Текст книги "Очерки истории цивилизации"

Автор книги: Герберт Джордж Уэллс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 80 страниц)

О Самарканде Сюань-Цзан рассказывает как о просторном и процветающем городе, «огромном перевалочном пункте на пути торговых караванов. Земля же вокруг него исключительно плодородна, изобилует деревьями и цветами, а также там выращивают прекрасных лошадей. Обитатели города все умелые мастера, толковые и охотно берутся за любое дело». Не стоит забывать, что в это время в англосаксонской Англии едва ли был хоть один город.

Однако, переходя к повествованию обо всем увиденном в Индии, благочестивый пилигрим в Сюань-Цзане берет верх над наблюдательным путешественником, и далее книга наполнена совершенно чудовищными историями о разных невероятных чудесах. Тем не менее автор делится впечатлениями о домах, об одежде и так далее, очень похожих на те, которыми пользуются и в наши дни в Индии. Тогда, как и теперь, калейдоскопическая пестрота индийской толпы контрастировала с безликой массой в голубых униформах Китая.

Сомнительно, чтобы во времена Будды в Индии письменность и чтение были широко распространены. Но когда китайский паломник посетил Индию, грамотность была уже вполне распространенным явлением. Сюань-Цзан очень интересно рассказывает о величественном буддийском университете в Наланде – его руины были недавно обнаружены и раскопаны археологами. Наланда и Таксила были, по всей видимости, весьма значительными образовательными центрами, открытыми примерно в то же время, что и ранние философские школы в Афинах. Он также посетил пещеры Аджанты, о которых мы уже рассказывали. Несмотря на влияние буддизма, кастовая система в Индии, как обнаружил Сюань-Цзян, вполне устоялась, главенствующее положение брахманов было совершенно неоспоримо. Он называет те четыре касты, о которых мы уже упоминали, но в его передаче их положение и занятия выглядят несколько отличными. Шудры, по его словам, это каста земледельцев. Индийские же авторы говорят, что их обязанностью было служить «дважды рожденным» из высших каст.

Впрочем, реалии индийской жизни почти не видны за нагромождением легенд и благочестивых домыслов, которыми изобилует эта часть повествования китайского паломника. Но именно ради них он проделал свой нелегкий путь и теперь мог отвести душу в родной стихии. Вера Будды, которая в дни Ашоки и даже еще во времена Канишки была все еще достаточно чистой, чтобы вдохновлять благородные сердца, теперь, как мы обнаруживаем совершенно потерялась в дикой чаще нелепых фантазий, философии бесконечных Будд, сказках о чудесах, вроде чудесного зачатия от слона с шестью бивнями, о сострадательном царевиче, согласившемся быть съеденным голодной тигрицей, и тому подобное. И в соперничестве с этим интеллектуально обессилевшим буддизмом брахманизм повсеместно делал успехи, как с сожалением отмечает Сюань-Цзян.

Но не только признаки глубокого интеллектуального упадка в Индии мы находим в повествовании Сюань-Цзяна. Постоянно он возвращается к описанию разрушенных и покинутых городов. Значительная часть Индии все еще не могла оправиться от зверств эфталитов и последующего периода упадка.

Снова и снова мы встречаем у него подобные места: «Его путь на северо-запад пролегал через огромный лес. Дорога постепенно превратилась в узкую и небезопасную тропу, где путешественник мог столкнуться с диким быком и дикими слонами; а еще грабители и охотники, готовые расправиться с путешественником, подстерегали его в этом лесу. Все же, выбравшись из этого леса, он достиг страны Кушинакало (Кушинагара). Городская стена представляла собой одни развалины, запустение царило и в близлежащих городах и селениях. Кирпичные фундаменты «старого города» (очевидно, столицы этого края) в окружности были длиной в десять ли. Обитателей в городе было немного, его внутренность постепенно поглощали окружающие леса». Подобное разорение не было, однако, повсеместным явлением – во всяком случае, у Сюань-Цзяна не меньше упоминаний о многолюдных городах и селах с возделанными и ухоженными полями.

