Текст книги "...и Северным океаном"
Автор книги: Георгий Кублицкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)
Что мы знаем о ней сегодня?
Вечная мерзлота – четверть суши земного шара.
Это половина территории Советского Союза. На двух третях другой половины земля довольно глубоко промерзает в зимнюю пору. Сезонное промерзание создает свои достаточно сложные проблемы.
Вечная мерзлота – это Антарктида и почти вся Гренландия, север Канады и США. Она встречается в горах Центральной Азии, Южной Америки и даже в Африке – на вершине Килиманджаро.
Анабиоз – состояние организма, когда все жизненные процессы при неблагоприятных условиях очень замедляются, замирают, был известен давно. Однако советским ученым впервые удалось оживить извлеченные из недр вечной мерзлоты бактерии, споры грибков, зародыши водорослей. Это означало возобновление жизни, приостановленной в незапамятные времена холодом. Самое же удивительное, что ожившие организмы дали потомство!
А примерно четыре десятилетия спустя после этих открытий в США согласился заморозить себя при жизни некий Джеймс Бедфорд, обреченный на неминуемую гибель от лейкоза. Его тело сохраняется при очень низкой температуре.
Сегодня в Калифорнии действует уже целая фирма, обещающая «вторую жизнь после смерти».
– Надо исходить из того, – говорит ее президент Арт Куайфа, – что те болезни, от которых мы сегодня умираем, через несколько десятилетий или столетий будут поддаваться излечению. Следовательно, все дело в том, чтобы дождаться такого времени.
Как все происходит? Солидный западногерманский журнал сообщает: «Еще «теплые» покойники погружаются в жидкий азот, где они хранятся при температуре минус 196 градусов по Цельсию, при которой клетки организма не претерпевают никаких изменений. Подобный обряд погребения совершается, разумеется, не бесплатно: минимальная такса – восемьдесят тысяч долларов. По словам Арта Куайфа, в списке очередников насчитывается до ста человек».
Журнал настроен пессимистически, полагая, что клиенты фирмы так и останутся покойниками, несмотря на замену их крови глицерином, не образующим разрушительных кристалликов льда внутри клеток.
Значит, «вторая жизнь после смерти» просто рекламный трюк американской фирмы?
Но вот факты, опубликованные нашей печатью.
Сообщение из Улан-Батора. В западной Монголии маленький Мунхзая оказался один в поле ночью при 34-градусном морозе. Он пролежал двенадцать часов. Когда его нашли, тело было совершенно твердым, без признаков жизни.
Врачи-энтузиасты сделали казавшуюся бессмысленной попытку оживить замерзшего. Первый пульс – еле различимый один толчок в 30 секунд – воодушевил их. Мальчика повезли в отдаленную крупную больницу, где опытные хирурги и реаниматоры шаг за шагом продолжали эксперимент. Сначала они услышали стон, через сутки мальчик еле заметно пошевелил руками и ногами. Еще через сутки он очнулся. Спустя неделю его выписали из больницы с заключением «патологических изменений нет».
Сообщение из Вены. 23-летний Райхерт заблудился, упал в сугроб и замерз. Его нашли через 19 часов. В клинике интенсивной сердечной хирургии города Зальцбурга, где с помощью специальной аппаратуры долгие часы постепенно разогревали и разжижали кровь пострадавшего при температуре тела 27 градусов врач с помощью электрошока «запустил» сердце.
Заметка заканчивалась так: «Через несколько дней пострадавший был отключен от машины. Сейчас он чувствует себя нормально».
Единичные случаи? Да. Но, согласитесь, все же вселяющие слабый проблеск надежды тем, чье положение сегодняшняя медицина признает абсолютно безнадежным…
Однако общие успехи криобиологии (крио в переводе – холод, мороз, лед) поразительны. Самолеты доставляют, например, за тысячи километров замороженные эмбрионы высокопродуктивных пород скота. После отогревания крохотные зародыши развиваются в организме получивших особые гормоны коров. Они приносят нормальных телят, но с улучшенными качествами.
