355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Герберт Джордж Уэллс » Утро богов (Антология) » Текст книги (страница 25)
Утро богов (Антология)
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 17:20

Текст книги "Утро богов (Антология)"


Автор книги: Герберт Джордж Уэллс


Соавторы: Роберт Шекли,Владимир Щербаков,Андрей Дмитрук,Людвик Зайдлер,Махариши Патанжеле,Андрей Фальков,Игорь Ларионов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 40 страниц)

Вплоть до конца прошлого века известен был головной убор барышень в земле вятичей-ванов-венедов, последней по времени существования, той, что согласно летописи располагалась по Оке. Убор назывался турица. Название дали тряпичные рога. Они хорошо запомнились и священникам Калужской земли, которые не пускали девушек в этом уборе в церкви. Язычество? Да, его остатки. Но кто бы подумал, что это форма почитания той же великой прекрасной богини, которая известна русской церкви под именами Богородицы и Богоматери!

Это не было отнюдь культом быка, как замечает, например, академик Б. А. Рыбаков («Киевская Русь и русские княжества XII–XIII вв.». М., 1982, с. 273), принимающий к сведению записи о вятичах арабских авторов.

Источники (там же, с. 270, 271) помогают познакомиться с архаичной, древнейшей культурой вятичей. Именно здесь, два тысячелетия спустя после эпохи Ванского царства (Урарту), где поклонялись Богине Лебеди, и столетия спустя после Донской Лебедии, исследователи находят и описывают обрядовые танцы русалий. Девушка с распущенными волосами в широком платье танцует под музыку. Свирели музыкантов, согласно тем же арабским источникам, длиной в два локтя, лютня же их восьмиструнная. Добавим к этому русские названия гусли, дудка, гудок. Главная особенность девичьего наряда – длинные, спущенные намного ниже запястий, рукава. Они напоминают крылья. Русалка – это птица, божество. Пушкин со слов няни писал: «Русалка на ветвях сидит». Он не мог уже знать историю этого удивительного божества, менявшего лишь наряды, но остававшегося во все человеческие эпохи недосягаемым образом женской красоты и грации.

Что же означает само слово «русалка»? И почему еще русалок связывают с водой? Этимология не выяснена, она так приблизительна и неконкретна, что я отчаялся было найти решение. Но обращение к к древностям ванов помогло. С первой родины ванов-вятичей, из Урарту, пришли царственные слова. Имя владыки Руса означает, вероятнее всего, не что иное, как «царь» (известно и написание Урсу). Древнейшая хаттская надпись в Малой Азии (еще задолго до нашествия хеттов) такова: капраш (капрас – с учетом хорошо известного звукового перехода). Эта надпись сделана под изображением леопарда, царственного зверя. Ее переводят просто: «леопард». Но переводить следует, пожалуй, иначе: «священный леопард» или даже «царственный зверь». Потому что рех, рекс, рас, рус, рос – это общее древнее слово для многих наречий и языков и означает оно одно и то же: «царь», «король», «владыка». Да и зачем древним хеттам надпись «леопард» под культовым изображением животного? Нет, его имя не просто звериное, а другое, царственное и священное.

Так я пришел к этимологии имени древней героини культовых танцев у вятичей-ванов-венедов. Русалка – это царевна, царица. Образовано это слово из уже известного нам корня и типичного суффикса вятичей, совсем как «светелка» образовано от слова «свет».

Царевна, конечно, небесная. Ее полное имя мы уже знаем: Царевна Лебедь. Именно она дала название, как мы помним, земле Урарту и Лебедии. Это ее крылья распростерты над божественными ванами, основавшими и Урарту, и Лебедию, и княжество вятичей, вошедшее потом в Русь.

Но почему в русской летописи говорится, что вятичи «от ляхов»? Кое-кто может понять это буквально: пришли ляхи и основали на Оке княжество. Нет, это не так. Летописцы многое уже не помнили, а то, что помнили источники, было приспособлено церковью к нуждам централизованного государства.