«Жизнь» также рассказывает нам и о том, какой трудной была обратная дорога. Он попал в руки разбойников; слон, на котором он вез самое дорогое из поклажи, утонул; ему пришлось приложить немало усилий, пока он раздобыл свежих вьючных лошадей.

Можно представить, с каким триумфом встречали Сюань-Цзана в китайской столице. О его прибытии, должно быть, заранее известили императорские курьеры. Встречали его со всеобщим ликованием: улицы были украшены торжественными флагами, повсюду звучала музыка. Путешественника на подъезде к столице встречал пышный эскорт. Двадцать лошадей понадобилось, чтобы перевезти все те ценности, которые он с таким трудом и усердием собрал за годы своих путешествий. Он привез с собой сотни буддийских книг на санскрите; множество статуй Будды, больших и малых, из золота, серебра, горного хрусталя и сандалового дерева; буддийские религиозные изображения-мандалы. Помимо этого, в его собрании было не менее чем полторы сотни подлинных реликвий, связанных с Буддой.

Сюань-Цзан был представлен императору, который принял его как личного друга, сопроводил его во дворец и день за днем расспрашивал о всех тех диковинных землях, в которых так долго странствовал путешественник. Но когда император спрашивал об Индии, пилигрим был настроен говорить только о буддизме.

В дальнейшей истории Сюань-Цзана особо примечательны два эпизода, которые бросают свет на то, что думал и к чему стремился Тайцзун, этот великий император, которого, вполне вероятно, можно считать столь же буддистом, как и христианином или мусульманином. Проблема со всеми знатоками религий заключается в том, что они слишком много знают о своей собственной религии и чем она отличается от прочих. Преимущество таких государственных мужей, монархов-строителей, как Тайцзун и Константин Великий, в том, что они сравнительно мало вникали во все эти тонкости. Очевидно, что благо, лежащее в основе всех этих религий, Тайцзун воспринимал как единое основополагающее благо. Нет ничего удивительного в том, что он вследствие этих бесед предложил Сюань-Цзану оставить религиозную деятельность и стать его советником по иноземным державам. От этого предложения Сюань-Цзан отказался, даже не задумываясь. Тогда император настоял, чтобы он, по меньшей мере, написал отчет о своих путешествиях; и в результате появилось произведение, пополнившее сокровищницу китайской классической литературы. В итоге Тайцзун предложил высокообразованному буддисту, чтобы он, воспользовавшись своим знанием санскрита, сделал перевод великого китайского учителя Лао-цзы, который таким образом стал бы доступен для индийского читателя.

По большому счету, думал он, Лао-цзы мог бы вполне сравняться, а то и превзойти Будду, а значит, если такая книга ляжет перед брахманами, они с радостью примут ее. Примерно с теми же чувствами Константин Великий делал все от него зависящее, чтобы примирить Ария с Афанасием. Но вполне естественно, что и это предложение Сюань-Цзан отклонил. Он удалился в монастырь, чтобы остаток сил и дней посвятить переводу буддийских текстов в изящные китайские письмена.

Глава тридцатая
Мухаммед и ислам

1. Аравия до Мухаммеда.

2. Жизнь Мухаммеда до хиджры.

3. Мухаммед становится пророком-воином.

4. Учение ислама.

5. Халифы Абу Бекр и Омар.

6. Великие дни Омейядов.

7. Упадок ислама при Аббасидах.

8. Арабская культура.

9. Арабское искусство

1

Мы уже описывали, как в 628 г. дворы Ираклия, Кавада и Тайцзуна посетили арабские послы, отправленные неким Мухаммедом, «Пророком Бога», из маленького торгового городка Медина в Аравии. Нам следует теперь рассказать, кто же был этот пророк, появившийся среди кочевников и торговцев аравийской пустыни.

