Текст книги "Кто скрывается за тьмой? (СИ)"

Автор книги: Герда Куинн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Глава 38

Когда они вернулись в особняк, всё внутри него было иным. Дом будто почувствовал приближение – не просто нового испытания, а той черты, за которой уже не будет прежних «завтра». Даже свет в коридорах стал тусклым, как будто время отступило назад, давая им передышку.

Джессика молча поднялась наверх. Плечи болели. В груди жило странное напряжение, словно её кожа стала тесной. Она знала: в этот раз всё будет иначе.

В душ она вошла как в ритуал. Горячая вода стекала по телу, но не смывала усталость. Она стояла, опершись лбом о прохладную плитку, и дышала – глубоко, будто в последний раз.

Дверь отворилась.

Он вошёл молча.

Альфред не произнёс ни слова. Он закатал рукава, подошёл сзади и взял в руки флакон с шампунем. Нежно развёл пену между пальцами. И начал мыть ей голову – аккуратно, как будто боялся причинить боль.

Пальцы двигались по волосам мягко, но уверенно. Он не касался её тела – только кожи головы, висков, шеи. Но это прикосновение было сильнее любого поцелуя.

Джессика закрыла глаза. Её дыхание выровнялось. Руки Альфреда – тёплые, настоящие. Она чувствовала, как вместе с пеной уходит страх, как исчезают тени последнего испытания. Здесь был только он. И она.

Когда он закончил, он аккуратно подал ей полотенце и вышел. Ни взгляда. Ни слова. Только абсолютная тишина – и доверие, полное, без остатка.

–

Они переодевались вместе – каждый в своей части комнаты, но в одной тишине. Оба понимали: время вышло.

Джессика выбрала сдержанную, удобную одежду: тёмно-серую водолазку, плотные штаны, высокий ворот, прикрывающий шею, и сапоги на толстой подошве. Волосы она заплела в жгут и убрала под капюшон. На шею – льняную нить. И, наконец, – монета.

Круглая, старая, с отверстием в центре. Как только она скользнула по нити, кулон на её шее вспыхнул мягким, серебряным светом. Он не светился с тех пор, как они вернулись. Но теперь – ожил. Не пугающе. Не угрожающе. Как знак: «ты на своём пути».

Альфред, переодетый в плотную чёрную рубашку, кожаную куртку и штаны, стоял у окна. Его лицо было сосредоточенным. Волосы коротко острижены, влажные после душа. Под глазами – усталость. Но в глазах – сталь.

Он обернулся.

– Оно рядом?

– Да, – ответила она. – Очень рядом.

Он протянул руку, и они на секунду просто постояли, соприкасаясь пальцами. Никаких обещаний. Никаких признаний. Только молчаливое: «если мы умрём – то вместе».

Испытание тьмой

Ночь не наступила – но и день не держался. За окнами было странное, выцветшее небо, как будто с него стерли свет. Осенний ветер гнал листья по дорожке, сбивая их в водовороты, но ни один не касался порога особняка. Будто что-то охраняло вход.

Альфред и Джессика стояли у лестницы. Оба – уже в полной готовности. Она держала монету в руке, и с каждым шагом та становилась тяжелее, как будто знала: скоро – переход.

И тут…

Двери особняка распахнулись сами.

Не от ветра.

Не от человека.

Как будто их ждали.

С улицы повеяло холодом.

Монета дрогнула в ладони, звякнув, как колокольчик на похоронах.

Кулон вспыхнул серебром, и его свет потёк по пальцам, по нити, по ключицам.

Альфред посмотрел на неё.

– Пора.

Они шагнули за порог. И в этот же миг земля ушла из-под ног.

–

Мир, в который их втянуло, не имел неба. Только чёрные кроны деревьев, изогнутые, как кости. Мрак был вездесущ, липкий, как деготь, и казалось, он живой.

Падаль, мох, гниль.

Невидимые ветви скрипели, будто шептались.

