Текст книги "Очерки истории цивилизации"

Автор книги: Герберт Джордж Уэллс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 66 (всего у книги 80 страниц)

Человеческие существа как источник простой и недифференцированной энергии больше не требовались. Выполняемая человеком механическая работа могла быть лучше и быстрее выполнена машиной. Человеческое существо требовалось теперь только там, где существовала необходимость в избирательном и интеллектуальном подходе. Труженик, бывший основой всех предыдущих цивилизаций, существо, воплощавшее послушание, человек, ум которого не был востребован, стал лишним в процессе производства благ человечества.

Это касалось и таких древних отраслей, как сельское хозяйство и добыча полезных ископаемых, и совсем новых металлургических технологий. При вспашке, посевных работах и сборе урожая проворные машины заменили собой труд десятков людей. Здесь Америка обогнала Старый Свет. Римская цивилизация была создана дешевым трудом деградировавших человеческих существ; современная цивилизация воссоздается за счет дешевой механической энергии. В течение ста лет энергия дешевела, а труд дорожал. И если механизмы появились в шахте лет через двадцать после своего изобретения, то это случилось лишь потому, что в течение этого времени люди обходились дешевле, чем машины. В графствах Нортамберленд и Дарем, на ранней стадии добычи угля в шахтах, труд людей ценился так дешево, что никто обычно не подсчитывал, сколько людей погибало при авариях в шахтах. Для изменения такого положения дел требовалось профсоюзное движение.

Однако общая тенденция к замене человеческого труда более производительным машинным трудом стала крайне важным фактором в жизни человеческого общества. Основной заботой богачей и правителей в старых цивилизациях было обеспечение нужного количества тружеников. Иного источника богатства просто не существовало. По мере того как продолжалось XIX столетие, умные и деятельные люди все лучше понимали, что простой человек должен теперь стать чем-то большим, чем просто «трудягой». Ему надо было дать образование – хотя бы для того, чтобы обеспечить его «промышленную эффективность». Он должен был осознать свое предназначение.

Вторая половина XIX в. была периодом быстрого прогресса народного образования во всем мире, который разделял ценности Западной цивилизации. В образовании высших слоев общества аналогичного процесса не наблюдалось: какое-то продвижение, конечно, было, но совершенно несоизмеримое – и поэтому пропасть, прежде разделявшая образованных читателей и неграмотные массы, превратилась в немногим большее, чем едва уловимая разница в образовательных уровнях.

В основе этого процесса лежала механическая революция, явно не зависящая от социальных условий, однако неумолимо требующая полного устранения неграмотности населения повсюду в мире.

В данном «Очерке» мы не забыли рассказать о постепенном формировании класса простых людей с собственными объединяющими устремлениями и идеями. Пишущий эти строки убежден, что массовые движения «простых людей», охватывающие значительные пространства, стали возможны лишь в результате пропагандистского воздействия религий – христианства или ислама – с их настоятельным требованием индивидуального самоуважения.

Механическая революция не только требовала всеобщего образования, она вела к появлению крупных капиталов и крупномасштабной реорганизации промышленности, призванных дать простым людям новую и непривычную систему идей вместо обычного, чреватого неприятностями непослушания и стихийных бунтов, присущих необразованному простонародью.

Мы уже рассказывали о том расколе, который внесла промышленная революция в среду класса производителей – класса, до этого второстепенного и пестрого по своему составу. Она расколола его на две части: работодателей, ставших достаточно богатыми, чтобы слиться с представителями финансовой, торговой и землевладельческой элиты, и наемных работников, по своему статусу все больше уподоблявшихся участникам артельного и сельского труда. В то время как социальное положение промышленного наемного работника ухудшалось, социальное положение сельского работника улучшалось благодаря появлению сельскохозяйственной техники и увеличению производительности его труда.

В середине XIX в. Карл Маркс (1818–1883), немецкий еврей, обладавший обширной и разносторонней эрудицией, указывал на то, что формирование рабочего класса неуклонно растущей группой собственников-капиталистов создавало новую классовую структуру общества, которая пришла на смену прежней, более сложной классовой системе.