С незапамятных времен Аравия, кроме полосы плодородной земли на юге полуострова в районе Йемена, оставалась страной кочевников, родиной и постоянным местом обитания семитских народов. С Аравии в различные времена, словно волны, следующие одна за другой, эти кочевники распространялись на север, восток и запад на земли ранних цивилизаций Египта, Средиземноморского побережья и Месопотамии. Мы обращали внимание в нашем «Очерке», как были завоеваны шумеры: их цивилизацию поглотила одна из таких семитских волн; как семиты-финикийцы и хананеяне поселились вдоль восточных берегов Средиземного моря; как семитские народы Вавилонии и Ассирии переняли оседлый образ жизни. Говорили мы и о том, как семиты-гиксосы завоевали Египет; как Сирия перешла к арамеям и Дамаск стал их столицей; как евреи частично завоевали свою «обетованную землю»; как халдеи переселились из восточной Аравии на древние земли южных шумеров. С каждым новым вторжением история знакомит нас с еще одним ответвлением семитских народов. Но каждая из этих волн завоеваний имела за своей спиной племенное ядро, которое оставалось в качестве резерва для завоеваний в будущем.

В истории более высоко организованных империй века железа, империй дорог и письменности Аравия напоминает клин, вбитый между Египтом, Палестиной и Междуречьем Тигра и Евфрата. Она по-прежнему оставалась местом скопления племен кочевников, которые торговали, грабили и собирали дань за беспрепятственный проход караванов по их землям. Если они и оказывались в подчинении у кого-то, такое подчинение было непрочным и длилось недолго. Египет, Персия, Македония, Рим, Сирия, Константинополь, снова Персия поочередно устанавливали видимость контроля над Аравией, провозглашали некое покровительство над арабами. При Траяне была образована римская провинция Аравия, которая включала плодородные тогда земли вокруг Хаурана, и тянувшаяся вплоть до Петры. Время от времени кому-то из арабских вождей удавалось выдвинуться, и его город – перевалочный пункт на пути торговых караванов – переживал непродолжительный период расцвета. Так было с Оденатом из Пальмиры, на недолгую славу которого мы уже обращали внимание. Еще одним таким блистательным, но недолговечным городом в пустыне был Баальбек, его руины по-прежнему поражают путешественника.

После разрушения Пальмиры арабов пустыни начинают именовать в римских и персидских летописях сарацинами.

Во времена Хосрова II Персия провозгласила свою власть над Аравией, ее чиновники и сборщики податей были в Йемене. Перед этим Йемен находился под правлением абиссинских (эфиопских) христиан несколько лет, а до того на протяжении семи столетий там правили местные князьки, исповедовавшие, отметим это, иудейскую веру.

Вплоть до начала VII в. н. э. не было никаких признаков необычной или опасной активности в аравийских пустынях. Жизнь в этих краях не менялась из поколения в поколение. Там, где были более-менее плодородные лоскутки земли – возле родника или колодца, – селилось скудное земледельческое население, ютившееся в городках, обнесенных стенами. Стены приходилось строить из опасения перед бедуинами, которые кочевали со своими овцами, коровами и лошадьми по пустыне. На основных караванных путях появлялись и более крупные города – там жизнь, по местным меркам, могла претендовать на то, чтобы называться зажиточной.

Наиболее влиятельными из этих городов были Медина и Мекка. В начале VII в. население Медины не превышало пятнадцати тысяч жителей; в Мекке жителей, возможно, было тысяч двадцать – двадцать пять. Медина сравнительно хорошо снабжалась водой и изобиловала садами финиковых пальм. Ее обитателями были выходцы из Йемена, из плодородных земель на юге Аравии. Мекка же была юродом совсем другого типа. Она была выстроена вокруг источника с горьковатой водой, и жили в ней недавно осевшие бедуины.