Вдалеке – вороньи каркающие крики.

И шаг.

Один.

Тяжёлый.

Из тьмы вышел он.

В капюшоне из шкуры.

В пальцах – кости.

Глаза – пустые дыры, в которых плясал чёрный огонь.

Чернокнижник.

Когда-то он правил землями, пока его не связали, не сожгли и не похоронили заживо.

Но магия, которую он вызвал, не умерла.

Она ждала. И теперь – вернулась вместе с ним.

– Добро пожаловать, – раздалось сквозь трещины его рта. – В мою вечность.

Из земли поползли создания. Без лиц. С вытянутыми шеями и когтями, как у тварей из забытых кошмаров. Они обнюхивали воздух. Искали страх.

Альфред и Джессика метнулись вперёд. Их звериные ипостаси сорвались одновременно – пума и ягуар, хищники, пульсирующие силой.

Бой начался. Но это было не сражение – а выживание.

Когти рвали плоть.

Тени душили воздух.

Крик Чернокнижника ломал пространство, искажая звук и мысль.

Пума прыгала через чёрную воронку, ягуар сражался с чудовищами, не давая Джессике пасть. Они двигались, как единый организм.

И вдруг – взмах когтей, падение, хруст.

Лапа.

Пума завыла и рухнула. Джессика почувствовала всё: обжигающую боль, предательский треск кости. Её собственную руку свело судорогой. Она закричала – не голосом, а нутром.

– Не-е-е-е-е-ет!

Чернокнижник направил руку. Из неё вырвалась змеевидная тень, нацеленная прямо в её сердце.

Альфред в ягуарской форме бросился, не раздумывая. Его шкуру опалило, когти загорелись. Он прыгнул – в чёрный огонь, насквозь.

В этот миг вся земля содрогнулась.

Взрыв света.

Мир перевернулся.

–

Они лежали на земле.

Джессика хватала воздух. Рука – искривлена. Пульс исчезал. Альфред, снова в человеческой форме, сидел рядом и держал её запястье.

– Я с тобой, слышишь?

Он выдохнул, положил ладонь на её локоть, нашёл место слома.

Щёлк.

Вставил кость обратно.

Джессика закусила губу до крови, но не отодвинулась.

– Дыши. Всё уже идёт на восстановление, – его голос был хриплым, но уверенным.

На глазах синяк исчезал. Боль уходила. Кожа тянулась, как вода после камня.

Она исцелялась.

И это было как чудо.

– Ты знал, что я выживу? – прошептала она.

– Нет, – честно сказал он. – Но я выбрал верить.

–

Они поднялись.

Вокруг – тишина.

Враги исчезли.

Тьма рассеялась.

Лес вернулся.

На их плечи падал свет. Настоящий, живой.

День стал ясным.

Небо – высоким.

А осень вдруг стала тёплой, как будто лето вернулось на пару дней – только ради них.

Они стояли рядом, руки – переплетены.

И Джессика поняла: смерть была рядом. Она уже смотрела в глаза Альфреду. Но сегодня она отвернулась.

Сегодня – они победили.

пепел и дыхание

Поляна дымилась.

Там, где только что было мрак и крики, теперь лежали только листья. Огонь ушёл, но его след витал в воздухе – горечь, гарь, кровь. Земля ещё дышала жаром под копытами теней, что больше не вернутся.

Джессика сидела на коленях, дышала рвано, и чувствовала, как в её теле утихает боль. Но не утихает память о том, как хрустнула лапа, как в один миг всё стало… слишком близко к краю.

Он стоял чуть в стороне, в его волосах запутался пепел. Рубашка была разорвана, плечо – в потёках крови, щека – срезана когтем.

Но он стоял. Живой.

Смотрел на неё, не моргая. И в его взгляде горела ярость, страшнее самой битвы.

Он подошёл.

Просто подошёл – и рухнул на колени.

– Если бы я опоздал… хоть на секунду… – его голос дрожал.