Венеды расселялись на огромных территориях. В «Асгарде» я писал об этом в последней, научной части книги. Южное лукоморье Балтики связано у древних авторов с таким названием Венедский залив. Но это и берег ранней Польши. Те же венеды-ваны жили тут некогда. «Венеты… исходили все леса и горы между певкинами и феннами», – пишет Тацит (Германия, 46). Он же отмечает, что венеты (и в его записи мы видим, как подвижны звуки, здесь «т-д»), строят прочные дома, имеют щиты в отличие от феннов-финнов (прибалтов), отличающихся, по его словам, «удивительной дикостью».

Земля певкинов – это примерно нижний Дунай. О феннах уже сказано.

Чтобы понять русскую летопись, нужно принять свидетельство Тацита. Да, венеды занимали южный берег Балтики, побережье Венедского залива. Часть же их осела после Лебедии на Оке. Две этих ветви не просто родственны, это один народ, разделившийся на части, как это нередко бывало в истории (вспомним болгар на Волге и болгар, пришедших не так уж давно на южный берег Дуная, – уже гораздо позднее времени, о котором говорит Тацит).

Венеды, генеты, ваны, вятичи… Один корень, один народ. Потому и осталось в летописи неразборчивое: вятичи от ляхов. А понимается просто: от венедов, живших и на территории Польши.

Судьба народов сложна. Метаистория не похожа на то, что пишут в учебниках и диссертациях. Ваны, попав на север, сохранили многое из своего древнейшего языка, но утратили знаки для письма, общие с ассирийскими. Их черты и резы лишь отдаленно и очень фрагментарно напоминают письменность первой родины.

На территории Германии в школах венедов в VI веке нашей эры использовалась азбука, отдельными знаками сходная с этрусской. Исток этрусской же азбуки трояно-финикийский. Точнее сказать пока нельзя. Мне известны работы профессора Р. Пешича из Белграда, который изучал «звездную письменность» на территории древней Иллирии, Ей около пяти тысяч лет, если не больше. Буквы похожи на этрусские, значит и на трояно-финикийские. Это пока древнейшая буквенная азбука из найденных.

Много утрачивается. Народы забывают свою историю и письменность, достояние лишь посвященных (так было в древности). Они оказываются в совершенно другом месте обитания, в ином окружении, начинает меняться их язык, воспринимая слова из языков соседей. Это ключ и к истории ванов.

Метаистория связана с богами. Кроманьонцы знали великую богиню и учились искусству. Их барельефы в Ла Магдален настолько совершенны, что считались подделкой. И только знаменитый французский археолог А. Брейль доказал подлинность этих шедевров (изображающих отдыхающую женщину). Римляне во время похода на этрусков пленили их богиню, установив захваченную статую в своем городе. И это было началом конца Этрурии.

Древний Ван тоже потерял своих главных богов. Это случилось во время опустошительного похода ассирийского царя Саргона. Его войско вошло в Мусасир, покинутый на милость победителя его владыкой Урзаной мусасирским (союзником и вассалом Русы I). Этот город Венского царства имел особое значение. Именно в нем был главный храм бога Халда (Уалдиа – так писалось его имя ассирийцами) и его супруги Багбарту (Богини Лебеди). Со ссылкой на «Асгард» могу напомнить, что Уалдиа – Халд – это и древнейший бог славян Аладо: верования Вана – это верования венедов!

После этого рокового похода, когда статуи Халда и Багбарту покинули Мусасир волей завоевателя, могущество Урарту пошло на убыль. Священный для ванов город был сожжен Саргоном. Царь Урарту Руса I, узнав о судьбе богов и города, ударом собственного меча оборвал свою жизнь. Он-то хорошо разбирался в законах неба и земли. Мы отдаем дань глубине его чувств.

Урарту вскоре попало в вассальную зависимость от Ассирии, затем прекратило свое существование. Простые люди древнего Вана, точно лебеди потревоженные, нашли новую родину на севере. Но они не забыли ни Аладо, своего бога, ни великую Богиню Лебедь. Тем более что связи ванов с Лебедией северной очень давние.

