Текст книги "Кто скрывается за тьмой? (СИ)"

Автор книги: Герда Куинн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Глава 42

Тень под маской

Альфред не спал. Ни минуты.

Он сидел у окна, в том же кресле, в котором когда-то читал с Джессикой письма её отца. Теперь он перечитывал собственные мысли, одну за другой, медленно, будто лезвием по коже.

Он знал: ждать больше нельзя.

Селестин не отступит. Он не забыл. И он не прощает.

Скрип половиц в коридоре. Голос Дерека тихо, почти шёпотом:

– Ты ещё здесь?

Альфред встал.

– Я не могу ждать, пока он ударит снова.

– Ты хочешь напасть первым?

– Нет. Я хочу узнать, с кем мы имеем дело. Понять, что он прячет. Я пойду в его дом. Под видом зверя. Ягуар – не гость и не человек. Он – тень.

Дерек молчал. Потом прошёл мимо него к окну, медленно отдёрнул штору. Рассвет ещё не вступил в силу, но ночь уже отступала.

– Дом Селестина давно пуст. Он в долгах, судится с банками. Много лет. Но там… что-то ещё осталось. Что-то, что держит стены.

– Я это чувствую, – отозвался Альфред. – Я иду туда не ради мести. Ради неё. Ради рода. Если мы не поймём, то он – он победит нас изнутри.

Дерек обернулся.

– У тебя есть план?

– Да. Выхожу один. Без следов, без звука. Через заднюю улицу. Поднимаюсь на западную галерею – она разбита, её никто не чинит. Внутрь – как зверь. Ищу кабинет. Архив. Я просмотрел план его дома из архива. Думаю, что за это время вряд-ли они его переделывали...

Он же одержим родом, реликвиями, знаками. Он не мог не сохранить. Он всё ещё кормит свою злобу чужими именами.

– А если он там? – тихо спросил Дерек. – Или кто-то ещё?

Альфред сжал пальцы.

– Тогда я буду готов.

Пауза. Дерек выдохнул, тяжело. Потом кивнул.

– Только одно. Если ты увидишь нечто, что не можешь объяснить – бери и уходи. Не спорь с его тенями. Не пытайся победить его на его поле. Мы не знаем, что он продал, чтобы остаться живым.

– А если это уже не он? – спросил Альфред.

– Тогда беги быстрее, чем зверь. Ты нужен здесь, Джессике, – добавил он шепотом и ушел, тихо прикрыв дверь за собой.

–

Дом стоял, будто вымерший.

Слишком тихий. Слишком целый. Как ловушка, заброшенная, но натянутая до звона.

Альфред пробирался вдоль стены, в звериной шкуре. Тело ягуара двигалось гибко, осторожно. Ни единого звука. Только дыхание – ровное, хищное, холодное.

Он поднялся по облупленным ступеням западной галереи. Стекло было выбито – как он и помнил. Он уже сюда наведывался и не раз, только никто об этом не знал, даже Дерек...

Внутри – тишина.

Пыль. Застывший воздух.

Пахло гниющим деревом и странно сладкой плесенью.

Он двигался медленно, шаг за шагом. Мебель покрыта простынями. Ни одной свечи, ни звука, только что-то – там, внутри, глубоко, как чёрная мысль на дне сознания.

Он миновал холл, поднялся на второй этаж. Старые часы не тикали. Картины исчезли со стен – остались только гвозди, как следы от гвоздей в теле.

И вдруг – движение.

Он замер. Где-то внизу щёлкнуло.

Не шаг. Не голос.

Щелчок. Как будто кто-то… закрыл зеркало.

Он не свернул. Он знал, куда идёт. Кабинет был в восточном крыле. Когда-то там собирались мужчины рода Грей. Теперь – там только один. Или его тень.

Он проскользнул внутрь.

Старый письменный стол. Потухший камин. Архив – встроенный в стену. Закрыт на потёртую медную защёлку. Ягуар когтями поддел её – и тихо снял.

Внутри – папки. Письма. Фотографии. Рисунки пером.

