Текст книги "Кто скрывается за тьмой? (СИ)"

Автор книги: Герда Куинн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Кто скрывается за тьмой?

Предисловие

Иногда всё рушится не внезапно, а медленно.

Трещины идут по стенам, по сердцу, по памяти – но ты не замечаешь. Или не хочешь.

Ты продолжаешь жить, потому что так надо. Потому что тебе говорят: «Дыши, держись, будет легче».

Но легче не становится.

Когда Джессика вернулась в дом, всё казалось знакомым – запах дерева, тяжесть штор, шаги дедушки за дверью.

Только воздух был другим.

Слишком тихим. Слишком плотным.

Как будто кто-то смотрел из зеркала и ждал, когда она останется одна.

Она не знала, что её ждёт.

Что смерть – не финал, а открытая дверь.

Что прошлое не похоронено, а затаилось в тени.

Он появился не сразу.

Он не был врагом.

Но он был тем, кто мог разрушить её до основания – или стать тем, кто удержит на грани.

А ещё были сны.

Зверь, шепчущий по ночам. Голоса костей, что звенят в её кулаке.

Монеты, которых не было – и которые приводят в место, откуда не всегда возвращаются.

Это история о тех, кто терял себя.

О тех, кто борется за любовь в мире, где даже отражение может лгать.

Где звери – не всегда чудовища.

А близость – опаснее любой магии.

Глава 1

Предназначение

Орегон. Особняк на окраине леса.

Дом утопал в тумане. Серый рассвет стелился сквозь кроны хвойных деревьев, будто само небо не хотело просыпаться, замирая в безмолвии вместе с этими стенами. Огромный старинный особняк, затерянный в глубине леса, был словно отрезан от остального мира. Каменные стены, обитые плющом, скрипящие половицы, портреты предков в массивных рамах, старинные часы с гирями и глухие коридоры – всё дышало историей и... чем-то ещё. Присутствием. Слишком явным, чтобы игнорировать. Временами казалось, что в доме кто-то есть. Кто-то, кто не спешит показаться.

Она лежала в своей комнате на втором этаже, где даже воздух казался тяжелее. Высокие окна с витражами, старинная кровать с резным изголовьем, белые простыни и тишина, такая глубокая, что слышно было, как бьётся сердце.

– Джесс! – голос прорезал утро. – Как ты, родная?

– Я в порядке… а ты?

Голос дрогнул. Джессика сжала зубы, чтобы не сорваться. Чтобы не выдать ту боль, что поселилась в ней с той самой ночи, когда рухнул весь её мир.

– Сейчас речь не обо мне, а о тебе. Твои отказы от еды довели тебя до истощения. Мы еле вывели тебя из депрессии.

– Не волнуйся за меня, мне правда лучше. Не на много, но всё же лучше...

Она встретилась взглядом с дедом. Когда-то его глаза сверкали – как снег на солнце, как вода в лесной реке, но теперь… они были тусклыми. Уставшими. Обрамлёнными глубокими морщинами. И это зрелище вонзилось ей прямо в душу.

– Прости... – её голос стал почти шёпотом. – Что не смогла пережить это. Что сломалась...

Она вонзила ногти в ладони. Дед, сидящий на краю её кровати, отвёл глаза. Он сражался со слезами. А она – с чувством вины.

Слишком резко она попыталась подняться с постели – и тут же всё поплыло перед глазами. Дед вскочил.

– Джесси! Немедленно вернись в постель. Врач приказал соблюдать строгий режим. И никаких резких движений, ты поняла?!

Он говорил громко, почти с рыком. Но голос тут же смягчился:

– Вот увидишь… через несколько дней ты восстановишься. Организм молодой.

Она тихо всхлипнула:

– Я до сих пор не верю… Прости.

Слёзы прорвались, долго сдерживаемые. Они катились по щекам, неся с собой всю тяжесть боли, вопрос без ответа: почему?

Она отвернулась к окну. За стеклом дрожали тени елей в утреннем свете, и туман стлался, как саван.