Предоставим слово археологу Ю. А. Шилову, который опирается на работы грузинских коллег:

«Среди яйцевидных конструкций наиболее интересен курган у селения Циори, исследованный грузинским археологом Ш. Ш. Дедабришвили… Яйцевидная насыпь была обложена камнями («скорлупой») и ориентирована острым концом строго на юг. На черноземной вершине четко выделялось песчаное пятно («желток»). Оно представляло собой верхнюю часть заполнения воронки, оставленной при сооружении насыпи и начинавшейся у юго-восточного края могилы. Последней, таким образом, отводилась роль зародыша в кургане-яйце. Но не только!

Второе значение могилы, а вместе с ней и воронки-желтка, раскрывается при анализе каменной конструкции под курганом, северо-западнее погребения. Автор раскопок охарактеризовал ее как сочетание «крыльевидной насыпи» с «круглым сооружением».

Сведя воедино фрагменты раскопов и вычертив общий план памятника, мы видим, что каменная конструкция образовала яйцо, хвост и крылья мифической птицы, чрево ее – могила, а голова – поднимающаяся на вершину кургана воронка. К этой картине следует добавить еще отмеченную выше яйцеобразную форму кургана, в которой и заключена была птица… Подобные композиции не вызывают сомнения. А идея обряда достаточно очевидна: мифическая птица вылупится из кургана-яйца и, снеся новое, возродит погребенных» (Шилов Ю. А. Космические тайны курганов. М., 1990, с. 48).

В той же книге описаны и другие яйцевидные сооружения, уже к северу и на запад от Кавказского хребта. Интересна и куроараксская керамика. Кура и Аракс – это закавказские реки. Отсюда движение древнейших племен, создавших эту культуру, направлено на север и на запад. Описание сооружения свидетельствуют об одной из волн переселений, сформировавших общность обрядов. Налицо и обратные переселения – на юг, в Закавказье. Можно вспомнить и южные походы скифов и еще ранее – киммерийцев.

Курганы, о которых идет речь, возникли раньше становления Урарту как государства. Но и при царях урартийцев и раньше на огромных территориях люди помнили об удивительной птице и о бессмертии души.

Знаменитый римский поэт Овидий писал:

«Рассказывают, что на Гиперборейской Паллене есть мужи, у которых тела покрываются легкими перьями, стоит им десять раз погрузиться в Тритонийское озеро. Говорят также, хотя я этому не верю, что и скифянки, окропляя свои тела зельями, упражняются в таком же искусстве».

Отголоски преданий севера нашли у поэта отклик. Гипербореи жили в северо-восточной Европе, за мифическими Рипейскими горами. Судя по всему, там и располагалась Гиперборейская Паллена. Иногда, комментируя это не вполне понятное место у Овидия, исследователи помещают Паллену чуть ли не во Фракии, которая могла восприниматься греками как северная, гиперборейская земля. Именно там, вне основной территории Греции, располагался полуостров Паллена в Халкидике. Что можно противопоставить такому ходу мысли? Упоминание о женщинах-скифянках дает иной адрес происходящему. Да и была ли необходимость называть Паллену Гиперборейской, если бы речь шла о близком к собственно Греции месте?

Как бы там ни было, скифские женщины были волшебницами, свидетельствует римский поэт, попавший в немилость и ссылку почти в самую Скифию (в город Томы южнее Дуная). Зелья помогают северянкам. Что касается мужчин, то им нужно девять раз погрузиться в воду. Как тут не вспомнить пушкинскую сказку еще раз: ведь именно вода, стоит ей обрызгать героя уже хорошо нам известного, помогает ему превращаться даже в комара. По сюжету сказки подходят именно такие превращения – в летающих насекомых, но не в птиц – чтобы остаться незамеченным на корабле и во дворце.

Думается, в истоках, в рассказах Арины Родионовны, пришедших, в свою очередь, из Гиперборейской Паллены народной мудрости, могли быть различные превращения в птиц. Одно такое превращение – самой Царевны Лебеди – уже засвидетельствовано. Оно, правда, обратное, то есть птица оборачивается прекрасной женщиной. Нам хорошо известно, однако, и прямое волшебство, когда девушки вятичей наряжались лебедицами. Не исключено и применение зелий. Недаром в «Эдде» говорится о том, что ваны искуснее асов в колдовстве. Скифия, Гиперборея – собирательные названия земель. Теперь, кажется, ясно, к какому именно племени принадлежали женщины, окропляющие зельями свое тело и превращающиеся в волшебных птиц (не так ли и злой волшебник стал коршуном?).