На одной – надпись:

С.А. – обручена. Род Грей. 1774.

Женщина в белом, лицо почти исчезло от времени. Но герб на платке рядом – змея, свернувшаяся у цветка.

Рядом – другое фото:

Ушла с Дж. Нортоном. Проклята. Платите вы. Платим мы.

Он перелистнул ещё. Рукопись, исписанная корявыми буквами, будто царапали когтями:

«Она должна была сохранить род. Но выбрала слабость. Они украли её волю. Мы храним клятву. Мы платим за неё. Пока не заплатят они.»

Альфред остановился, сердце сжалось.

Он поднял взгляд – и в зеркале напротив шкафа увидел алтарь.

Каменный, неровный. На нём – череп.

Селестин, молодой, будто не стареющий, склоняется, целует костяной перстень.

И голос, звучащий эхом даже сквозь стекло:

«Пока последний Нортон не падёт – наш огонь не угаснет.»

Альфред отпрянул. Но отражение не исчезло.

Оно смотрело ему в глаза. Улыбалось.

Но это не он.

Глава 43

Альфред вернулся под утро.

С каменными глазами, ссадинами на руках и молчанием, которое невозможно было не заметить.

Он не зашёл к ней.

Не позвал.

Прошёл мимо, будто они были чужими.

–

В библиотеке его ждал Дерек.

Тот уже знал. Без слов.

Старик налил себе чаю, не предложив – и это было страшнее любых упрёков.

– Рассказывай, – наконец произнёс он.

– Я был у него, – коротко ответил Альфред. – В доме Греев.

– Сколько ловушек ты прошёл?

– Ни одной. Пусто. Только отражения. Только голос.

– Зеркала?

– Он говорил с собой – через них. Повторял клятву. Та же, что в архиве: «Пока последний Нортон не падёт – наш огонь не угаснет.»

Дерек медленно кивнул.

– Проклятие ещё дышит, – сказал он. – И пока он верит, что может его исполнить, он не уйдёт.

Альфред вытащил из сумки снимок. Пожелтевшая фотография. Сара-Агата.

Письмо. Линии чёткие, как вырезанные ножом:

«Её кровь стала вашей. Значит, ваша – будет нашей.»

– Он не живёт ради себя. Он выполняет волю мёртвых, – сказал Альфред. – И это делает его опаснее, чем любой враг.

–

Когда он поднялся в комнату, Джессика стояла у окна.

– Где ты был? – тихо спросила она, не оборачиваясь.

Молчание. Только шаги. Тяжёлые.

– Альфред.

Он остановился.

– В доме Греев, – произнёс наконец.

– Один? Без предупреждения? – её голос стал резким. – Почему ты не сказал? Ты что, не доверяешь мне?

Он не ответил.

– Это было нужно.

– Для кого?

Развернулась к нему, в глазах – боль и горечь.

– Я не твоя тень. Не молчащая жена в красивом доме. Я живу в этом – точно так же. Я имею право знать, когда мой муж уходит к тем, кто хотел моей смерти.

– Я не хотел, чтобы ты боялась, – хрипло ответил он. – Я хотел, чтобы ты спала спокойно.

– Спокойно?.. – Она рассмеялась коротко, сухо. – Ты всё ещё думаешь, что я та наивная девочка в свадебном платье, которую можно укрыть от всего.

Он сделал шаг к ней, но она отступила.

– Не надо. Сегодня – не подходи.

–

Этой ночью Джессика не легла в постель.

Она разложила одеяло на полу у камина. Смотрела на тлеющие угли, на обугленный край полена, и не плакала – но что-то в груди рвалось, без звука.

Она не знала, спал ли он. Не слышала шагов.

Мир будто застыл между двумя сердцами, отбивавшими разные ритмы.

–

Но наутро она проснулась в его объятиях.

Он укрыл её, не потревожив. Просто лёг рядом, будто хотел согреть – не собой, а присутствием. Его рука лежала у неё под шеей, а дыхание касалось ключицы.

Через щель в шторе пробивался утренний свет – золотистый, дымчатый, будто ещё колебался, стоит ли входить в этот день.