Почему судьба забрала его?

Она хотела быть сильной – ради деда. Ради того, кто остался. Но не смогла. Он обнял её, сев рядом.

– Плачь, милая. Плачь. Это – не слабость. Это путь наружу. Боль не исчезнет, но станет терпимой. Я тоже не могу поверить, что моего сына больше нет. Но он оставил мне тебя. Самое дорогое.

Она вытерла слёзы, украдкой взглянула на его лицо – осунувшееся, с едва заметной дрожью в уголках губ. Старость подкралась быстро.

– Я… эгоистка. Закрылась в себе, зная, что и тебе тяжело. Прости...

Он чуть улыбнулся. Сухо, но с теплотой:

– Он не ушёл. Он всегда будет с нами. Вот здесь, – дед положил руку на её грудь. – В твоем сердце.

Некоторое время они сидели, молча. Потом старик хлопнул себя по колену.

– Вот я старый маразматик! Ты, наверное, голодна. Я попрошу Китти приготовить тебе завтрак.

Джессика не возражала. Но, поднимаясь с кровати, упрямо бросила:

– Я не собираюсь есть одна.

– Ах ты, хитрая лиса! – дед рассмеялся. – Я давно тебя так не называл.

Они двинулись вниз по широкой лестнице, держась за резные перила. Старик осторожно придерживал её под руку.

– Я… никому не говорил, но после смерти твоей бабушки я словно потерял себя. Стал груб с Томасом. Пил. Он не выносил меня таким. Пытался достучаться. Но я... я был глух к его боли. И он ушёл. Создал бизнес, стал успешным, а я… остался в этом доме, во тьме. Мы не говорили долго, пока однажды… он не приехал. С тобой. Кричащим комочком в одеяле. – на губах деда мелькнула настоящая улыбка. – У тебя были её глаза. Глаза моей Мери.

Они вошли в столовую. Просторное помещение с канделябрами, старыми гобеленами и дубовым столом на двадцать человек, у которого сейчас сидели лишь двое. Китти, круглолицая экономка, уже накрывала завтрак, стараясь не мешать. Но даже она краем глаза всё время косилась в сторону старика и Джессики.

– Томас был в восторге, что станет отцом, – продолжал дед. – Но Эмма, твоя мать, не хотела тебя. Он умолял её сохранить тебя, предлагал жениться. А она… смеялась в ответ. После рождения почти сразу начала пить, исчезать. Томас пытался сохранить семью, но…

– Но отец рассказывал мне совсем другое.

– Мы не хотели ранить тебя правдой. А потом стало поздно. Прости, Джесс.

– А потом?

– Он привёз тебя ко мне. Тебе было два месяца. Именно ты нас помирила… Стоило мне взять тебя на руки, как я увидел её. Мою Мери. У тебя её взгляд. А Эмма… сначала снималась в фильмах, потом уехала в Париж с режиссёром. После этого – ни следа.

– Думаешь, она вспоминает обо мне? – её голос стал почти детским.

Он не ответил. Только подал ей тапки.

– Пойдём. Тебе надо поесть.

–

Они ели молча. Кофе источал терпкий аромат, тосты хрустели, но в воздухе повисла густая, почти осязаемая тишина. Лишь звук часов, тикающих в соседней комнате, придавал моменту ощущение движения.

Джессика чувствовала: дед нервничает. Его плечи были напряжены, он не смотрел в глаза. Это был не конец. Это было начало. Начало длинного и болезненного разговора. Или чего-то большего. Что-то витало в воздухе… как будто в доме кто-то ещё слушал. И лес за окнами, и тени в коридорах – будто затаили дыхание.

– Ну как, тебе лучше?

– Да, оказывается, я была очень голодна.

Девушка на самом деле врала. Сухие слова, без капли жизни. Она запихивала в себя еду, не чувствуя ни вкуса, ни желания. Каждый кусок был как камень. Ненавистная пища вгрызалась в её организм, как необходимость, не как утешение. Ложка за ложкой – по инерции, по привычке, чтобы не тревожить деда. Он слишком внимательно наблюдал за ней – будто проверяя, дышит ли она вообще.