Овидий упоминает одно из удивительных зелий. Это яд. Его название – аконит. Оно сейчас хорошо известно. Настойка аконита – лучшее средство против раковых заболеваний. Тогда же, во времена Овидия, многие знали, что это ядовитое зелье Медея привезла со скифского побережья. (Не найдется ли, право, в будущем следов другого зелья, того самого, которое помогает превратиться в птицу? Стало ясно, что волшебная сияющая птица – не только миф.)

* * *

В 1828 году Пушкин записал стихотворное начало своей сказки почти в том самом виде, в каком она была напечатана. После строк, рассказывающих о желаниях трех девиц, добавлено прозой:

«Только успела она выговорить сии слова, как дверь (светлицы) отворилась – и царь вошел без доклада – царь имел привычку гулять поздно по городу и подслушивать речи своих подданных. Он с приятной улыбкой подошел к меньшей сестре, взял ее за руку и сказал: «будь же царицею и роди мне царевича»; потом, обратясь к старшей и средней, сказал он: «ты будь у меня при дворе ткачихой, а ты кухаркою». С этими словами, не дав им образумиться, царь два раза свистнул; двор наполнился воинами и царедворцами, серебряная карета подъехала к самому крыльцу, царь сел в нее с новою царицей, а своячениц велел везти во дворец – их посадили в телеги и все поскакали».

Так неожиданно завершились посиделки за пряжей трех сестриц. Стихи примерно соответствуют этой записи. «В кухне злится повариха, Плачет у станка ткачиха – И завидуют оне, Государевой жене». Это уже следствие выполнения их собственных пожеланий. (Сказка цитируется по изданию: Стихотворения Александра Пушкина. Третья часть. Спб., 1832.)

Затем – напомним читателю – царь отправился на войну, а две старшие сестрицы подменяют письмо о рождении сына и точно так же подменяют ответ царя, напоив гонца. Молодую царицу с сыном посадили в бочку, засмолили и пустили в океан якобы по приказу царя Салтана.

Волна по просьбе юного царевича Гвидона выносит бочку на берег.

Остров. Поле. Холм с деревом. Это дуб, к нему подходит царевич и делает первый в своей жизни лук, сломав подходящий сук, согнув его и натянув на него шелковый шнурок от креста. «Тонку тросточку сломил, Стрелкой легкой завострил, И пошел на край долины У моря искать дичины». Что же он видит у моря? На морской зыби бьется лебедь, лебедка, над ней носится коршун – «Тот уж когти распустил, Клюв кровавый навострил… Но как раз стрела запела, В шею коршуна задела…»

Интересна подробность. Едва царевич подошел к берегу, он услышал будто стон, А потом снова стон – теперь уже злого коршуна, и опять стон этот не птичий. Лебедь молвит, обращаясь к спасителю:

 
Ты не лебедь ведь избавил;
Девицу в живых оставил;
Ты не коршуна убил,
Чародея подстрелил.
Ввек тебя я не забуду…
 

Мы лучше представим себе благородный порыв царевича, если узнаем, что такое нападение хищной птицы на лебедя.

В заметках о путешествии в Россию известный французский писатель Александр Дюма-старший оставил описание соколиной охоты как раз на лебедей.

