Текст книги "Наследник фаворитки"

Автор книги: Георгий Марчик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

– Извини, Алик, – дотронулся тот до руки гостя, и в этом жесте была стыдливая признательность. – Я не мог достойно принять тебя. В былые времена мне нетрудно было бы разыграть из себя этакого принца… Я всегда был хорошим мистификатором. Иногда получалось так здорово, что я сам начинал верить. Но здесь эти номера не проходят. Я ведь по этой части настоящий художник. Да, я обманывал, не ради наживы, а во имя любви к искусству. Меня увлекал сам процесс. Красота розыгрыша. Но однажды я попался. Они ничего не поняли и предъявили мне какие-то ужасные вульгарные обвинения.

– Возьми себя в руки, – посоветовал Алик. – Не теряй лица.

– Знаешь, это очень трудно, когда заранее уверен, что ты все равно проиграл. Для успеха требуется душевный подъем, особый настрой. А может ли он быть у человека, стоящего на утерянных позициях? Недавно меня с треском выгнали из очень приличного дома. На этот раз я не валял дурака. Я влюбился по-настоящему. Она могла бы стать моей счастливой звездой.

– Да, ты парень не промах, – в тон ему дурашливо сказал Алик.

– Ах какую мне однажды отгрохали свадьбу! Закачаешься, – продолжал Леон, захлебываясь от нахлынувших воспоминаний. – По дороге в загс я передал приятелю свой паспорт, а невесте сказал, что потерял его. Свадьба все-таки состоялась, и я сбежал уже под утро. Вместе с подарками. Какими мы были прелестными шалопаями! Ах, молодость, молодость! А однажды я сдавал вступительный экзамен за одного дурачка и получил двойку, а он горько рыдал… Я держался за дерево, чтобы не упасть, и хохотал на всю улицу.

В глазах Леона снова появился характерный нервический блеск – верный признак того, что он воспрянул духом, пришел в себя. Его плечи молодцевато распрямились.

– А ты слышал, недавно на Луне впервые побывал человек? – полюбопытствовал Алик.

– Скажите на милость, а я и не знал, – удивился Леон.

Архипасов внимательно посмотрел на него, словно ученый через микроскоп на какую-нибудь вновь открытую инфузорию. Ну и ну! Кругозор у злокозненного «эстета»-тунеядца на уровне амебы. Ему вдруг стало жалко Леона.

– Не вешай носа, старина, – Архипасов заулыбался, вспомнив о тетке. – Все еще образуется. Только не сдавайся. Не пасуй перед трудностями. Терпи. Послушай-ка, я специально списал с доски на башне-остроге, где сидел протопоп Аввакум. Знаешь о таком? Сослали его в Сибирь, а дальше слушай: «…привезли в Брацкой острог и в тюрьму кинули, соломки дали… И сидел до Филиппова поста в студеной башне; там зима в те поры живет, да бог грел и без платья. Что собачка, в соломке лежу: коли накормят, коли нет. Мышей много было, я их скуфьею бил – и батожка не дадут, дурачки! Все на брюхе лежал: спина гнила. Блох да вшей было много. Хотел на Пашкова кричать: «Прости!» – да сила божия возбранила, – велено терпеть». Видишь, терпел. А ты совсем скис. А разве легко все дается? Сколько надо сил, ловкости, чтобы заработать свой кусок хлеба! Вот я, думаешь, зря сюда приехал? Не-е-е-ет, не ради твоих красивых глазок. Ты, кстати, не догадался зачем?

– Нет, не догадался, – невинно, как младенец, глядя на Алика, признался Леон. – Ты ведь по командировке. А зачем, я не знаю. Если можно, будь добр, скажи.

– Ах ты, недоумок! – с ласковой хитрецой произнес Алик. – Скоро мы тоже провернем одно славное дельце. И станем богаты, мой милый, красивый мальчик. Но мы не будем жить в башне из слоновой кости. Мы сумеем придумать что-нибудь повеселее.

Леон встрепенулся, глаза его засветились, как у голодной дворняги при виде лакомого куска.

– Алик, возьми меня в долю? – скрипучим голосом проговорил он, не мигая глядя в выпуклые глаза Архипасова. Тот кивнул, потрепал его по плечу:

– Спи спокойно, дорогой товарищ. И не волнуйся. Все будет о'кей.

– Возьми меня с собой, Алик. Займи мне денег. А я верну им аванс. Каждую ночь я представляю, что мчусь в скором поезде и вдруг в темноте загораются тысячи огней. Похоже на сказку. А у меня щемит сердце.

– Как бы тебе не свихнуться, Лео. У тебя сдают нервы. А это последнее дело. Ты должен оставаться здесь до победного конца. И тогда сможешь вернуться домой на белом жеребце.

Леон наморщил свое удлиненное лицо и стал похож на несчастную, обездоленную старушку.

– Прости, Алик, но… Боюсь, я уже не стану таким, каким был раньше. Что-то сломалось во мне. Я стал всего бояться. Ведь я тоже живой человек, – продолжал он с бесконечной тоской. – Я тоже хочу чего-то, сам не знаю чего. Чтобы все было, как в детстве. Чисто и красиво. А я уже ни на что не надеюсь. Никому не нужен. Каждую ночь думаю, что, если я помру, меня бросят в яму и закопают, как бездомную собаку. И все.

– Ты дурак, Лео, – сухо оборвал его Архипасов. – Фирменный дурак из семейства дураков. Ты совсем свихнулся. – Он вздохнул, сокрушенно покачал головой, прищурившись, глядел на совсем сникшего эстета. – Ну что ты, дружок? Встряхнись! Возьми себя в руки! Ты еще будешь вспоминать о леспромхозе как о лучших, овеянных романтикой днях своей жизни. Придет время, и ты снова будешь в седле. Вот тебе четвертная – я перехватил в местной кассе взаимопомощи. И будь здоров. Хорошенько работай и только тогда возвращайся в родные пенаты. Я сам через год буду с цветами встречать тебя на вокзале. – Алик поднял на прощание руку и решительно зашагал прочь.

«Во что может превратиться человек…» – невесело размышлял он дорогой и поклялся себе страшной каннибаловой клятвой, что ноги его в этих местах не будет и ныне, и присно, и во веки веков.

«Нет, не зря я все-таки сюда съездил, – думал он, сидя на дощатом полу тамбура товарняка, свесив ноги вниз. – Впредь надо быть осторожнее и действовать умнее. Приеду домой, отдохну, наберусь сил и – двину на «тетушку». И тогда держись, вселенная!»

– Держись, вселенная! – вслух сумрачно повторил Архипасов, словно выплюнул застрявшую в зубах фразу.

В животе царил ералаш. Здоровое тело требовало калорий.

Большие голубовато-зеленые, окаймленные пушистыми ресницами глаза Алика были полузакрыты. Их не радовало раздолье, мелькавшее по обеим сторонам шустро бежавшего поезда, и ни к чему им были всякие там стройные елочки или белые хороводы берез и прочая лирика и физика. Какая уж там красота, когда нестерпимо хочется жрать. Даже кончик гордого носа с чуткими крылышками и тот как бы опустился книзу, приуныл.

«Конечно, я поступил опрометчиво, – ругал себя Алик, – отдав все наличные Леону. За этот красивый жест доброй воли теперь сполна расплачивается мой собственный желудок».

На очередной станции Алик расстался с товарняком и долго бесцельно бродил по перрону. На скамейке у железной ограды одиноко сидел старик. Рядом с ним стояла плетеная корзина, закрытая чистой белой тряпкой. Алик и не знал, что умеет просить. Он всегда требовал. Но просить? Унижаться? Однако же требовать сейчас он просто не мог. Ноги подкашивались от слабости, а на ум не приходило ничего путного.

Он несколько раз прошелся мимо старика с евангельски кротким взглядом круглых темных глазок, младенчески округлым ртом, с маленькой головкой, реденькими седыми растрепанными волосами и морщинистой загорелой шеей. Скорчив страдальческую мину, наклонился к нему:

– Папаня, понимаешь, какое паршивое дело, обворовали меня. Бедствую, папаня. Помоги, чем можешь. Окажи божескую милость.

– Сходи, сынок, в милицию, там пособят, – старик, как показалось Алику, насмешливо смотрел на него.

– Обращался туда, папаня. Да сам понимаешь, папаня…

Алик старался говорить как можно жалостливей. Старик смотрел на него уже не сочувственно-иронически, а с явным презрением. Недовольно кряхтя, он отвернул белую тряпицу со своей плетеной корзины, отломил полбатона хлеба и протянул Алику.

Осклабившись, тот пролепетал:

– Спасибо.

Старик недовольно отвернулся. Алик постоял еще немного возле него и нахально спросил:

– Может, и колбаски дашь, папаня? Не лезет пустой хлеб в горло.

– Если хочешь кушать, и пустой полезет, – буркнул старик. – И за то спасибо скажи.

– Я ведь сказал спасибо, папаня, – с ухмылкой возразил Алик, шаря вокруг взглядом. – Дай колбаски, папаня, не жмись. Все равно скоро помрешь. Я же видел – у тебя здоровый шмат. В бога веруешь? Поделись с ближним.

– Нечего нюни распускать, – с досадой отрезал старик. – Получил хлебца, с голоду не помрешь, вот и топай. Пристал как банный лист к заднице.

– Папаня, а может, все-таки дашь? – нагло спросил Алик. Он еще раз огляделся, поблизости никого не было.

– Иди отсюдва, вымогатель. Чего пристал?

– А ну, пугало огородное, отдай мою колбасу! – с грубой решимостью вскрикнул Алик и молниеносным движением открыл корзину. Завязалась короткая борьба. Алик оторвал руки старика, которыми тот пытался заслонить разверзшееся нутро корзинки, выхватил кружок колбасы. Старик уцепился за его рукав. Он тяжело дышал. Алик оттолкнул его. Старик неловко упал, и Алик увидел, что у него костыль вместо правой ноги.

– Ай-ай-ай, как не стыдно! – бормотал Алик, запихивая в рот колбасу и едва пережевывая, заглатывал ее. – Такой старенький, а обижает молодых. Нехорошо. – Он вскочил на подножку очередного товарняка, который, сбавив скорость, проходил мимо станции. – Адью, папаша!

Блаженны плачущие

 Теперь у Алика была лучезарная цель. День за днем он готовился к поездке в Придонск. Составил список родных Леона и, выдавая себя за его близкого друга, стал знакомиться с ними. Через месяц он знал генеалогическое древо эстета лучше его самого.

Однажды поздно вечером, когда Алик уже готовился отойти ко сну, настойчиво и властно зазвенел звонок. Алик резво вскочил с кровати. Он всегда был готов к неприятностям, ибо его жизнь была такова, что в любую минуту можно было ожидать возмездия за прошлые и нынешние прегрешения.

Похлопывая крест-накрест руками по своим твердым плечам, Алик на носочках прошел по длинному коммунальному коридору к входной двери и прислушался: он стал мнителен. Из-за двери послышался легкий шорох.

– Кто там? – чужим голосом спросил Алик, готовый заявить, что его нет дома и не будет, по крайней мере еще целый год. Сердце бешено колотилось. Вдруг ни с того ни с сего показалось, что его выследили после покушения на колбасу старика и теперь пришли забирать.

– Почтальон, – ответил женский голос. – Архипасову телеграмма.

Алик открыл дверь, поставил вместо подписи закорючку на какой-то бумажке и уже у себя в комнате осторожно вскрыл телеграмму: «Встречай. Возвращаюсь начинать новую жизнь. Юраша».

– Идиот! – выругался Алик и завалился на кровать.

Лег досыпать. Но ему не спалось. Он представил себе радостное возбуждение Юраши, которое возрастает по мере приближения к дому, и криво усмехнулся. Вспомнил тоскливые слова Леона: «Это так волнует. Ночь. Стучат колеса поезда. И вдруг из полной темноты, как в сказке, возникают тысячи огней родного города…»

Куда там… Едет раскаявшаяся алчная душа. Толпа счастливых горожан приветствует долгожданного блудного сына. На перроне выстроен почетный караул из самых красивых девушек города с букетами цветов в руках. Гремит джаз-оркестр. С импровизированной трибуны звучат речи исправившихся сребролюбцев. Из вагона сходит на перрон сияющий Юраша, по-чемпионски помахивая рукой.

Алик ворочался с боку на бок, но сон не шел. Перед мысленным взором, словно большая заноза, торчала полусонная рожа этого фата с отвислой нижней губой. «Едет начинать новую жизнь… Видал я нахалов, – думал Алик, – но этот нахал всем нахалам нахал. Христопродавец. Возвращается начинать новую жизнь. Ишь стервец. Изменил идее за чечевичную похлебку. Изменил идее. Идее… Занятно. Не упустить бы этого словечка из памяти. Вернуться к нему потом на досуге и еще поразмыслить как следует, что к чему. Очевидно, в этом словечке ключ к тому, отчего все последнее время меня постигали неудачи».