Она смотрела на него долго.

На ресницы, опущенные, как крылья. На уголки губ. На синеву под глазами – след бессонной ночи.

Он был красивым даже в тишине.

Даже в вине.

Даже в своей невозможности быть простым.

– Не отпускай меня, – шепнула она в утро. – Даже если я злюсь. Даже если убегаю. Просто держи. Потому что я слишком хорошо знаю, каково – когда не держат вовсе.

Он не проснулся.

Но пальцы его сжались чуть крепче.

Она коснулась его пальцев, тёплых, немного грубых – и осторожно обвила его ладонь своей.

Он пошевелился. Не проснулся ещё, но губы дрогнули, словно услышали её во сне.

– Альфред, – тихо, почти ласково.

Она наклонилась к нему, провела кончиками пальцев по щеке, по линии скулы, обрисовала губы, словно хотела запомнить их навсегда.

– Прости, – выдохнула она. – За то, что я снова поставила между нами тень. Я просто… боюсь потерять тебя сильнее, чем могу выразить словами.

Она поцеловала его в висок.

– Я здесь. Я с тобой. Даже если вру себе. Даже если злюсь.

Его глаза приоткрылись. Медленно, как будто сон ещё не отпустил.

– Джесс...

Но она уже склонилась к нему ближе, накрыв его губы поцелуем – не торопливым, не сдержанным, а живым. Внутри неё было всё: дрожащая любовь, невыговоренная тревога, стремление почувствовать его рядом – по-настоящему.

Она не ждала ответа. Просто скользнула ближе, перекинулась через него, села верхом, вложила ладони в его грудь и посмотрела в глаза.

– Дай мне забыть ночь, – прошептала. – Дай мне тебя. Без прошлого. Без угроз. Без клятв. Только нас.

Он приподнялся, коснулся её щёк, удивлённо и будто заново узнал её.

– Джессика...

Но она уже тянулась к нему, как будто хотела заново слиться с ним – не телом даже, а сердцем. Её губы находили его, руки скользили по телу, легко, свободно, как будто они впервые были вместе без страха.

Её движения были мягкими, но уверенными – она не просила, она вела.

И в этой близости было всё, что не укладывалось в слова:

обида, прощение, нужда, нежность, и её молчалое «не отпускай меня», впаянное в каждый вдох.

Они были медленными, как утро за окном. Тёплыми. Настоящими. Без брачных ритуалов, без имён, без клятв чужих – только двое.

И весь остальной мир вдруг стал неважен.

–

После – она лежала рядом, прижимаясь щекой к его груди, слушая, как уходит напряжение.

Он гладил её по волосам молча.

– Утро пришло, – шепнула она.

– И ты всё ещё здесь, – ответил он, целуя её в макушку. – Значит, всё правильно.

Они не пошли в гостиную. Не стали делать вид, будто утро обычное, а ночь не оставила в сердцах царапин.

Прямо из спальни, босиком и в тишине, они направились на кухню – туда, где в доме всегда было тепло.

Пахло жареными яблоками, корицей и чем-то терпко-ванильным. Сквозь слегка приоткрытое окно тянуло свежим лесом – и сладким дымком.

За плитой, как всегда, колдовала Китти – экономка с руками, пахнущими мёдом, и характером, как у тёти, которая и накормит, и отругает, и расцелует через силу.

На ней был старый фартук с вышивкой по краю и розовым пятном клубничного варенья, застывшим на груди. Она услышала шаги, обернулась – и прищурилась.

– Ну надо же. Сами пришли. Без приглашения. – Она подняла лопатку в сторону. – Значит, мир в доме? Или хотя бы перемирие?

– Почти, – пробормотал Альфред, сдержанно улыбаясь.

Джессика слегка покраснела и села за деревянный стол у окна. Его поверхность была в мелких царапинах, пропитана кофе и временем.

Здесь всё было настоящим. Простым. Без золота, фамилий и проклятий.

Китти повернулась к сковороде, ловко перевернула панкейки – те подрумянились ровно по краям.

– А котёнок где? – не оборачиваясь, спросила она. – Он ведь вчера тут прыгал, на салфетке заснул. Я хотела ему мисочкумолока налить…

Джессика замерла, на секунду пряча взгляд.

– Он… ушёл.

– Сам? – Китти слегка нахмурилась. – Странно. Обычно зверь, если на тебя запал, так сразу не покидает. Особенно если ты его покормила.

– Он был… особенный, – мягко сказала Джессика. – Наверное, пришёл на время.

Китти обернулась, внимательно посмотрела на девушку, будто почувствовала, что за словами – больше, чем они готовы сказать. Потом кивнула, как женщина, повидавшая немало.

– Значит, уйдёт – когда надо. Или когда уже сделал своё.

Она положила по две пышные лепёшки каждому, добавила ложку топлёного масла, мёд, немного вишнёвого варенья.

– Ешьте. Мир не спасёшь на голодный желудок.

Альфред сел рядом, и на мгновение их колени соприкоснулись. Он не смотрел на Джессику напрямую – просто положил руку на стол рядом с её, не касаясь.

Она скользнула к нему пальцами, медленно, будто нащупывая тёплый берег.

– Спасибо, – прошептала она.

– За что?

– Что пришёл. Что остался.

Он сжал её руку.

– Я бы не смог иначе.

Китти, не оборачиваясь, буркнула:

– Только попробуйте не доесть. Всё слышу.

–

Утро было не громким, но настоящим.

Без обещаний. Без планов. Только вкус теста, жар сквозняка, и ощущение, что пока они сидят на этой кухне – зло стоит по ту сторону стены, и не решается стучать.

Ни о чём не договаривались вслух – просто вышли. Вдвоём. Через заднюю калитку, мимо оголённых кустов, где ещё весной цвели пионы, а теперь торчали сухие стебли, тонкие, будто забытые. Листья хрустели под ногами, воздух был прохладным, но не злым.

Они спустились по тропинке к озеру, туда, где всегда было тише всего.

Они долго просто сидели.

Сквозь тонкую ткань её пальто чувствовалось тепло его ладони. Альфред почти не шевелился, будто боялся спугнуть этот редкий покой. Только иногда наклонялся чуть ближе, чтобы вдохнуть запах её волос – терпкий, чистый, с нотками леса и яблочного мыла.

Солнце поднималось выше, но не грело, лишь рассыпало по воде ленивые отблески.

Джессика положила голову ему на плечо, слушая, как в груди у него ровно и глубоко стучит сердце.

Она не говорила, но чувствовала – он чувствует то же.

Это был их час. Без времени.

Когда она поднялась, чуть поёрзав на пледе и собираясь встать, он не отпустил её руку.

Пальцы его сжались чуть крепче.

– Подожди, – тихо, почти шёпотом.

Она обернулась. Их взгляды встретились. В его глазах было что-то… хрупкое. Как в детстве, когда кто-то зовёт тебя и боится, что ты не обернёшься.

Он осторожно притянул её к себе, легко, без усилия – как будто спрашивал разрешения.

Она не сопротивлялась.

Её тело скользнуло ближе, в его объятия, и он заключил её в кольцо рук, не спеша, будто в первый раз. Губы едва коснулись её щеки – пробуя. Прислушиваясь.

И она повернулась к нему лицом.

Губы встретились.

Сначала медленно, нерешительно, как если бы им нужно было заново учиться целоваться друг с другом. Словно эта близость была новая, осторожная, но… родная.

Он целовал её так, будто она – дыхание, без которого он уже не может.

Сначала – лёгко. Её верхнюю губу, потом нижнюю, потом чуть прикусил, и она вздохнула – тихо, не сдерживаясь. Пальцы его скользнули по её спине, вверх, к шее, потом в волосы – с нежностью, которую не спрячешь, и с жаждой, которую не озвучишь.

Джессика ответила – уверенно, но не торопливо.

Как будто знала: сейчас можно. Сейчас нужно.

