком много теней....

Сны вернулись на третью ночь.

Сначала призрачные – силуэт в углу комнаты, голоса за стеной. Потом – более отчётливые: старый дом, коридоры, запах воска и крови. Там она снова видела Альфреда. Он стоял, будто вслушивался в её дыхание, но не оборачивался. Он ничего не говорил. Он просто... знал.

Она просыпалась в поту, хватая воздух, как будто выныривала из глубины.

Пума молчала.

Она была одна.

Джессика сняла номер в старом мотеле – слишком дешёвом, слишком тёмном. Обои отклеивались от стен, в ванной капал кран, и свет мигал, как будто не знал, включен он или нет. Но в этом было что-то... честное. Город не прятал свою тьму. Он, наоборот, выставлял её напоказ.

Она смотрела в потолок.

Видела трещины.

Слышала, как по трубе пробежал кто-то лёгкий.

– Ты спишь? – прошептала она. – Или умерла?

Ответа не было.

Только хриплый шёпот за стеной. Или внутри.

Тени опять крались по полу.

Испытание могло начаться в любую минуту.

И она не была готова.

Утро выдалось неожиданно солнечным. Сквозь тонкие занавески пробивались золотые лучи, настойчиво ползли по полу, залезали на постель и щекотали кожу. Джессика проснулась, щурясь. Подушку еще хранила тепло её беспокойных снов, но что-то изменилось. Было тихо. Светло. Даже капающий кран больше не раздражал, а, наоборот, задавал ритм этому новому, простому утру.

Она лежала несколько минут, глядя в потолок. Без кошмаров. Без шорохов. Пума, как ни странно, не отзывалась, но и тревоги не было. Только слабое, забытое чувство… легкости.

Париж.

Она почти забыла, как он умеет быть добрым.

–

Она провела утро, гуляя по улицам, где пахло кофе и цветами. Посетила Эйфелеву башню, поднялась на самую верхнюю площадку – ветер играл с её волосами, а город лежал перед ней, как открытая ладонь. Она смотрела на крыши домов, на извивающуюся Сену, на уличных музыкантов внизу – и чувствовала себя живой.

Именно там, у подножия башни, она снова его увидела – того самого художника с площади, с добрыми глазами и перепачканными краской руками. Он узнал её сразу.

– Мадемуазель, как приятно! Париж вновь свёл нас. Это знак, – улыбнулся он. – Пойдёмте, я покажу вам лучшее кафе с самыми нежными круассанами в этом квартале.

И она пошла.

Почему бы и нет?

–

Он оказался лёгким собеседником – не приставал с вопросами, не требовал исповедей. Говорил о живописи, об осеннем свете, о старых улицах и тайных двориках, где дремлет красота. Он угощал её круасанами, брал двойной эспрессо и рисовал её прямо на салфетке – как смеётся, как щурится от солнца.

Сидя за маленьким круглым столиком, она впервые за долгое время почувствовала: не всё так плохо.

Может быть, даже наоборот.

Именно в тот день она заговорила о матери.

Спросила, будто между прочим:

– А если бы ты искал кого-то в этом городе? С чего бы начал?

Он долго смотрел на неё, потом набросал на салфетке три адреса.

– Попробуй здесь. Может, она тоже ищет тебя.

Но когда она осталась одна, в голове начал звучать голос. Её собственный.

«А что ты хочешь услышать, если найдешь её? Извинения? Признания? Пустые глаза?»

«Ты ждала этого всю жизнь… а теперь? Сейчас?»

Она не сразу ответила себе.

Сначала просто шла вдоль набережной.

Потом – в тишине номера.

А потом вдруг поняла: ей это не нужно.

Искать? Зачем?

Она уже взрослая. Она уже пережила боль.

Прошлое – это шрам, а не открытая рана.

–

Она позволила себе расслабиться. Всего на пару дней.

Просто быть. Просто жить. Без поисков, без тревог.

Она читала на скамейке, ела тёплые булочки на завтрак, слушала уличных музыкантов и даже купила шёлковый шарфик.

Именно в этот момент, когда она почти забыла, что убегала…

Она сидела в маленьком кафе недалеко от площади Вогезов, тёплая керамическая чашка согревала ей пальцы, а в витрине отражалась уличная сцена – люди, зонтики, вывески... и силуэт.

Высокий. В черном.

Он стоял через дорогу. Не двигался.

Просто смотрел.

Вудс.

Кровь отлила от лица.

Словно ночь вернулась сквозь солнечное стекло.