Собственность, бывшая эквивалентом власти, сосредоточивалась в руках относительно немногих, в руках богатых и влиятельных людей, представителей класса капиталистов; одновременно происходило невиданное сплочение рабочих, обладавших малой собственностью или без таковой вообще, которых он называл «экспроприированными» или «пролетариатом», – неверно используя это слово, – и которые, как он считал, неизбежно должны были выработать «классовое сознание» в результате конфликта их интересов с интересами богачей.

Эти классы, поначалу не связанные ничем, кроме общего обнищания, претерпевали теперь совместное снижение или повышение уровня жизни, были вынуждены читать одни и те же книги и переносить одни и те же неудобства. Во всем мире все более очевидным становилось чувство солидарности между всеми малоимущими и нищими людьми, направленное против класса, который накапливает в своих руках прибыли и богатство.

Отмирали прежние различия – различия между ремесленником и сельскохозяйственным работником, между рабочим и служащим, между бедным представителем духовенства и директором начальной школы, между полицейским и водителем автобуса. Все они покупали одну и ту же дешевую мебель и жили в похожих друг на друга дешевых домах; их сыновья и дочери тесно общались друг с другом и создавали общие семьи; у рядовых членов общества все меньше оставалось надежд добиться успеха и пробиться в его верхние слои.

Определение общих закономерностей в развитии идей, которое происходило во время механической и промышленной революций XIX в., является очень трудной задачей. Но мы должны приступить к ее решению, если собираемся определить связь между прошлым и тем, что происходит сейчас.

Удобства ради разделим сто лет между годом 1814 и 1914 годом на два основных периода.

Сначала идет период 1814–1848 гг., когда значительный массив либеральной мысли и литературы существовал лишь в ограниченных кругах, но когда в воззрениях общей массы людей еще не произошло крупных перемен. В течение всего этого периода общество жило, если можно так выразиться, старым интеллектуальным капиталом, оно строило свою жизнь в соответствии с основными идеями революции и контрреволюции. Основными либеральными ценностями были свобода и некий расплывчатый эгалитаризм; ценностями консервативными были монархия, официальная религия, социальные привилегии и послушание.

До 1848 г. духу Священного союза, духу Меттерниха с трудом удавалось препятствовать возвращению Европейской революции, которую Наполеон предал и приостановил. С другой стороны, в Америке, как Северной, так и Южной, революция праздновала победу, и либерализм XIX в. господствовал безраздельно. Британия была страной противоречий – ни полностью реакционной, ни полностью прогрессивной, страной как Кромвеля, так и «веселого монарха» Карла, антиавстрийской, антибурбонской, антипапской, но все же несколько репрессивной. Мы уже рассказывали о ряде первых либеральных бурь в Европе около 1830 года. В 1832 г. парламентская реформа, значительно расширив избирательное право и частично восстановив представительный характер палаты общин, разрядила ситуацию в Британии.

Около 1848 года произошла вторая и более серьезная серия восстаний, свергнувших Орлеанскую монархию и установивших Вторую республику во Франции (1848–1852), поднявших Северную Италию и Венгрию против Австрии, поляков в Познани против немцев и заставивших Папу спасаться бегством от римских республиканцев.

В Праге состоялась весьма интересная Панславянская конференция, ставшая предвестником многих территориальных изменений 1919 г. Она была разогнана после того, как восстание в Праге подавили австрийские войска. Восстание в Венгрии имело более ожесточенный характер и продолжалось в течение двух лет. Его выдающимся руководителем был Лайош Кошут; потерпев поражение и пребывая в изгнании, он тем не менее продолжал вести активную пропаганду за свободу своего народа.