«Великолепная стая из дюжины лебедей поднялась лишь в двадцати шагах от нас. В тот же момент сокольничие сняли колпачки и подбросили птиц с подстрекательским криком, как делают доезжачие, спуская собак на белую дичь. В две секунды птицы, обратять в черные атомы относительно их тяжелых и массивных врагов, оказались среди стаи, которая с криками ужаса разлетелась. Соколы, казалось, мгновение колебались; затем каждый из них избрал свою жертву и ожесточился против нее. Два лебедя сразу восприняли опасность и попытались уйти от соколов в высоту, но те, с их длинными остроконечными крыльями, хвостом веером и упругим корпусом, тотчас оказались выше стаи на десять-двенадцать метров и отвесно упали на добычу. Лебеди тогда, похоже, попробовали найти спасение в собственной массе, то есть сложили крылья и стали падать всею тяжестью своего тела. Но инертное падение уступало в скорости падению, усиленному порывом; на середине спуска они были настигнуты соколами, которые прилипли к их шеям. С этой минуты бедные лебеди почувствовали себя обреченными и не пытались больше ни увернуться, ни защититься: один летел, чтобы упасть в степь, другой – в реку. Тот, что упал в реку, использовал это, чтобы отстоять хоть минуту своей жизни; он окунулся, освобождаясь от врага, но сокол, почти брея воду крылом, ждал и всякий раз, когда лебедь показывался на поверхности, когда несчастный перепончатолапый поднимал голову над водой, бил его сильным ударом клюва. Наконец, оглушенный и окровавленный, лебедь вошел в агонию и пытался ударить сокола своим костистым крылом, но тот осмотрительно держался вне досягаемости, пока жертва погибала. Потом он опустился на неподвижное тело, которое плыло по течению, издал триумфальный крик, позволяя течению нести себя на плавучем островке, где он оставался до тех пор, пока два калмыка и сокольничий с лодкой не подобрали мертвого побежденного и полного жизни и гордости победителя. Охотники сразу же в награду за прекрасное поведение дали своим соколам по куску кровоточащего мяса, извлеченного из поясных кожаных мешочков».

Вернемся к пророческому произведению поэта.

Ранним утром царица и царевич увидели город, пожалованный им девицей-лебедем. Белые стены. Церкви. Святые монастыри. Блещут на солнце купола, слышится трезвон. Царевича возглашают князем. Он нарекается: князь Гвидон.

С этого времени к пристани начинают подходить корабли. Гвидон передает поклоны царю Салтану.

 
Гости в путь, а князь Гвидон
С берега душой печальной
Провожает бег их дальний;
Глядь – поверх текучих вод
Лебедь белая плывет.
«Здравствуй, князь ты мой прекрасный!
Что ты тих, как день ненастный?
Опечалился чему?» —
Говорит она ему.
Князь печально отвечает:
«Грусть-тоска меня съедает,
Одолела молодца:
Видеть я б хотел отца».
 
 
Лебедь князю; «Вот в чем горе!
Ну, послушай: хочешь в море
Полететь за кораблем?
Будь же, князь, ты комаром».
И крылами замахала,
Воду с шумом расплескала
И обрызгала его.
С головы до ног всего.
 

Тут же князь превратился в комара, полетел, догнал корабль, попал вскоре во дворец Салтана, увидел своего отца «с грустной думой на лице». Заморские гости передают ему поклон от Гвидона, рассказывают о чуде: внезапном появлении нового города на острове. Царь обещает навестить Гвидона. Начинают свои новые козни ткачиха с поварихой (две старшие сестрицы) и сватья баба Бабариха. Отговаривают царя от плавания, повариха рассказывает о другом чуде: о белке, грызущей золотые орехи с изумрудными ядрами. «Чуду царь Салтан дивится».

Гвидон мечтает о белке. Лебедь помогает ему. Как помогает еще дважды. Чтобы отвлечь внимание от острова, ткачиха рассказывает царю о тридцати трех богатырях, выходящих из моря. Потом Бабариха говорит о заморской царевне. Слухом земля полнится. Вот что услышали царь и князь:

 
За морем царевна есть,
Что не можно глаз отвесть:
Днем свет божий затмевает,
Ночью землю освещает,
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит.
А сама-то величава,
Выплывает, будто пава;
А как речь-то говорит,
Словно реченька журчит.
 

«Это диво, так уж диво», – заканчивает Бабариха свой рассказ.

События приближаются к кульминации. Опечаленному князю является лебедь. И тот ничего не скрывает, говорит о грусти-тоске, о желании жениться, глядя на добрых людей. Кого же князь имеет на примете? И он отвечает лебеди:

 
Говорят, царевна есть,
Что не можно глаз отвесть.
 