Пума внутри затаилась.

Она проснулась.

Их снова нашли.

Глава 22

Страх сковал ей горло, как ледяной ошейник.

Он.

Это был он. Вудс.

Он выследил её.

Сначала она просто замерла на месте, не в силах вдохнуть. А потом побежала. Не оглядываясь, не дыша – будто за спиной хрустнула ветка, и весь мир сжался до звука её каблуков по тротуару.

Темно. Слишком темно. Переулок с узкими дверями, мусорными баками, битыми окнами. Она свернула в него вслепую, будто знала, что только там сможет исчезнуть.

Её тело нырнуло в другую форму – в животную, первобытную.

Мышцы сжались. Кости сдвинулись. Лёгкое потрескивание под кожей.

Мгновение – и девушка исчезла. Осталась только она – пума. Быстрая, хищная, бесшумная. Шерсть напряглась, глаза сверкнули янтарём.

Сумку она перехватила зубами – стиснула, будто добычу, и рванула вперёд. Бежала по асфальту, чувствуя подушечками лап каждый шершавый скол, каждую песчинку. Город под ней дышал в ритме опасности. Пума петляла по улицам, срываясь с поворотов, как вихрь.

И вдруг – хруст. Боль. Она наступила на осколок. Стекло вонзилось глубоко в лапу. Пума зарычала, коротко, зло. Но не остановилась. Раненая, она ускорилась – кровь оставляла обманчивый след, уводящий в сторону, смешиваясь с городской грязью. Пусть попробует найти.

Подъезд. Лестница. Дверь, которую открыла когтем – резко, точно. Ввалилась в номер. Сердце стучало. Она – ещё не она. Шерсть медленно втягивалась под кожу, лапы вытягивались в руки. Пальцы дрожали.

Тепло номера обдало её, как парная. Усталость – волной.

Она рухнула на кровать.

Мягкость. Ткань.

И… запах.

Чужой.

Яркий, навязчивый, животный. Слишком явственный для человеческого носа – но её нос всё ещё принадлежал пуме.

Она резко приподнялась. Сердце снова ударило. Рядом, на подушке, будто насмешкой, лежала монета. Золотистая, чужая. Не её. Не из этого мира.

И тут она увидела кровь. На простыне, на своей руке – распахнутый порез от стекла. Он горел, как метка. Как знак.

Монета.

Четвёртая.

Старая, стёртая, словно выловленная со дна реки. Она блестела, как зрачок.

Она лежала ровно там, где недавно была её голова.

Джессика отшатнулась.

Всё внутри похолодело.

Он был здесь.

Он лежал на её кровати.

Он дышал этим воздухом, касался её вещей, возможно, касался её.

–

Она бросилась к двери – на замке. Засов. Цепочка.

Но за ней уже был звук.

Скрип.

Тот самый.

Не громкий. Тонкий, как если бы кто-то медленно, со смаком, водил ногтём по дереву.

Он не торопился. Он знал, что она боится.

Тик.

Тик.

Тик.

Часы отсчитывали секунды до чего-то…

необратимого.

И тогда она услышала:

поскрёб. Едва слышный. Упрямый. Как зверь, унюхавший кровь.

Она не закричала.

Она даже не дышала.

Она знала, как это работает.

Если дёрнешься – он войдёт.

Если молчишь – он всё равно знает.

Пума внутри напряглась.

Жива. Злится.

Хочет рвать.

Но разум подсказывал – пока рано. Надо исчезнуть, стереть след, перехитрить гиену.

И ночь только начиналась.

Глава 23

В комнате было душно, словно стены сдвинулись, придвинулись ближе, прижались к плечам. Джессика стояла у окна, дрожащими пальцами теребя край шторы. Вудс был где-то рядом – она слышала его шаги, будто он шёл по её нервам в грязных ботинках. Пума рычала внутри, рвалась, билась, скреблась когтями по внутренностям, жаждая крови.

«Убей его».

В голове пронеслось, как гром. Не мысль – приказ.

«Разорви. Пусть его рёбра раскроются, как створки. Пусть кровь хлынет. Пусть почувствует».

– Тихо, – прошептала она, обхватив себя руками. – Замолчи. Я… я должна думать.

Пума зарычала громче. Девушка стиснула зубы. Всё внутри клокотало, словно кто-то варил в ней древний суп – из боли, ненависти и бессонных ночей.

Почему он здесь? Зачем пришёл? Кто его послал?