Криобиология используется в медицине. При искусственном охлаждении (но не замораживании) живых тканей человека облегчаются сложные операции.
Недавно в Сибири, в Томске, сконструирован криоскальпель. К его режущей части поступает по внутренним трубочкам жидкий азот с температурой минус 196 градусов. Комбинация холода с источником ультразвуковых колебаний позволяет одновременно добиваться идеальной стерилизации оперируемого места, стимулирует заживление тканей.
Криоскальпель сделал возможным почти невозможное: удаление, вымораживание очагов злокачественных опухолей из печени. Изобретением заинтересовались иностранные фирмы, в том числе американские. До сих пор создание подобного хирургического инструмента им не удавалось.
Оставим, однако, эту достаточно специальную область, толчок к развитию которой связан с находками в давно и прочно скованных морозом грунтах.
Современная наука считает вечную мерзлоту и врагом и союзником. В ее владениях – месторождения газа и нефти, алмазов, золота, угля, меди, олова, минеральных удобрений. Она на значительном протяжении подстилает Байкало-Амурскую магистраль и создаваемые возле нее территориально-производственные комплексы. Низовья сибирских рек пересекают вечномерзлые земли. А шельфы арктических морей? А северная тайга, богатая древесиной?
Это значит, что на огромных пространствах советский человек действует там, где, как теперь доказывает наука, Земля получила в наследство от былых климатических эпох грунты, ни разу не оттаивавшие десятки, а в некоторых местах – сотни тысяч лет. И если неумело тревожить их, твердь превращается в жижу, исчезает растительный покров, из земли выталкиваются, выпучиваются опоры фундаментов, проваливаются в образовавшиеся пустоты участки дорог.
Наука помогает избегать большинства этих помех. Начало же было скромным. Люди, работавшие в игарском подземелье, излечили городские улицы от кривобокости, затем доказали, что мерзлота выдержит не только легкий деревянный особняк, но и монументальный каменный Дворец культуры. Они первыми обжились внутри мерзлоты, накапливая и обобщая наблюдения.
Игарчан поддержал богатый и нетерпеливый Норильск, которому на вечной мерзлоте пришлось строить громадный индустриальный комплекс. Там, на норильской параллели, придали исследованиям размах, поставили практические эксперименты на широкую ногу – и вскоре получили всемирное признание.
Сегодня мерзлотоведы действуют в обоих полушариях. При тщательно поставленных опытах на ледяном куполе Антарктиды советские ученые установили, что в состоянии анабиоза микроорганизмы сохраняются по меньшей мере 12 тысяч лет.
В холодных широтах созданы новые научно-исследовательские мерзлотные станции. Среди них – станция в городе Чернышевском, возникшем возле Вилюйской ГЭС. Станция в Нерюнгри, изучающая проблемы, связанные с развитием Южно-Якутского территориально-производственного комплекса. Станция в Тынде, столице БАМа.
Мерзлотоведы работают и за пределами классических районов северного сфинкса. Так, одна из станций действует неподалеку от Алма-Аты, Ее сфера – высокогорья Памира и Тянь-Шаня.
Центром же научно-исследовательских работ стал Якутск.
У окраины города, среди сосен – изваяние мамонта с поднятым хоботом и грозными бивнями. Оно установлено перед зданием научного штаба, занятого проблемами вечной мерзлоты, – Института мерзлотоведения Сибирского отделения Академии наук СССР.
В его орбите – все крупные комплексы и северные стройки Сибири. Амуро-Якутская магистраль, газопроводы, начинающиеся недалеко от побережья Северного Ледовитого океана, плотины и водохранилища заполярных гидростанций, портовые сооружения на трассе Севморпути…
Сотрудники института полагают, что приближается время космического мерзлотоведения. Вечная мерзлота есть на Марсе и других планетах. Исследование геокриологических процессов в космическом пространстве, по их мнению, может иметь не только научный, но и практический интерес.