Она прижалась плотнее, обняла его за плечи, чувствуя, как дрожит в груди его дыхание, как под пальцами у него ускоряется пульс.

Он ласкал её губы без жадности, без напора – но с такой глубиной, будто через этот поцелуй он отдавал ей всё, что не смог сказать ночью.

Ты – моя.

Ты – со мной.

Я здесь. Я больше не отпущу.

Её ладони обвили его шею, она замерла на секунду – потом снова притянулась к нему, с новым поцелуем, чуть более голодным, но всё ещё мягким, как шелест сухих листьев, как тепло у груди в промозглое утро.

Они не спешили.

Не оглядывались.

Этот поцелуй был будто продолжением сна, в котором они остались вдвоём, под небом, где нет чужих глаз и боли, только дыхание на коже и сердце, бьющееся рядом.

Когда они отстранились, её щеки были румяными, губы припухшими, волосы растрёпанными.

Она провела пальцем по его брови, улыбнулась, не сказав ни слова.

А он смотрел на неё, как на чудо, которого боялся коснуться слишком резко.

Они остались так – сидя на пледе, в дыхании друг друга, в тёплой шелухе осеннего солнца.

Мир всё ещё был полон опасностей. Но здесь, на берегу, он замер. И они дышали вместе.

Глава 44

Приглашение пришло за три дня до бала.

Бумага была плотной, выдавленной старой печатью с головами оленей и грифонов. Чернила – чёрные, как сажа. Только одна строка:

«Присутствие семьи Нортон обязательно. Бал Перехода состоится в полном составе. Возвращение зимы следует почтить как должно.

Совет.»

Когда Джессика читала это, её пальцы побелели. Бумага пахла сыростью и чем-то травяным, как будто полежала в подвале.

– Ты не хочешь туда идти, – сказал Альфред, наблюдая за ней из-за чашки чая.

– Не хочу, – призналась она. – У меня нехорошее чувство. Будто это… не просто праздник.

– Оно и не было праздником. Никогда.

Она подняла взгляд.

– Но если мы не пойдём, они сочтут это за вызов. За страх. За слабость.

В комнату вошёл Дерек. Он держал газету, но, уловив их разговор, отложил её на подоконник.

– Мы поедем, – сказал он спокойно. – Ты не одна, Джесс.

– Я не о том, дед. Просто... всё слишком совпадает. Конец осени. Шестое испытание. Это как ловушка.

Он подошёл, положил руку ей на плечо.

– Тем более мы должны быть там. Ты – носительница рода. Если отступишь – решат, что ты сломалась.

Она сжала губы, молча кивнула.

–

Позднее, в её комнате, воздух был пропитан ароматом лавандовой воды и шелка. Китти достала всё – платья, украшения, туфли. Но Джессика смотрела на ворох нарядов без интереса.

– Слишком ярко. Слишком много. Это всё – не я.

– Не ты, но – то, что они должны увидеть, – напомнила Китти. – Маски бывают разными, детка.

В итоге она выбрала платье цвета осеннего золота, с длинным рукавом и полупрозрачной спиной, расшитой тонкими веточками из стеклянных бисеринок. Как будто кто-то вышил на ней листопад.

К нему – тонкий плащ из серого бархата и почти невесомые серьги.

Бусы, как всегда, остались на шее.

– Красиво… – сказала она, разглядывая себя в зеркало. – Но чувствую себя не собой.

– Ты – волчица в шкуре ягнёнка, – усмехнулась Китти. – Вот и пусть верят.

–

В день бала они втроём – Джессика, Альфред и Дерек – выехали чуть раньше сумерек. Дорога вела через горные перевалы, уже покрытые инеем, затем – в долину, где находился старинный родовой особняк клана.

– Помни, – тихо сказал Дерек в машине, когда въехали в ворота. – Здесь тебя не должны полюбить. Здесь тебя должны уважать.

– Я знаю, дед.

Альфред сидел рядом, стиснув челюсти.

– И если хоть что-то покажется тебе не так… – начал он.

– Я скажу тебе. Но мы будем вместе. До конца.