Мекка была не просто торговым городом – она была местом паломничества. Среди арабских племен уже давно существовало некое подобие амфиктионии, центрами которой были Мекка и некоторые другие святыни. Существовали определенные месяцы, в которые запрещалась всякая вражда и кровная месть, и действовали обычаи гостеприимства и защиты по отношению к пилигримам. Вдобавок эти собрания со временем приобрели некоторое сходство с олимпиадами: арабы открыли, что их языку по силам воспеть прекрасное, и все чаще стали устраивать состязания певцов-сказителей. Как правило, исполнялись походные песни и любовная лирика. Шейхи племен под руководством «короля поэтов» избирали и награждали лучших. Песни победителей разносились затем по всей Аравии.

Кааба, священное место в Мекке, относится к очень древним временам. Это маленький квадратный храм из черного камня, а его краеугольным камнем стал метеорит. Этот метеорит считался божеством, и все меньшие племенные божки Аравии находились под его покровительством. Одно бедуинское племя, которое уже давно жило в Мекке, захватило этот храм и объявило себя его хранителем. К ним во время месяца перемирия сходилось множество людей, которые торжественно обходили вокруг Каабы, совершали поклонение и целовали сам камень, а также принимали участие в торговых делах и поэтических состязаниях. Жители Мекки в значительной степени зависели от доходов, поступавших от этих многочисленных паломников.

Все это сильно напоминает политическую и религиозную жизнь Греции пятнадцатью веками раньше. Но язычество этих более примитивных арабов уже подверглось самой энергичной обработке и с самых разных направлений. Арабов усиленно обращали в свою веру иудеи во времена правления в Иудее Маккавеев и Иродов. Как мы уже отмечали, Йемен последовательно был под властью иудеев (точнее, арабов, обращенных в иудаизм), христиан и зороастрийцев-персов. Совершенно очевидно, что паломники, общаясь на ярмарках в Мекке и подобных священных местах, живо обсуждали различные религиозные идеи и особенности разных вероисповеданий. Мекка, естественно, оставалась оплотом древнего языческого культа, на котором держалось ее процветание и влияние. Медина, напротив, склонялась к иудаизму, к тому же ее соседями были иудейские поселения. Соперничество и острая вражда между Мединой и Меккой, таким образом, были совершенно неизбежны.

Именно в Мекке, около 570 г., родился Мухаммед, основатель ислама. Детство его прошло в значительной бедности, и даже по меркам пустыни он был необразован. Сомнительно, чтобы он умел писать. Какое-то время он был пастушонком, затем стал слугой у некоей Хадиджи, вдовы богатого торговца. Возможно, он приглядывал за ее верблюдами или помогал ей заниматься торговлей. Как говорят, он ходил с караванами в Йемен и Сирию. Похоже, успешного торговца из него не получилось, но судьба все равно была к нему благосклонна. Он сумел приглянуться хозяйке, и она взяла его в мужья, несмотря на то что ее семье такой союз пришелся совсем не по вкусу.

Мухаммеду тогда было всего двадцать четыре. Неизвестно, была ли его жена и в самом деле намного старше его, хотя традиция утверждает, что ей к тому времени было сорок лет. Женившись, он, вероятно, уже не совершал далеких поездок. У них было несколько детей, одного из которых звали Абд Маниф – иначе говоря, слуга мекканского бога Манифа. По этому можно заключить, что в то время Мухаммед еще не совершал религиозных открытий.

До сорока лет он жил, в общем-то, ничем не примечательной жизнью в Мекке, мужем при богатой жене. Есть основания предполагать, что ему принадлежала часть доходов от земледельческого производства в округе. Тот, кто посетил бы Мекку около 600 г., пожалуй, счел бы Мухаммеда человеком праздным, немного застенчивым, любителем послушать досужие разговоры, средним поэтом и совершенно посредственной личностью.