А старая шергинская «шахта» сохранена как исторический памятник Якутска.
Превосходно справившись с главным поручением Академии наук, Миддендорф… немедленно двинулся по новому, может быть, самому трудному своему маршруту!
Большая его часть проходила в стороне от ледяных пустынь. Из Якутска – на восток, из тундры – в тайгу. Миддендорф должен был получить в Охотске небольшое судно, чтобы определить особенности климата побережья Охотского моря. Но ему заранее сообщили, что подходящего вельбота в городке нет.
«На нет и суда нет» – гойорит русская пословица. Кто бы осудил путешественника, отказавшегося плыть без корабля? Но не таков был Миддендорф. Он оставил Охотск в стороне и стал пробиваться к побережью напрямик, почти без дорог, к заброшенному Удскому острогу. Там он надеялся с помощью местных жителей смастерить весельную байдару.
Его отряд перевалил Становой хребет.
Где-то в этих местах маршрут Миддендорфа пересек другой путешественник, десять лет спустя направившийся от побережья Охотского моря к Якутску.
Как и Миддендорф, он увязал в болотах, карабкался по скользким горным тропам – и вглядывался, вдумывался в Сибирь. Всюду встречал безвестных людей – и у него кристаллизовался образ «титанов, призванных к труду», работающих неустанно и неутомимо. «И когда совсем готовый, населенный и просвещенный край, некогда темный, неизвестный, предстает перед изумленным человечеством, требуя себе имени и прав, пусть тогда допытывается история о тех, кто воздвиг это здание, и также не допытается, как не допытались, кто поставил пирамиды в пустыне».
Имя путешественника, мысли которого о сибиряках сходны с представлениями, сложившимися у Миддендорфа, – Иван Александрович Гончаров. Писатель возвращался через Сибирь после плавания на фрегате «Паллада», приравниваемого к кругосветному.
Александр Федорович Миддендорф на обтянутой кожей весельной байдаре вышел в июле 1844 года в Охотское море, еще не освободившееся от льда. Едва не повторилась история с «Тундрой» – суденышко сдавили льдины.
Целью плавания были Шантарские острова – конечный пункт маршрута. Но натура землепроходца и на этот раз погнала путешественника дальше. Отправив все собранные коллекции и путевые дневники с Брандтом и Фурманом, сам Миддендорф с неразлучным Вагановым на ботике из ивовых прутьев, обтянутых шкурой, рискнул продолжить плавание по Охотскому морю до Тугурской бухты.
А затем было путешествие по зимним сибирским просторам в Приамурье. Миддендорф первым из русских ученых увидел великую реку. Он осуществил «непреодолимое желание посетить этот край, в который рано или поздно должно проникнуть судоходство и вместе с тем цивилизация».
Три года спустя на корабле «Байкал» Геннадий Невельской рассеял заблуждение, будто Сахалин полуостров, и открыл вполне судоходное устье Амура.
Сибирское путешествие Миддендорфа продолжалось 841 день – и много ли было среди них дней покоя и отдыха? Разве только вынужденные, связанные с разными непредсказуемыми задержками.
Экспедиция преодолела огромное расстояние – около 30 тысяч километров. И опять задаешься вопросом: сколько из них приходилось на торные дороги или на реки с налаженным судоходством?
Научно достоверные сведения о населении, климате, гидрографии, растительном мире Сибири – вот результаты поразительной экспедиции.
Такой авторитет, как Петр Петрович Семенов Тян-Шанский, считал, что возвращение в столицу «энтузиаста-землепроходца» послужило решающим поводом к созданию Русского географического общества..
Ученому не удались бы маршруты, которые далеко не всякому по силам повторить и в наши дни, во всеоружии технических средств конца XX века, не будь у него такого друга и помощника, как Ваганов, таких выносливых спутников, как сибирские казаки. И став уже академиком, вице-президентом Русского географического общества, Александр Федорович писал:
«Теперь, когда годы разнообразной столичной жизни пронеслись над приключениями тогдашнего нашего странствования, об этих товарищах моих в самом трудном из похождений в моей жизни я могу повторить: во всем свете едва ли можно еще найти такую находчивость и проворство во всех едва воображаемых напастях нагой пустыни, как в народном характере простого русского человека».