Он взял её руку, и их пальцы сомкнулись.

Так они вошли – как трое:

– носительница памяти,

– защитник сердца,

– и старик, который уже однажды потерял всё и не намерен терять вновь.

Внутри особняка было тепло, пахло древесным дымом, гвоздикой и яблоками, но не было ни уюта, ни радости. Словно стены помнили слишком много крови, слишком много тишины после криков.

– Джессика… – прошептали где-то слева.

Она почувствовала, как взгляды впиваются в её спину: благосклонные, настороженные, завистливые. Некоторые – испуганные.

Клан собрался. Все – в лучшем: бархат, меха, фамильные броши, серьги с гербами. За века они научились быть хищниками под видом благородства.

"Это не бал. Это парад выживания."

Она шагнула первой. Альфред – чуть позади, насторожен, как зверь.

Дерек остался у входа, как будто хотел увидеть всё сразу – и всех сразу.

В зале играла старая музыка. Скрипки, орган, виолончель. У стен стояли серебряные вазы с сухими ветвями, которые дрожали от сквозняка, как живые. Под потолком качались хрустальные гирлянды – будто канделябры на похоронах звёзд.

– Госпожа Нортон, – к ней подошёл пожилой мужчина с длинными пальцами, старейшина.

Он слегка поклонился, и уголки губ его задрожали – от старости или от неприязни.

– Благодарим за то, что удостоили своим присутствием… несмотря на трудности.

– Это честь для меня, – ответила Джессика с ледяной вежливостью.

– И для нас, – добавил Альфред, уже ближе, уже почти между ними.

Мужчина кивнул, но глаза его блеснули – не к добру.

–

– Ты хорошо держалась, – прошептал Альфред, когда они отошли ближе к камину.

– Да. Но их взгляды… Знаешь, это не просто зависть. Там – голод. Будто они ждут, когда я оступлюсь.

Он накрыл её руку своей, сжал.

– Тогда не оступайся.

Они не стали танцевать, не смеялись, не вливали себя в чужие разговоры.

Они наблюдали.

Джессика – за женщинами, которые переглядывались, что-то шептали, не скрываясь.

Альфред – за мужчинами. Один из них держал руку в кармане слишком долго. Другой – обронил какой-то знак на полу. Их координация была неестественной, почти постановочной.

"Как будто кто-то распределил роли и репетировал с ними перед выходом."

Внезапно Джессика коснулась шеи.

Бусы.

Они дрожали.

Сначала легко, будто реагируя на музыку, потом – всё сильнее. Не слышно, но ощущалось – как если бы тебя звала земля, закопанная под слоем суеты.

– Альфред… – прошептала она.

– Чувствую, – сказал он.

И в этот момент – всё замерло.

Свечи на столах погасли. Мгновенно. Без сквозняка. Без предупреждения.

Зал погрузился в полумрак, и лишь центральный круг под куполом – тот, где никто не стоял – вспыхнул синим свечением, как будто кто-то поджёг небесный лёд.

Люди застыли.

А потом из угла вышел мальчик. Совсем юный, в чёрной рубашке, с бледным лицом и глазами, в которых отражался другой мир.

Он шёл молча, легко, как тень, и подошёл прямо к Джессике.

– Возьми, – сказал он, и протянул ей монету.

Холодную, гладкую, тяжёлую. Та, что сияла серебром изнутри.

Когда Джессика прикоснулась к ней, в зале что-то сдвинулось.

Звук, как от старых дверей времени.

И она – знала: шестое испытание началось.

– Я иду с тобой, – сказал Альфред.

Они сжали руки, и вместе – активировали монету.

Мир вспыхнул.

–

Они исчезли. Но в Переходе Джессика почувствовала, как чья-то рука ускользнула. Рядом – никого.

Сумрак. Тишина. Лёд под ногами. Ветер, от которого дрожит не тело – душа.

– Альфред?! – её голос не отразился. Только холод впереди.

Она стояла одна.

Среди замершего мира.

И где-то в глубине – чей-то смех. Очень старый. Очень знакомый.