– Но ты не опоздал, – прошептала она.

И тогда всё сорвалось.

Он схватил её за талию, прижал к себе. Поцеловал – грубо, не прощения ради, а будто хотел убедиться, что она настоящая. Он пах гарью, потом, смертью.

Но в ней этот запах вызвал только одно – жажду жить.

Она стянула с него куртку. Он сорвал с неё куртку и тянул молнию, не успевая – рвал ткань, царапая кожу. Она вскинулась, обвила его бёдрами, и трава вдавилась ей в спину.

Он был нежен только там, где боялся сломать. Всё остальное – бешенство.

Он входил в неё, как в спасение. С каждой вспышкой – будто доказывал себе: она здесь, она живая, она моя.

Она выгибалась навстречу, обнимала его голову, целовала в висок, в губы, в шею, чувствовала, как его губы шепчут:

– Ты моя. Моя. Не отдам.

Небо над ними было чёрным.

Листья падали, как прах.

Но внутри неё вспыхивал свет.

Не мистический – настоящий. Оттого, что они выжили, что любовь не проиграла тьме.

Когда всё закончилось, он не ушёл. Он остался, прижавшись щекой к её груди.

Они лежали, укрывшись его порванной курткой, среди холма из листьев и пепла.

А воздух вокруг становился теплее. Как будто осень решила им подарить ещё один день.

Они не сказали друг другу «я люблю тебя».

Потому что это уже было во всём:

в рваном дыхании, в отпечатках на коже, в пепле на губах.

Глава 39

Бусы, в которых живёт судьба

Воздух в особняке был тёплым, неподвижным – как будто всё это время он ждал именно их, молчаливо, терпеливо.

Дерек стоял на крыльце, не выспавшийся, с пледом на плечах и чашкой чая в руках. Увидев их, он не произнёс ни слова. Только чуть заметно кивнул, и взгляд его стал мягче.

Джессика шла медленно. Ноги гудели, но душа была лёгкой.

Рука почти машинально коснулась груди – где под одеждой лежали те самые бусы, что появились у неё впервые перед первым испытанием.

Она тогда не знала, зачем они, откуда, кто их оставил. Но чувствовала: они живые. И что каждая нить – это место для монеты.

На данный момент они были почти заполнены.

– Один кулон, – прошептала она. – Три бусины.

А на пятой нити – пятая монета, привязанная перед этим испытанием, почти вслепую, в страхе, в надежде.

Она достала бусы.

Они были всё те же…

Или казались такими.

Ржавчина, проволока, старая основа, которой не прикасалась рука мастера.

Пять нитей – четыре из них уже отработали своё. И две – оставались:

одна – с пятой монетой,

вторая – пуста, но будто дышит ожиданием.

Но в этот миг произошло нечто.

Как только Джессика вошла в дом – бусы вспыхнули изнутри.

Проволока зашевелилась, как будто в ней пробудился жар. И на глазах, без звука, она начала меняться:

ржавчина осыпалась, старая основа рассыпалась в пыль,

а на её месте появилась тонкая, ровная цепочка из белого золота,

тонкая, как паутинка, но тяжёлая, как древняя клятва.

Между звеньями – вкрапления крошечных бриллиантов, едва уловимых, но живых.

Сами подвески остались прежними.

– Первый кулон – глухой и глубокий, словно тёмное солнце.

– Вторая бусина – переливалась янтарём.

– Третья – синим камнем.

– Четвёртая – жемчужная, почти живая.

– Пятая монета – ещё не изменилась.

Но её свечение усилилось, как будто она вот-вот примет форму.

Джессика взяла украшение в руки. Оно казалось… тёплым. Не от тела. Отнутри.

И тогда она заметила:

две нити.

Та, что держала пятую монету – чуть натянута, дрожит, будто под ветром.

А вторая – пуста.

Но не мёртвая.

Готовая.