Ей хотелось вырвать, освободиться от этой тошнотворной обязанности. Но стиснув зубы до скрипа, она подавляла рвотный спазм. Ради него. Только ради него.

Кухня утопала в полумраке – только полоска утреннего света пробивалась сквозь резные шторы. Старинные деревянные панели на стенах, натёртые до блеска, напоминали о доме с историей. Слишком долгой. В воздухе витал запах корицы, кофе и грусти.

Наконец, справившись с отвратительным комом, Джессика тяжело откинулась на спинку стула, отодвигая от себя пустую тарелку. Кофе обжигал губы – но она лишь пригубила, не рискнув глотнуть. Иначе всё начнётся заново.

– Хорошо, – голос деда был натянут, как струна. – Думаю, теперь ты готова к более серьёзному разговору.

Она не была готова. Совсем. Но причины, чтобы отложить это, не находилось. Или не было смелости их назвать. Она боялась не разговора – взросления. Ответственности, необратимости. Конца детства.

– Через неделю тебе исполнится восемнадцать, – продолжил дед, откашлявшись. Его взгляд прожигал, словно он видел сквозь неё. – И, как ты сама, наверное, догадываешься, придётся взвалить на свои плечи большую ответственность.

Она уже предполагала, к чему всё это. Внутри вспыхнула ярость, жгучая, как раскалённое железо. Мысленно посылая в ад тех, кто забрал её отца, она молча проклинала судьбу. Щёки мгновенно покраснели – краска обиды и бессилия. Пора было… расплетать косы. Стать взрослой. Стать Большой девочкой.

Дед будто читал её мысли. Его седые брови хмуро сошлись на переносице, морщины глубоко врезались в лицо, словно врезались годами боли.

– К чёрту, – сорвалось с её губ. – ОК! Дед, я уже не маленькая! Школу окончила – между прочим, с отличием!

Она сжала губы, едва не сболтнув про конверт с результатами. Большой, жёлтый, такой важный. Всё ещё не открытый. Всё ещё с надеждой.

– Да знаю я про твои оценки, – вздохнул он, устало провёл рукой по голове, растрепав и без того непослушные седые волосы. – В твоих знаниях я не сомневаюсь. Но… – он замолчал, явно подбирая слова. – Конверт у меня на столе. В кабинете.

Её лицо озарила такая широкая, сияющая улыбка, что дед, казалось, побледнел ещё сильнее. Его кулаки сжались на коленях – до белизны костяшек. Он знал, что будет дальше. Она – ещё нет.

– Я буду учиться и работать, – заговорила она быстро, запальчиво. – Я справлюсь! Мы будем экономить, я не капризная…

"Что опять не так?" – хотелось крикнуть. Почему он так смотрит? Почему не радуется вместе с ней?

– Джесс... Ты меня обижаешь. – Дед опустил взгляд, голос его задрожал. – Согласен, учёба – важна. И работать тебе не придётся. У нас есть средства. Томас позаботился о тебе. Оставил тебе приличный счёт. Да и фирма...

Он запнулся. Что-то подспудное мелькнуло в его глазах – то ли страх, то ли усталость, то ли горечь. Всё вместе.

– Придётся мне взять всё на себя... но я подумал... – он замялся, глядя ей в глаза. – Подумал, что ты могла бы помочь мне. Скоро и моё время подойдёт.

– НЕ-ГОВОРИ-ТАК! – вскрикнула Джессика, ладонями зажав уши. – НЕ СМЕЙ!

Китти, кошка, сидевшая на подоконнике, тут же шмыгнула из комнаты. Даже животное поняло, что сейчас рушится что-то важное.

– Когда приступим? – спросила она глухо.

