Текст книги "Наследник фаворитки"

Автор книги: Георгий Марчик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Расчувствовавшись, тетушка пожелала сыграть на рояле. Алик, изображая высшую степень предупредительности, словно услужливый официант в ресторане, подвел ее под ручку к инструменту и усадил на круглый вращающийся стул. Она открыла крышку, и он поспешно, опережая просьбу, подтащил к роялю громоздкий торшер. Раздались неуверенные, слабые аккорды. Старуха запела. Ему казалось, он сходит с ума. Она пела арию Баттерфляй. Это было настолько нелепо, что Алик, позабыв об осторожности, едва не захохотал на весь дом, но сдержался и тут же, спохватившись, взял себя в руки и, охваченный подхалимским порывом, подтянул ей. Они пели в два голоса. Алик старался, чтобы его уверенный, наполненный жизнью голос не перекрывал голоса этой ведьмы, звучащий предсмертным петушиным криком. Они спели до конца, и старуха благодарно коснулась его руки ледяными кончиками своих пальцев.

– Мой любимый романс «Закатилось солнце…», – мечтательно сообщила она, и Алик тут же предложил спеть его.

– «Закатилось солнце, заиграли краски…» – старательно подпевал Алик. «Чтобы ты подохла!» – думал он, преданно глядя на старуху.

«Дела идут на лад, – писал он Юраше. – С каждым днем я одерживаю все новые победы. Теперь вечерами мы поем с ней романсы. Как ни странно, ей нравятся и бодрые молодежные песни. Так что теперь уж, как видно, ждать осталось недолго. Вчера у подъезда встретил ту солнцеволосую девочку. Ей нет и восемнадцати. Представляешь? Первый раз в жизни я так волновался – у меня сердце прыгало, как нервная лягушка. Она такая чистая, светлая, Юрашка! Кажется, я влюбился по-настоящему. Боже, и это я! Назначил ей свидание. Не девушка – сказочная страна. Фигурка богини Ники. Ее зовут Машенька. Она смотрела на меня с нескрываемым интересом. Я решил подарить ей золотые сережки.

А ночью меня мучила бессонница, мерещились всякие ужасы. Казалось, комната полна привидений и старуха в беспамятстве хочет задушить меня. Это нервы. Идет большая игра. Я играю ва-банк. И прошу еще одну, последнюю карту.

Очень жаль, что ты так быстро истратил свои деньги. Надо быть осмотрительней и помнить о завтрашнем дне. Ничем тебе, увы, помочь не могу. Постарайся самостоятельно найти выход из положения. Но не вздумай надеть на себя ярмо – поступить на работу. Эта трясина сразу же засосет. А мне придется с горечью в сердце исключить тебя из нашего сообщества кавалеров удачи.

Перестань посылать телеграммы. В нужный момент я сам вызову тебя. Не волнуйся, не забуду. Уже здесь я до конца осознал, что один имею полное право на наследство, не только по праву крови, но и по взглядам, по убеждениям и образу жизни. Я – единственный законный наследник фаворитки…»

За любовь – любовью…

 Казалось, к этой встрече их обоих, каждого своим путем, вела сама судьба.

Финансовый банкрот Юраша утром тщательно побрился, надел самую модную рубаху и вышел на улицу в состоянии полной прострации. Уже сутки во рту у него не было маковой росинки.

Все эти дни он с нетерпеливой надеждой ждал весточки от Алика. И вот утром получил от него письмо. В ответ на его, Юрашину, мольбу, на отчаянный крик о вспомоществовании лишь лицемерный вздох и совет между строк: «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих». Юраша скрежетал зубами: «Ах, подлец, ах, сквалыга. Чтобы тебе подавиться этой проклятой фавориткой!..»

«Пойду и назло устроюсь в ателье, – с горечью думал он. Так в отчаянии решают утопиться. – Меня везде с радостью примут. Вот только пальцы колоть неохота. А наследство фаворитки? Ему одному достанется? Нет уж, дудки!»

Это были отговорки: Юрашу самого уже не слишком тянуло к честному добропорядочному труду – он был отравлен ядом легкой наживы.

Утром голод выгнал Юрашу на улицу, но у него не было еще никаких планов.