И почти слово в слове передает ей рассказ многоопытной Бабарихи. (Отметим расхождения. По словам князя царевна выступает, будто пава (вместо «выплывает»). Речь же царевны «сладка». Мечтая о неведомой сказочной деве, Гвидон добавляет это от себя. Так поэт – одним касанием пера – знакомит нас с его состоянием.)

Выслушаем лебедь. После молчания, подумав, она отвечает:

 
Да! Такая есть девица.
Но жена не рукавица:
С белой ручки не стряхнешь,
Да за пояс не заткнешь.
Услужу тебе советом —
Слушай: обо всем об этом
Пораздумай ты путем,
Не раскаяться б потом.
 

Ответ лебеди дает князю надежду на исполнение несбыточной, казалось бы, мечты. Князь божится, что «готов душою страстной За царевною прекрасной Он пешком идти отсель, Хоть за тридевять земель».

 
Лебедь тут, вздохнув глубоко,
Молвила: «Зачем далеко?
Знай, близка судьба твоя,
Ведь царевна эта – я».
 

Я пытаюсь пересказать сказку, а меня охватывает трепет.

Как величайшее откровение принимаю я портрет-описание вечно юной богини. Вот ее увидел воочию молодой князь:

 
Тут она, взмахнув крылами,
Полетела над волнами
И на берег с высоты
Опустилася в кусты,
Встрепенулась, отряхнулась
И царевной обернулась:
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит;
А сама-то величава,
Выступает будто пава;
А как речь-то говорит,
Словно реченька журчит.
 

Здесь, в этом поразительном описании, все точно. Оно для меня так же почти священно, как появление самой богини, юной и статной. Ее речь действительно журчит как речка. Она величава. Солнечный камень справа, у ее виска, ярче месяца. Алый рубиновый пятигранник на ее накидке посередине укрытого наполовину чела светится как звезда. Что можно добавить к этому? Таинственно-волшебное свечение других камней, голубых и желтых, – точно прозрачных светлых звезд над ее золотыми сияющими глазами, пленительный рисунок ее лица, ее губ, бровей, восхитительно тонкий и чарующе выпуклый, как роза в луче – но только еще прекрасней.

* * *

От первой записи начала сказки прошло три года, прежде чем она была завершена. Это произошло в 1831 году, летом, в Царском Селе, где когда-то юному поэту являться стала муза. Мне кажется, все это время поэт искал главную линию событий, которая так свободно потом соединила все его мысли. Сохранились планы будущих изданий, составленные самим Пушкиным. И вот что интересно: в них сказка названа иначе. Вот эти названия: «Царевна Лебедь», «Царь-девица». Внутренний голос поэта подсказывал ему название, хотя он был, конечно, в неведении, что за образ он создал на этот раз. Странная и непостижимая интуиция привела его к этому.

Имена Салтана и Гвидона известны в повести о Бове, которая ходила во множестве списков, начиная еще с XVI века, а также в многочисленных лубочных изданиях (их более двухсот). Поэт сознательно стилизует даже название сказки под лубочное издание. Но затем в планах своих отходит от него.

Сколько бы ни написано было об источниках пушкинской сказки, никто, кажется, еще не назвал других истоков волшебного образа Лебеди, кроме русских преданий и песен. Эти песни, былины и скоморошины собраны еще в восемнадцатом веке Киршей Даниловым в его знаменитом сборнике. Как свидетельствует П. П. Вяземский, это была одна из любимейших книг поэта.

В былине о Потоке, вошедшей в сборник Кирши Данилова, можно найти:

 
И увидел белую лебедушку,
Она через перо была вся золота,
А головушка у ней увивана красным золотом
И скатным жемчугом усажена.
 

Это описание примерно соответствует образу Богоматери – Царевны Лебеди, когда она является в белом платье с золотом, в короне, украшенной камнями. Далее в былине находим строки, имеющие отношение к пушкинской сказке. Вполне возможно, они помогли поэту выбрать свой вариант:

 
А и чуть было спустит калену стрелу,
Провещится ему лебедь белая,
Авдотьюшка Лиховидьевна:
«А и ты, Поток, Михайло Иванович,
Не стреляй ты меня, лебедь белую,
Не в кое время пригожуся тебе».
Выходила она на крутой бережок,
Обернулася душой красной девицей.
 