В конечном итоге все эти восстания потерпели неудачу; существовавшая система зашаталась, но выстояла. Несомненно, что в основе этих революций лежало серьезное социальное недовольство, однако, за исключением восстания в Париже, у них не было четкой формы. Этот ураган 1848 года в отношении остальной Европы можно лучше всего охарактеризовать как бунт естественной политической карты против искусственных построений дипломатов Венского конгресса и против системы подавления, которую эти построения предусматривали.

Можно сказать, что история Европы с 1815 по 1848 г. явилась в целом продолжением истории Европы с года 1789 по год 1814. В этой композиции не было по-настоящему новых мотивов. На первом месте была борьба, причем часто борьба безрассудная и неорганизованная, простых людей против системы великих держав, которая угнетала жизнь человечества и препятствовала его прогрессу.

Но после 1848 г., с 1848 по 1914 г., в то время, как продолжались изменения политической карты, в результате которых возникли объединенная Италия и объединенная Германия, начался новый этап в процессе ментальной и политической адаптации к новым знаниям и новым материальным возможностям человечества. В разум среднего европейца произошло великое вторжение новых социальных, религиозных и политических идей. В последующих разделах мы рассмотрим происхождение и природу этого вторжения. Оно заложило основу нашей современной политической мысли, однако в течение длительного времени не оказывало существенного влияния на политику. Политика продолжала существовать по старым принципам, но пользовалась все меньшей поддержкой в разуме и совести людей.

Мы уже рассказывали о том, как мощный интеллектуальный процесс подорвал основы великой монархии во Франции перед 1789 г. Похожий подрывной процесс происходил повсюду в Европе в период великих держав с 1848 по 1914 гг. По всему социальному организму распространились глубокие сомнения в правильности этой системы государственного правления и в оправданности неограниченных свобод для многих форм собственности в экономической системе.

А затем разразилась величайшая и наиболее опустошительная война в истории, и поэтому до сих пор невозможно определить силу и размах новых идей, накопленных за эти шестьдесят шесть лет. Мы пережили катастрофу даже большую, чем наполеоновская катастрофа, и сейчас, в 1930 г., находимся в периоде застоя, который соответствует периоду 1815–1830 гг. Наш 1830 и 1848 гг. еще впереди. Их приход покажет нам, на каком этапе мы находимся.

Мы проследили на страницах этой истории постепенное развитие идеи собственности от первых неограниченных претензий сильного человека на право владеть всем до осознания того, что братство людей есть нечто превосходящее преследование личных интересов. Поначалу в общества более крупные, чем племенные, людей загонял страх перед монархом или божеством. И только в последние три, самое большее четыре тысячи лет появились четкие свидетельства того, что идея добровольного самоотречения ради более высокой цели стала приемлемой для людей или что подобные взгляды кто-то провозглашал.

Затем мы видим, как на поверхности общественной жизни, словно солнечные пятна на склоне холма в ветреный весенний день, стали распространяться представления о том, что в самоотречении заключается счастье большее, чем в любом личном триумфе или достижении, что жизнь человечества является чем-то другим, более значительным и более важным, чем просто сумма отдельных человеческих жизней. Мы видим, что в учениях Будды, Лао-цзы и ярче всего в учении Иисуса из Назарета эта идея превратилась в маяк и ослепительно засверкала, разгоняя мрак.

Несмотря на все отклонения и искажения, христианство никогда полностью не отказывалось от преданности общему благу во имя Господа, которое заставляет личную помпезность монархов и правителей выглядеть подобно наглости разодетого слуги, а великолепие богатства и связанные с ним удовольствия – как добыча грабителей. Ни один человек, живущий в обществе, затронутом такой религией, как христианство или ислам, уже не может быть полностью рабом. В этих религиях есть некое неистребимое свойство, понуждающее людей судить своих хозяев и осознавать свою ответственность перед миром.

По мере того как люди ощупью продвигались от жестокой эгоистической жадности и инстинктивной агрессивности родовой общины раннего палеолита к этому новому состоянию умов, они стремились выразить эту перемену в мыслях и целях весьма по-разному. Они вошли в противоречие и конфликт с прежними идеями, проявили естественную тенденцию к открытому противостоянию этим идеям и часто бросались из одной крайности в другую.