Она подняла глаза на Дерека. Он уже смотрел на неё. И когда она прошептала:

– Осталось два,

он тихо ответил:

– Да. И каждый будет труднее предыдущего. Потому что теперь ты ближе к центру.

– К какому?

Дерек молчал. Но глаза его блестели.

– К себе.

Бусы и Сны..,

Ночью Джессике снился странный сон.

Тяжёлый, вязкий, как дым после пожара.

Она стояла посреди пустоты, заваленной сухими листьями, будто в осеннем лесу, которого уже нет. Над ней склонилось небо – небо без солнца, но полное присутствия. И из тени, словно из самой её души, вышла Пантера.

Та, которую она давно не видела.

Та, что была её ипостасью прежде, чем появилась Пума.

Пантера подошла – медленно, с пластичной грацией хищницы, у которой нет причин спешить. Её глаза – как два куска ночи. Она говорила без звука, но Джессика понимала каждое слово.

– Ты уже носила эти бусы.

– Где? – спросила она шёпотом.

– Не в этом веке. Не в этом теле.

– Я не понимаю.

– И не должна пока.

Пантера ткнулась мордой в украшение на шее Джессики – теперь уже великолепную цепочку из белого золота с сияющими вставками. Но в центре всё ещё висела непреобразованная монета. А рядом – пустая нить.

– Ты приближаешься. Но не торопись. Конец – не всегда ворота. Иногда это тупик.

–

Наутро она проснулась с глухим стуком в груди.

Сон не отпускал. Она сидела на постели, всё ещё чувствуя шорох листвы под ногами, холод пантерьего взгляда на коже.

На кухне Дерек молча ставил медный чайник. Альфред уже был там, босой, с заспанными глазами, резал хлеб.

Уютный запах утра не мог затушить холод от сна. Джессика завернулась в шерстяной кардиган и, немного поколебавшись, тихо сказала:

– Мне снилась она. Пантера.

Альфред тут же поднял голову.

– Что сказала?

– Что я уже носила эти бусы. Не в этом веке.

Дерек вздрогнул, но промолчал. Только чайник зашумел чуть громче.

– Я не знаю, о чём это. Но я… чувствую. Как будто это не я иду к финалу, а кто-то через меня.

Альфред сел рядом, его пальцы коснулись её руки.

– Я проверю. По базе, по архивам. По всем артефактам, которые описаны. Возможно, кто-то уже сталкивался с этим.

–

Вечером он ушёл в библиотеку.

Он искал всё: "артефакт из проволоки", "магические монеты", "семь испытаний", "цепи, превращающиеся в украшение", "шестая трансформация", "семь нитей судьбы".

Ничего.

Ни в одном из закрытых архивов, ни в рассекреченных ведьмовских манускриптах.

Он лишь однажды наткнулся на неясное описание какого-то украшения из костей и золота, но оно исчезло во времена Французской революции.

Он выругался.

От бессилия.

И страха.

Потому что теперь он знал – они идут по пути, которого никто не описывал.

Глава 40

Тени рода

Ночь была тёплой, но не по-летнему.

Тепло казалось ненастоящим, как будто кто-то дышал под землёй и грел мир снизу, из-под корней.

Дерек проснулся резко – как от удара. В груди стучало, пальцы дрожали. Он долго сидел на краю постели, пытаясь понять, что именно его разбудило. Шум? Голос? Память?

Тишина в доме стояла глухая, тяжёлая. Листья за окнами не шелестели – ветер затаился. Всё было подозрительно неподвижно.

Он встал, накинул тёплый халат, взял фонарь и спустился в кабинет. Там, в углу, стояла старая картина – тусклая, с выцветшей рамой. Женщина в синем платье, с прямой спиной и слишком живыми глазами.

Он не смотрел на неё много лет.

Поднял её с гвоздя, перевернул.

На обороте – надпись:

Сара-Агата Риверс. В замужестве Нортон.

Имя ударило, как по нерву.

Он не слышал его с детства.