Сюжет Пушкина драматичен, напряжен. Лебедь и коршун. Царевич, отправившийся на первую в своей жизни охоту, ранит коршуна. Лебедь же помогает этого коршуна утопить. Но именно былина помогает проникнуть в творческую лабораторию Пушкина. Остается, в виду важности темы, рассказать о других источниках.

Весной 1821 года из имения Раевских в Киевской губернии Пушкин перебирается в Кишинев и устраивается там. Всего за десять лет до этого город был еще под властью турок. Только через два с небольшим года поэт будет переведен в шумную и многолюдную Одессу, А пока…

Пока поэт знакомится с Кишиневом, где он побывал до этого почти мимолетно. Увлекается местными красавицами с риском для жизни. Помещик Инглези вынужден запереть свою жену в чулан и вызвать поэта на дуэль. Но мудрый Инзов, которому по-прежнему пока подчиняется Пушкин, отправляет возможного участника дуэли на гауптвахту на целых десять дней, а второму возможному дуэлянту, Инглези, предложено немедленно уехать за границу. Этим и завершается лирическая история. За ней следуют другие. Пушкин молод, почти юн. Но в перерывах он записывает, между прочим, в своей тетради то, что нас интересует (Пушкин А. Сказки. Л., 1936, с. 115):

«Царь слушает трех сестер: когда бы я была царица, то… (выстроила дворец) всякий день и пр. Когда бы я была царицей, завела бы… На другой день свадьба. Зависть первой жены; война, царь умирает бездетен. Оракул, буря, ладья, Избирают его царем – он правит во славе – едет корабль – у Салтана речь о новом государе. Салтан хочет послать послов, царевна посылает своего поверенного гонца, который клевещет. Царь объявляет войну, царица узнает его с башни».

Скорее всего Пушкин вспоминает в этой очень беглой записи сказку, рассказанную некогда Ариной Родионовной. Гораздо ближе к пушкинскому произведению другая запись, сделанная в Михайловском в 1824 году. Возможный источник тот же – рассказ Арины Родионовны.

«Некоторый царь задумал жениться, но не нашел по своему нраву никого. Подслушал он однажды разговор трех сестер. Старшая хвалилась, что государство одним зерном накормит, вторая, что одним куском сукна оденет, третья, что с первого года родит 33 сына. Царь женился на меньшой, и с первой ночи она понесла. Царь уехал воевать. Мачеха его, завидуя своей невестке, решилась ее погубить. После 3 месяцев царица благополучно разрешилась 33 мальчиками, а 34-й уродился чудом – ножки по колено серебряные, ручки по локотки золотые, во лбу звезда, в заволоке месяц Послали известить о том царя. Мачеха задержала гонца по дороге, напоила его пьяным, подменила письмо, в коем написала, что царица разрешилась не мышью, не лягушкой, неведомой зверюшкой. Царь весьма опечалился, но с тем же гонцом повелел дождаться приезда его для разрешения. Мачеха опять подменила приказ и написала повеление, чтоб заготовить две бочки: одну для 33 царевичей, а другую для царицы с чудесным сыном – и бросить их в море. Так и сделано.

Долго плавали царица с царевичем в засмоленной бочке – наконец, море выкинуло их на землю» (там же, с. 93, 94).

Сын строит город, правит в нем. Оборачивается мухой, чтобы с попутным кораблем добраться к царю. Гости же рассказывают царю о новом государстве и отроке, который им правит. Царь собирается взглянуть на город и чудесного отрока. Мачеха рассказывает о другом чуде: у лукоморья дуб с золотыми цепями, по которым ходит кот, сказывая сказки. Царевич возвращается домой, переносит к себе с благословения матери тот самый дуб. Потом следует цепочка событий. Новый корабль. Тот же разговор у царя. Мачеха рассказывает о другом чуде: на заморской горе грызутся два борова, а между ними сыплется золото и серебро. И приходит еще корабль. Мачеха говорит о юношах, выходящих из моря. Царевич возвращается, обещает матери найти братьев и выполняет обещание. После этого царь едет на остров, узнает свою жену и детей. А мачеха умирает. Такова концовка михайловской записи, в которой не упоминается о Лебеди. Чудеса происходят с благословения царицы-матери.