Первая половина XIX в. была свидетелем целого ряда экспериментов по созданию пробных человеческих обществ нового типа. Одними из наиболее важных в историческом смысле были эксперименты и идеи Роберта Оуэна (1771–1858), хозяина прядильной фабрики в Манчестере. Его обычно рассматривают как родоначальника современного социализма; именно в связи с его деятельностью впервые появилось слово «социализм» (около 1835 г.).

Роберт Оуэн, без сомнения, был весьма компетентным бизнесменом: он осуществил ряд нововведений в хлопкопрядильной промышленности и еще в молодом возрасте заработал себе приличное состояние. Его глубоко волновала бессмысленная растрата человеческого потенциала его рабочих, и он решил улучшить условия их жизни и труда, а также отношения между работодателем и работником. Сначала он попытался осуществить эти планы на своей фабрике в Манчестере, а затем – в Нью-Ланарке (Шотландия), где он был управляющим предприятия, на котором были заняты около двух тысяч человек.

В период между 1800 и 1828 гг. он добился очень многого: был сокращен рабочий день, улучшены санитарные условия труда; он отказался от приема на работу совсем маленьких детей, улучшил подготовку своих рабочих, обеспечил выплату пособия по безработице в периоды торговой депрессии, учредил систему школ и превратил Нью-Ланарк в образец просвещенного индустриализма, в то же время сохранив его высокую рентабельность.

Он занимался активной публицистической деятельностью, защищая большую часть человечества от обвинений в невоздержанности и недальновидности, которые распространялись для оправдания экономических несправедливостей того времени. Он утверждал, что люди в основном являются продуктом воспитывающей их среды – тезис, который сегодня уже не нуждается в особых доказательствах, – и занимался активной пропагандой тех воззрений, которые нашли свое подтверждение в Нью-Ланарке.

Он критиковал своих коллег-промышленников за их эгоистическое безразличие, и в 1819 г., в основном его усилиями, был принят Фабричный акт – первая попытка предотвратить самые вопиющие проявления жадности и недальновидности предпринимателей, пользовавшихся тяжелым материальным положением своих работников. Некоторые из содержащихся в этом законе ограничений не могут в наши дни не вызвать изумления. Кажется невероятным, что когда-то существовала необходимость защищать маленьких детей девяти (!) лет от фабричного труда или ограничивать номинальный рабочий день взрослых до двенадцати часов.

Люди чересчур склонны изображать промышленную революцию так, будто она привела к порабощению и изнурению бедных маленьких детей, которые до нее жили свободно и счастливо. Это является искажением истории. Еще на заре цивилизации маленькие дети бедняков вынуждены были выполнять любую посильную для них работу. Фабричная система просто сконцентрировала этот несовершеннолетний труд и придала ему систематический, открытый и скандальный характер.

Фабричная система вступила в противоречие с растущим пониманием подобной несправедливости. Британский Фабричный акт 1819 г., каким бы слабым и недостаточным он нам ни казался, стал для детей своего рода Великой хартией вольностей. С его появлением начался процесс защиты детей бедняков сначала от наемного труда, а затем от голода и неграмотности.

Мы не можем здесь подробно изложить историю жизни и деятельности Оуэна. Он понимал, что его работа в Нью-Ланарке была лишь испытанием небольшой действующей модели. То, что можно сделать для одной промышленной общины, утверждал он, можно сделать и для всех промышленных общин по всей стране. Он выступал за переселение рабочих в небольшие города, образцом для которых служил бы Нью-Ланарк.

Казалось, на некоторое время он пленил воображение всего мира. «Таймс» и «Морнинг Пост» выступали в поддержку его предложений; одним из посетителей Нью-Ланарка был великий князь Николай, который стал преемником царя Александра I; его верным другом был герцог Кентский, сын Георга III и отец королевы Виктории.