Заслуги путешественника были признаны во всем мире. Географическое общество в Лондоне присудило ему свою высшую награду – золотую медаль.
Первым среди ученых Миддендорф упомянул о месторождении каменного угля на небольшом расстоянии к востоку от Енисея. Картами, составленными при его путешествии по Таймыру, пользовались топографы и геологи, отправившиеся позднее на разведки богатств тундры.
Эти поиски привели, в частности, к открытию сокровищ Норильска – вот почему большой портрет Александра Федоровича Миддендорфа висит в норильском музее среди портретов тех очень немногих людей, которые еще в давние годы откликались на зов неведомого Таймыра.
Глава VIII
В те грозовые годы
Норильск, 1944-й
Летом 1944 года я по заданию Советского Информбюро вылетел в Норильск.
Цель поездки – написать для зарубежной печати несколько очерков об этом промышленном поселке, фактически уже превратившемся в значительный город. Задание могло показаться странным. В военные годы печать не упоминала о Норильске. Во всяком случае, я не нашел о нем ни строчки. Но, может, торопясь с вылетом, не очень внимательно просматривал газетные подшивки.
Командировка была косвенно связана с поездкой по Сибири тогдашнего вице-президента США Генри Уоллеса. Он занимал этот пост в правительстве Франклина Рузвельта.
Уоллес, которого сопровождала группа журналистов, побывал преимущественно в южных районах Сибири. Не помню полную программу его путешествия. Похоже, ее составили не вполне удачно.
Среди сопровождавших вице-президента журналистов были противники рузвельтовского внешнеполитического курса. В американской печати появились тенденциозные статьи о Сибири. Серые, деревянные города, тяжелый женский труд, бараки, времянки цехов, в которых свищет ветер…
Все это действительно было в те трудные годы. Но ведь действовала на полный ход и мощнейшая индустрия. Были заводы-гиганты, которые позволили Сибири в самый трудный 1942 год дать стране и фронту почти треть всего чугуна и стали, свыше трети угля, около половины кокса. Броня Кузнецкого комбината защищала каждый третий советский танк.
Однако при желании можно было и не «увидеть» всего этого.
Думаю теперь, что в противовес писаниям недобросовестных журналистов и возник замысел серии очерков о Норильске. Само существование города в Заполярье к тому времени не было тайной, но иностранная печать имела о нем смутные представления. Меня предупредили, что корреспонденции предназначаются для рабочей, профсоюзной печати. Это небольшие газеты. Надо «втиснуть» каждый очерк в две-две с половиной страницы.
Представительство Норильскстроя находилось в Красноярске. Полет туда из Москвы с ночевкой в пути занял почти двое суток.
Позвонил прямо из аэропорта. Удача: начальник строительства Панюков находится в Красноярске, но послезавтра улетает к себе в Норильск. Если хочу его увидеть, не должен терять ни минуты.
В представительстве чувствовалась «солидность фирмы»: подчеркнуто деловой ритм, подтянутость. Стройкой комбината и города занимался Народный комиссариат внутренних дел. Панюкову уже доложили обо мне. Через десять минут я был у него в кабинете.
Ожидал увидеть молодцеватого генерала в полной форме. За столом сидел немолодой, усталый, вполне гражданского вида человек в обычном сером костюме.
Я представился и протянул удостоверение. Панюков прочел вслух: «…поручается организация литературного материала для отдела печати Советского Информбюро».
Обратил внимание на очень размашистую, крупную подпись красным карандашом:
– Так, значит, Лозовский теперь заместитель начальника Совинформбюро? Тот самый, что был после революции генеральным секретарем Профинтерна? Но ведь он – заместитель наркома иностранных дел. В Совинформбюро, выходит, по совместительству. Знавал его когда-то. Чем же могу вам помочь?
Я в нескольких словах объяснил задание.
– Для заграничной печати? – удивился Панюков. – В нашей не пишем, а туда – можно? Мы ведь предприятие особое. Работаем для фронта. О чем же вы будете писать?
– О людях. О покорении вечной мерзлоты. О самом северном в мире городе.
– Ну, Москве виднее. Что не надо, не пропустит. Как я понимаю, нужно только позитивное. Вы в здешних местах раньше бывали?
Узнав, что я видел Норильск в тридцать шестом, Панюков одобрительно закивал.
– Значит, можете сравнивать. Думаю, кое-что мы с тех пор сделали. Работаем. Только что нам оставили на новый срок переходящее Красное знамя Государственного Комитета Обороны, слышали?
Поздравив, я раскрыл блокнот.
– Что же мы здесь будем с вами разговаривать? Собирайтесь, послезавтра полетим. Все увидите сами.
Летели долго.
Мне нашлось место в хвосте перегруженного старого самолета «Дорнье-Валь». Взлетели с протоки Енисея. Приводнились возле села Атаманово: там большой совхоз, дом отдыха и пионерский лагерь Норильскстроя.
Я слышал прозвище Панюкова – великий князь Таймырский. Оно отражало не столько личные качества начальника, человека, как я понял, достаточно властного, сколько значение комбината в жизни Таймыра. Но оказалось, что удельные владения «князя» растянулись и дальше по всему краю.
Садились на воду возле поселка, где для флота комбината строили деревянные баржи. С лесом было плоховато. Панюков интересовался, нельзя ли заменить настоящий строевой лес короткомерным.
В устье Подкаменой Тунгуски самолет заправляли горючим. Им наполнили и ярко-желтые ребристые баки-бочки, на которых размещались пассажиры, работники комбината.
Я расспрашивал их о начальнике Норильскстроя. Слышал в ответ: Александр Александрович Панюков в партии с 1917 года, человек твердый, решительный. Был заместителем Авраамия Павловича Завенягина, тот, уезжая из Норильска, рекомендовал Панюкова вместо себя.
Самолет, от Красноярска придерживавшийся Енисея, после Игарки повернул, срезая угол, на северо-восток. Внизу распласталась тундра с блюдцами озер, с серебристыми нитями речек. Есть озера большие, длинные. Спрашиваю названия – в ответ пожимают плечами: ведь их тут тысячи, несчитанных, безымянных. Кое-где пятна снега. Пустынно, дико. Ни костра охотника, ни челна рыболова.
Норильск появился внезапно.
Его прикрывали синие невысокие горы; разворот машины, снижение – и вот он, город. Или, может, комбинат с приплюсованным городом: прежде всего бросаются в глаза заводские корпуса, трубы, извергающие бурый, серый, желтый дымы, а затем уж улицы, барачные поселки.
И все как-то непонятно перемешано: горные склоны, то немного срезанные, то изрытые, то опоясанные рельсовыми путями, какой-то деревянный длинный короб в ущелье. И, когда мы совсем снизились, – совершенно неожиданная зелень, похожая на огородную. Это на здешних-то широтах?
Осторожно присели на речку Норилку, возле пристани Валек. Как добирались дальше – не помню. Кажется, в вагончике старой узкоколейки.
Программа для меня была составлена заранее. С дороги – ужин у «мэра»: ведь мне предстояло писать для заграницы. Обязанности хозяина города исполнял начальник жилищно-коммунального отдела. Он сообщил, что выпуск никеля по сравнению с 1942 годом в прошлом году вырос в четыре раза, а в нынешнем, видимо, еще почти удвоится. Что касается города, то в нем начали строить трех-, даже четырехэтажные дома – учтите, на вечной мерзлоте. Есть театр драмы и музыкальной комедии. Ну, имеем также свои спортивные сооружения – футбольное поле, тир, гимнастический зал.
Утром следующего дня отправились на POP – рудник открытых работ. Деревянный короб, который я разглядел еще с самолета, защищал от пурги и сугробов.
Путь проложили в ущелье между горами Рудной и Шмидтихой. В одной уголь, в другой руда – такое геологу может только присниться. Думал, что вторую назвали в честь начальника Главсевморпути – он одно время возглавлял комиссию по Норильску. Нет, тут, оказывается, в прошлом веке побывал академик Федор Шмидт, обнаруживший медную жилу.
Подъемник за две минуты доставил к вершине. Здесь куда холоднее, чем внизу. Пятна снега, крепкого, смерзшегося. И ветер. А внизу, в дымке – город.
Никогда до той поры не видел я таких крупных экскаваторов, какой стоял у вершины. Машина была американская, фирмы «Бьюсайрусири».
– Эй, давайте сюда! Быстрее! – крикнул смуглолицый человек в каске. – Через десять минут взрываем.
Мы укрылись за экскаватором.
– Не высовывайтесь, не поднимайте голову! Здравствуйте, я начальник рудника Зарапетян. Вопросы после взрыва.
Он побежал куда-то в сторону, к неторопко уходящим с опасного поля взрывникам.
Плотная, клубящаяся завеса камня, пыли, дыма беззвучно вскинулась к небу. Через секунду взрывная волна ударила в уши. Полмиллиона тонн на мгновенье повисли в воздухе и ухнули, сотрясая землю.
Еще полз из раздробленной тверди желтоватый дым, а люди уже бежали к экскаваторам, тащили рельсы и шпалы, снятые перед взрывом.
Подошел Зарапетян, расплывшийся в довольной белозубой улыбке.
– Хорошо легла порода! Даже отлично!
Он поздравил старшего подрывника, рослого Василия Корбана, и взрывника Анну Пелипенко. Стройная, изящная даже в ватнике и мужских сапогах, она держала букетик оранжевых Жарков. И когда успела собрать, ведь взрыв только что ухнул?
– Между прочим, мать пятерых детей. Муж тоже взрывник, – заметил Зарапетян.
Затем начальник рудника ввел меня в курс дела.
– Значит, так. Мы не роем штольни и шахты. Мы – рудник открытых работ. Под открытым небом. Никто не верил, что здесь такое вообще возможно. Вы видели – возможно. Идея Завенягина. Многие были против. Завенягин убедил Москву.
У Зарапетяна темперамент южанина. Говорил напористо, увлеченно, рубя воздух рукой. Разве у него работают взрывники? Орлы, вот кто под его началом. Пробурите-ка в вечной мерзлоте, в камне дырки, заложите в них взрывчатку. Сколько дырок? Больше сотни. И еще минные колодцы. В общем, земля нашпигована динамитом. Надо подпалить бикфордов шнур с расчетом, чтобы рвануло все разом. И чтобы грунт не разбросало вокруг, а уложило бы вот так, как сегодня, ровнехонько, кучно.
…Незадолго до нового, 1988 года я позвонил по телефону, разысканному в старой записной книжке. Мне ответил знакомый глуховатый голос с заметным акцентом уроженца Кавказа. Конечно, надо встретиться, о чем речь!
Зараб Петросович Зарапетян работает заместителем директора одного из научно-исследовательских институтов Академии наук СССР. После Норильска занимал значительные посты на разных стройках, в том числе и связанных с новыми видами энергетики, строил горный комбинат в пустыне Кызылкум, но всегда с великой охотой вспоминает обжигающие морозы 69-й параллели.
Он помнит все и всех. Не только рудник, своих взрывников, не только железную дорогу – приходилось поработать и там, но и Дудинку, ее причалы. Помнит, как в октябре 1939 года не успели разгрузить речные баржи, и прилетевший в Дудинку начальник пароходства…
– Назаров? Иван Михайлович?
– Он, он самый! Вот был мужик! Уведу, говорит, в Красноярск баржи неразгруженными, так и знайте. Если они тут замерзнут, мне голову снимут. Скажут: вредительство. Мы с Авраамием Павловичем давай его уговаривать, убеждать. И ведь рискнул. Дал нам неделю на разгрузку. Сам выводил потом задерживающийся караван уже в начале ледохода.
Перебираем в памяти имена. Бог мой, будто вчера впервые услышал я этот глуховатый голос, возглас перед взрывом: «Эй, давайте сюда!»
Сознаюсь честно – почти не знакомый с цветной металлургией, я никак не мог связать воедино цепочку от руды до готового никеля. Впрочем, это и не было главной моей задачей.
После рудника попал на ММЗ, Малый металлургический завод. Издали он казался основательным каменным зданием. А стены были бревенчатыми, обмазанными толстым слоем гипса. В этой деревяшке находилась шахтная печь – ватержакет, которая дала первый норильский никель.
ММЗ действовал, а БМЗ, Большой металлургический завод, вводил в строй цех за цехом. Побывал на МОФ, Малой обогатительной фабрике, сооруженной также в деревянном исполнении, со множеством внутренних переходов и лестниц, потом на стройке каменной БОФ, Большой обогатительной фабрики, которая в сто десять раз превзойдет производительностью Малую.
Но не две, а три, может быть, даже четыре буквы, отмечали этапы скоростного развития комбината. Буквам «М» и «Б» часто предшествовала «О» – опытно-металлургический цех, опытный карьер, опытная станция снего-борьбы, опытная обогатительная фабрика.
Четвертой, самой начальной, была буква «В», означающая разные времянки. Среди них оказалась даже железная дорога, уложенная прямо на зимний уплотненный наст и действовавшая, пока он не подтаял.
Начальником стройки Большой обогатительной фабрики был Иван Перфилов. Он попал в Дудинку весной, вскоре после того, как шпалы времянки начали оседать и движение прекратили. Что делать? Вместе с другими строителями пошел в Норильск пешком.
Ивана Перфилова избрали секретарем первой комсомольской организации «Норильскстроя».
В 1944 году ему исполнилось 32 года. Он обладал врожденной способностью располагать к себе людей. Держался просто, ничего начальственного в тоне, в манерах. А ведь он уже был награжден за строительство теплоцентрали орденом Ленина – в те годы такой награды удостаивались очень немногие – и теперь успешно строил БОФ.
Я спросил его о первых комсомольцах.
– Сначала было несколько ребят, не больше. Первое значительное дело – дорога. Времянку к зиме заменили настоящей узкоколейкой. А как повалил снег, началась пурга, вызвал меня Завенягин: «Поднимай комсомолию на расчистку пути, выручайте стройку». Снега намело такие, что пришлось кое-где пробивать тоннели. Да что там: пускали в ход и взрывчатку. А потом сопровождали поезда. Иной раз налетит ветер, паровоз буксует в свежем сугробе, опять берись за лопаты.
Перфилов окончил Военно-строительную академию. О нем говорили как об инженере знающем, ищущем, изобретательном. Высшая оценка в годы, когда Норильску трудно было рассчитывать на завоз издалека того, в чем нуждались его стройки.
– У нас нет выражения «не можем сделать», – без тени рисовки заметил Перфилов. – Как это «не можем»? Должны. От магистрали далеко, время военное. Надо делать – делаем.
И верно – в Норильске многое было своим, норильским, сработанным умелыми и находчивыми.
Вот заводская труба, которую тогда считали самой высокой в Азии, а, может, и в Европе. Сложили ее из трех миллионов кирпичей. Как же их привезли сюда?
Никак не привезли – сделали на месте. Так же, как и электровозы марки «ЭР-24». Научились делать ковши экскаваторов. Скреперные лебедки – их тогда выпускал в стране лишь один завод, – железнодорожные стрелки. Блоки из местного сырья для строительства домов. Сваи для фундамента. Запасные части к автомашинам до свечей зажигания включительно. Свою взрывчатку. Серную кислоту из газовых отходов. Декоративные вазы из цветного стекла.
Перфилов считал себя учеником Завенягина. Вспоминал, как тот частенько приходил на комсомольские собрания. Никогда не был на них чужим, несмотря на возраст и чин. Обладал поразительным тактом. Мог долго сидеть, внимательно слушать, выступал коротко и обычно тогда, когда его об этом просили.
Я все яснее осознавал, что без Завенягина нельзя представить себе последние предвоенные и первые военные годы комбината. Никогда не видел его, но сколько о нем наслушался!
Авраамий Павлович Завенягин в 1938 году сменил прилетавшего к нам на Пясинский караван начальника Но-рильскстроя Матвеева, человека в горном деле и металлургии разбиравшегося слабо.
Завенягин же был крупным металлургом, прошедшим школу строителя и хозяйственника у Серго Орджоникидзе. Начинал как партийный работник в Донбассе, потом окончил Горную академию. За его плечами была такая всемирно известия стройка, как Магнитка. Не он ее закладывал, но принял в самую тяжелую пору срывов и сбоев. Когда Завенягина назначили директором Магнитки, было ему 32 года. И в такие-то годы взвалить на свои плечи флагман черной металлургии страны!
Взвалил – и потянул, сдюжил. Легко и привычно писать – сумел, мол, подобрать кадры, заботился о людях. Как это ему удалось на Магнитке – рассказано другими.
В те годы говорили: сначала – домны, а домики – потом. Завенягин же, занимаясь домнами и прокатными станами Магнитки, не забывал не только о домиках, но и
о детских садах и даже о такой неслыханной на стройках роскоши, как Театр рабочей молодежи.
Этот же стиль он принес и в Норильск, куда его, тогда уже заместителя наркома тяжелой промышленности, направили вскоре после трагической гибели Серго Орджоникидзе. Он пробыл в Норильске три года. И какую же славную память оставил о себе и своих делах!
Завенягин видел далеко, мыслил широко. Первоначально Норильск планировался как небольшой поселок с меняющимся населением. Авраамий Павлович повернул круто: создадим большой благоустроенный город. Приказал составить проект именно такого города и начал его строить.
Комбинат нацеливали на получение полуфабриката, так называемого файнштейна. И здесь крутой поворот: будем выпускать готовый никель. Пароходам, идущим Северным морским путем, нужен уголь – будем наращивать его добычу, отправлять на Диксон. Часто повторял: «Смотрите вперед! И дальше!»
Интересовался, как ссыльным декабристам удавалось выращивать овощи в Туруханске. Там теплее, конечно, но почему бы не попробовать в Норильске? Ведь наука с тех пор продвинула земледелие на север.
Был смел в решениях. В одной из книг я прочитал одно из его любимых выражений:
– Трусость – родная сестра Паники. И у них одна дорога – Поражение.
Узнав побольше о Завенягине, о его стиле, о его даре большевика-организатора, я начал понимать, как непросто было Панюкову стать во главе стройки на место человека, у которого он работал заместителем и, вероятно, немало перенял. Методы, приемы перенять можно, характер, внутреннюю силу – едва ли…
Перед войной Норильск был только на подходах к выпуску никеля. Действовавший крупный никелевый комбинат находился в Мончегорске.
Это Кольский полуостров, Заполярье, правда, не такое жесткое, как таймырское: там все же дышит теплом Гольфстрима. Мончегорск построили возле месторождения медно-никелевых руд, у берега озера Большая Имандра.
Комбинат «Североникель» был пущен незадолго до войны. А граница – рядом. Для бомбардировщика меньше получаса полета.
В 1941 году Завенягин, вызванный в Москву и назначенный заместителем наркома внутренних дел, поехал в Мончегорск, чтобы в случае осложнения обстановки подготовить «Североникель» к срочной эвакуации в Норильск.
Когда началась война, гитлеровцы Мончегорск не бомбили. Фашистская Германия остро нуждалась в никеле. Предполагалось захватить город молниеносным броском. Воздушные разведчики доносили, что комбинат работает, над трубами виден дым.