Она вспомнила, как старейшины переглядывались между собой. Глаза – чёрные, как вода в колодце. Они никогда не говорят напрямую. Они шепчут, улыбаются, и ставят ловушки. И вот теперь – Вудс.

«Его бросили. Кинули, как падаль. Чтобы ты разорвала. Чтобы показать, кто ты теперь. Он их жертва. А ты – мясник».

Запах от него шёл жирный, тягучий – как от дешёвого масла, прогорклого, как что-то давно забытое на солнце. Вудс стоял у двери её комнаты, тяжело дыша, будто поднялся по лестнице не с первого раза.

Джессика слышала, как скрипит его кожаный ремень, как хлюпают ботинки. Тишина вокруг сгущалась, как болотная вода. Она стояла спиной к двери, сжимая подлокотник кресла до побелевших пальцев.

Пума внутри напрягалась. Хищница. Она дышала с ней в унисон, чувствуя приближающуюся опасность. Но не потому, что он был силён – а потому, что был отвратителен.

– Джессика, открой. – Голос Вудса скребся, как щётка по металлу. – Порадуй нас. Давай не будем устраивать сцен.

– Уходи, – сказала она ровно.

– Ты боишься? Меня? – Он хохотнул. – А зря. Пройди это испытание вместе со мной!!!Ты ведь знаешь, что Старейшины милосердны только на словах. Ты это знаешь...

Она сжала зубы.

– Они пришлют за тобой псов. Отберут клан, отберут силу, вышвырнут туда, где пустые пещеры кишат гниющими монстрами. На корм. Вот и всё, Джесси. Конец кровной линии.

Она чувствовала, как злоба медленно просыпается внутри неё. Пума – ощетинилась. Под кожей зудело, будто шерсть пытается пробиться сквозь кожу.

– Почему ты здесь, Вудс? – тихо. – На самом деле.

– Потому что я умный, детка. Я решил: мы пройдём испытание вместе. Я тебя прикрою. А ты… заплатишь. По-своему. Взаимностью.

Тошнота подступила к горлу. Джессика шагнула в сторону, подальше от двери.

– Ты жирный слизняк, Вудс. И если бы ты знал хоть что-нибудь, понял бы: они тебя уже слили. Для них ты никто.

– Я заслужу их благосклонность. Через тебя. Ты – ключик. Маленькая девочка с именем и наследством. О, и с какой дикой красотой. Ты даже не представляешь, как я ждал этого момента...

Она схватила сумку. Внутри всё вперемешку: таблетки, резинка для волос, холодный металл расчёски – и бархатный мешочек.

Сердце остановилось.

Он. Он остался. Она не открывала его с тех пор, как…

Аэропорт. Ячейка. Внутри не было писем. Только этот мешочек.

Она прятала его, забывала, пугалась, засовывала глубже в ящик – и всё равно находила снова.

Три кости.

Она высыпала их в ладонь.

Они были холодны.

Потом – обожгли.

– Слушай, у меня есть предложение. Настоящее. Без обмана.

Ты сильная. Я – влиятельный. Мы можем пройти это вместе. Они уважают меня. Уважают силу.

Ты станешь моей. Мы соединим линии. Закроем рот старикам. Ну? В этом ведь нет ничего плохого. Я… я бы хорошо о тебе заботился, ты не знаешь, как женщины стонут в моих лапах...

Её вырвало.

Прямо у кровати.

Желчь и тишина.

Он рассмеялся. – Тебя даже от моих слов мутит? Девочка, ты слишком избалована. Думаешь, кто-то другой захочет иметь дело с твоим проклятым родом? С тобой – с твоим хвостом по имени Альфред, с твоими срывами? С твоим "особенным" подарком?

Джессика зажала кости в кулаке. Они горели огнём, но не обжигали – наоборот, от них веяло чем-то холодным, пронизывающим до костей, как промозглый дождь в начале ноября. Странное ощущение не покидало её – будто кости ожили в её ладони. Они словно дышали, едва слышно шептались на неразборчивом языке, и этот беззвучный голос лез ей прямо в череп.

Страх сковал горло. Она чувствовала опасность... и одновременно – умиротворение. Пугающее, как тишина на краю пропасти.

Темнота комнаты казалась гуще обычного. Лунный свет, пробившийся сквозь стекло, высек в отражении окна чью-то тень.

Пантера.

Она стояла в отражении – чёрная, грациозная, почти неестественно красивая. Её янтарные глаза горели, не сводя взгляда с руки Джессики, с зажатым кулаком. Хвост пантеры нервно бился о пол – снова и снова, как метроном бешенства.