В кармане куртки скромно позванивало несколько медных монет. Все, что осталось в наличности. Весь остальной капитал Юраша спустил в карты. Признаться в этом Алику он не посмел.

Надеяться было не на что. Ждать помощи неоткуда. В чудеса Юраша не верил. Он вышел на улицу, как выходит из лесу к деревне подгоняемый голодом волк. Правда, отнимать он не умел, а просить еще не научился.

Юраша решил податься к центру, просто так, без определенной цели. Сначала шел пешком, потом сел в троллейбус. Здесь и назначило ему провидение встречу, которая могла бы стать его счастьем…

У Тони была фигурка, к которой прилипали мужские взгляды. Даже самый взыскательный вкус не мог бы найти в ней малейшего изъяна, но лицо…

Впрочем, женщина всегда остается женщиной. Как и все ее сверстницы, Тоня мечтала о принце, который нежданно-негаданно явится к ней, наденет на ее стройные ножки волшебные башмачки и, глядя на нее, будет влюбленно улыбаться. Она была уверена – он не разочаруется в своем выборе.

Каждое утро Тоня спускалась в лифте с восьмого этажа и бойко, с надеждой, тук-тук-тук-тук высокими каблучками, шагала к троллейбусной остановке.

После работы, грустно постукивая каблучками, она торопилась в свою маленькую комнату на восьмом этаже, где ее никто не ждал. В тайниках ее сердца уже зрело горькое опасение, что сказочный принц ненароком завернул к другой Золушке, а она так и не дождется его…

Сегодня у Тони было приподнятое настроение. Ей приснился хороший сон. Она его не помнила, но на душе теплилось предчувствие удачи, неожиданной радости. Перед работой она особенно тщательно причесалась, сделала укладку, чтобы смягчить слишком несообразные, угловатые черты лица, придать им хоть каплю женственности. Довольная, оглядела себя в зеркале.

«Слава богу, – решила Тоня. – С этой прической я не так похожа на индейца – предводителя воинственного племени каманчей».

Как видно, скромная девушка не была лишена чувства юмора. Она надела на всякий случай лучшее шерстяное платье голубого цвета, плотно и красиво облегающее ее безупречную фигуру, захватила элегантную белую сумку и захлопнула за собой дверь. Тук-тук-тук – весело застучали каблучки по площадке.

Выйдя на яркий солнечный свет, она зажмурилась, улыбнулась от удовольствия и заметила неподалеку жильца из своего подъезда – они частенько случайно сталкивались именно в парадном или у лифта, и он, почтительнейше и даже будто бы чуточку робея, кланялся ей.

Она охотно кивнула ему и вся, полная молодого задора и неосознанных надежд, устремилась вперед. Как-то мельком, краешком ума посочувствовала бедняге и тут же забыла о нем. Он был рыцарски галантен, всегда безупречно одет, скромен, но… слишком уж маленький, словно лисенок.

Они не были знакомы, но, как добрые соседи, с некоторых пор стали здороваться. Инициативу проявил он, и она, разумеется, чуткая ко всякому вниманию, охотно откликнулась на обычную вежливость, хотя и не придавала ей никакого значения. Однажды она заметила, что он носит туфли на непомерно высоких каблуках, и в ее душе шевельнулось подобие материнской жалости.

День выдался чудесный во всех отношениях. Во-первых, из института сообщили, что она переведена на четвертый курс. Тоня была студенткой вечернего отделения планово-экономического факультета. Во-вторых, пришло письмо из Ялты от приятельницы по работе – взбалмошной ярко-рыжей девчонки, которая восторженно описывала свой успех у поклонников. В-третьих, Тоня получила квартальную премию. В виде шутки ей вручили целиком пятидесятирублевую купюру. Все мило улыбались, а Тоня чувствовала себя именинницей.

Домой она возвращалась окрыленная и почти счастливая. В троллейбусе, расплачиваясь за проезд, как бы невзначай вытащила из сумки новенькую зеленую хрустящую бумажку и тут же спрятала. Ее лицо размягчила мимолетная добрая улыбка.