Но все недоброжелатели перемен и все те (а таких всегда много), кто завидовал его работникам, а также те работодатели, которые боялись его проектов, ждали удобного случая, чтобы нанести Оуэну контрудар; и этот случай представился им в его религиозных высказываниях, враждебных официальному христианству. Таким образом, им удалось его дискредитировать. Однако Оуэн продолжал экспериментировать и воплощать в жизнь свои проекты, главным из которых была коммуна «Новая Гармония» в штате Индиана (США), куда он вложил большую часть своего капитала. Партнеры выкупили его долю в Нью-Ланаркском предприятии в 1828 году.

Эксперименты и предложения Оуэна охватывали множество сфер, их нельзя свести к какому-то единому рецепту переустройства. В нем не было ничего от доктринера. Его Нью-Ланаркский эксперимент был первым из целого ряда «доброжелательных предприятий» во всем мире.

Порт Санлайт лорда Леверхалма. Борнвилл братьев Кэдбери и предприятия Форда в Америке являются более современными примерами и еще одним шагом вперед к коммунизму. Идеи Оуэна о создании государственных поселений были, по сути, тем, что мы сегодня называем государственным социализмом. Его американский опыт и поздние писания указывают на формирование у него более завершенных социалистических взглядов и более решительный отход от существовавшего положения дел.

Загадка денег явно занимала ум Оуэна. Он понимал, что нельзя рассчитывать на реальную экономическую справедливость, пока за работу платят деньгами, ценность которых колеблется. Это было бы то же самое, что рассчитывать на пунктуальность при колеблющейся продолжительности часа.

Относительно раннего социализма Оуэна следует еще отметить, что поначалу он совсем не был «демократическим». Демократическая идея была привнесена в него позже. В основе его лежала благотворительность, его ранняя форма была патриархальной; он был тем, чему рабочих должны были научить либерально настроенные работодатели и лидеры. Первый социализм не был движением рабочих, это было движение хозяев. На протяжении всей его истории идеология социализма в основном была творением не рабочих, а представителей других слоев общества. Маркса характеризуют как «аристократа», Энгельс был коммерсантом, Ленин – членом семьи, владевшей земельной собственностью.

Одновременно с деятельностью Оуэна в Америке и Британии имели место другие и совершенно независимые явления, которым в конечном счете суждено было сблизиться с его социалистическими идеями. В течение длительного времени английское законодательство запрещало объединения, имевшие целью ограничение торговли, объединения, направленные на искусственное поднятие цен или зарплаты посредством согласованных действий. Эти запреты не оказывали особо негативного влияния до тех пор, пока в XVIII в. изменения в сельском хозяйстве и промышленности не привели к появлению огромных масс рабочих, живущих впроголодь и конкурирующих за частичную занятость.

В этих новых условиях рабочие многих отраслей промышленности очутились в невыносимо тяжелом положении. Они были вынуждены противодействовать друг другу; каждый день и каждый час никто не знал, на какие еще уступки работодателю мог пойти его товарищ и какие дальнейшие снижения зарплаты или повышения норм выработки могут за этими уступками последовать.

Объединение против попыток продать свой труд по сниженной цене стало для рабочих жизненной необходимостью, хоть оно и было тогда незаконным. Поначалу подобные соглашения приходилось осуществлять и контролировать с помощью тайных обществ или же клубов, учреждаемых для совершенно других целей – социальных клубов, похоронных обществ и им подобных, призванных замаскировать объединения в защиту заработной платы. То, что эти ассоциации были незаконными, располагало их к насилию; они проявляли крайнюю враждебность к штрейкбрехерам и «отступникам», которые не желали к ним присоединяться, и очень круто обходились с предателями.

В 1824 г. палата общин осознала необходимость разрядить напряженность в данной ситуации и признала за рабочими право создавать объединения для осуществления «коллективных соглашений» с хозяевами. Это обеспечило профсоюзам значительную степень свободы в их развитии. Поначалу очень неповоротливые и примитивные организации с весьма ограниченными полномочиями, профессиональные союзы постепенно окрепли и превратились в настоящее четвертое сословие страны, разветвленную систему органов, представляющих интересы огромного числа промышленных рабочих.