Брось их.

Голос раздался внутри. Не её. Чужой. Твёрдый, хищный.

Брось!!

Джессика пошатнулась, сердце забилось быстрее. Это была не просто галлюцинация – она впервые в жизни действительно почувствовала магию. Чёрную. Почти ядовитую. Страх сдавил рёбра. Вудс скрёбся с той стороны двери, как зверь, которого впустили в этот мир слишком рано.

Пантера в отражении не двигалась, но её глаза сверкнули безумием.

А в её руке – кости. Три игральные кости, которые будто шевелились, пульсировали, как живые существа, подчинённые чьей-то чужой воле. Мысли – рой чужих пчёл. Злобных. Навязчивых. Они неслись сквозь неё, стирая её собственные.

Брось их!

БРОСЬ!!!!

Удар сердца. Потом ещё. И ещё. Как барабан войны, как отсчёт.

Она, наверное, сошла с ума.

За дверью стояла гиена. Джессика не видела её, но чувствовала: там, в темноте, из её пасти капала вязкая слюна. А в отражении... нет, не в стекле – в самом воздухе – что-то пыталось говорить с ней. Без слов. Без голоса.

А кости... они были последним, что осталось от отца. Его дар. Его тайна. Он хранил их под носом у старейшин, так, что никто не догадался бы. Как она может их просто...

Пантера распахнула пасть. Но звука не последовало. Только движение, щёлкнувшие клыки.

Брось их.

«Нет», – прошептала Джессика. Но её голос утонул в мысленном гуле.

Пантера больше не могла ждать. Она развернулась, и хвост с силой хлестнул воздух. Джессика почувствовала, как его кончик скользнул по её запястью – лёгкий, как прикосновение ледяной воды. Но этого оказалось достаточно.

Кулак сам собой разжался. Пальцы ослабли, и…

Кости упали...

– Знаешь, – за дверью снова его голос, мерзкий, – я даже рад.

Что ты сломалась. Это делает тебя мягче.

Я не против, если ты сейчас заплачешь.

Даже лучше. Я всегда мечтал о женщине, которая сопротивляется. С характером.

Так интереснее.

Пума зашипела. Глаза Джессики закатились. Ноги начали трястись.

– Заткнись, – прошептала она.

– Что?

– ЗАТКНИСЬ! – она закричала, как в последний раз.

Он ударил в дверь. Раз. Второй. Потом – с ноги.

– Открой! Сейчас же! Или я выбью, тварь!

– Один путь… – прошептала она, – один. Любой, только не этот.

...

Три грани засветились.

5. 2. 6.

Джессика закрыла глаза. Представила дом. Особняк. Запах воска и дуба. Зажав уши руками, только бы не слушать злобный смех гиены...

Дверь треснула.

Вуд уже орал что-то пошлое, надрывное, как потерявший контроль зверь.

Но она исчезла.

Прямо в миг удара. Прямо в миг разрушения.

–

Она упала. Сквозь холод. Сквозь слёзы. Сквозь воздух. В себя. Обратно.

–

Особняк. Её комната. Кровь – из носа. Боль – в позвоночнике.

Она была вся в поту, дрожала. Мешочек с костями – рядом. Монета – выкатилась из кармана. Комната кружилась, как карусель. Она пыталась дышать, но каждое дыхание было – как глоток огня.

Она ползла к кровати. Потом не ползла. Потом просто – лежала.

Она не помнила, сколько это длилось.

День? Два? Неделя?

Однажды – кто-то вошёл. Стук каблуков. Она почувствовала его раньше, чем увидела.

– Джессика?

Альфред. Голос. Резкий вдох. Резкие шаги. Потом – руки. Тёплые. Надёжные. Он поднял её, как ребёнка. Не как женщину. Не как зверя. Просто – как любимую.

– Ты… ты как здесь?.. Ты…

Он не договорил. Он увидел мешочек. Он увидел монету. Он увидел кровь на подушке.

– Чёрт… кто тебя вернул?

Но она уже не слышала. Глаза закрылись. Тело выдало последнюю дрожь. Потом – тишина.

Альфред прижал её к себе. Сел у стены. Не отпускал.

– Что бы это ни было… – прошептал он, – …теперь я с тобой.

–

А под полом, в глубине дома, что-то вздрогнуло. Как будто оно почувствовало: вещи снова пошли не по плану.

С тебя лайк и подписка, а с меня продолжение этой истории, где все на своем месте и все на своих местах...