Она поспешно, будто провинилась, подняла глаза. И замерла, не в силах шевельнуться. Это казалось непостижимым. На нее внимательно смотрел явившийся из ее грез принц. Это был Юраша… Купюра в пятьдесят целковых вызвала у него необыкновенный прилив всех душевных и физических сил.

Из-под ворота модной, спортивного покроя серой куртки виднелся желтый шелковый бант. Тоня успела заметить – у него тщательно отглажена складка брюк и штиблеты отполированы до глянца.

Но глаза… Ах какие это были глаза! Сколько блестело в них неподдельного восхищения, обжигающего чувства, прямо-таки кипящей страсти! Тоня понимала, что неприлично смотреть, не отрываясь, в лицо незнакомому молодому мужчине, но не в силах была опустить взгляд. Все условности разом потеряли всякое значение, куда-то отступили, уменьшились до микроскопических размеров и исчезли.

Она все-таки принудила себя отвести взгляд. Сомнений быть не могло – это он. Ее удача. Ее находка. Ее самый крупный выигрыш. Такое бывает лишь однажды. Она боялась, он заметит ее смятение.

Юраша обхватил пальцами никелированный поручень спинки сиденья рядом с ее рукой. Его теплый палец коснулся ее пальца. Она не могла отодвинуть свою руку хотя бы на миллиметр. Неожиданно ее охватило отчаяние, в сердце ударила слепая, безысходная тоска. Сейчас он уйдет, и мираж исчезнет. Все кончится. Все. Все. Но он не уходил и продолжал столь же ласково и даже влюбленно смотреть на нее. Кажется, он чуть-чуть косит. Ну да это не беда. Это даже хорошо, порадовалась она, так как немного выравнивает их.

Приближалась ее остановка. Смущенно, застенчиво, с какой-то безнадежной грустью она попросила:

– Разрешите пройти…

– Я тоже выхожу, – улыбнулся молодой человек и продолжал радостным, проникающим в самую душу голосом: – Какое удачное совпадение!

Они вышли из троллейбуса, он пошел рядом. У него была уверенная походка. Тоня знала, сейчас он заговорит, и напряглась в ожидании. Однако он проявил такт, не задавал обычных при уличном знакомстве нелепых вопросов, а сказал мягко и не навязчиво, как будто продолжал дружеский разговор:

– Меня уже не удивляют неожиданные совпадения. Они бывают на каждом шагу. Представьте: мы едем в одном троллейбусе, идем в одну сторону и, вполне возможно, живем в одном доме. Во всяком случае, мне кажется, я вас уже где-то видел.

– Вам так кажется, – она кокетливо стрельнула глазами.

– Возможно, – вежливо согласился Юраша. – Все возможно. За последние десять лет я столько ездил по свету, что уже отвык удивляться.

– Ой как интересно! – скромная, сдержанная девушка пыталась подражать своей легкомысленной подруге, которая вояжировала сейчас в Ялте в поисках приключений.

– Да, это так. Гонконг, Венесуэла, Конго, Бразилия, Лазурный берег. Нисколько не хуже, чем все восемь чудес света… – Юраша бессовестно подражал Алику.

Между тем она завернула за угол большого серого дома. Он уверенно следовал рядом. Если говорить по чести, в его голосе звучала некоторая неестественность, когда он похвалялся виденными чудесами. «Ну да, – посчитала Тоня, – мужчине простительна такая маленькая слабость».

Они подходили к ее дому.

– Я живу здесь, вот в этом подъезде, – с плохо скрываемым вызовом сказала она, махнув рукой.

Он, пораженный, уставился на нее:

– Неужели? Как? Ведь я… Как это здорово!.. Я тоже живу в этом самом подъезде – настоящий кинофильм!

– В какой квартире? – спросила Тоня, не в силах скрыть ликования.

– Сейчас узнаете.

Вот так, оживленно болтая, они приблизились к ее подъезду, и она, подходя, обронила: «Добрый вечер», – отвечая на почтительный поклон мужчины-подростка.

Тот одиноко стоял у подъезда, и лицо у него почему-то стало ужасно расстроенным.

Они зашли в лифт. Тоня немного возбужденно спросила:

– Вам какой?

– Нажимайте, – дружелюбно кивнул попутчик, – мне выше.