О том, какова была его внутренняя жизнь, мы можем только догадываться. Литераторы уже успели сочинить, какие у него были духовные борения, как он уходил в пустыню, терзаемый сомнениями и божественной жаждой. «В тиши пустынной ночи, под звенящим зноем пустынного полудня он, удалившись от людей, все же не находил уединения, ибо и пустыню сотворил Бог, и даже в пустыне смертный не в силах укрыться от Него».[54]54
  Сайкс М. Последнее наследие калифа


[Закрыть]

Может, все так и было, однако подтверждений этих уходов в пустыню нет. Бесспорно, Мухаммед глубоко задумывался обо всем, что видел вокруг себя. Вероятно, он посещал христианские храмы в Сирии. Почти наверняка он многое знал об иудеях и их религии и слышал, как они насмехаются над черным камнем Каабы, который правил тремя сотнями племенных божков Аравии. Он видел толпы паломников, и от него не могли укрыться их суеверие и неискренность в языческой вере его города. Все это угнетающе действовало на молодого араба. Наверное, сам того не подозревая, он оказался обращен в веру иудеев в единого Истинного Бога.

Наконец, будущий пророк уже был не в силах сдерживать эти чувства. Когда ему исполнилось сорок, он начал говорить о сущности Бога, сначала только со своей женой и несколькими самыми близкими друзьями. Он создал несколько стихотворений, которые, как он объявил, были открыты ему ангелом. В этих строфах речь шла о его вере в Единого Бога, а также несколько общих мест о необходимости праведной жизни. Он также с убежденностью говорил о посмертном существовании, о том, что злым и нерадивым следует помнить об адских мучениях, и о рае, уготованном для тех, кто верует в Единого Бога. За исключением того, что Мухаммед провозгласил себя новым пророком, во всех этих поучениях не содержалось ничего нового для того времени. Но это учение было равнозначно бунту для Мекки, доходы которой в значительной части зависели от многобожия и которая поэтому продолжала цепляться за идолов, в то время как остальной мир уже начал избавляться от них. Как и Мани, Мухаммед провозгласил, что все пророки перед ним, в особенности Иисус и Авраам, были божественными учителями, но именно ему предназначено увенчать и окончательно завершить их учение. Правда, о Будде он не упоминает, потому что никогда не слышал о нем – пустынная Аравия была провинцией и в теологическом смысле.

Несколько лет новорожденная религия сберегалась в тайне в тесном кругу близких нового пророка, таких же ничем не приметных людей. Хадиджа, жена пророка, его приемный сын Али, раб Зайд и еще Абу Бекр, преданный друг и поклонник, таким был первоначальный круг ислама. Еще несколько лет они оставались малоприметной сектой Мекки, скорее роптавшей, чем протестовавшей против идолопоклонства, так что городская верхушка поначалу даже не замечала их существования. Однако новое учение набирало силу. Мухаммед начал проповедовать более открыто, учить о будущей жизни и грозить идолопоклонникам и неверующим адским огнем. Его проповеди не остались незамеченными. Многим казалось, что он нацелился на единоличное правление в Мекке и теперь привлекает на свою сторону легковерный или недовольный люд. Новое движение вскоре столкнулось и с открытым противодействием.

Мекка была местом паломничества и поклонения; в ее стенах не дозволялось пролитие крови. Тем не менее ход событий стал складываться исключительно неблагоприятно для последователей нового учителя. Их стали избегать, а затем дошла очередь и до того, что у них стали отнимать имущество. Некоторым пришлось искать пристанище в христианской Абиссинии. Сам пророк, правда, не пострадал благодаря своим связям, а его противники не хотели кровавой вражды. Здесь мы не можем проследить все обстоятельства этой борьбы, но необходимо отметить один случай, который не может не вызвать недоумения. Впрочем, как говорит сэр Марк Сайке, «это только подтверждает, что он был плоть от плоти арабом». После всех настойчивых проповедей единства Бога пророк сам пошел на уступки. Он появился на подворье Каабы и объявил, что боги и богини Мекки, в конце концов, могут в действительности существовать как некие подобия святых, наделенные силой заступничества.