–

– У нашей семьи была женщина, – когда-то шептала бабушка Эстер. Он был мальчишкой, шестилетним, сидел на полу, выщипывая из ковра засохшую траву.

– Кто она?

– Моя бабушка. Твоя прабабка. Её звали Сара-Агата. Она носила Пантеру.

– Зверя?

– И не только. Она носила бусы.

Эстер говорила, будто страшную сказку.

Что Сара вышла замуж за мужчину по фамилии Нортон. Что у них была любовь, настоящая.

И что однажды она начала проходить испытания.

– Первые были лёгкими, – рассказывала Эстер. – Муж шёл рядом. Держал её за руку. Бусы менялись. Из проволоки становились золотыми. Камни появлялись. Монеты исчезали.

У них родился ребёнок.

А потом – седьмая монета.

Она нашла её, когда ещё не оправилась после родов.

– Она не хотела ждать. Пошла на испытание сразу. С мужем.

– И что?

Бабушка замолчала.

– Он вернулся один.

– Она умерла?

– Она исчезла. Никто не знает, что произошло.

– Бусы?

– Пропали. Как будто ушли с ней.

Эти слова тогда показались Дереку неважными. Просто пыльная история. Он выкинул её из головы.

Но теперь – всё слилось воедино.

Пантера. Испытания. Бусы. Джессика.

Это не просто совпадение. Это петля, которая снова сжимается на шее рода.

Рассвет выдался хмурым, как старик, вставший слишком рано.

Дерек разбудил их до первых лучей солнца. Он стоял у дверей в спальню, в куртке и с фонарём, с лицом человека, которому приснился сон, который оказался правдой.

– Мне нужно вам кое-что показать, – сказал он.

–

Они втроём спустились по мокрой тропе, ведущей к старой часовне, где под землёй покоились Риверсы.

Внутри пахло мхом, тишиной и камнем, как будто время замедлялось.

Плита с надписью была там:

С.А.Р. – Сара-Агата Риверс (в замужестве Нортон)

1857–?

– Нет даты смерти, – прошептала Джессика, касаясь мрамора.

– Потому что она… не вернулась, – тихо сказал Дерек. – Ни тела, ни праха. Только плита. Как пустая рамка для портрета, которого не существует.

Они молчали. В сыром полумраке каждый думал о своём.

Джессика почувствовала, как бусы на её шее дрогнули, будто монета узнала это имя. Словно кто-то снова прошёл по давно затоптанной тропе.

–

Они вернулись в дом под утро.

На кухне пили кофе. Потом разошлись: Альфред ушёл в гараж, Дерек в кабинет, а Джессика осталась у окна, глядя на сад, в котором ветер гонял сухие листья.

День прошёл в напряжённой тишине.

Каждый в доме что-то ощущал, но никто не говорил.

Монета всё ещё едва вибрировала. Джессика чувствовала это так, как чувствуешь предгрозу кожей, а не ушами.

Вечером она легла рядом с Альфредом. Он обнял её, и она почти заснула, но внутри всё было слишком живым, словно что-то шевелилось за гранью сна.

–

Ночь.

Ливень хлынул внезапно, как будто его кто-то выпустил наружу.

Дождь бил по крыше, стеклу, земле. Ветер раскачивал деревья, словно предупреждая.

Джессика встала тихо.

Накинула лёгкую сорочку, забыла про халат.

Ноги сами повели её.

Она шла по саду, как лунатик, белая и призрачная. Дождь прилипал к коже, волосы намокли и хлестали по щекам. Воздух был мокрым и плотным, как дыхание зверя.

Она не сопротивлялась.

Склеп.

Дверь отворилась без скрипа.

Она спустилась вниз босиком. На камнях вода блестела, словно кровь в лунном свете.

И там – у основания плиты – она увидела что-то новое.

Между щелями в каменной кладке торчал уголок старого конверта, запечатанного сургучом.

Сухой.

Словно время не тронуло его.

Она разорвала печать.