Юраша внимательно и как-то даже удовлетворенно смотрел на нее, и она еще раз отметила, что он очень мил. Сердце ее замирало: она, несомненно, понравилась ему. Только вот смотрел он уж как-то слишком пристально, если не сказать странно. Лифт между тем плавно тронулся с места и медленно пополз от этажа к этажу.

– Только, прошу вас, не волнуйтесь, пожалуйста, – вдруг заговорил Юраша каким-то клокочущим, пугающим голосом, и взгляд его из нежного стал сначала непроницаемым, потом отсутствующим, потом пепельно-металлическим, потом беспощадным, как лезвие ножа.

– Ой! – слабо вскрикнула она. – Что с вами?

– Ничего, ничего, я же сказал, пожалуйста, не волнуйтесь. И не кричите, – быстро говорил Юраша, проворно хватая цепкими пальцами ее сумочку. – Я ничего плохого не сделаю. Посмотрю, и все…

Время потекло как-то слишком скучно. Секунды стали длинными, как километры. Он тянул к себе ее сумочку, она не отдавала. Он потянул сильнее, она упорно сопротивлялась, покрываясь липким потом страха. На ее лице заблестели мелкие капельки. У него на шее синими ручейками набухали вены. Она крепко прижимала сумочку к своей груди.

Если бы две минуты назад он вздумал попросить у нее даже тысячу рублей, она, не колеблясь, вручила бы ему все, что смогла бы достать. А теперь она решила скорее умереть, чем отдать хоть копейку. Подлый обманщик. А лифт между тем медленно, словно старая кляча, тащился вверх.

– Ведь я просил по-хорошему, – заикаясь, раздраженно говорил Юраша. И при каждом слове над верхним рядом зубов у него, как у рассерженного пса, приподнималась губа. – А ну дай сюда, дура набитая. – Он схватил ее правой рукой за горло, а левой продолжал выдирать сумочку. Она закричала. В ее глазах светились страх и ненависть. Рукав куртки у него задрался до локтя, и она, как во сне, прочитала голубую татуировку: «За любовь – любовью. За измену – кровью».

Дышать стало совершенно невозможно. Она выпустила сумочку.

– Давно бы так, – пробормотал он, извлекая пятидесятирублевую бумажку, еще один рубль, несколько монеток и начатую книжечку троллейбусных билетов.

Она быстрым движением нажала кнопку, и лифт пополз вниз. Тогда он попытался нажать на «Стоп». Она схватила его за руки. Ей стал ясен его коварный замысел – высадить ее на верхнем этаже, а самому тем временем бежать вниз на лифте. Нет, не на таковскую напал.

В конце концов дело было не столько в деньгах, сколько в попранном доверии, обманутых человеческих чувствах. Она изо всех сил отдирала его руки от сигнальной доски. На его скулах набухали желваки, и глаза свирепо вращались в глазницах.

Они стояли лицом к лицу. Даже их прерывистое дыхание смешивалось, как у влюбленных. Из глаз Тони струилась ненависть. В глазах Юраши заметалась растерянность. Он ожидал чего угодно, но только не такого отчаянного сопротивления.

Р-р-р-аз! – она вырвала из его рук свою руку и, как кошка лапой, молниеносно провела крепкими ногтями по его запылавшей щеке.

– Ну и ну! – Юраша с горькой обидой покачал головой – Разве так поступают культурные девушки?

Юраше надоела эта мышиная возня. Он приблизил к носу Тони свой железный кулак и сквозь зубы в бешенстве процедил:

– Вот этой штучкой я могу разбить даже сейф. Советую не рыпаться. До полной остановки трамвая.

Тоня молчала.

Лифт дернулся и снова остановился. Шариков открыл дверцы:

– Ну, вываливайся. Живо! Стоило из-за такой ерунды трепать людям нервы. А еще студентка…

Она презрительно смотрела на него, как курица на дождевого червяка.

– Ну?! Ты что, оглохла? Выволакивайся! Кому я сказал?!

И тогда она, брезгливо поморщившись, с треском влепила ему пощечину и четким высоким голосом, неожиданно даже для себя, сказала:

– За любовь – любовью…

Юраша опешил. Затем криво засмеялся:

– Ценю настоящий юмор! Ну, давай выходи, – почти ласково попросил он.