Впервые возникнув в Британии и Америке, они, с различными национальными особенностями и в условиях различных законодательств, распространились на Францию, Германию и все общества западного типа.

Поначалу возникшее для поддержания надлежащего уровня зарплаты и ограничения невыносимой продолжительности рабочего дня, профсоюзное движение было на своем раннем этапе чем-то совершенно отличным от социализма. Профсоюзный деятель пытался получить максимум из существующей капиталистической системы и существующих условий найма. Социалист же предлагал изменить саму систему.

Творческое воображение Карла Маркса и его способность к обобщению способствовали тому, что между этими двумя движениями возникла взаимосвязь. В этом человеке присутствовало очень сильное ощущение истории; он одним из первых понял, что старые общественные классы, существовавшие еще со времен начала цивилизации, находятся в процессе распада и перегруппировки.

Присущее Марксу, как еврею, коммерческое чутье очень помогло ему в понимании сути антагонизма между трудом и собственностью. А тот факт, что он родился и вырос в Германии – где, как мы уже говорили, тенденция класса окостеневать и превращаться в касту была более очевидной, чем в любой другой европейской стране, – сыграл важную роль в его предположении о том, что трудящиеся уже начали вырабатывать классовое сознание и становиться коллективным антагонистом тех классов, которые накапливали собственность. Ему представлялось, что профсоюзное движение как раз и является примером развития классового сознания рабочих.

Каким, спрашивал он, будет исход «классовой борьбы» между капиталистами и пролетариатом? Как он предполагал, дельцы-капиталисты, из-за присущей им жадности и агрессивности, будут накапливать власть над капиталом в руках все меньшего и меньшего числа людей, пока наконец не сконцентрируют средства производства, транспорт и тому подобное до такой степени и в такой форме, что их смогут захватить рабочие, классовое сознание которых будет развиваться адекватно процессу организации и концентрации промышленности.

Они завладеют этим капиталом и станут использовать его в своих интересах. Это будет социальной революцией. В результате ее будут восстановлены индивидуальная собственность и свобода, основой для чего будут общественная собственность на землю и управление обществом как совокупностью крупных производственных сфер, организованных и сконцентрированных капиталистом-частником. Это будет конец «капиталистической» системы, но не конец системы капитализма. На смену частнособственническому капитализму придет капитализм государственный.

Последующая история социализма является переплетением британской традиции Оуэна и немецкой традиции «классового сознания» Маркса. Течение, получившее название «фабианский социализм», то есть интерпретация социализма английским Фабианским обществом, импонировало здравомыслящим людям всех классов. «Ревизионизм» в немецком социализме действовал в том же направлении. Но в целом, именно Маркс оппонировал взглядам Оуэна, в результате чего социалисты во всем мире рассчитывали в своих планах только на организацию трудящихся, которая обеспечит ударную силу, способную вырвать контроль над политической и экономической жизнью общества из рук безответственных частных собственников.

Таковы основные черты проекта под названием «социализм». Его недостатки и незавершенность мы обсудим в нашем следующем разделе. Неизбежным, наверно, было то, что социализм подвергся значительным искажениям и упрощениям под влиянием сомнений и дебатов, а также различных сект и школ; они являются симптомами роста, словно прыщи на юношеском лице. В этой работе мы можем бросить лишь беглый взгляд на разницу между государственным социализмом, который управляет экономикой страны через свою систему политического правления, и более поздними направлениями синдикализма и отраслевого социализма, при которых большая доля управления всеми отраслями промышленности будет у рабочих каждой профессии – включая директоров и управляющих – в каждой отрасли. Такой «профсоюзный социализм» действительно является новым типом капитализма, при котором собрание рабочих и служащих в каждой отрасли промышленности заменит собой частных капиталистов, владеющих этой отраслью. Коллективным капиталистом становится промышленный персонал.