Его уступка была воспринята благожелательно, но только Мухаммед сделал ее, как тут же раскаялся в своей слабости, и это раскаяние показывает, что он, бесспорно, имел страх Божий. Он как мог старался поправить то зло, которое сам сотворил. По его словам, его устами говорил дьявол. Пророк принялся обличать идолопоклонство с новой силой. Борьба с отжившими свой век божествами после краткого перемирия теперь приняла зловещий характер, уже без надежды на примирение.

К концу десятилетия своей проповеди Мухаммед, уже пятидесятилетний, так и не был признан в Мекке. Хадиджа, его первая жена, умерла, один за другим умерли и некоторые из его основных сторонников. Он постарался укрыться в соседнем городке Таифе, но Таиф встретил его камнями и оскорблениями. И когда, как казалось, уже не было никакой надежды, перед ним открылись новые возможности. Помощь пришла оттуда, откуда он совсем не ждал ее. В Медине, раздираемой внутренними распрями, многие помнили учение Мухаммеда, которое узнали во время паломничества в Мекку. Народ в Медине не так тяготел к древним идолам, возможно, под влиянием многочисленных мединских иудеев. Пророку было послано приглашение прийти и править во имя его Бога в Медине.

Он поехал не сразу. Два года он вел переговоры, отправил ученика проповедовать в Медине и разрушить там идолов. Затем он начал отправлять тех последователей, что были у него в Мекке, в Медину, чтобы те ожидали там его прибытия. Он не хотел полностью зависеть от незнакомых приверженцев в чужом городе. Этот исход верных продолжался, пока, наконец, Мухаммед и Абу Бекр не остались одни.

Несмотря на священный характер Мекки, его едва не убили там. Старейшины города, несомненно, знали о том, что происходит в Медине, и отдавали себе отчет, чем это может обернуться, если этот неугомонный пророк со временем станет хозяином города, лежащего на их основном караванном пути в Сирию. Обычаю, решили они, придется уступить перед осознанной необходимостью. Последует за этим кровная месть или нет, но Мухаммед должен умереть – таким было их решение. Они решили убить его в его постели и, чтобы поровну разделить ответственность за оскорбление святыни, согласились, что убийство совершит группа, в которую войдет по человеку из каждого рода города, кроме рода Мухаммеда. Но тот уже был готов к бегству, и когда ночью убийцы ворвались в его комнату, оказалось, что в его кровати спит или притворился спящим Али, его приемный сын.

Это бегство – хиджра – также не обошлось без приключений, так как убийцы были решительно настроены догнать беглеца. Опытные следопыты выслеживали его к северу от города, но Мухаммед и Абу Бекр спрятались в южных пещерах, где были наготове припасы и верблюды, и уже оттуда направились в Медину. Пророк и его преданный соратник прибыли туда и были приняты с огромным воодушевлением 20 сентября 622 г. Это был конец испытаний и начато власти.

Вплоть до времени хиджры, пока ему не исполнился пятьдесят один год, можно было спорить о том, что представлял собой характер основателя ислама. Но после хиджры Мухаммед уже постоянно был на виду. Перед нами человек с огромной силой воображения, но уклончивый и неискренний, как и положено арабу, со всеми достоинствами и изъянами, присущими бедуину.

Начало его правления было «очень бедуинским». Господство Единого Бога всей земли, как оно понималось Мухаммедом, началось с грабительских набегов, которые не менее года неизменно заканчивались провалом, на караваны из Мекки. Затем последовало еще более вызывающее деяние, граничившее со святотатством, – нарушение издревле соблюдаемого арабской амфиктионией мира в священный месяц раджаб. Кучка мусульман в эти дни всеобщего примирения коварно напала на маленький караван и убила человека. Это был их единственный успех, и пошли они на это по приказу пророка.

За вылазкой последовало настоящее сражение. Следующий караван, который вышел из Мекки, сопровождал отряд в семьсот всадников, их же поджидали триста грабителей. Завязался бой, сражение у Бадра, который мекканцы проиграли с очень тяжелыми потерями. Шестьдесят или семьдесят из них погибло, еще больше было ранено. Торжествующий Мухаммед вернулся в Медину, где Аллах и этот успех вдохновили его казнить нескольких его противников из числа местных иудеев, которые позволили себе вольность пренебрежительно отнестись к пророку и его пророческому слову.

Но Мекка решила отомстить за Бадр, и в сражении возле Охода, недалеко от Медины, им удалось взять верх над сторонниками пророка. Впрочем, эту победу нельзя было назвать решающей. Самого Мухаммеда сбили с коня и едва не убили, многие из его последователей просто разбежалось. Мекканцы, однако, не воспользовались своим успехом и не вошли в Медину.

Какое-то время все свои силы пророк тратил на то, чтобы сплотить своих приверженцев, которые явно пали духом. Настроения тех дней, негодование пророка нашли свое отражение в Коране. «Суры Корана, – по словам сэра Марка Сайкса, – которые посвящены этому периоду, превосходят почти все остальные своим величием и возвышенной верой». Нам, со своей стороны, лишь остается предложить на суд читателя некоторые из этих величественных высказываний.

«О вы, которые уверовали! Если вы будете повиноваться тем, которые не веровали, они обратят вас вспять, и вы вернетесь понесшими убыток

Да! Аллах – ваш покровитель. И Он – лучший из помощников!

Мы ввергнем в сердца тех, которые не веровали, ужас за то, что они придавали Аллаху в сотоварищи то, чему Он не ниспослал никакой власти. Убежище их – огонь, и скверно пребывание нечестивых!

Аллах оправдал пред вами Свое обещание, когда вы перебили их по Его дозволению. А когда вы оробели и стали препираться о деле и ослушались, после того как Он показал вам то, что вы любите, среди вас оказались желающие ближнего мира и среди вас были желающие последнего. Потом Он отвернул вас от них, чтобы испытать вас; и Он простил вас, – ведь Аллах – обладатель милости к верующим!

Вот вы поднимались и не поворачивались ни к кому, а посланник звал вас в ваших последних отрядах. И Он воздал вам огорчением за огорчение, чтобы вы не опечалились о том, что вас миновало и что вас постигло. Поистине, Аллах сведуш в том, что вы делаете!

Потом Он низвел на вас после огорчения для спокойствия сон, который покрыл одну часть вас, а другую часть обеспокоили их души: они думали об Аллахе несправедливое думой язычества, говоря: «Разве для нас есть что-нибудь из этого дела?» Скажи: «Все дело принадлежит Аллаху». Они скрывают в своих душах то, чего не обнаруживают тебе. Они говорят: «Если бы у нас было бы что-нибудь из этого дела, то не были бы мы убиты тут». Скажи: «Если бы вы были в своих домах, то те, кому было предписано убиение, вышли бы к местам своего падения… и чтобы Аллах испытал то, что в вашей груди, и чтобы очистить то, что в ваших сердцах». Поистине, Аллах знает то, что в груди!

Поистине, те из вас, которые отвернулись, в тот день, когда встретились два отряда, – их заставил споткнуться сатана чем-то, что они приобрели. Аллах уже простил их, – ведь Аллах – прощающий, кроткий!»[55]55
  Коран, Сура 3, стихи 142–149 (пер. с араб. акад. И. Ю. Крачковского).