Она ударила его ногой по щиколотке:

– А это за то, чтобы не приставал к незнакомым девушкам!

Юраша с тихим отчаянием застонал, прихрамывая, выбрался на лестничную площадку и стал спускаться вниз, чертыхаясь сквозь зубы. Она настигла его и уцепилась за рукав куртки. Он ускорил шаг. Она оступилась, сломала каблук и повисла на его руке. Он продолжал спускаться, отчаянно пытаясь освободиться от столь навязчивой спутницы, но Тоня мертвой хваткой вцепилась в него.

В пылу последней схватки он зацепился ногой за ее ногу и потерял туфлю. Но не сразу заметил это. Пробежав десятка три метров, Юраша остановился и нерешительно повернул обратно, прикладывая к щеке платок. Из парадного выходила Тоня, держа над головой, как боевой трофей, его туфлю.

У подъезда, все так же одиноко, с горестной миной на лице, стоял маленький мужчина и нервно покуривал папироску. Когда Шариков выскочил во двор и прытко побежал, он насторожился. Но, увидев Тоню, встрепенулся и подобрался, как лев перед прыжком.

Шариков с опаской подходил и протягивал Тоне одной рукой зеленую купюру, а второй с растопыренными пальцами тянулся к своей туфле.

– На, подавись! – Глаза его с хищной желтизной поблескивали сердитым разочарованием. – Знал бы, не связывался. Эгоистка. Я ведь только посмотреть хотел.

Он поспешно надел туфлю и быстро зашагал прочь. И тогда Тоня наконец как бы опомнилась и вновь обрела дар речи.

– Держите его, это вор! – крикнула она вслед своему удаляющемуся недавнему сказочному принцу.

И тут же убедилась, на что способен настоящий мужчина, даже если он маленького роста, но если у него храброе сердце и оно преисполнено рыцарской отваги. В несколько мгновений низкорослый мужчина настиг жулика, налетел на него, как коршун на цыпленка.

И, хотя после первой же атаки храбрый сосед был отброшен, словно котенок, он не умерил своего пыла, пока противник полностью не капитулировал и не побежал с такой прытью, какой позавидовал бы чемпион по бегу.

На следующий день Тоня и ее маленький знакомый вместе отправились прогуляться, и он, восхищенно глядя на нее, сказал:

– А вы очень смелая девушка, Тоня…

– Нет, это вы, оказывается, очень решительный человек.

И, как ни странно, они совсем не производили впечатления комичной парочки.

Все-таки эта, хотя и неудачная, попытка экспроприации крупной купюры спасла Юрашу от голодной смерти. В качестве трофея у него остались Тонины рубль с мелочью и начатая книжечка троллейбусных билетов.

Мальчики

 Утром Алик ездил на рынок. Купил кусок телятины на паровые котлеты тетеньке, цыпленка для бульона, свежего творожка, разных душистых травок и корешков, отборных помидоров, цветной капусты.

Оглядывая заваленные овощами ряды, Алик выбирал и покупал только самое свежее, лучшее. И не торговался – он не был мелочным. Голова его была занята отнюдь не покупками и даже не тем, как угодить любимой тетеньке. Завтра вечером предстояло свидание. Вокруг шумели, волновались, кричали, спорили и торговались, но створки Аликиного сердца были распахнуты сейчас лишь для весеннего, тревожно волнующего ветра любовных надежд.

Он думал о том, какие невинные, манящие, какие призывные, чистые и доверчивые глаза у этой звонкоголосой девчонки, сколько обаяния, женственности в мягких и плавных формах ее молодого тела, длинной шеи, тонких гибких руках, покатых плечах, благородном изгибе спины, прямых стройных ножках, гордой упругой походке.

Весь день, дразня воображение, она стояла у него перед глазами, горделивая и доверчивая, смело, неискушенно, с вызовом смотрела ему в глаза. Ехал ли он с рынка, готовил ли на кухне котлетки, накрывал стол, убирал квартиру – все время перед ним была она, заслоняя собой все: и столь «дорогую» тетеньку, и ее захламленную квартирку, и далекого пижона Юрашу, и прошлое, и настоящее, и будущее. В мире была одна она. И никого больше. Алик умел настраиваться па любовный лад.

Машенька тоже, волнуясь, думала о свидании с Аликом, о первом взрослом свидании. Раньше были встречи лишь с мальчиками-ровесниками, такими же, как и сама, вчерашними школьниками, простыми и понятными, молчаливыми, застенчивыми или, напротив, задиристыми, говорливыми воображалами.

После лекций в институте она прибежала домой, быстро прибрала в своей комнате – утром не успела, приготовила обед третьей категории сложности. То есть самый простой. Субботние и воскресные у них в семье были второй категории, а уж праздничные или с гостями – первой, высшей. Потом села за учебник анатомии «зубрить кости».

…В первый раз в анатомическом музее Маша едва не упала в обморок. Оживленные, раскрасневшиеся, в стерильно белых халатах, они зашли в чистый, облицованный белым кафелем зал. На длинных стеллажах вдоль стен, в шкафах и застекленных столах посреди зала покоились разные экспонаты.

Б-р-р-р! До сих пор при одном воспоминании об этом Машу пробирает мороз по коже. Большинство в группе относилось к зрелищу этих несколько экстравагантных препаратов и экспонатов спокойно, даже равнодушно: почти все имели медицинскую практику – работали санитарами, сестрами.

Кажется, этот всевидец и дока – преподаватель анатомии Грошкин заметил ее смятение, потому что когда посмотрел на нее, то как-то странно поперхнулся и сердито сказал:

– Нервные и впечатлительные должны взять себя в руки. Здесь анатомичка, а не театр.

Маша сразу же «мобилизовалась» и взяла себя в руки. Чтобы убедить в этом Грошкина, Маша все время неотрывно смотрела ему прямо в глаза, но он почему-то упорно избегал ее взгляда.

Маше очень нравилось учиться в медицинском институте, быть студенткой. Иногда ей хотелось убедиться, что все это не прекрасный сон, и тогда она доставала из портфеля студенческий билет и зачетку и вновь с наслаждением рассматривала их.

Особенно она любила переходить вместе с группой после лекции или семинарского занятия из одного учебного корпуса в другой. Обширная территория мединститута очень похожа на сад. По аллеям и дорожкам мимо клумб и цветников бродят стайки студентов, спешат по своим делам преподаватели, врачи, санитары, технички.

Иногда Маша уходила позаниматься в огромный парк по соседству с институтом. Здесь растут акации и каштаны, береза, осина, липа, серебристый тополь. Начинался листопад. Пушинками, покачиваясь в сухом солнечном воздушном потоке, на землю плавно опускаются желтые листья. Пропеллерами кружатся в воздухе семена клена.

В парке ее всегда сопровождала неразлучная троица – Ким, Илюшка и Женя. Маша знала, что нравится всем троим, и ей было приятно это.

Мальчики как мальчики. Любят подурачиться и совсем не умеют ухаживать.

Илюшка – мечтатель и романтик, ярый поклонник Макаренко.

– Зря я в медицинский пошел, – сетовал он. – Мне бы в педагогический податься. Я детей люблю. Поехал бы куда-нибудь в Белую Калитву учительствовать.

– Не расстраивайся, Илюшенька, – успокаивала его Маша. Мы ведь на педиатрическом. Будешь детишек лечить. А хочешь в Калитву, кто тебе помешает?

Илюша застенчив и скуп на слова – натура чувствительная и поэтическая, пишет стихи, но не дает читать: стесняется.

Ким – балагур и проказник, никогда не унывает, никогда не обижается, всегда весел, всем доволен. Очень добрый, отдаст последний кусок хлеба. А проголодается, сам со смехом заглянет в чужую сумку:

– Что там у тебя? Есть хочу – умираю.

В первые же дни учебы он записался в разные кружки. Однажды Маша спросила:

– Ну как, Кимуля, по части кружков?

– Зашиваюсь! – жалобно протянул Ким и первый засмеялся. – Я в музыкальном останусь.

– А кино бросишь? – спросила Машенька.

– Что ты? – отпрянул Ким. – Кино – мой самый любимый… Мы ведь еще и боксом занимаемся. Хочешь, покажу приемчик? Это хук левой. Р-р-р-аз! – Ким молнией пронес кулак мимо ее подбородка.

– Ой! – запоздало вскрикнула она.

– Не бойся! – засмеялся Ким. – Он у меня ученый – своих не трогает.

Кима любят в группе. И когда он, случается, напроказничает, прощают. Да еще выгораживают. Как-то Ким шалил на анатомии. Грошкин рассердился, хотел его выгнать. Группа стала скандировать: «Прос-ти-те его!» Маша скандировала вместе со всеми.

Ах, какая это сладость – чувствовать себя частицей всей группы. Грошкин поморщился, будто комарика на щеке прихлопнул: «Почему – простите, я семинар веду, а не грехи отпускаю. Идите сюда, Нарулин. Будете отвечать. Посмотрим, так же хорошо вы знаете анатомию, как шалите».

Маша называла Кима Кимулей и всячески опекала его. Было в ее постоянном внимании что-то похожее на материнскую заботу.

Отец Кима умер вскоре после войны. Мать, уборщица, худая, рано состарившаяся, тихая женщина, одна воспитывала троих детей. Жили они в маленьком ветхом домике. Ким всегда в чистой рубашке, тщательно отглаженных брюках, начищенных туфлях. Мать приучила его к чистоте и аккуратности. Впрочем, Ким во всем любит порядок: не пропускает занятий, тщательно ведет конспекты.

Женя, конечно, не подавал виду, что его задевает столь трогательное отношение Маши к Киму.

Как-то во время большого перерыва он нарвал цветов и понес их к анатомичке, где по расписанию проводилось очередное занятие. Маша сидела на подоконнике первого этажа и листала учебник.

Ему бы просто подойти и скромно вручить букет девушке – он пожелал сделать это как можно оригинальней. На асфальтированной площадке перед зданием стоял анатомический стол, только без мраморной крышки. Женя был в длинном белом халате. В одной руке у него букет, в другой – портфель. Он стремительно разбежался и прыгнул через стол. Он уже почти перелетел через него, но в последнее мгновение помешал халат. Женя зацепился носками ботинок за железный барьерчик стола и, раскинув в стороны руки, со всего маху грохнулся о землю.

Все, кто был поблизости, дружно охнули и рванулись к нему, подхватили, помогли подняться. Побелевший Женя едва перевел дыхание, жалко, через силу улыбнулся:

– Все в порядке, спасибо, спасибо… – Превозмогая боль, он заковылял в анатомичку, но так и не выпустил из руки букета цветов. Маша шла рядом. По дороге Женя спохватился, протянул девушке букет: – Совсем забыл – это тебе.

– Спасибо, Женечка.

И все-таки… И все-таки она в полной мере не оценила его порыва. Ему отчаянно хотелось показать себя с лучшей стороны. Как и каждому молодому человеку, который хочет завоевать сердце девушки.

Женя стал сыпать афоризмами. Чтобы блеснуть при случае, учил наизусть лирические стихи, с видом тонкого знатока рассуждал о живописи и даже с тайной надеждой поразить Машу объявил себя ярым сторонником сюрреализма. Слово «сюрреализм» он выговаривал с особым шиком. Но Маша лишь удивленно спросила:

– А что это такое?

А однажды Женя в присутствии своих друзей пошел на крайний шаг – с гордостью продемонстрировал синяк под глазом. Это было уже откровенным хвастовством.

– Бокс – замечательный вид спорта, – разглагольствовал он. – Боксом увлекались многие великие поэты. Например, Байрон и Лермонтов. Люди интеллекта предпочитают сворачивать друг другу скулы и расквашивать носы не в вульгарной уличной драке, а на ринге, то есть площадке, огороженной канатами, в присутствии свидетелей – судей по спорту.

– Эврика! – воскликнула Маша. – А я-то бегала, искала по всему курсу… Мне в бюро поручили найти шефов для ремесленного училища.

– А мне стенгазету надо выпускать, – озабоченно отозвался Ким – И еще у меня поручение в штабе студенческого строительного отряда…

– И еще у нас на носу первенство института, – сообщил Женя, многозначительно постукивая кулаком о ладонь. – А это похлеще любого поручения.