5

Система марксистских воззрений указывает на концентрацию революционных сил в современном мире. Эти силы будут постоянно стремиться к революции. Но Маркс явно поспешил с предположением о том, что революционный импульс обязательно приведет к появлению упорядоченного общества нового и лучшего образца. Революция может остановиться на полпути и привести просто к разрушению. Ни одно из социалистических течений пока еще четко не определило предполагаемый им тип государственного правления.

Большевики в своем русском эксперименте руководствовались фразой «диктатура пролетариата», а Сталин оказался таким же деспотом, как и столь же благонамеренный царь Александр I.

В своем кратком описании Французской революции мы постарались показать, что революция не может учредить ничего, что не было бы уже продумано заранее и воспринято широкой общественностью. Французская революция, столкнувшись с неожиданными трудностями в экономике, денежной системе и международных отношениях, деградировала к эготизму нуворишей Директории, а в конечном итоге – к эготизму Наполеона.

Постоянно поддерживаемые законность и планирование более необходимы во времена революционные, чем в обычные скучные времена, потому что во время революции общество гораздо быстрее скатывается к обычной неразберихе при господстве людей, склонных к насилию и беспринципности.

Мы уже обсуждали взаимосвязь между социальным развитием и ограничением идеи собственности. Существуют несколько интеллектуальных школ, пропагандирующих ограничение собственности в той или иной степени. Коммунизм предлагает отменить собственность вообще или, иными словами, все сделать общим. С другой стороны, современный социализм, – которому больше подошло бы название «коллективизм», – делает четкое различие между личной собственностью и собственностью коллективной. Суть предложений социалистов заключается в том, что земля, а также все естественные средства производства, транспорт и распределение должны находиться в коллективной собственности. В этих рамках должны быть обеспечены максимум свободы частной собственности и неограниченная свобода личности. При условии эффективного управления вряд ли можно сомневаться, что в наше время нашлось бы много желающих оспаривать подобное предложение. Но социализм никогда не утруждал себя тщательной проработкой этой необходимой предпосылки эффективного управления.

Опять же, что это за общество, в котором предполагается наличие коллективной собственности, – государство, город, округ, нация или человечество? Социализм не дает на это четкого ответа. Социалисты весьма свободно обращаются с термином «национализация», но в данном «Очерке» мы уже подвергали идеи «нации» и «национализма» определенной критике. Если социалисты против того, чтобы отдельная личность предъявляла права на шахту или большой участок сельскохозяйственных угодий, как на свою собственность, с ограничением или запретом для других людей их использовать, в том числе и для извлечения прибыли, то почему они должны позволять отдельной нации монополизировать шахты, торговые пути или природные богатства на своей территории в ущерб остальному человечеству?

В этом вопросе в социалистической теории явно существует большая путаница. И если человеческой жизни не суждено превратиться в непрерывный массовый митинг всего человечества, то каким образом общество должно назначать чиновников для управления своими делами? В конце концов, частный владелец земли или предприятия является своего рода общественным распорядителем в той степени, в какой его право собственности одобрено и защищено обществом. Вместо зарплаты или гонорара он получает право извлекать прибыль.

Единственным веским основанием для лишения его права собственности является то, что идущее на смену частному собственнику новое управление будет более эффективным, прибыльным и более удобным для общества. Но, оказавшись не у дел, он будет в такой же претензии к обществу, как и тот рабочий, которого он когда-то уволил, заменив каким-то новоизобретенным механизмом.

Это проблема управления, являясь серьезным и обоснованным препятствием для немедленной реализации социализма, порождает еще более сложную проблему человеческих объединений. Как нам обеспечить наилучший способ управления обществом и максимум добровольного сотрудничества людей в этом направлении? Эта проблема крайне сложна в психологическом смысле, однако абсурдно считать, что она является неразрешимой. В подобных вопросах должен существовать некий оптимальный способ решения. И если эта проблема является разрешимой, то одинаково абсурдно было бы предполагать, что она уже решена. Эта проблема требует выработки наилучших методов в следующих сферах и их полного взаимодействия: