Текст книги "Утро богов (Антология)"

Автор книги: Герберт Джордж Уэллс

Соавторы: Роберт Шекли,Владимир Щербаков,Андрей Дмитрук,Людвик Зайдлер,Махариши Патанжеле,Андрей Фальков,Игорь Ларионов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 40 страниц)

«Это атака»

Разубеждая себя, я повторял: нет, я ошибался. Поистине дьявольский умысел: избрать оружием против меня хрупкую женщину, которая якобы путает Древнюю Грецию с Персией и Парфией, занималась оккультизмом, ясновидением, телекинезом и, кажется, телепортацией, а также всеми другими внематериальными дисциплинами.

Когда она уходила, на ее лице была маска.

Я умею потом вызывать образ человека. Его уже нет рядом. Но ко мне приходит его образ, я вижу его подлинное лицо, читаю на нем ответы на мои вопросы. Он сам их произносит.

На этот раз усталость взяла верх. На второй и на третий день после визита болела голова. Пил таблетки, выпрашивая их у знакомых. В наших аптеках давно уже не бывает, как известно, ни амидопирина, ни анальгина, ни цитрамона, ни даже марганцовки, бинтов и ваты.

Я готовился узнать, подтвердить и сделать ясным для себя смысл эпизода с женщиной. Богоматерь опередила меня. Так было нужно. Она передала мне восемнадцатого июля, что это действительно та самая женщина, которой я должен был остерегаться. В будущем мне не следует с ней встречаться (дословно: соприкасаться). У меня были и будут небольшие неприятности из-за нее. Но главная угроза миновала. Богоматерь сказала, что идет атака (дословно: происходит атака). Это я собственной персоной являюсь объектом нападения. Мне не надо закрывать на это глаза.

Как я понимаю, фрагменты встреч с контактерами, бегло описанные мной, выстраиваются в общую цепь событий. Имя им одно, общее: атака. Богоматерь не говорила этого раньше. И я понимаю ее. Мысль о таком повороте событий могла бы сказаться отрицательно. Ведь я безоружен. Кроме того, я работаю с полной отдачей сил. Я никогда раньше не мог бы даже представить себе, что за полтора месяца напишу около десяти авторских листов текста. Такого со мной не было. Это примерно моя полугодовая норма. Так был написан «Асгард». Объем этого документального романа, правда, больше десяти авторских листов, но я использовал старые заготовки.

Проверим баланс.

Я безоружен. Я не применяю даже заклинаний. Все силы я отдаю работе и уже ощущаю усталость, недаром же великая богиня постоянно предупреждает меня о неблагоприятных днях и необходимости отдыхать.

С их стороны. Неограниченные возможности. Профессионализм. Несомненное применение психотронного оружия и телепатических эффектов. Это не дамские разговорчики о ясновидении и телепатии. И уж, конечно, не случайность. Она как пластиковая кукла, но изнутри прорывалась вся эта начинка.

Подобно боксеру я был на ринге и в отличие от него не мог отвечать ударом на удар. За меня это делали, вероятно, боги. Но я не спрашивал об этом. Я должен был выстоять в любом случае. При мне были талисман и кольцо, подаренные Богоматерью. Она предупреждала меня, если это было необходимо.

Я мог быть не готов к встрече с женщиной. Мог не допустить мысли, что смертельная угроза персонифицирована на этот раз в ее образе. (Она раскачала бы меня, и тогда – конец. Прокол оболочки человеком высокого потенциала неотвратим, исход же летален.)

Я знал, что моя оболочка сейчас уязвима. Это уже не та сияющая сфера. Была тревожная зима, потом – всепоглощающая книга, вот эта. А я еще не отошел и от «Асгарда», который был закончен лишь в декабре, чуть более полугода назад.

Итог: баланс явно не в мою пользу. Я надеялся сейчас только на Богоматерь и юного Гора. На Осириса. Два-три раза призывал Асгард с его асами.

Сейчас, когда я пишу эти строки, день восемнадцатого июля на исходе. Я узнал, что день этот неблагоприятен для богов. Это нечто новое. До сих пор думал, что тяжелые часы уготованы только для смертных.

Доходил до моего сознания и другой факт, Богоматерь сказала об атаке открыто не только для того, чтобы я был готов. Она могла бы каждый раз предупреждать, и не произнося этого слова. И вот – сказала! Она знает меня и знает людей, рожденных под теми же звездами, что и я, в тот же день зимы и в тот же час. Мы принимаем вызов, от кого бы он ни исходил. Мы отражаем удары, мы побеждаем зачастую без оружия. Опасность удесятеряет наши силы. Мы откликаемся на сигнал тревоги сразу, немедленно, как будто мы всю жизнь ждали его и мечтали о нем. Мы вступаем в борьбу всегда и на любых условиях. Сама мысль о ней звучит как музыка, как магический призыв. В нем мы обретаем силы. Мы берсерки.

Ко мне действительно приходили силы. Божественные и космические потоки входили в мои чакры, раскрывали их, изгоняли усталость. Богоматерь направляла эти потоки. Только вот направить-то их можно лишь тогда, когда человек готов их воспринять. Я был готов. Сигнал атаки был дан. Серебряный горн протрубил его устами прекрасной Исиды.

И все же поворот событий не мог не изумлять меня. Потому что я оказался пророком. В отношении себя самого. В восемьдесят пятом вышел мой роман «Чаша бурь». Я считал его фантастическим, как он того и заслуживает. Главный герой – Владимир Санин. Он становится наблюдателем, затем и участником невидимой другим людям борьбы между потомками атлантов и этрусков. Борьба эта ведется волновым оружием, которое рвет причинно-следственные связи, изменяет их, вызывает неожиданности, полные угроз и опасностей. Что же не поделили потомки атлантов и этрусков и откуда они взялись в наши дни? Когда-то, тысячи лет назад, перед катастрофой, с неба явился сверкающий шар непонятного происхождения. Лучи, вышедшие из него, взяли гены людей, что-то еще и помогли воссоздать на пустынных планетах другой звездной системы обе цивилизации. Здесь же, на Земле, они погибли, достойнейшие этруски и не менее достойные атланты.

Много воды утекло с тех пор. Не одно поколение водяных мельниц сломалось и кануло в Лету, пока на нашей планете не появились вновь и атланты и этруски. Они прилетели с тех планет на кораблях, высадились, основали станции наблюдения. Но не только. Станции этрусков отправляли отсюда на далекую новую их родину копии, дубликаты памятников искусства и вообще земных вещей. Для музеев. А вот станции атлантов отправляли отсюда подлинники картин, керамики, монет, ювелирных изделий древних мастеров. Это одна из главных причин начавшейся борьбы, которая переросла в невидимую людям войну.

Поскольку главный герой – потомок этрусков (его отец был капитаном корабля, потерпевшего на Земле аварию еще до войны), он принимает участие в этой войне на стороне этрусков. Сами этруски этого не хотят. Но помимо их воли он – в центре событий. Этруски не могут дать ему оружия, как не могут ни те, ни другие посвятить в свои замыслы людей Земли. Война-невидимка не должна коснуться человеческих судеб. Тем не менее герой требует оружие. И получает талисман. Он защищает от нападения. Не более того. Но страшная в своей неотвратимости борьба продолжается. Она, кажется, идет уже в самой душе героя, и в голове его возникают образы. Один из них предвосхищает всю историю с коршуном и лебедью, сокровенный смысл которой мне удалось разгадать лишь годы спустя. Тем не менее я писал о состоянии Владимира Санина вот что (его же словами):

«Ключи Марии – это сокровенное, несказанное, ключи души; расставаться с ними нельзя. Борьба уже давно шла у последней черты – за ключи Марии! Трепетным зоревым светом зажигалось в памяти моей ушедшее, но темное крыло неведомой птицы настигало меня, и тревога сковывала. Заклиная прошлое, молясь отцу, сестре, Жене, я снова переживал и надеялся, но в новом, грозовом свете мелькало предвестие беды – прошлое до боли остро отзывалось во мне стоголосым эхом. Даже ничем не омраченные дни и часы детства становились как бы чужими, не моими, они были невозвратимы, и когда черное крыло закрывало их, я даже чувствовал облегчение. Если же там осталась полузабытая боль – стократной вспышкой все повторялось снова и снова, и пытка эта была нескончаема, и я не мог ночами сомкнуть глаз.

А если приходил короткий лихорадочный сон, правой рукой, у самого сердца сжимал я до дрожи в пальцах невидимые ключи Марии, ключи от несказанного, невыразимого, сокровенного. И просыпался.

…Легче было забыться и забыть все. Но я боролся за прошлое. Только теперь я понял, что события, предшествовавшие этим грозным дням, лишь очертили контур пространства, в котором развернулась сейчас тайная борьба. В центре этого контура, словно тень в круге, был я сам с моим отчаянием, упрямством, с моей силой и слабостью. Зло и добро неотступно следовали за мной по пятам, они порой точно сливались, и лишь усилием воли отличал я полет темного крыла от парения светлого крыла, а тени крыльев бежали вместе, пересекая Друг друга».

С некоторыми поправками это передает и мое состояние. И дает ответ, почему я смог угадать это имя: Царевна Лебедь. Все жило во мне до поры до времени, я наделил этим своего героя. Оказалось – со мной происходит то же. Но я вхожу в борьбу не с атлантами и не за этрусские древности. Ранг этой борьбы намного выше. Еще точнее: он самый высокий, последний.

Приведу вольное изложение одной из работ, посвященных «Авесте».

Состояние человека, его души есть печальное следствие того, что смешались две субстанции. Одна из них – Разум, Добро, Свет. Другая – Материя, Зло, Тьма. Три имени у каждой. Эти имена мы должны знать. Очень давно, в начале времен царством Света управлял Отец Величия, а царством Тьмы – Князь Тьмы. Князь Тьмы нарушил это равновесие. Его привлек блеск светлого царства. Опасаясь нападения, Отец Величия вызвал к жизни эманации света, несущие силы добра. Но силы света были сначала побеждены тьмой, растворены в ней. Произошло смешение. Главная тема всего последующего – освобождение эманаций, частиц света, воссоединение их с царством Света.

Веет ветер. Есть такое простое выражение в русском языке. Узнаем же правду: это тавтология. Потому что Вайу – имя бога, оно переводится как «ветер». А глагол «веять» одного с ним корня. Как и многое в русском, даже современном, одного корня с авестийским. Так же в ванском (урартийском) языке атсу-месяц привело к русскому устойчивому сочетанию «ясный месяц», а другое слово, означающее «море», породило устойчивое «синее море», «море синее», которое закреплено, конечно же, смыслом.

Так вот даже ветер и бог ветра разделились, раздвоились подобно моему герою Владимиру Санину. В текстах авестийского круга есть злой Вайу (Вай) и благой Вайу. Добрый и благой Вайу защищает праведных и сопровождает души умерших. Его злой двойник похож на демона смерти – дайва. Он вредит душам чем может.

Роль того же бога понимают и иначе:

«Вай, некогда бог ветра, который дует между небом и землей, стал теперь олицетворением промежуточного пространства между царством Света вверху и царством Тьмы внизу. Внутри этой безликой стихии происходит борьба между Светом и Тьмой… Вай стал местом смешения сил добра и зла».

Королева ос

Стежка ведет тебя в знакомые места. Свободный вечер. Ты по инерции продолжаешь думать о приглушенной и стертой временем связи древних с тонким миром. Приходит на ум недавняя публикация. Газета «Аль-Ахбар» сообщила изумительный факт: профессор Саид Мухаммед Сабет из Каира объявил, что в эпоху пирамид не только знали явление радиоактивности, но и применяли его на практике гораздо лучше, чем порой сейчас, – более достойным образом. Можно говорить о радиационном секрете мумий фараонов. В непосредственной близости от них фотопленка нередко засвечивается. А приборы постоянно отмечают превышение фона опасных излучений. Выражение «лучи смерти» приобретает иной смысл. Они, эти лучи, оказываются естественными спутниками людей, уходящих в иной мир. Недаром, как ни пытались ученые воспроизвести бальзамирующие смеси, результаты у них хуже, чем у египетских мастеров своего дела.

Радиоактивность – ключ к астральному миру, так считали мудрейшие из современников фараонов. И оставили нам тому доказательство. Каирский профессор изучал фон рядом с мумифицированными некогда животными, сохранившимися с тех давних времен в музее зоопарка, и отметил: все, как обычно. Очевидно, животным, кошкам, обезьянам, крокодилам мудрецы далеких от нас эпох ключей к астральному миру не выдавали. Сохранность их мумий потому несравненно хуже.

Обжигающие составы, упоминаемые в надписи на одной из гробниц (где покоилось мумифицированное тело древнеегипетского врача), можно думать, и есть то самое средство, о котором ничего определенного сказать нельзя, кроме того, что оно, вероятней всего, радиоактивно.

…А солнце уже низко над водой, и отраженные лучи от легкой зыби слепят глаза. На этот раз стежка вывела тебя помимо сознания к низкому берегу с зеленым пригорком. Пока ты мысленно обсуждал с профессором полученные им результаты, тропа уперлась в этот пригорок.

Молодая женщина. Неподалеку – два парня. Ты проходишь мимо, бросаешь на траву пляжное полотенце, затем сумку. Падаешь на руки, приземляешься, отжимаешься несколько раз, стараясь изобразить из себя в присутствии красивой женщины атлета или хотя бы заканчивающего свою карьеру спортсмена. Тебе это удается. Тебе подарен рассеянный взгляд. Это допустимый для очаровательных дам знак внимания, известный до прихода турок в Византию, затем в Европу. Только паранджа свела на нет его смысл и значение.

Два лохматых парня между ней и тобой разрушают едва родившуюся иллюзию. Но ты имеешь право расхаживать по берегу, определять на глаз и на ощупь температуру воды, высоту прибрежной травы, а также высоту солнца на сегодняшнем небе. Заодно ты отмечаешь, что на ней антрацитово-черный модный купальник со спущенными бретельками (если я правильно называю по памяти эту деталь), рядом с ней – поразительной раскраски блузка, малиново-лазурная, и ты не прочь посоветовать ей накрыть ее газетой или листьями лопуха, чтобы она не выгорела. Тебе в голову приходит легкомысленная параллель, возможно, по закону контраста: подобно быку на корриде ты боднул бы эту блузку. Два парня лепечут слова из заветного лексикона – им бы ты показал, как это делается, а потом съездил бы по физиономии.

На очереди, однако, новая глава, в повестке дня – отдых. Ты ни за что не осмелишься провести в жизнь даже сокращенный вариант пришедшей в голову идеи.

Временами ты продолжаешь воображаемую беседу с Саидом Мухаммедом Сабетом, выражаешь ему признательность за информацию, пусть даже она несколько преувеличена.

В каждой вещи есть две точки. Они магические. Одна – точка силы, другая – конца. Если попадают в первую – бетонный блок поднимается в воздух от прикосновения младенца. Если во вторую – он рассыпается. Найти их, разумеется, трудно: нет этикеток. Это относится к тебе. Но поймешь ты это после. Пока же легким прогулочным шагом, вполне доступным человеку в плавках, ты спешишь на аллею, чтобы справиться о времени. Мимо нее, отметим ради справедливости.

И когда возвращаешься с аллеи, где много прохожих с наручными часами, ты замечаешь необыкновенное. Над ее головой кружит оса. Траектория ее полета – почти идеальна. Похожа на диадему. У нее сиреневые глаза, лицо и тело загорелые, волосы как у самой дорогой куклы. И кукольная же светло-желтая диадема. Нет предела деяниям Аллаха, сказал бы Саид Мухаммед Сабет, благословен совершеннейший из творцов!

Ты же ограничиваешься по ее адресу прозаическим замечанием, высказанным про себя: королева ос. И вслух:

– На вас напала оса!

– Она ручная.

Все. Ты промолчал, ты побежден. Не ожидал такого ответа.

По условиям предложенной тобой игры, ты должен сдаться на милость победительницы, королевы ос. Но ты медлишь. Правильно говорят мудрейшие из астрологов, что от людей, рожденных под знаком Водолея, не знаешь чего ожидать. Гаснет солнце среди предзакатных облаков. Меняется настроение. Приходит предвестие тревоги. Ты одеваешься, уходишь, потом возвращаешься, наблюдаешь за ней издалека, с той асфальтированной аллеи, где спрашивал, который час. Ты снова уходишь с роковой аллеи – да украсит Аллах ее окрестность лучшими из созданий – но в другую сторону.

Ты испытываешь и облегчение, и досаду. Кто она, королева ос? Простой вопрос засел в голове занозой, ты не можешь от него освободиться до самого метро. Только там, в вагоне, где тебя беспокоит скорость таяния двух стаканчиков с мороженым, упрятанных в сумку, ты вычеркиваешь его из своего сознания. Временно, заметим, что станет ясным из последующего.

Еще один разговор с дочерью

Приезжал в гости к ней, пробовал увлечь ее историей Троянской войны, участием в ней богов. Она окончила университет как раз в шестилетний период, прошедший со времени разговора об амброзии. Ольга не вспоминала о том разговоре. Мне удалось рассказать ей о Харрингее, одном художнике, с которым беседовал Мефистофель. Харрингей родился в Англии, в конце прошлого века, на страницах книги «Похищенная бацилла». Ее написал Герберт Уэллс. «Эта история известна мне только со слов художника Р. М. Харрингея», – замечает писатель, легко и изящно делая вымышленного им героя ответственным за достоверность происшествия.

– Улавливаешь? – спрашиваю я дочь, раскрыв книгу, случайно оказавшуюся на полке на самом виду.

– Улавливаю. Изящно.

– Читала?

– Не помню. Кажется, нет. Вообще этот двухтомник раскрывала, что-то понравилось. Потом времени не было.

– Рассказать?

– Расскажи.

Пробегая глазами знакомые страницы, я нахожу ответы на вопросы о той самой борьбе, которая у нашего порога. Но какая это борьба!.. Сначала должна победить душа. Все должно произойти в самом человеке. Ловлю ключевые фразы.

«Утром, часов около десяти, Харрингей пошел к себе в мастерскую взглянуть, нельзя ли что-нибудь сделать с головой, над которой он работал накануне. Это была голова итальянского шарманщика, и картина, как предполагал, но пока не решил окончательно художник, должна была называться «Страж».

Харрингей передавал мне все это с какой-то убедительной искренностью, и рассказ его показался мне правдивым».

Накануне Харрингей увидел в окно нищего, который просил подаяния. Его-то он и пригласил позировать. Выбор оказался опрометчивым. Утром он убедился, что получился самый обыкновенный портрет шарманщика. «У меня почему-то не выходят живые люди, что-то неладно с моим воображением».

– Так он рассуждает, понятно?

– Вполне. Где обещанный дьявол?

– А как ты представляешь себе его появление в мастерской художника?

– Никак.

– А если ему все-таки нужно появиться во что бы то ни стало?

– Спроси тех, кто с ним знаком.

– Это уже ответ. Молодцом. Но все же он появляется, соблюдая в некотором роде правила приличия. Не вламывается в дверь мастерской, заметь. И вообще дверью не пользуется.

– Материализуется.

– Н-нет. Харрингей взял кисти, палитру, наложил коричневой краской пятнышко в углу рта, чуть тронул глаза и подбородок, и тут произошло… портрет улыбнулся ему.

– Тебе нужно было рассказать это мне десять лет назад.

– Извини, не успел, опоздал. Ты ведь тоже не нашла времени прочитать рассказ «Искушение Харрингея», не так ли?

– Так. Чем это кончилось?

– Тем, что Харрингей так и не стал гениальным художником.

– А как он мог им стать, если таланта нет?

– А как доктор Фауст получил молодость и в придачу Маргариту?

– Известно как.

– Лицо на портрете все больше напоминало знакомые черты того самого типа. Харрингей этого не хотел. Его рука сама водила кистью по холсту. Но когда ему показалось, что огненные глаза на холсте стали вращаться и злобно сверкать, он набрал красной краски и в порыве гнева и отчаяния ударил кистью по портрету. «Дьявольский портрет закрыл глаза, досадливо сморщился и вытер рукой краску с лица!» Так написал Уэллс. Заметь, дьявол проявил самообладание. И произнес, обратившись к Харрингею: «Вы поступили, пожалуй, несколько опрометчиво». Теперь прочитай сама вот эту страницу. Дьявол хладнокровно убеждает Харрингея, что тот бездарен.

– Прочитала.

– А на следующей странице дьявол предлагает свои услуги. Обещает сделать Харрингея автором шедевра. Харрингей оборвал его: «Чушь, вы думаете, что я соглашусь погубить свою душу ради удовольствия написать замечательную картину, которую все равно разругают?» Терпение, дочь моя, осталась еще одна страница, вот она, прошу!

– Прочла. Все понятно. Дьявол предлагал два, потом три, потом пять шедевров за душу Харрингея.

– У тебя не сложилось впечатления, что Харрингей не сомневался, что это будут настоящие шедевры.

– Такое впечатление у меня сложилось. Он знал, что это будут шедевры.

– И все же отказался от предложения этого джентльмена с весьма сомнительной репутацией.

А мог бы последовать примеру почтеннейшего доктора Фауста, не так ли?

– Так. Не захотел.

– Почему?

– Потому что все эти шедевры все равно бы разругали Он предпочел закрасить портрет краской.

– Не краской. Ее как раз не хватило. Он бросился в будуар своей жены по коридору и вернулся через минуту с большой банкой эмали зеленоватого цвета, прихватив с собой здоровенную кисть.

– Ну это уже не так важно.

– Согласен. Ну, а если бы художник узнал, что все его шедевры не разругают, что они получат самую высокую оценку? Что тогда? Как бы поступил Харрингей?

– Не знаю.

– Нет гарантии, что критики уже не продали свою душу за неограниченное право ругать прежде всего шедевры. Тупиковая ситуация. Не она ли подсказала Харрингею выход: закрасить портрет?

Просто порядочный человек…

– Это ответ!

– Как ты живешь?

– Нормально. Много читаю. Езжу купаться. Даже загораю.

– У тебя усталый вид. Чуть-чуть.

– Исправлюсь.

– Постарайся.

– Обещаю. Закончу одну работу и двину к морю.

– Много осталось?

– О нет. Успею поплавать в обычное для меня время, под знаком Весов.

– Как здоровье бабушки?

– Ничего.

– Ворчит?

– Не без этого.

– А готовишь ты сам?

– Конечно. И по собственным рецептам. Знаешь, что такое пельмени по-восточному?.. А яичница по-хеттски?

– Разве это ты придумал?

– Да. Но дал благозвучные названия, не вызывающие подозрений у моих нечастых гостей. А ты сама готовишь?

– Не-ет, мамочка.

– Привет мамочке, мне пора возвращаться к бабушке.

…В этот вечер произошло такое событие: я начал работать, поставив пишущую машинку на кухне, чтобы не мешать спать матери. Форточка была закрыта. В четвертом часу ночи возникло неприятное ощущение: вдруг зашевелились волосы. Не понимая, что могло случиться, я поднял руку, пригладил волосы, и тут же едва не вскрикнул. Палец обожгла резкая, острая боль. Взлетела огромная оса, села на полотенце и не двигалась, как будто у нее не осталось сил после того, как она всадила жало в мой палец с кольцом Богоматери. Боль не утихла. Я прошел в свою комнату, лег, отсасывая яд. Не помогало. Через четверть часа я снова устроился за машинкой. Ужаленный палец давал о себе знать, покраснел, в нем отдавался пульс, я даже не мог его сгибать.

Я сидел еще некоторое время, пытаясь отстучать назначенную самим для себя норму, но это не получилось. Лег, закрыл глаза, думал о внешне самых заурядных явлениях, которые могли обернуться… чем? Не знаю. Удар был явно смягчен: такая оса и сама по себе могла убить, так щедро наделила ее природа. Природа ли?.. Я оставил ее сидеть на полотенце – огромную, полосатую, неподвижную, как переводная картинка. Утром ее не оказалось.