– В принципе мы, конечно, не отказываемся, Машенька, – виновато сказал Ким, отрывая глаза от учебника органики. – Поможем, конечно, но только не в этом семестре. Дай немного очухаться.

В один из осенних дней в Машином подъезде появился похожий на артиста или музыканта молодой человек. У него было приятное интеллигентное лицо, располагающая улыбка и, самое главное, очень деликатные манеры.

Первый раз, столкнувшись на лестнице с Машей, он скромно потупил глаза и церемонно посторонился. Второй раз – вежливо поздоровался, с надеждой и ожиданием посмотрел на нее. Маша ответила. Она не могла иначе – это было бы просто бестактно. В следующий раз Алик, робея, представился. Маша со смелой улыбкой первой протянула ему руку. В родном доме она чувствовала себя хозяйкой. Пожатие его сухих сильных пальцев было осторожным и нервным. Голос его, вкрадчивый и искательный, ей тоже понравился.

Машенька невольно стала думать о нем, ждать и искать этих случайных встреч. Неторопливой коварной змейкой Алик вползал в девичье сердце.

Одновременно что-то незаметно менялось и в ее отношении к ребятам. В ее глазах они были еще совсем мальчишками – такими наивными и простыми. Да и откуда им знать о серьезных чувствах?

Однажды Маша запальчиво спросила:

– А все-таки что такое любовь?

– Я этого не знаю, – сразу же чистосердечно признался Илья. – Не осведомлен. – Он смотрел на нее прямо, без улыбки. Его крупное удлиненное лицо было совершенно серьезным.

– А ты что думаешь, Женя?

– Возможно, любовь – это что-то вроде физиологической потребности. – Женя поправил на лбу волосы и вопросительно посмотрел на девушку. – А может быть, и что-то более возвышенное. Все зависит от состава действующих лиц.

– Все ясно, – сказала Маша.

– Что вам ясно, позвольте узнать? – Женя пощипал на губе темную стрелочку будущих усиков.

– Ясно, что вы начинающий циник.

– Благодарю вас.

– Не стоит. Ким, твоя очередь.

– Любовь, Машенька, это как раз то, что я всегда питаю к твоим бутербродам.

– Ты нахал, Ким!

– Рад стараться, родная.

«А вот он, наверное, знает, что такое любовь», – Маша с какой-то неизъяснимой теплотой вспомнила Алика. Чем-то он похож на юношу девятнадцатого века. Задумчив, скромен, предупредителен. А какие у него чудные глаза – полны томления и скрытой неги. Определенно, в нем есть что-то вертеровское.

Думать об Алике было приятно. Слегка кружилась голова, замирало сердце, будто она ступала ногой на край пропасти. Эта пропасть неудержимо влекла к себе.

…На лекции по физиологии профессор Лавровский спросил Кима, где будут проходить соревнования по боксу. Профессор был страстным поклонником институтского спорта.

– Я за тебя приду болеть! – весело и картаво крикнул он. – Смотри, Нарулин, не подкачай.

– А ты за кого будешь болеть? – пытливо заглядывая Маше в глаза, спросил Женя. – За меня или за Кима?

– За вас обоих, – ответила Машенька.

…В первом полусреднем весе выступало четыре пары. Вчера Ким и Женя выиграли каждый в своей паре. Сегодня вечером в очередном бою им предстояло встретиться между собой.

Раньше они боксировали в спаррингах – тренировочных боях. Но одно дело – тренировочный бой, а другое – настоящий.

У Жени весь день при мысли о предстоящей встрече на ринге пересыхало во рту и сильнее стучало сердце.

После занятий Женя решил побродить в одиночестве по парку. Здесь было тихо, сумеречно. Небо хмурилось, чуть-чуть накрапывал дождь. О чем-то своем тихо шелестели листья. Время от времени то с одного, то с другого дерева слетал желтый лист и, беспорядочно кружась, падал на землю.

Женя еще и еще раз вспоминал первый свой бой. У него был сильный соперник, и стоило большого труда выиграть схватку. Но не это главное. Его поразило, как страстно болела за него Маша. До сих пор в его ушах звенел ее отчаянный крик: «Женя, бей! Женя, вперед!»