[Закрыть]

Эта вражда с переменным успехом продолжалась еще несколько лет, и, наконец, Мекка предприняла последнюю попытку раз и навсегда покончить с растущим влиянием Медины. Воинство для этого похода собирали, где только могли, но в итоге на Медину выступило не менее чем десять тысяч человек, огромная сила для того времени и той страны. Разумеется, эту массу людей никак нельзя было назвать подготовленной и дисциплинированной армией. Кроме луков, копий и мечей, другого оружия у них не было. Впрочем, все эти рыцари пустыни, пешие и верхом на лошадях и верблюдах, ожидали, что против них выступят такой же толпой бедуины, чтобы сойтись с ними врукопашную – обычное занятие для пустыни. Но когда они, наконец, прибыли на место и видны уже были глинобитные дома и лачуги Медины, перед их глазами предстало невиданное и совершенно обескураживающее зрелище: ров и стена. Воспользовавшись советами одного новообращенного перса, Мухаммед решил окопаться в Медине!

Этот ров произвел на бедуинское воинство впечатление самого гнусного и постыдного поступка, который когда-либо видел свет. На полном скаку они проносились вокруг рва, кричали осажденным все, что они думают об их совершенно немужском поведении. Выпустив в сторону мединцев несколько стрел, они решили разбить лагерь, чтобы посовещаться об этом грубом попрании законов пустыни. Как вести себя дальше – решить это оказалось очень сложной задачей. Мухаммед не собирался выходить, это было ясно. Вдобавок начался проливной дождь, их шатры намокли и отяжелели, еду было невозможно готовить. Единодушия среди союзников больше не было, настроение было совсем не боевое, так что в конце концов это воинство пустыни снова распалось на составные части, так и не сразившись с врагом (627). Разноплеменные отряды ускакали на север, юг и восток, оставив после себя только клубы пыли, тем все и закончилось.

Неподалеку от Медины был укрепленный поселок иудеев, не слишком высоко ставивших теологию Мухаммеда, с которыми он давно хотел посчитаться. Когда пришло время решающей схватки, иудеи приготовились встать на сторону того, кто окажется сильнее, но теперь Мухаммед сам напал на них, вырезал всех мужчин, все шесть сотен душ, а женщин и детей продал в рабство. Не исключено, что этих рабов купили все те же бедуины, на которых иудеи смотрели как на возможных союзников. Никогда больше после этой необычной неудачи не удавалось Мекке организовать действенный союз против Мухаммеда, и один за другим ее предводители перешли на его сторону.

Нет необходимости следовать за перипетиями переговоров и примирения, которые привели в итоге пророка в Мекку. Суть договора состояла в том, что правоверному следует обращаться лицом к Мекке во время молитвы, вместо того чтобы обращаться к Иерусалиму, как они делами до того, и что Мекка должна стать местом паломничества новой веры. До тех пор пока паломничество продолжалось, жителям Мекки, видимо, было все равно, устремлялись ли эти толпы в их город во имя одного бога или же многих. А Мухаммед все более разочаровывался в своих ожиданиях, что ряды сторонников новой веры значительно пополнятся за счет иудеев и христиан, и он перестал акцентировать внимание на том, что все эти религии в действительности поклоняются одному и тому же Единому Богу. Аллах все больше и больше становился его собственным неповторимым Богом и теперь, после примирения с Меккой, все чаще увязывался с метеоритным камнем Каабы и все меньше и меньше понимался как Бог Отец всего Человечества. Пророк же давно выказывал готовность пойти на соглашение с Меккой, и, наконец, такое соглашение было достигнуто. Мекка и в самом деле стоила уступок. В 629 г. Мухаммед вошел в город как его хозяин. Идол Манифа, божка, в честь которого он когда-то назвал своего сына, разбили у его ног, когда он вступал в Каабу.

С этого момента уже ничто не стояло на его пути. Были еще сражения, измены, кровавые бойни. Но его власть продолжала уверенно расти, пока он не стал хозяином всей Аравии. В 632 г., когда вся Аравия лежала у его ног, в возрасте шестидесяти двух лет он умер.