– После оглашения завещания. Но не об этом речь. – Его голос был странно тихим. – Ты узнаешь всё в день своего рождения. Я только хочу, чтобы ты знала – ты особенная. И это одновременно дар… и проклятие.

– Дедуля, ты слишком много смотришь телевизор. С твоими "Сверхъестественными"...

– НЕ СМЕЙСЯ! – рявкнул он так, что даже стол задрожал. – Никогда не смейся над тем, чего не понимаешь.

Он встал. Лицо каменное, глаза – будто два льда. Но внутри горел огонь.

– Очень скоро ты поймёшь. А пока – отдыхай. Набирайся сил. Ты должна быть здорова и сильна к приезду адвоката. Я пойду отдохну.

Она осталась одна. Дом затих. В его старинных стенах эхом звучали её мысли. Молчаливый мрак, резной деревянный потолок, старый камин с семейными фото, и лёгкий запах сирени от старой вазы на столе – всё будто бы давило на неё своей прошлостью.

"Он не вечен…"

Мысль ударила, как пощёчина. Боль, ледяная, резкая, расползлась по телу. Джессике стало пусто, словно кто-то вырезал из неё душу. Скальпелем. Холодно. Тихо.

Она взяла старое фото отца – чуть замятое, потертое. Пальцы дрожали. Запах его одеколона, смех, взгляд – всё, что осталось, – в этом снимке. И слёзы. Беззвучные, тихие, пронзительные. Она плакала, прижав снимок к губам.

– Почему ты не рассказал мне правду… – шептала она.

"Я должна быть сильной", – напомнила себе она. – "Для него. Ради него. Что бы ни задумала эта сука-судьба, никто не увидит моих слёз. Никогда. Слёзы – для ночи."

–

Уже на следующий день в доме зашуршала молния на кожаной папке. Дерек, трясущимися руками, развернул злополучный конверт. Он знал, что это. Предчувствовал.

Сердце сжалось, перехватило дыхание, как будто кто-то вонзил нож прямо в грудь.

Уважаемый мистер Дерек Нортон!

Смеем Вас уведомить…

Он не дочитал. Скомкал письмо, швырнул в угол, вскочил, опрокинул стул.

– Скоты! Мрази! Она ведь ещё ребёнок! – Его голос сорвался на хрип. – Твари! Мой сын не умер. Его убили. И вы это знаете! Знаете!!!

Он рыдал. Старик. Солидный, железный, нерушимый. Он плакал. Как отец. Как дед. Как человек, которого сейчас ломали.

И всё же, когда слёзы высохли, пришёл холодный, расчётливый ум. Он начал думать. Быстро. Чётко.

– Бедная Джесс… – прошептал он, закрывая глаза. – Ты не готова к этому. Ещё нет.

Он знал: придётся подготовить её. Обучить. Укрепить. Сломать – чтобы потом выковать заново. Иначе она погибнет.

Он встал, вытер лицо. В глазах мелькнул огонь – не угасший, нет, только разгорающийся.

Он уже знал, что делать.

Первое звено – перекрыть кислород этим "друзьям"...

Глава 2

Волк во сне

Ночное озеро дышало темнотой. Его гладкая, как стекло, поверхность не отражала луны – словно само небо боялось смотреть в эту бездну. Ветер шептал сквозь кроны ивы, раскачивая её ветви, похожие на тонкие пальцы ведьмы.

Джессика стояла у воды, в длинной белой ночной рубашке. Её босые ступни вгрызались в сырую, холодную землю. Рядом – дом. Но он казался пустым, забытым, поглощённым тенью.

Она не понимала, почему здесь. Всё казалось знакомым и чужим одновременно, как если бы кто-то вложил этот сон ей в голову.

– Джессика… – раздалось позади.

Голос деда. Узнаваемый и… изменённый.

Она обернулась – и сердце остановилось.

Дед стоял среди деревьев. Его силуэт дрожал, искажался. Его лицо было… не его. Черты поплыли, как в зыбком отражении воды. Глаза стали чёрными, как смола, а из спины начали расти волчьи лопатки. Кости хрустели, извиваясь.

– Не бойся… – выдохнул он. – Смотри.

С ней что-то происходило. Она хотела убежать, но ноги не слушались. Волна ужаса накрыла с головой, от пальцев до сердца.

На её глазах дед превратился в белого волка. Он был огромен. Его шерсть искрилась серебром, глаза горели разумом. Но в этой разумности было нечто древнее и дикое, что не поддавалось человеческому пониманию.

Волк приблизился и лизнул ей ладонь. Холодно, как лёд. Мир потемнел, будто ночь сомкнула свои лапы вокруг неё.

И в этот момент…

Она проснулась.

Резко села в кровати, как вынырнувшая из воды. Её трясло. Тело было горячим, лоб – в испарине, а сердце колотилось так, будто выдержало войну. Комната – её комната – внезапно показалась чужой.

Тишина была ненормальной, давящей. За окном – дождь. Он бился о стекло, словно что-то хотело проникнуть внутрь.

Она поднялась, дрожа, подошла к зеркалу. Белое лицо, слипшиеся от пота светлые волосы, огромные глаза.

Это был сон… или послание?

Она почувствовала, как внутри неё будто разверзлась память, не её, но родовая. Что-то старое, дикое, чужое.

Спустилась вниз. Лестница скрипела. В кухне – свет. Там, за столом, сидел дед. Как обычно. Как будто ничего не произошло.

– Ты бледная. Плохо спала? – спросил он спокойно, даже слишком.

Она не ответила. Только подошла, обняла его крепко-крепко. Он осторожно прижал её к себе.

– Мне снился ты… ты был… волком, – прошептала она, и голос её сломался.

Он не удивился. Даже не шевельнулся. Только мягко вздохнул:

– Значит, получилось. Я боялся, что ты не выдержишь. Сон – это самый безопасный способ показать тебе, кем я являюсь.

– Это был не просто сон? – прошептала она, отпрянув. – Ты... ты показал мне это?

Он кивнул.

– Через кровь. Это древняя связь. Я не мог ждать. Ты уже начала меняться. Ты чувствуешь? Этот страх, дрожь, будто мир от тебя отдаляется? Это твоя природа просыпается.

Джессика села напротив, дрожащими пальцами сжимая чашку.

– Почему ты не сказал раньше? Почему всё так скрытно? Почему я?!

– Потому что ты – Нортон. Потому что у тебя внутри есть нечто, что не даётся всем. Ты чувствуешь силу, но ещё не знаешь, как её использовать.

Она смотрела в его глаза, и волк, которого видела во сне, по-прежнему жил в них – сдержанный, дикий, мудрый.

– Я… я хочу знать больше. Я хочу быть частью этого. Только… – она выдохнула, – мне страшно.

– Это нормально. Страх – твой первый наставник. Не бойся его. В клане ты узнаешь правду. О себе, о нас, о проклятии, что тянется по крови.

Он встал. Подошёл к ней.

– Пойдём. Сегодня ты увидишь, кем можешь быть.

Она кивнула. В этот раз – уже без слёз.

Потом, стоя под горячим душем, она долго смотрела в стену, пока вода стекала по телу. Сердце всё ещё скакало.

Но в ней уже зародилось нечто новое.

Сила. Решимость. Судьба.

Она прошептала самой себе:

– Что бы ни случилось… я – Нортон. А Нортоны не бегут.

Глава 3

Дом, в котором никто не спит

Утро было чужим.

Сквозь пыльные занавески пробивался серый свет – не солнечный, не бодрящий, а будто выжатый из неба. Воздух казался затхлым, как в запертом сундуке прошлого. Джессика сидела на кухне, обхватив ладонями кружку с горячим кофе. Из динамика старенького проигрывателя доносилась Дебюсси – утешительный звук, который она включала, когда внутри разрывалось от боли, и ничего, кроме музыки, не могло спасти.

Она не чувствовала вкуса напитка. Просто пила, чтобы не дрожать. Чтобы не умереть от холода, что гнездился внутри, с тех самых пор, как не стало отца.

“Сердечный приступ” – плевок в душу. Он был силён, здоров, упрям как бык. Его невозможно было сломать. Только убить.

Её хобби когда-то спасало её – рисование углем. Тонкие линии, чернота на белоснежной бумаге. Она могла часами вырисовывать чью-то улыбку или пустоту в глазах. Сейчас на холсте, что стоял в углу кухни, был лишь силуэт – не человека, а чего-то звериного, спрятавшегося в тени. Глаза. Белые, мертвые. Она не помнила, когда начала рисовать именно это.

Пахло корицей – на тарелке лежали булочки, свежие, только из духовки. Руки сами двигались. Деду – кофе, немного молока, как он любит. Себе – горький, как ночь без снов. Только вот сны вернулись, и каждый раз она просыпалась в холодном поту, с ощущением, что кто-то зовёт её по имени из-под земли.

Она подносила поднос к двери в кабинет, как вдруг...

Щелчок. Тишина. Затем чей-то тихий, рваный смех за её спиной.

Обернулась – пусто. Только портрет отца на стене, будто уставился прямо в душу.

Она быстро тряхнула головой, отгоняя наваждение.

– Соберись.

В кабинет деда вошла с гордо поднятой головой, хотя губы дрожали.

– Джесси, ты читаешь мои мысли, – обернулся он, бросив взгляд на поднос.

– Ага. – голос сорвался. – Давай уже... показывай своих “претендентов”.

Он выложил перед ней стопку фотографий. С десяток глаз уставились на неё с глянцевых снимков – мужчины, каждый с историей, с маской на лице.

– Они все хотят тебя. Все, кроме одного.

– Думаешь, им не плевать? – голос был чужим, колким. – Я для них – имя, наследство и...

– Один из них не такой. Альфред Ленг.

И в тот момент, как дед подал ей его фотографию, что-то дрогнуло внутри. Будто из глубины памяти вынырнула фигура в темно-синем костюме, с глазами – цвета расплавленной карамели. Человек с глазами, в которых было… движение, сила, и... боль.

– Он может быть и ягуаром, и орлом, – прошептал Дерек, – и он единственный, кому плевать на твоё состояние. Но он не просто человек. Он может открыть тебе двери, которые до этого были закрыты.

Джессика встала. Не выдержала. Она просто вышла из кабинета и пошла на кладбище.

–

Могила отца была под старым вязом. Серый камень. Она упала на колени, впиваясь пальцами в мокрую землю.

– Почему ты не забрал меня с собой, папа? Я ведь ничего не понимаю. – голос сорвался. – Всё как во сне. Или в кошмаре. Я вижу, как ты умираешь. Снова и снова.

Слёзы. Навзрыд. Здесь можно было плакать, кричать, стонать – земля всё примет. Она падала лицом в мрамор, рыдая от бессилия, злости и невозможности изменить хоть что-то.

И снова – треск ветки.

Она резко подняла голову – кто-то смотрел на неё из-за изгороди? Или показалось?

Она прижалась к надгробию, как к последней опоре в этом мире.

–

Позже, в саду, она пыталась выдохнуть. Вдыхала аромат роз, как лекарство. Руки были в земле – она пересаживала цветы в память о матери, которой никогда не знала.

И тогда появился он.

Высокий, с расстёгнутым воротом рубашки, закатанными штанами, босой в воде у озера. Он не знал, что за ним наблюдают. И она не знала, как сильно этот момент навсегда врежется в её память.

Бросившись с холма, не справившись с собой – она влетела в него, словно во спасение.

И оба упали в воду.

Мир замер. Только их дыхание, вода, смех. Смех, которым она не смеялась с самой смерти отца.

Он – первый, кто заставил её почувствовать, а не просто существовать.

–

Вечером

– Примешь ли ты предложение деда? – спросила она, стоя на лестнице, всё ещё босая, в его рубашке, которая висела на ней как ночная сорочка.