В памяти всплыли картины из недавнего прошлого. За что ни возьмется – осечка. Или такие крохотные дивиденды, что, право, они не стоят риска и гнусной дрожи в коленках. Голод не тетка – пришлось побегать. Продавал фиктивные талоны на очередь за автомашинами. Едва не попался. Собирал заявления жильцов на установку телефонов, безуспешно пытался экспроприировать частнопрактикующих врачей, открыть нелегальное бюро по обмену жилой площади, пробовал сбыть кубанскому колхозу десять несуществующих вагонов строительного леса. Увы, любое мало-мальски приличное мошенничество требовало основательной подготовки и крупного капиталовложения, хотя бы в виде душевных сил и энергии.

«С поганой овцы хоть шерсти клок», – решил однажды отчаявшийся Алик. С траурной повязкой на рукаве он обошел всех в ателье, где когда-то трудился Юраша, с грустью сообщая печальную весть, что на ударной комсомольской стройке героически погиб Юраша Шариков и он, Архипасов, его друг, собирает вспомоществование семье покойного – родителям, слепеньким инвалидам, и жене с тремя малолетними детьми, которая к тому же пыталась наложить на себя руки. Кроме того, деньги позарез нужны для того, чтобы перевезти в цинковом гробу труп покойного и достойно похоронить его.

Увы, бывшие сослуживцы «покойного» остались равнодушны к гибели такого «замечательного» труженика, каким был Юраша. А некоторые просто не помнили его. И вообще в ателье всячески отнекивались и увиливали под тем предлогом, что расходы-де обязаны взять на себя по месту последней работы усопшего.

«О времена! О нравы!» – шумно возмущался Алик.

Набралась всего-то пятьдесят с лишним рублей – кот наплакал. Алик уплатил за квартиру и купил модную рубаху.

Забегая вперед, скажем, что, когда Юраша вернулся, его случайно встретила на улице та возвышенно-чуткая дама, чье жертвоприношение на алтарь Юрашиной памяти было самым щедрым – десять рублей. Она едва не упала в обморок, узрев его здорового и, как всегда, немного сонного.

Она спешила за ним целых два квартала и, убедившись, что это действительно тот самый Юраша Шариков, обратилась к нему за разъяснением:

– Ведь я же деньги внесла на ваши похороны…

Похоже, она была разочарована, что увидела его живым. Юраша нисколько не смутился, ибо Алик уже предупредил его мимоходом об этом забавном анекдоте.

– Да, – меланхолично, без тени улыбки признался Юраша, – это я. – Он деловито ощупывал глазами плотное тело дамы. Юраша был существом с рефлексами мартовского кота. – Это правда. Я в самом деле умер и целых два дня пробыл в летаргическом состоянии, а затем меня вернули к жизни наши замечательные врачи. Вашего участия я никогда не забуду, – тихим лицемерным голосом продолжал Юраша, улыбаясь, как вероломный бандит, – даю честное благородное, если вы попадете в такую же ситуацию, я не останусь в долгу. Сами понимаете, за любовь – любовью…

Но вернемся к Алику. Он неистовствовал. Воспоминания растревожили его, повергли в отчаяние. Казалось, действительно легче ворочать каменные глыбы, чем урвать за здорово живешь приличный куш. Алика оплетали змеи сомнения.

«Вся беда в том, – размышлял он, – что я до сих пор сам не знаю, чего хочу. Нет направляющей идеи. Нет точки опоры. Разумеется, в принципе есть идеи и положительного и отрицательного свойства, как, скажем, частицы в молекуле. Лично мне нужна сильная отрицательная идея, что-то вроде того, что человек человеку не друг, не товарищ, а свинья в ермолке…»

Алик настолько разволновался, что сон окончательно пропал. Он все думал, думал…

В одном он утвердился бесповоротно – не отдавать Шарикова обществу. Во-первых, из принципа. Во-вторых, очевидно, потребуется верный подручный, который будет слепо предан ему и на которого можно будет положиться при самых щекотливых ситуациях. Да и вообще с напарником веселей.

«Надо окружить Юрашу вниманием и заботой, какими даже в младенчестве его не окружали родители», – Алик воодушевился и стал поспешно натягивать бежевые вельветовые джинсы и черный кожаный пиджак.

Пиджак он напялил прямо на майку, а на шею повязал белый шелковый, усеянный черным горошком шарфик. Через полчаса Алик был на вокзале.

Вместе с толпой, подталкиваемый чемоданами, сумками, узлами и, наконец, просто кулаками и плечами, он влился во вместительный, как пакгауз, зал ожидания, заполненный шевелящимся роем людей. Алик ахнул – до того забавным показался ему вид столь многолюдного человеческого сборища.

До прихода поезда, который вез раскаявшегося Юрашу, оставалось четверть часа. Архипасов подошел к кассам и стал наблюдать за большой очередью.

– Вам очень нужен билет? – спросил Алик стоящего рядом мужчину неопределенных лет.

– Еще бы! Надоело здесь болтаться.

– Так бы и сказали, – весело заметил Алик. – Я человеколюбив. Попробую вам помочь.

– Честное слово? – обрадовался мужчина. – Огромное спасибо. Отпуск кончается, а я тут околачиваюсь.

– Я вернусь через несколько минут, – уверенно пообещал Алик, поправляя кончики шарфика на шее. – Ждите меня здесь.

Юраша, нетерпеливо соскочивший с подножки, не дождавшись полной остановки поезда, растроганно повис в объятиях Алика.

– Фу ты, всего обслюнявил, – снисходительно улыбнулся Алик. Неподдельная радость Юраши тронула его. – Как доехал, дружок? – деловито осведомился он, вытирая щеки носовым платком.

Юраша открыл рот, собираясь с мыслями:

– Потратил порядочно и еще привез кучу денег.

– Сколько? – быстро спросил Алик, мгновенно напружинившись, словно сеттер, почуявший добычу.

– Здесь три сотни. Ох, нелегко они достались! – Юраша щедро показал свои отличные зубы. – Остальные на аккредитиве.

Алик снисходительно оскорбился:

– Это не деньги.

– А что же? – обиделся Юраша. – Говорю тебе – сам заработал. Ну, чего лыбишься? Что же это такое?

– Так… Закуска. Мелочь на карманные расходы. Впрочем, я не верю. Врешь ведь, поди?

– Ну что ты, что ты? – заторопился обиженный Юраша. – Видали? Он не верит. Если хочешь, могу показать.

– Покажи, дружок, сделай милость, – подбадривал Алик, насмешливо взирая на Юрашу.

Тот заторопился, полез во внутренний карман пиджака, расстегнул английскую булавку и вытащил пакет, завернутый в потертый кусок газеты.

– Черти полосатые, дали, понимаешь, одними трешками, – радовался он – Так, говорят, лучше сохранятся. Вот смотри.

Алик протянул руку, схватил пакет, развернул клочок газетной бумаги. Вернул его Юраше. Для чего-то понюхал толстую пачку трешек, гадливо поморщился и с трудом засунул деньги в свой внутренний боковой карман. Все это он проделал не спеша, с той же брезгливой миной на лице.

Юраша даже не пошевелился, с лица его неуклюже сползли оживление и радость.

– Нет на свете более грязной вещи, чем деньги, – сокрушенно покачивая головой, резюмировал Алик. – Они уродуют психику. Они хуже любой заразы. А мы босяки в томатном соусе, все равно любим их. Почему? Просто ума не приложу! Нет ли в этом отгадки к одной загадке?

– Сейчас же отдай мои деньги! – насупившись, попросил Юраша – Слышь, гони по-хорошему. Кончай свои штучки. Я ведь и по роже могу. В присутствии всех. Даже несмотря на то, что ты меня встретил.

– Ах, Юраша, – притворно-укоризненно вздохнул Алик. – Ничего ты, душа моя, не понимаешь. Куда исчезла твоя романтика? Ты стал грубым и вульгарным материалистом. Говоришь, хочешь начать новую жизнь. И так крепко держишься за какие-то грязные бумажки, побывавшие в тысячах руках. Подумай, сколько на них микробов, а микробы – источник инфекционных заболеваний.

– Кончай трепаться, – попробовал улыбнуться Юраша. Но улыбка вышла настолько тусклой, что скорее была похожа на гримасу.

– Ладно, – Алик потрепал Юрашу по плечу. – Получай свои денежки. Ты честно трудился. Родители могут гордиться таким сыном. – Он протянул деньги Юраше, и тот поспешно убрал их.

– У меня родители были обыкновенными служащими, – сказал Юраша.

– Как были? – удивился Алик. – Ведь ты говорил, они живы.

– Ну, до пенсии, – наморщил нос Юраша. – Я очень уважаю своих стариков. Отец всю жизнь проработал бухгалтером на кондитерской фабрике, а мать – буфетчицей промкооперации.

– Ого! – присвистнул Алик. – Значит, денежек у них полна мошна. Почему же до сих пор ты без машины?

– В том-то и дело, – вздохнул Юраша, – мы всегда жили очень скромно. Напрасно ты думаешь, что, если буфетчица, значит, ворует. Мои родители всегда были честными людьми. Они мечтали, чтобы я стал инженером. Но я не захотел учиться. Мне не терпелось зарабатывать самому. Что же мы стоим у вагона? – спохватился Юраша. – Айда в ресторан. Я угощаю.

– И будем расплачиваться грязными трехрублевыми купюрами? – насмешливо спросил Алик.

– Ах, Алька, если бы ты только знал, как я мечтал об этом дне…

– Нет, – с апломбом заявил Алик. – Мы стояли здесь не потому, что мы безработные носильщики. Я обдумывал одну маленькую операцию. Мы пойдем в ресторан завтра и расплачиваться будем крупными купюрами. Сейчас ты увидишь, как можно заработать большую сумму всего за несколько минут. Для этого достаточно немного подумать. Понял? Подумать!.. Наш век – век инициативных, предприимчивых, думающих людей. Интеллектуалов.

– Нет, – с сомнением сказал Юраша и покачал головой. – Я пас. В эту игру я не играю. Иди сам.

– Да от тебя ничего не требуется, – горячо убеждал Алик. – Ты будешь стоять в моих светофильтрах, а я буду издали показывать на тебя пальцем. Вот и все. И за это мы получим весьма кругленькую сумму. – Он решительно потащил Юрашу в общий зал.

Есть старинный французский анекдот о том, как некий генерал повел на штурм неприступной крепости своих солдат. Неприятель осыпал их градом пуль и снарядов. Генерала всего трясло, как при сильнейшей лихорадке. Он понял, что все видят, как он дрожит, и бодро сказал: «О мой бедный скелет, ты дрожишь от страха, но ты дрожал бы еще сильнее, если бы знал, в какой ад я сейчас понесу тебя».

Юраша Шариков не дрожал только потому, что не ведал, куда и зачем влечет его приятель. Но если бы догадался, то опрометью припустил бы прочь.

У двери, на которой висела красная доска, сообщавшая, что здесь находится дежурный отделения железнодорожной милиции, Алик остановился.

Все еще сомневаясь и робея, Юраша огляделся по сторонам. Увидев висящие на стене милицейские объявления о розыске преступников, забеспокоился.

– Подумать только, какие представительные лица! – он с явным намеком указал на них Алику.

Тот возмущенно дернулся:

– Эти? Ну что ты волнуешься? Разве нас, энергичных, предприимчивых людей, можно сравнивать с ними, мелкими воришками? Ты меня просто оскорбляешь. А с точки зрения риска здесь самое безопасное место. Это объявление обеспечит нам полное доверие публики. – Он критически оглядел Юрашу, отодвинувшись от него метра на два. – Вид, конечно, не слишком респектабельный. Ну, да ты не американский миллионер. Ты обыкновенный билетный кассир, – бормотал он, доставая темные очки и надевая их Юраше на нос. Потом причмокнул: – Простые кассиры, по возможности, носят аккуратную прическу. А ты, дружок, уже завел космы, как у мериноса. Это сразу же наводит на пошлые подозрения. – С этими словами он извлек из кармана светло-серый берет и напялил его на нестриженную голову Юраши. Прищурился: – Несколько легкомысленно. Впрочем, надеюсь, в такой суматохе сойдет.

– Алик, кончай балаган, пойдем, – снова заныл Юраша. Взгляд его был прям и светел, как у святого.

– Ну чего ты дрейфишь? – возмутился Алик. – Это совершенно невинная операция, даю тебе честное слово. Кроме того, она свершится под сенью этой красивой вывески.

– Что я должен делать? – сердито спросил Юраша. – Учти, если я замечу, что ты затеваешь бузу, я моментально смоюсь.

– Будь спокоен, дружок, – улыбнулся Алик. – Это не уголовно наказуемое деяние. Я создаю на общественных началах исполнительный комитет помощи страждущим немедленно уехать отсюда. При малейшей опасности мы сами вернем им деньги. Вот и все. – Он оттопырил нижнюю губу. – О нас напишут даже в стенгазете.

– Я не желаю, чтобы обо мне писали в газете, – ухмыльнулся Юраша. – Ты же знаешь, я не гордый.

– Хватит трепаться. Прими независимый вид, я побежал. Только не верти головой, как пойманный карманник, – с этими словами Алик устремился к кассам.

Съежившийся, как на сильном морозе, Юраша тревожно следил за ним. Алик, склонившись к уху одного очень оживившегося мужчины, что-го тихо, явно доверительно говорил. Тот поспешно полез в карман и вручил Алику деньги. Он взял их и что-то черканул на клочке бумаги.

Спустя минуту вокруг Алика сбилась небольшая группа людей. Он забеспокоился и попытался выбраться из окружившего его кольца. Юраша стал усиленно оглядываться по сторонам. Мысленно он уже наметил путь к бегству.

К Алику подошла молодая худенькая женщина. У нее было тонкое, очень бледное, утомленное лицо с огромными прекрасными темными глазами. Она беспомощно улыбалась, обращаясь к Алику:

– Пожалуйста, помогите мне купить билет:

– Давайте деньги! Только поскорее, – раздраженно потребовал Алик. – С вас рубль комиссионных, – пробормотал он, настороженно оглядываясь по сторонам. – Быстрей! Быстрей! – торопил он. Со всех сторон его снова обступили те, кто вручил ему свои надежды на быстрый отъезд.

– Ждите здесь, – попросил Алик апатичным деловым голосом. – Оформление билетов займет минут двадцать, – и он увлек Юрашу к двери, над которой висела надпись: «Служебный вход».

Едва они скрылись за поворотом длинного коридора, как Юраша уцепился за лацкан пиджака Алика и буквально зашипел:

– Ты что делаешь? Да за такое… Сейчас же отдай им деньги!

Алик с силой оторвал и отбросил его руку:

– Брысь, дура! И не шебурши, заячья душа. Побежали быстрей.

– Отдай деньги, – ворчал Юраша.

– Я никогда не отдаю деньги, – отрезал Алик. – Я их всегда беру. Неужели ты, дружище, не понимаешь, что я решился на это исключительно ради твоего приезда? Не больше. Ты боишься, а я, думаешь, не боюсь? Еще как боюсь, друг мой любезный. Все поджилки от страха трясутся.

Они миновали еще несколько коридоров и вскоре очутились на привокзальной площади. Взять такси было делом минуты.

– В гастроном, – отрывисто, тоном победителя бросил Алик. Юраша униженно молчал.

У гастронома они отпустили такси, потом, когда вышли из магазина нагруженные свертками, взяли другое. До самого своего дома Алик не проронил ни слова. Он презирал Юрашу всеми фибрами души. И тот, весьма нервный и чувствительный человек, своей гусиной кожей ощущал это обжигающее презрение.

Бутылки с красивыми причудливыми этикетками были водружены на стол. К употреблению приготовлены всевозможные закуски. Юраша поминутно облизывался, как зачарованный глядя разбегающимися глазами на сказочный стол. Алик произнес короткую речь:

– Итак, милостивый государь, деньги можно извлекать даже из безвоздушного пространства. Это награда за мою смелость и за мой страх. Как видишь, плата за них повыше разных твоих северных, ледовитых, полярных. Понял – нет, академик?

Юраша сидел съежившись, не смея шелохнуться. Больше всего сейчас ему не хотелось быть изгнанным, ибо в эти минуты он находился у врат рая и привратник в образе Алика еще не сказал своего последнего слова.

Юраша напрягся в ожидании. Лицо его ничего не выражало, только алчно поблескивающие глазки неотрывно смотрели на стол. Расширяющимися ноздрями он улавливал ароматы печеного мяса, индейки, ленинградского рулета, свежего балычка, швейцарского сыра, маринованных огурчиков, средиземноморских сардин и прочих даров моря и суши.

Алик, намеренно не торопясь, закурил сигарету, уставился на Юрашу и пустил ему прямо в лицо клуб дыма. Тот даже не моргнул. Он был готов все стерпеть, все вынести. Алик саркастически усмехнулся. Юраша, при его нетерпеливом и невыдержанном характере, вел себя безупречно. «Я еще вышколю его, – подумал Алик. – Мать родная не узнает. Ох и трусливый малый! А жадный – сил нет. На сегодня, пожалуй, хватит. А то еще мой раб взбунтуется и сбежит».

– Юрашка! – патетически воскликнул Алик. – Что же мы сидим и ждем, как обездоленные, черствой корки? Почему ты не наполняешь бокалы? – глаза его весело смеялись.

– Другой бы спорил, – оживленно вскинулся Юраша, – а я и говорю – давно пора закусить. – Он подергивал руками и плечами, словно удерживая на месте сползающие плечики майки.

Он схватил бутылку с коньяком и вилкой быстро выковырял пробку. Жадно выпил полстакана и стал есть, заглатывая крупные куски. Алик, напротив, не торопился, а вкушал со смыслом, почти с любовью, пользуясь ножом и вилкой, с ласковой улыбкой наблюдая за своим дружком. Наконец тот отвалился от стола. Глаза его застыли, словно были обращены взором внутрь себя. Он тяжело дышал. Виновато улыбнулся:

– Если есть в жизни счастье, то это хорошая жратва. Давно я так вкусно не едал.

– И все-таки счастье – это жизнь духа, – рассудительно заметил Алик, – а не набитый желудок. Впрочем, каждому свое.

– Может быть, – кивнул Юраша, – но когда я голоден, мне ничего нейдет на ум.

– А в чем, собственно, твое представление о счастье? В чем предел твоих мечтаний? Ведь не ради хорошей жратвы ты живешь на земле. Я в это просто не поверю.

– Конечно, – с достоинством кивнул Юраша. – Дай подумать. Сейчас скажу. – Он нахмурил брови, выпятил далеко вперед губы, важно покачал головой. – Я хочу одеться по самой последней моде, отпустить усики и баки, – Юраша провел по щеке пальцами, показывая, какой длины должны быть его баки, – жениться на красивой невинной девушке…

– Обязательно на невинной? – подмигнул Алик.

– А что еще? Ну, сам понимаешь, квартира, дача, машина. Это уж как полагается.

– Конечно, не ахти что, но не так уж мало, – сказал Алик. – Не так уж мало. Да… да… – Он задумался. После короткой паузы решительно протянул руку в сторону Юраши: – Со мной ты будешь иметь все это и еще кое-что.

Юраша неопределенно пожал плечами. Он не хотел обидеть Алика, но ему хотелось бы решить свои проблемы собственными силами.

Они закурили. Разговор не клеился. Юраша поминутно вскидывал голову, терзаемый позывом задать вопрос, но все не решался.

– Ну, телись, – снисходительно кивнул Алик. Ему показалось, что сейчас Юраша, в свою очередь, спросит, о чем он мечтает. – Не робей.

– Алик, – начал Юраша, – что это был за комиссионный рубль, который ты брал на вокзале у легковерной публики?

– Я сделал ставку на доверие. Как видишь, чутье меня не обмануло. Нужно знать психологию, если не хочешь отстать от жизни. Я, например, решил всерьез заняться самообразованием. Читаю «Рефлексы головного мозга» Павлова и «Элементы мысли» Сеченова.

Юраша вытаращил глаза. Алик, снисходительно улыбаясь, взял из промасленного кулечка греческую маслину и стал сосредоточенно обсасывать ее. Юраша терпеливо ждал.

– Видишь ли, дружок, пока ты там зарабатывал свою грязную кучку денег, я тоже не терял даром времени. Я тоже посетил далекие края. Откровенно говоря, эта поездка кое-чему научила меня. Вся моя прошлая жизнь – проказы беззаботной молодости. Но пора наивных лет миновала. А как жить дальше? Бражничать, водиться с отребьем, таскаться по улицам? И всю жизнь собирать крохи? Ну-с, что скажешь?