Проходит еще семь лет. Сказка записана в том виде, как она дошла до нас. Ее главная героиня Царевна Лебедь. Божественное побеждает. Коршун убит. Царевна-богиня, царь-девица освобождается от своего птичьего наряда, чтобы занять место среди людей. Поэт в своем многолетнем пути к этому поразительному пророчеству незримо для нас преодолевает посторонние влияния, все дальше уходит от них, чтобы приблизиться к древнейшим народным истокам. Его питает сама тысячелетняя история. Сама судьба богов, само небо, отразившееся в земных обрядах ванов-вятичей, в песнях, сказах, волшебных танцах лебедиц.

Тайну я вижу в том, что исконный образ Царевны Лебеди не только посетил поэта, но и был отображен с фотографической точностью. А лики богов не обманывают.

А речь богини? Это ее тембр. Это ее слова. В них великодушие, благодарность, но в них и неприкрашенная правда. Эти слова правды – о ней самой, о ее характере. «Знай, близка судьба твоя, Ведь царевна эта – я». Я узнаю ее лаконичность. Это ее стиль, ее выражения. Не знаю, сколько пройдет лет с мифических времен, но точно так же она ответит мне, когда я задам вопрос, правда ли, что птица-матерь Сва это тоже она.

Но еще до этого вопроса, о котором речь впереди, зимой, в декабре, я узнал это ее имя: Царевна Лебедь. Изумление заставляет меня снова и снова повторять это: имя соединило для меня разорванную историю славян и русских прежде всего – все потерянные тысячелетия. И оно же привело меня к загадке Пушкина. Значит ли все это, что над ним распростерла крылья сама Царевна Лебедь, подарив ему частицу божественного знания? У меня почти нет в этом сомнений. Без ее воли этого не произошло бы. Но если это так, то как понять историю с коршуном, ее врагом?

Мне это не дано.

Но дано другое. Поэт освободил лебедь, сказочную царевну руками своего героя. Но если бы сама Божья Матерь сказала ему: «Царевна эта – я». Смог ли бы он сразу поверить? Не знаю. Это так необычно, что мой вопрос, казавшийся когда-то мне естественным, сейчас представляется диковинным, слишком смелым даже для человека, рожденного под знаком Водолея. Но это было мне дано. Царевна Лебедь освобождена дважды – в первый раз в сказке Пушкина, не знавшего ее божественного имени, второй раз – в этой книге о ней, для которой она сообщила это свое имя.

У меня нет иного выхода, как считать произведение Пушкина пророческим. Посмотрим же, что из этого вытекает.

Сначала освобождение Лебеди. Потом – чудеса. Наконец, Лебедь становится княгиней, царевной. Такова схема сказки в главном, без подробностей. И она повторилась. Подобно происходящему в сказке сначала было освобождено от забвения волшебное имя Божьей Матери. То имя, которого никто не знал. Затем произошли несомненно чудеса – в моем представлении, в моей жизни. И третье: в феврале Жанна увидела Божью Матерь в золотой короне.

Мне не дано понять происшедшее на небе.

Я лишь отмечаю – и обязан это сделать, – что сказка поэта наметила весь ход событий уже нашего времени. Ее сюжет в главном повторен. Лучшее свидетельство этому – золотая корона над восхитительным ликом небесной царевны и царицы, матери и сестры.

Мне кажется, что грешный поэт был удостоен помощи. Она пришла к нему, измаянному светом, в лице Натальи Гончаровой, в письме к ней он писал уже после того, как она стала его женой: «Гляделась ли ты в зеркало, и уверилась ли ты, что с твоим лицом ничего сравнить нельзя?» Эти строки датированы 4 августа 1833 года. Они предвосхищены в сказке о Царевне Лебеди. В стечении вполне земных обстоятельств я вижу небесный пролог к женитьбе поэта. Награда ему последовала оттуда. Возможно, она оказалась ему не по силам. (Все это подсказывает мне интуиция, и я прошу относиться осторожно к таким экскурсам в историю вполне земной жизни поэта.)


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю