Текст книги "Наследник фаворитки"

Автор книги: Георгий Марчик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Идея требует жертв

 Безмятежные, полные удовольствий и развлечений дни летели, как осенью желтые листья по ветру. Два молодых ведущих инженера, они же два модных писателя или артиста переезжали из одного курортного города в другой, заводили знакомства, плескались в море, загорали, катались на водных лыжах, с увлечением занимались подводной охотой, пристроившись в веселые студенческие компании, ходили с ночевками в короткие туристские походы вдоль кавказских каньонов, жарили на угольях едко пахнущие дымом шашлыки, пили терпкое кислое молодое вино, спали в палатках и, едва занималось туманное росистое утро, устраивали в горных речках запруды и глушили форель, пели у костров задорные туристские песни, спорили до хрипоты о современном искусстве и литературе, о модернизме в архитектуре и живописи, о неисповедимых путях развития науки и техники, объяснялись в любви…

Они вдоволь спали, мускулы налились упругой силой, посвежевшие лица дышали здоровьем, а помолодевшие глаза светились вызовом и торжеством. Веселый, остроумный, начитанный Алик быстро располагал к себе, становился душой самодеятельных компаний.

Даже Юраша, органически не выносивший чтения, и тот быстро вошел во вкус и спорил до хрипоты. Они отлично вжились в роль отдыхающих честных тружеников, и она нравилась им.

Еще до отъезда на курорт изо всех театров поступили телеграммы с полным отпущением грехов. Ни один главреж и директор не рискнул затребовать на работу полноценного шиза.

Юраша уже несколько раз влюблялся и делал серьезные предложения, на что Алик смотрел сквозь пальцы, как на детские шалости. Он только категорически запрещал дарить дамам сердца ценные вещи.

Было начало сентября. Погода испортилась. Отдыхающих стало меньше. Ветер подметал мусор на улицах, с шумом гнал на прибрежную гальку пенящиеся волны.

– Пора закрывать лавочку, – задумчиво сказал Алик. – Главное – уловить момент и вовремя смыться. Нет хуже последним уходить с праздника.

Но Юраша был ненасытен. Его глазки сверкнули протестом: «Еще месяц купального сезона…»

Алик с холодным укором глянул на него:

– Ты живешь одним днем. Надо все-таки иногда думать о будущем. Хочешь вчистую спустить все деньги и остаться без всякого задела? Нет, дружок, так нельзя. Пора перестраиваться.

– Ну хотя бы еще недельку!

– Ладно! Пусть будет неделя. Станцуем наш прощальный па-де-де. Кстати, сколько там осталось валюты?

– Семьсот шестьдесят рублей, – мгновенно ответил Юраша, который был безукоризненно честным казначеем.

– Сто рублей на обратный проезд, половину оставляем в резерве до начала операции «Статуэтки». Остальные можем промотать. Учти, транжира, отныне мы тратим не более двадцати рублей в день. И никаких гвоздей. Довольно роскоши. Пора жить экономно.

На лице Юраши мелькнула радость, но сквозь нее неуловимо светилась затаенная собачья тревога. «Слишком все хорошо, – иногда сетовал он. – Как бы не случилось беды…»

Дня через два после этого разговора Юраша приметил двух симпатичных девушек, которые чинно прогуливались по городскому парку среди пальм и рододендронов, упруголистых магнолий и желтеющих каштанов. Легкий ветерок игриво надувал коротенькие юбочки девушек, они смущенно придерживали их руками. Незамедлительно состоялось знакомство. В девушках было столько женственности и очаровательного обаяния, что Юраша усиленно дышал от восторга. Улучив минуту, пламенея от охватившего его чувства, он шепнул приятелю:

– Ради таких маркиз я способен на все. Честное слово. Не девочки – тропики.

– Вот как? – хмыкнул Алик. – Я тоже готов на все. Кстати, а как ты понимаешь это самое «все»?

– Ну… – в некотором затруднении начал Юраша и наморщил лоб, – сделать предложение. – Он взглянул на нахмурившегося Алика и осекся. – Ладно, не смейся. Допустим, ограбить банк, устроить люкс-свадьбу и потом совершить роскошное свадебное путешествие.

– И вернуться со спецсопровождением? Ты это брось, грабитель. Поссориться из-за короткой юбки с мадам Либерте. Поди-ка лучше, влюбленный мул, купи винограду.

В тот день солнце вновь властвовало на побережье. Море было до черноты синим. Небо – светло-голубым. Одинокие облака плыли по нему, как нахохлившиеся белые индюшки. Все люди вокруг казались счастливыми.

Юраша принес два килограмма винограда «дамские пальчики». Веселая компания устроилась на скамейке.

Юраша не мог отвести взгляда от новых знакомых. Алик безмятежно любовался морем.

Девушки отрывали от виноградных кистей изумрудно-голубоватые длинные ягоды, неторопливо отправляли в рот, прижимая языком к небу, пока из них не брызгал холодноватый, сладкий сок. Алик вел себя как и подобает известному поэту – непосредственно, но с тактом и достоинством. Юраша рассказывал о работе на Севере. Девушки мило и застенчиво улыбались алыми влажными губками. У них были короткие мальчишеские прически, свежий цвет лица, гибкие загорелые руки, с мастерским совершенством выточенные ножки. Алик мучился и не мог решить, какая же из них ему больше нравится.

Когда расправились с виноградом, Юраша подал всем по большущей, налитой тяжестью медово-желтой груше, пахнущей солнечным садом, сухой корой, паутиной, пчелами, сладким клевером и еще бог знает чем невообразимо летним, здоровым. Одновременно, как по команде, они прямо-таки впились в груши, и на их лицах разлилось наслаждение. У Юраши густой сок потек по подбородку. Подхватывая его языком, он смешно причмокивал.

– План-минимум – искупаться и пообедать, – бодро предложил Алик.

Искупавшись, разошлись по кабинам переодеться. Алик не выдержал:

– Послушай, дружок. Кажется, я тоже схожу с ума. Ты прав. Это что-то неправдоподобное. Слишком прекрасно. Просто ошеломляет. Даже не верится. К тому же я никак не могу сделать выбор. Какое-то наваждение. А может, я просто переутомился или перегрелся на солнце?

Юраша засмеялся:

– Нет, ты не перегрелся. Это забирает под самую селезенку. Аж начинаешь задыхаться. Вот что такое настоящее ощущение. А ты говоришь – поэты, композиторы… Зачем таким поэзия? Им нужна роскошь, удовольствия – тогда они твои. Хоть ставь, как статую, и любуйся.

– Эх, Юрашка, – вздохнул Алик. – Не знаю, не знаю. Но, очевидно, правда твоя.

…В ресторане на джаз-оркестр напала веселая истерика. Саксофон мог поднять даже мертвого. Тромбон громко плакал и смеялся. Ударник-маг выделывал палочками чудеса, улыбался женщинам, посылал им воздушные поцелуи, пианист качался, как завороженная индусом змея, только много быстрее, и в экстазе едва не стукался головой о клавиши, гремели тамтамы и медные тарелки.

Алик разглагольствовал. На него нашло. Он излагал свое кредо девушкам, которые пришли в роскошных вечерних платьях, при виде которых Алику показалось, будто внутри у него произошло землетрясение и все обвалилось, но он быстро выбрался из-под завала и с небывалым подъемом и воодушевлением заговорил и уже не мог остановиться весь вечер.

А девушки аккуратно кушали, пили понемногу шампанское и поощряли его восхищенными взглядами. Алик налил в рюмки себе и Юраше коньяку.

– Расскажите, пожалуйста, что-нибудь интересное, – сладким голоском попросила Юрашу брюнетка, с поощряющим вниманием глядя на него.

– Интересное? – опешил Юраша и наморщил свой, похожий на хорошо обкатанный волнами камень, лоб. – О чем, помилуй бог?

– Из своей жизни, – уточнила брюнетка. – Вы столько видели, столько знаете.

– О многом интересном из своей жизни он предпочел бы умолчать, – не преминул вставить шпильку этот зубоскал Алик.

– Он преувеличивает, – нервно дернулся Юраша, поерзал на стуле, пошарил взглядом по окружающим лицам, словно пытаясь позаимствовать у них подходящий сюжетец. – Закусывайте, пожалуйста, – Юраша подцепил вилкой крупную черную маслину и протянул брюнетке. – Глотайте с косточкой – она так же полезна, как мумиё.

– Благодарю вас, – благовоспитанно сказала брюнетка, тщательно обсасывая косточку, однако не решаясь проглотить ее.

– Сам ты мумиё, – сердито сказал Алик. Этот мартовский кот начинал раздражать его. В присутствии хорошеньких женщин он совершенно терял голову, становился невыносимо наглым. Да еще воображал, что его манеры есть не что иное, как утонченный аристократизм.

Девицы засмеялись. Юраша морщил лоб и пялил глаза, потом принужденно показал зубы:

– Со мной был забавный случай. Поздно вечером я закончил читать очень страшную книгу и хотел закрыть окно – я живу на первом этаже. И вдруг вижу, рядом по наружной стене тянется волосатая рука с растопыренными пальцами. Я заорал как сумасшедший.

– Представляю, – ухмыльнулся Алик, старательно обкусывая маслину. – И что же дальше?

– Ничего, – посмотрел на него левым глазом Юраша. – Оказалось, дворник хотел выключить лампочку. Он охнул и мешком свалился на землю. Инфаркт. Два месяца в больнице лежал.

– Ничего себе, веселенькая история, – сказал Алик. – Шариков в своем репертуаре. Я не ожидал, что ты такой нервный, дружок.

– Не называй меня «дружок», – засопев, попросил Юраша. – Мне это не нравится. Я тебе не собачка.

– Ладно, милый. Не нравится – не буду.

Вокруг бурлили ресторанные страсти, сновали официанты с подносами, вновь заняли после отдыха свои места музыканты. Алик, Юраша и их подружки непринужденно шутили, рассказывали анекдоты, мило улыбаясь, услуживали друг другу.

Поджарка вызывающе шипела на сковороде. Юраша схватил кусок мяса и стал дуть на него, перехватывая то одной, то другой рукой. Потом, мотая головой, как пес, откусил добрую половину и, жмурясь от удовольствия стал жевать.

– Шариков, – притворно вздохнул Алик, – когда ты научишься вести себя за столом? Мясо надо есть с помощью ножа и вилки, а не рвать зубами, как первобытный дикарь. Ты ведь не в лесу, а в приличном обществе.

– Так вкуснее, – сказал Юраша с набитым ртом.

– Ладно, – смилостивился Алик, – что было, то было. И здесь ни убавить, ни прибавить, как писал поэт. Переменим пластинку. Вы, Катенька, знакомы с Иммануилом Кантом?

Катенька, румянясь, захлопала ресницами. Ее физиономия напряглась в энергичном умственном усилии. Глаза – два кусочка весеннего неба – замерли без движения.

– Нет, не знакома. Но я, кажется, встречалась с его сыном. Высокий такой, нахальный.

– Да, очевидно, это был его сын, – невозмутимо согласился Алик. – Вы ведь прогрессивная женщина. Правильно делали, что не встречались с папой – он законченный агностик, к тому же еще критик чистого разума. Наш идейный враг. И все-таки он высказал пару разумных мыслей насчет женщин. Он утверждает, и я вполне с ним согласен, что, если женщина желает заниматься наукой, ей следует вначале завести себе бороду.

– Вот молодец этот, как его, Кант, – засмеялась Катенька.

Высокая блондинка с карими загадочными глазами – молчала и не выражала никаких эмоций. Но Алик чувствовал, как к его сердцу приливает сладостный холодок вожделения.

Алику захотелось выговориться, его потянуло к откровенности, скандальной, циничной и грубой.

– Меня лично ничего не волнует. Я циник и эгоист. Я не признаю никаких обязанностей. Говорят, жизнь – это форма существования материи. Не возражаю. Но пусть моя будет самой приятной, Я хочу быть как быстрая рыбка среди водорослей.

– Прелестно! – воскликнула блондинка. – Это так красиво – быть рыбкой. Давайте выпьем за это.

– Давайте! – поддержал Алик. – С удовольствием. – И тут, как на грех, в его дыхательное горло попала крошка и он закашлялся. Алик мучительно покраснел и долго кашлял. Его сотрясали все новые и новые приступы кашля.

Юраша и девушки ждали, пока он успокоится. Алик наконец замолчал, схватил бокал с минеральной водой, захлебываясь и лязгая зубами о стекло, сделал несколько крупных глотков и, внезапно замолчав, отрывисто сказал:

– Говорят, нельзя жить, не опираясь на что-то. Лично я нашел для себя надежную точку опоры.

– Какая же она, эта точка опоры? – благовоспитанно спросила блондинка, отрезая ножиком кусочек мяса.

– У меня есть сильная отрицательная идея, своя железная убежденность: на мой век дураков хватит.

– Браво, Алик! Сегодня ты превзошел даже Иммануила Канта. Выпьем за лопоухих. Без них жизнь была бы ужасно скучной, – Юраша уже оклемался и до ушей показывал зубы. Глаза его бегали из стороны в сторону – смотрели то на девушку слева, то на сидящую справа. Девушки вновь зааплодировали холеными пальчиками.

Алик откинулся на спинку стула. Ему, как новоявленному пророку, нужна была аудитория и приверженцы. Он выплеснул в толпу квинтэссенцию своих взглядов – его поняли и вознесли.

– Я люблю азарт, люблю игру, люблю красивых девушек, – отрывисто говорил Алик, вгрызаясь в кусок мяса и вращая белками глаз. – Азарт – соль жизни, ее неповторимый блеск. А ну-ка, что там на кону? Собственная жизнь? Какая чепуха! Ва-банк! И у нас двадцать одно. Мы победители. Гарцуем на белых жеребцах. Наливай, Юрашка, не жалей желтой отравы. Допьем и двинем с прекрасными незнакомками в нашу резиденцию. Да не забудь дать на «чай». Не мелочись. – Глазами, затуманенными пьяной поволокой, он обольстительно посмотрел на обеих девушек.

– Все будет, как надо.

– То-то же. И захвати с собой пару бутылок шампанского. Пусть знают, как гуляют потомственные русские аристократы. Даром, что ли, моя родная тетя была фавориткой великого князя, члена императорской фамилии?

…В «резиденции» проснулись только к обеду. Вокруг был сплошной кавардак, как после вавилонского столпотворения. Безумно болели головы.

– Не надо было пить шампанское, – с сожалением процедил Алик. – Надрались, как туземцы. До полной потери сознательности. Кстати, а где эти глупые кошки!

«Кошек» нигде не было – это было ясно с первого взгляда. На столе, придавленная донышком пустой бутылки из-под шампанского, лежала записка. Юраша, запинаясь, вслух прочитал ее:

– «Мальчики! Большое спасибо за урок. Особенно приятно было узнать, как вы были артистами сразу в двенадцати театрах. С приветом. Девочки. P. S. Не ищите нас – мы уже далеко. У нас тоже есть своя сильная отрицательная идея».

Побледневший Юраша бросился к своей фасонной замшевой куртке, залез во внутренний карман, потом в другой. Там не было абсолютно ничего – полный вакуум.

– Где валюта? – зловеще спросил Алик, и Юраша почувствовал, как у него на голове дыбом поднимаются волосы. Сердце обдала ледяная волна страха, будто сию минуту он выпал из летящего самолета или свалился в пропасть.

– Не знаю… – просипел он.

– А зачем ты, ублюдок, показывал им деньги?! – закричал Алик во весь голос, и глаза его бешено закрутились, вена посреди лба из синей стала почти черной и набухла так, что казалось, вот-вот лопнет.

Юраша понимал, Алик готов убить его, и сознавал, что это было бы справедливо.

– Они никогда не видели сторублевых бумажек, и я просто показал им.

Алик бессильно опустился на стул, руки его безвольно висели вдоль тела, глаза стекленели.

– Боже мой, боже мой… – тихо простонал он, скрипя зубами. – Как это унизительно, банально! Не надо быть жеребцами. Ай-ай-ай, так влипли. Подлые аферистки! Кто бы мог подумать! Вот уж поистине – вор у вора дубинку украл. Сегодня мы возвращаемся восвояси. Собирайся, блудный осел. Утопить в помойной яме – и этого было бы для тебя мало. Они еще в ресторане вели себя подозрительно, – кипел Алик, бросая как попало свои вещи в чемодан. – Нам подливают: «Пейте, мальчики! Ваше здоровье, мальчики». А мы, кретины, уши развесили…

– Эх, – пришибленно вздохнул Юраша, не смея прямо поднять взгляд на Алика. – Знал я одного. Выдержанный был карманник. Не пил, с женщинами не водился. Сам в милицию пришел: надоело мне все, говорит, скучно стало…

– Дурак! – в сердцах сказал Алик. – Что с тебя, дурака, взять? Сколько раз я просил: думай, думай, думай…

Юраша дернул головой и показал злые зубы.

– Сам думай, – огрызнулся он.

Алик долго сидел молча, безучастно глядя прямо перед собой неживыми глазами. Досада и злость уступали место страху. Холодными волнами подкатывал он к самому сердцу. «А что, если девицы сообщат в милицию? А что, если там уже объявили розыск?»

Милиции Алик боялся.

Не так давно они вместе с Юрашей получили по пятнадцати суток за мелкое хулиганство. Подметали дорожки парка. Проходившие мимо ребята и девушки бросали на них насмешливые взгляды. Юраша поворачивался к прохожим спиной. Алик же, напротив, бодрился, острил, держался киногероем. Правда, и у него на душе скребли кошки. «Ведите себя, как положено, – сказал им дежурный офицер милиции. – Для первого раза вам определена мягкая мера наказания». «Будем стараться», – кисло пообещал Алик.

Ему и в голову не пришло всерьез отнестись к словам капитана милиции. Отношения с ним он определял по принципу «кто кого обманет». На этот раз он просто сделал неудачный ход. Судьба играет человеком… А не наоборот.

У фаворитки

 – Тетя, дорогая тетя… – растроганно, со слезой в голосе повторял Алик, и в самом деле волнуясь, как артист на своем бенефисе. – Милая, добрая, хорошая… – Он бережно держал своими руками усохшую, костлявую, в шершавой морщинистой коже, словно в замшевой перчатке, безжизненную руку чужой тетушки и преданно заглядывал ей в глаза.

Это был самый ответственный момент встречи, которого больше всего боялся Алик. Чуткое, подозрительное ухо старухи могло уловить малейший оттенок фальши – и тогда пиши пропало.

– Я взял отпуск, тетя. Проведу его здесь. Немножко помогу вам.

Он играл превосходно. Тетушка вытащила свою руку из его цепких пальцев и ворчливо проскрипела:

– Мог бы и не приезжать. У меня приступы вот уже двадцать лет. Но я еще не собираюсь на тот свет.

– Дай бог, тетя. Я очень рад – вы просто замечательно выглядите, – тонко сострил Алик.

Древняя старуха была похожа на ведьму из детских сказок – сгорбившаяся, с кривым хищным носом, седыми патлами и живыми пронзительными глазами. Про себя он тут же окрестил ее Вельзевулом.

– Ну, так уж и хорошо… А ты стал совсем большой. Настоящий мужчина. Маленьким ты был темней. Впрочем, с возрастом цвет волос может измениться. – Она пытливо оглядела его – Как мало осталось от прежнего мальчика! Ишь вымахал, гренадер…

Алик застенчиво потупил глаза, стоял ни жив ни мертв.

– Как Настенька, твоя сестрица? – после паузы вновь заскрипела старуха.

Алик выдохнул: «Фу, пронесло», – зарумянел, оживился:

– Всех извела. И нас, и себя, и женихов. То глупый, то старый, то бедный, то некрасивый…

– Я знаю, мне Валя писала.

– Вы сами очень редко пишете, тетя, – с укором уточнил Алик.

– Да, – капризно подтвердила старуха. – Раз в год. Это мое правило. А кому надо чаще? Кому я нужна, живая развалина? Ты учишься или работаешь?

– Я инженер, тружусь на большой стройке, тетя.

– Партийный? – Они до сих пор стояли в прихожей ее двухкомнатной квартиры. Тетя получила ее взамен своего снесенного при застройке микрорайона кирпичного дома.

– Ну что вы, тетушка! – всей душой возмутился Алик. – Я не хочу ни с кем объединяться, ходить на собрания, платить взносы. У меня свои принципы. Я индивидуалист. И вообще, если хотите знать, для меня семья, в широком, разумеется, смысле, – единственная общественная организация.

– Что же мы стоим здесь? – проскрипела тетя. – Проходи, голубчик. Как там у вас? Поди, суета? Девицы, как и прежде, всё в бегах за модными тряпками?

– Вот именно, тетя, – с пониманием улыбнулся Алик.

Он осторожно оглядывался по сторонам. В комнате, загроможденной старой и новой мебелью, было сумрачно и затхло. В углу наблюдательный внучатый племянник заметил большой телевизор. Еще раньше краем глаза засек на кухне холодильник.

Весь правый угол занимал старинный оклад иконостаса – тусклые иконы со строгими ликами Христа, богоматери и святых, с полуслепо мигающим огоньком лампадки.

– В бога веруешь? – испытующе спросила старуха.

– А как же! – с нотками благородного вызова ответил Алик. – Бог в наших сердцах. «Просите, и дано будет вам, ищите и найдете, стучите, и отворят вам…» Святое евангелие от Матфея, тетушка, – Алик преданно смотрел на нее.

Тетка с новым одобрительным интересом глянула на гостя:

– Ну уж, отворят…

Алик шагнул в сторону, плечом толкнулся о шкаф, тотчас сделал реверанс в его сторону:

– Ах, извините.

И тут же зацепил коленом стул, и снова рука к сердцу, рот в улыбке:

– Ах, простите, какой я неловкий…

Тетя внимательно наблюдала и сделала свой вывод: «Кажется, воспитан, вежлив…»

В центре комнаты стоял большой круглый стол на витых мореного дуба ножках, накрытых коричневой парчовой с золотой бахромой скатертью. Поверх нее лежала прозрачная полиэтиленовая пленка. Заметив быстрый взгляд Алика в сторону рояля, тетя пояснила:

– «Беккер». Сделан на заказ. Серебряные пластинки. Я когда-то играла. Достанется кому-нибудь из вас в наследство.

Алик негодующе взмахнул рукой. (У Леона было слишком много двоюродных и братьев и сестер.)

– Ну что ж, – тетя сухо покашляла, – здесь ты тоже можешь неплохо отдохнуть.

Бронзовотелый Алик как раз в этом особенно нуждался.

– Здесь есть река, – продолжала тетушка. – Много зелени, парков. Овощи, фрукты. Ты любишь раки?

– Люблю, – тотчас признался Алик и смущенно улыбнулся. – Крабы тоже. И креветки. Даже кальмары, если их как следует приготовить.

– На рынке раков сколько хочешь, кажется, полтинник – штука. Или рубль, не помню. А где ты собираешься жить? – вдруг настороженно спросила она, и ее острый подозрительный взгляд проколол Алика насквозь, как булавка насекомое. В этот миг ему стало не по себе. Все-таки он близкий родственник. И это просто бестактно с ее стороны вот так смотреть на него, как на какого-нибудь, извольте сказать, дармоеда или жулика.

– Я могу снять номер в гостинице, – решительно проговорил он, преданно глядя на старуху.

– Я получила два твоих письма, – сказала она размеренным бесцветным голосом, – и уже подумала над этим. Ты можешь остановиться у меня. Места хватит. Если пожелаешь, конечно.

– Что вы, что вы, тетя! Мерси боку! Я буду очень рад. Ведь я не смел и надеяться. – Он поспешно наклонился и с внутренним содроганием поцеловал ее морщинистую щеку.

– Я приготовлю чай, – она сделала попытку привстать. – Ты любишь чай? Или, как все современные, кофе?

– Ради бога, тетя. Чай, только чай. Я все сделаю сам, – оживленно говорил Алик, мягко касаясь плеч тетушки своими руками. – И не беспокойтесь, пожалуйста. Пока я здесь, я все буду делать сам. Если хотите знать, я даже люблю хозяйничать, – бодро выложил он святую правду-матку о цели своего приезда. Но это выглядело так непосредственно и наивно. – Мне надо было родиться женщиной, – скромно улыбнулся Алик, до конца натягивая на себя овечью шкуру.

– Ну, хорошо, хорошо, – проскрипела старуха. – Если любишь, хозяйничай.

Алик захотел показать себя во всем блеске и тут же взялся готовить чай.

Заваривая чай, Алик стал весело напевать:

 
По морям, по волнам,
Нынче здесь, завтра там…
П-о-о-о-о морям, морям, морям, морям,
Эх, нынче здесь, а завтра там…
 

Тетушка некоторое время настороженно вслушивалась, потом поощрительно заулыбалась – последние остатки ее недоверия улетучивались, как клочья тумана под жаркими лучами солнца.

– Я помню, помню, – продолжая улыбаться, проскрипела она. – Ты очень любил эту песенку. Правда, ты тогда пел ее по-другому, в ритме марша.

– Да, да, – подхватил счастливый Алик, до глубины души тронутый словами тетушки. – Я маршировал по дому, размахивая игрушечной саблей, и пел эту песню. Вот так: «Ты… моряк…. красивый… сам… собою… Тебе… от роду… двадцать… лет…»

– А ты помнишь песню, которую я тогда очень любила? Ты тоже знал ее.

В груди Алика так и захолонуло от испуга: неужели забыл слова? Не зря же он дотошно обо всем, касающемся привычек тети, выспрашивал у Леона. Нет, не зря. Алик с неподдельным чувством запел:

 
Сонный маленький город, где вы жили ребенком,
Где не было даже приличных карет…
Годы шли, вы поблекли, ваше платье увяло,
Ваше дивное платье, фасон менуэт…
 

Старуха, с умилением глядя на него, кокетливо стрельнула глазами и подхватила:

 
Сонный маленький город, где вы часто мечтали
О балах, о пажах, вереницах карет…
 

Она издала несколько неопределенных кхекающих звуков – то ли откашлялась, то ли выразила какое-то особое чувство.

Вскоре Алик воспринимал ее кхеканье примерно так, как раскаленная сковородка воду. Но в то же время продолжал льстиво улыбаться любезной тетушке.

На остатки денег, раздобытых после возвращения из Сочи, в диетическом магазине он ежедневно покупал продукты самого высшего качества, мыл посуду, подметал пол, вытирал мокрой тряпкой пыль.

«Ишь энцефалитный клещ, – думал он. – Дворянское отродье. Валяется каждый день в постели. Чего доброго, еще потребует, чтобы я жевал за нее пищу…»

«Эта высохшая кожа змеи имеет колоссальный склад продуктов, – писал он Юраше, который пока оставался в родном городе и с нетерпением ждал вызова. Он же и отправил оттуда по почте тетушке заранее написанные Аликом письма. – Одних сухарей запасла на десять лет. Штук триста консервных банок. На всякий случай! Слух о ее болезни и близкой «кончине» вздор, нелепость. Она всех нас переживет. Самая настоящая паразитка! Огрызок самодержавия. Я, родной племянник, у нее как прислуга, и все равно она подозрительно косит на меня глазом и третирует своим высокомерием. Я еще не выяснил, где и что у нее припрятано. Хитра и осторожна, как старая рысь.

Сегодня мы читали и толковали евангелие: «Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви и брось от себя: ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну. И если правая рука твоя соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя: ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну…»

А тебя, дружок, соблазняет и правый, и левый глаз, и руки, и ноги. Так что будь начеку. Не поддавайся соблазнам. Братски обнимаю тебя, греховодника. Письмо немедленно порви».

Накануне отъезда Алика Юраша едва не на коленях умолял взять его с собой, обещал беспрекословно выполнять любое приказание, быть «мальчиком» на побегушках. Но Алик остался непреклонен: он боялся, что этот ловелас какой-нибудь нелепой выходкой может испортить все дело. Надо было самому осторожно провести рекогносцировку на месте.

Между тем дни бойко бежали, как река меж крутых бережков. Алик мужественно держался, отказывал себе в привычных удовольствиях, словно схимник, давший обет воздержания. Великая цель царственно, как солнце, светила ему, помогала преодолевать любые трудности.

Днем Алик был занят по хозяйству, а вечером занимал свою мнимую тетушку. Он вслух читал ей евангелие, жизнеописание девы Марии, повести Жоржа Сименона, Агаты Кристи и Лидии Чарской. Вспоминая молодость, она растроганно хихикала.

Преданно уставясь в немигающие глаза старухи, Алик с острым удовольствием думал, как он близок к решению своей основной задачи. Рано или поздно идея должна была прийти, осенить его, и она медленно, но неуклонно формировалась в сознании, как новые миры из туманностей вселенной.

За окнами шумели желтеющей листвой акации. Щедрое южное солнце заливало улицы прозрачно-желтыми потоками радости. Золотая осень была в разгаре. Звонко звенели трамваи. У школ и институтов плескалось молодое веселое оживление. Женщины несли с рынков тяжелые сумки с щедрыми дарами осени – помидорами, «синенькими», виноградом, сладким репчатым луком, перцем, битой птицей, свежей рыбой, дынями с медоносным запахом.

По улицам и дворам бегали шумливые детишки. Утром мужчины и женщины торопились на работу, к вечеру – по домам. Изо всех квартир неслись умопомрачительные запахи готовки.

А вечером в переулки выходили парни в начищенных штиблетах, свежевыглаженных брюках и фасонистых теннисках, с транзисторами в руках. А девушки, качаясь на каблучках, спешили на свидания, и их гибкие, спортивные фигурки и дерзкая красота привораживали взгляды. На улицах зажигались огни, и город словцо бы погружался в зыбкую, сладостную, фантастическую дрему.

Все сейчас казалось сказочным и нереальным – в вязкой черноте неба серебрились звезды, и неведомо куда плыла через одинокие, быстро бегущие тучки окутанная дымчатым шлейфом желтоокая лукавая красавица луна. Звучали доносившиеся невесть откуда обрывки музыки, громких разговоров, всплески смеха и приглушенная голубиная воркотня влюбленных.

«Не торопи меня, дружок. Бог терпел и нам велел, – писал Алик Юраше. У него была одна отрада – отвести душу в письмах. – Победа не дается без борьбы, Юрашка. А борьба – это тяжкий, изнуряющий труд. Но всякий праведный труд должен сторицей окупиться. Ибо, как говорится в евангелии, зерно, упавшее на добрую землю, принесет плод. И тогда держись, вселенная!

Зашатаются стены лучших приморских ресторанов.

Здесь, в этом городе, как на земле обетованной, в тебе пробуждается возвышенное, поэтическое – пьянящий воздух, необъятное золотистое море солнца, смешанное с пронзительной синевой неба, желтеющая зелень лип, кленов, каштанов, акаций.

А безумно красивые женщины? Ах, Юраша, в нашем доме живет одна девочка. Когда я встречаю ее, хочется зажмуриться, будто смотришь на ослепительно яркий огонь. Я обязательно доберусь до нее, мой дорогой.

Чудовище проснулось и снова кхекает. Понесу ей чай. Жди сигнала. Теперь уже скоро. Пер аспера ад астра – тернист путь к звездам, Юраша. Письмо порви…»

Вечером разморенная чаем тетушка, полузакрыв глаза, сидела в глубоком, обитом красным вытертым плюшем кресле с высокой резной спинкой. Алик пристроился рядом на стуле и вслух читал Чарскую. Пеньюары, будуары, мелкие, глупые страстишки пансионаток, их дурацкие секреты и мечты, злые классные дамы, суета, обиды, пошлые желаньица, убогие порывы благородства и отвратительная слезливость – все было чуждо твердокаменной душе рослого верзилы, томимого зеленой скукой.

Ему бы распрямиться, взмахнуть ручищами – и посыпались бы, покатились ко всем чертям все эти скляночки и баночки, мешочки, тряпочки, салфеточки, рассыпалась в прах вся эта рухлядь вместе с этой долговечной старухой, Мафусаилом в юбке.

Но Алик смирял себя, укрощал безумные порывы своей бунтующей плоти, рвавшейся, как птица, на простор из этой забитой барахлом квартиры. Глаза его машинально бегали по строчкам, сочный колоратурный баритон наполнял комнату. Он дочитал главу до конца, поднял вопрошающий взгляд на тетушку. Глаза у нее подернулись пленкой, как у сонной курицы.

– Спасибо, милый, – сказала она надтреснутым голосом старой черепахи. – Сейчас уже так не пишут.

«Ура!» – ликовал про себя Алик. Безупречное личное поведение и собачья преданность принесли первый трофей. Старуха назвала его «милым». Такого еще не было.

– Конечно, – искренне поддакнул он. – Выдумывают невесть что, а ты читай и ломай себе голову.