"Я потерял её, но, может, ты, кто читаешь это – спасёшь свою."

"Не жди, что она вернётся – она уже часть Тех Земель."

"Я умолял её не идти, но бусы выбрали. Не ты выбираешь путь, а они."

Сердце Джессики застучало в висках.

Она не почувствовала, как выбежала обратно в сад.

–

Беседка.

Дощатый пол был скользким, крыша текла. Она стояла там, дрожа, мокрая, как лист, и сжимала записку в пальцах.

Сорочка прилипала к телу, монета на груди пульсировала.

И тогда – Альфред нашёл её.

– Джесс! Ты… Боже… Ты что делаешь? – Он подхватил её на руки. – Ты же вся холодная!

Она только шептала:

– Я нашла… Он написал… Он предупреждал.

Горячая вода обволакивала Джессику, возвращая ей цвет лица и тепло в конечностях. Она сидела в ванне, укрытая пеной до плеч, а Альфред стоял рядом, держа полотенце и следя, чтобы она не задрожала снова. Он молчал, но в его взгляде было напряжение, тревога, злость – не на неё, а на что-то невидимое, что похищает её ночами.

– Ты могла замёрзнуть насмерть, – наконец сказал он, обернув её в большое тёплое полотенце. – Что ты там искала?

– Ответ, – тихо выдохнула она. – Я нашла письмо. Оно было от него... от мужа той женщины. Сары-Агаты, послание от моего предка.

Альфред не задавал лишних вопросов. Он просто взял её на руки и понёс в спальню, а оттуда – вниз.

–

В гостиной было темно и прохладно. Альфред бросил несколько сухих поленьев в камин, взмахнул старой зажигалкой – огонь вспыхнул, зашипел.

Джессика сидела, укутавшись в одеяло,а он возился с чайником.

– Жасмин, – сказал он, заглянув в коробку. – Подойдёт?

Она кивнула.

Он налил им обоим чаю, но в её чашку осторожно добавил пару капель виски.

– Чтобы согреться окончательно.

Джессика вдыхала пар. Аромат был сладковатым, с ноткой дыма и алкоголя. Она впервые за день по-настоящему расслабилась.

Именно в этот момент в комнату вошла кошка.

Её шерсть была взъерошенной, усы – направлены вперёд.

За ней – котёнок. Всё тот же, с тёмным пятнышком на лбу и округлыми ушками.

Он подошёл ближе…

…и кошка зашипела, резко, агрессивно, угрожающе.

– Вот уже третий месяц… – пробормотала Джессика, глядя на малыша. – Почему она всё ещё не принимает его?

Альфред медленно поставил чашку на стол, значительно бледнея.

– Джесс… Посмотри на него внимательно. Он ведь…

– Он не вырос, – закончила она за него,– Совсем!!!

Они замерли. Огонь в камине треснул, пламя качнулось.

Котёнок сел у их ног.

Он был чист, сух, будто дождь его не касался вовсе.

– Так не бывает, – прошептала Джессика. – За столько времени…

Альфред встал и подошёл ближе. Котёнок поднял голову и медленно моргнул. Его зрачки были тонкими, как у змеи. И на миг… в его глазах мелькнуло что-то не-кошачье.

– Что ты такое?.. – прошептал Альфред.

Кошка снова зашипела, потом, не выдержав, выскочила из комнаты.

Котёнок остался.

Он лишь медленно повернул голову – сначала на Альфреда, потом на Джессику. И замер, будто слушая.

А бусы на её груди чуть качнулись, будто реагируя на чьё-то невидимое присутствие.

Глава 41

Тихие лапы

Котёнок замер на подоконнике, будто что-то почувствовал. Джессика сделала шаг к нему, но он вдруг выгнул спину, заворчал – слишком тихо для настоящего кота, но с каким-то холодом, будто в его горле звучала не ярость, а предупреждение. Лапки дрожали, хвост вытянулся в линию, и в следующую секунду он бросился вниз – не на пол, а в воздух.

Прямо в пустоту.

Никакого шороха, удара, падения. Только лёгкое колебание воздуха и шелест, как будто в комнате вдруг перевернули страницу невидимой книги.

Джессика кинулась вперёд, сердце грохотало.

– Китти! – крикнула она в пустоту, но ответом был только звон тишины.

На полу, где должен был быть котёнок, лежали три вещи.

Перышко. Серое, тонкое, с чернильным кончиком.

Пылинка золота – будто осколок звёздной пыли.

И… монета. Точь-в-точь такая же, как те, что уже висели у неё на бусах. Только эта… была подделкой. Легче. Без пульса. Без памяти.

Она подняла её, всмотрелась – и вдруг ощутила, как пальцы похолодели.

Монета рассыпалась прямо у неё в ладони.

–

Ночь опустилась, как тёплое покрывало. Джессика долго не могла уснуть, ворочалась, слышала, как где-то внизу ходит Альфред, а рядом в кресле шуршит газетой Дерек. Потом всё стихло.

Она уснула, и будто сразу оказалась там – в саду. В том самом, где впервые узнала себя.

Листья были в полутьме, но не мрачны – скорее будто светились изнутри, как в ту самую первую ночь. Воздух был плотным, как мёд, и казалось, что всё вокруг дышит ею – её памятью, её следом.

И тогда она увидела Пантеру.

Та вышла из теней, не издавая ни звука. Глаза горели не злобой, а знанием. Шаг за шагом она приближалась, и Джессика не отступила.

Пантера подошла вплотную, вдохнула её запах – и прошептала без движения губ:

– Ты думаешь, ты была первой. Но ты – лишь отголосок тех, кто уже шёл этим путём.

Слова ударили в грудь, как удар колокола.

– Твой след пересёкся с его. Он не забыл. Он наблюдает не за тобой… а за памятью. За родом, что однажды отверг его.

– Кто он?.. – спросила Джессика во сне, но голос не вышел.

Пантера молчала. Только тень её хвоста скользнула по земле, как росчерк пера. Сад начал исчезать. Проступали кости деревьев, корни, пробивавшие землю. И последнее, что Джессика увидела – это пульсирующий свет в груди Пантеры, как будто в ней – чья-то старая, преданная любовь.

–

Она проснулась резко.

Сердце колотилось, волосы прилипли ко лбу. Воздух был холоден, но она вспотела, как после бега. Рядом на подушке лежала бусина с ниткой – одна из её бус. Она не помнила, чтобы снимала их во сне.

– Пантера… – прошептала она.

Альфред открыл глаза. Он сидел в кресле, в тени, но явно не спал.

– Что случилось?

– Я… видела её. Опять. В том саду. Где я впервые стала... ею.

Она сказала – я не первая. Я только отголосок.

А он… он следит не за мной. А за памятью. За родом.

Альфред напрягся.

– Он?

– Селестин. Я думаю, это он. Она говорила загадками. Как будто всё началось давно. Как будто я только часть... чьей-то старой истории.

В дверь мягко постучали. Дерек.

– Всё в порядке?

– Заходи, – тихо ответил Альфред.

Старик вошёл, бросил взгляд на Джессику и понял – что-то случилось.

– Ей снился сон, – сказал Альфред. – Снова Пантера. И Селестин. Связь... родовая.

– Родовая? – переспросил Дерек. – Ты уверена?

Джессика кивнула.

– Это не месть к девушке. Это месть ко всем, кто когда-то ушёл… отверг его род. Или кого изгнали. Я не знаю. Но я чувствую, это глубже, чем мы думали.

Дерек опёрся на подоконник, задумчиво.

– Надо копать глубже. Возможно, всё началось задолго до нас. И возможно, это не ты – цель. А то, кем ты могла бы быть.

–

На шее снова дрожали бусы. Как будто в них что-то откликнулось на эту ночь. Но всё ещё спало.

До поры.