– Приму. Но не ради сделки.

Она не поняла сразу. Но внутри разлилось тепло.

Может, именно в нём... и было то, чего ей так не хватало? Не спасение. А понимание.

Скатерть была белоснежной, как саван. Джессика смотрела на вилку, как на оружие. Внутри всё сжималось. За день она потратила слишком много сил: воспоминания, вода, могила отца, Альфред, разговор с дедом, от которого в груди поселился холод.

Альфред сидел напротив. Спокойный, собранный. Ни одной лишней эмоции. Но она ощущала – он её изучает. Не как мужчина смотрит на женщину. Как хищник на существо, которого не знает: опасно оно или нет.

Дерек наливал вино, разливая пару капель на скатерть. Рука дрогнула – впору удивляться, что бутылка не выпала из пальцев.

– Ну что, – начал он с хрипотцой, – как вам дом, Альфред?

– В нём слишком много воспоминаний, – коротко ответил тот, не отводя взгляда от Джессики.

Она вздрогнула. Словно он увидел в ней всё. И страх. И одиночество. И надежду.

– Рада, что ты остался, – нарушила молчание она, глядя в бокал. – Это… не совсем обычный ужин.

– Не совсем обычная семья, – мягко сказал он. И снова этот взгляд, как будто он пытался прочесть её суть, строчку за строчкой.

Ей захотелось сбежать. Просто встать и уйти, вылететь из дома, как птица – из горящего гнезда. Но в её глазах, в её крови уже что-то проснулось.

И он знал это.

– Ты ведь уже чувствуешь, да? – спросил Альфред вдруг, отложив приборы. – Этот зуд. Дрожь по коже. Предчувствие, что что-то движется внутри тебя. Что ты уже не просто человек.

Она побледнела.

– Иногда я вижу... тени. – прошептала она. – Даже когда не должно быть света. Слышу шаги. Чувствую запахи, которых нет. Я больше не сплю. И не просыпаюсь. Всё смешалось.

– Это не безумие, Джессика, – произнёс он твёрдо, – это кровь. Это наследие. И оно требует места.

– И что мне делать? – сорвалось с её губ. – Превратиться в волчицу? Летать по ночам в поисках добычи?

Альфред не улыбнулся. Он наклонился к ней чуть ближе.

– Сначала ты научишься выживать. А потом – выбирать, кем быть.

Сердце Джессики бешено заколотилось. Она едва могла дышать.

– Хватит! – громко сказал Дерек, – не сейчас. Не пугай её.

– Я не пугаю. – Альфред откинулся на спинку стула. – Я спасаю. Пока ещё не поздно.

Молчание. Тишина, звенящая, как гробовая.

Джессика встала.

– Извините, я… Мне нужно на воздух.

Не дожидаясь ответа, она выскочила в сад.

–

Небо будто провалилось в землю. Ни одной звезды. Деревья качались, словно шептали: "беги-беги-беги…"

Она добежала до качели под старой елью. Села. Запрокинула голову. Глотала сырой воздух, будто пыталась вдохнуть хоть каплю мира.

И снова – шаги. Кто-то приближался. Она не обернулась.

– Прости, – раздался позади неё знакомый голос. – Я был груб.

– Нет, ты был честен. И, пожалуй, я давно этого ждала.

Он сел рядом. Качели скрипнули.

– Ты сильнее, чем кажешься.

– Я вообще не знаю, кто я, – горько рассмеялась она. – Внутри меня две девочки. Одна хочет убежать, другая – превратиться в зверя и разорвать всех, кто причинил боль.

– Вторая победит, – сказал он тихо.

Она повернулась к нему. Он был слишком близко. Лицо – полутень, полусвет. Её рука непроизвольно потянулась к его щеке – проверить, настоящий ли он. Но в последний момент остановилась.

– А ты, Альфред? Ты человек?

Он долго молчал. Потом прошептал:

– Уже нет.