Текст книги "Прикосновение"
Автор книги: Георгий Черчесов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)
До этих пор Гагаев держался мужественно. Но тут охватила его волна жалости к самому себе, – и Руслан отвернулся, боясь, что люди увидят его слезы.
Глава тринадцатая
…Руслан жил по-прежнему в том же бараке на восьмерых.
Он не строил планов на будущее. Да и какие могли быть планы у пятнадцатилетнего паренька? Копить, как Ахсар, деньги на строительство дома да тайком таскать с площадки по кирпичику, завернув его в газетку, чтоб не придрался сторож, которому и так было известно о (Проделках ловкачей?..
Сколько лет пройдет, пока наскребешь нужные рубли: и поесть надо, и за койку уплатить, да в кино сходить. Не по нутру Руслану стали ахсаровские планы…
Не складывались у него взаимоотношения с ребятами бригады.
И с Надей не ладилось. Она разрывалась между ними и Русланом, старалась примирить их. Гагаев же сразу после гудка, извещавшего о конце смены, исчезал из бригады. У него появилась своя компания в поселке. Ребята были из других бригад и вели с ним себя беззаботно и спокойно. С ними Руслану было легко…
Неожиданно Надя попросилась в другую бригаду. К изумлению Руслана, Соломон не стал ее удерживать. Гагаев решил, что их пути-дорожки с Надей разошлись. Но вскоре выяснилось, что это совсем не так. Спустя месяц Надя сама подошла к Руслану.
…В выходной день затеяли осетинские танцы. Произошло это так. Окна женского барака смотрели на аллею. В одной из комнат первого этажа жили две сестры-осетинки – Аза и Наташа – и обе поочередно играли на гармошке. Окна были раскрыты, и азартные звуки манили к себе, собирали молодежь. И вот появились добровольные послы, которым не составило особого труда уговорить сестер выйти с гармонью на аллею. А какой осетин останется равнодушным к зажигательным звукам хонга или симда?!
Руслан подошел, когда танцы были в разгаре.
– А вот и мой партнер! – услышал он знакомый голос и увидел Надю, которая не шла танцевать с Ахсаром, пытавшимся заманить ее в круг.
– Чего остановился? – закричала она Руслану. – Иди скорее! Видишь, как настаивают, чтоб мы с тобой станцевали?
Ахсар, пораженный ее смелостью, отпустил ее руку и, бормоча проклятия, скрылся за спинами ребят. И тогда Надя под одобрительные шутки присутствующих сама выпорхнула в круг и легко прошлась в танце, задорно оглядываясь на Руслана.
Строители принялись подшучивать над ним, отделаться от насмешек можно было одним путем – танцевать самому. Он выскочил навстречу Наде и замер перед нею на носках… И пошло, пошло… Она увертывалась от Руслана, а он ее преследовал, выкидывая разные коленца. Она убегала от Руслана, но глаза ее манили…
Ночь давно разогнала танцоров по баракам, но глаза Нади все еще виделись Руслану. Он лежал на своей жесткой кровати, смотрел в темноту и, вспоминая вечер, вновь переживал радостные и волнующие минуты. Надя на виду у всех предпочла его – Руслана – Ахсару? Она не кого-нибудь, а Руслана выделила из всех парней, собравшихся на аллее. И сколько радости и нежности было в ее глазах, когда их взгляды встречались… Значит, Руслан не безразличен ей?..
Соломон, Мисост всячески подчеркивали, что относятся к нему, как ко всем членам бригады, подбадривая тем самым его. Руслан был им благодарен. Но только минувшим вечером он явственно почувствовал настоящее счастье. И при мысли, что утром он опять увидит Надю, которая посмотрит на него, Руслан вновь ощутил безмерную радость… Он будет до самого обеда класть стены и чувствовать теплоту ее взгляда. А потом встретит ее в столовой. И опять они увидят друг друга… А вечером – да будут здоровы и да не обойдет счастье Азу и Наташу! – гармонь вновь соберет на аллее молодежь…
Хотя нет, завтра танцев не будет. Завтра к строителям приедет кинопередвижка… Жаль… И вдруг Руслана осенило… Почему жаль? Можно и в кино вместе с Надей пойти. Он пригласит ее!.. Но пойдет ли она без подружек? Нет, нельзя рисковать. Надя может отказаться. Тогда остается одно: позвать ее вместе с подружками… Сколько их? Он стал считать их. Выходило семеро. Значит, их семеро и он, Руслан… Надо взять восемь билетов. Пораньше поужинать и встать в очередь, чтоб достались…
Впервые за многие месяцы Руслан уснул, не обращая внимания на храп и сонное бормотание соседей. Он жил завтрашним днем, предстоящими радостями…
Помимо приобретения билетов Руслана мучила еще одна проблема – как ему оказаться рядом с Надей? Шансов, казалось, было мало. Но он недоучел смекалки ее подруг.
Когда Руслан, стоя в очереди, приблизился к столу, за которым кассир продавал билеты, он увидел, как в хвост очереди встала стайка девушек, среди которых была и Надя. Руслан радостно вздохнул, ибо это облегчило ему задачу: одно дело подойти с билетами к девушкам, не собирающимся в кино, и совсем иное – когда они находятся в очереди рядом с тобой…
Ему показалось, что он решительно подошел к ним и протянул билеты даже несколько развязно. На самом деле все было по-другому. Девушки увидели перед собой побледневшего парня с протянутой рукой, в которой были зажаты билеты, неуверенно, едва слышно пролепетавшего:
– я взял вам билеты, всем…
Зато он был решительным, когда девчата пытались всучить ему деньги за билеты. Руслан почувствовал себя кровно обиженным и с благодарностью глянул на подругу Нади, весело заявившую:
– Стыдитесь, женщины. Джигит вас приглашает, а вы…
…Держали девчата совет или нет, Руслан не знает, но подружки уселись раньше Нади, и ей досталось место рядом с Русланом. В темноте зала он сунул в ладони Нади леденец, чтоб она наверняка знала, ради кого он всю девчоночью стайку повел в кино… Приобрести леденцы на всех у него не хватило денег…
* * *
Путь Нади с элеватора к баракам лежал мимо цеха, к которому бригада Соломона делала пристройку. Завидев в толпе работниц любимую девушку, Руслан освобождал корзину, закидывал ее в окно комнаты, где у них хранился инвентарь, прятал перчатки в потайное место, догонял Надю и шел рядом с ней до барака. Однажды Надя вдруг заметно задержалась и домой шла одна, без подруг, Руслан обрадовался… А потом так и повелось: она уходила с элеватора чуть позже всех, и это его устраивало… Они шли рядом, и она улыбалась и все спрашивала, отчего это он поздновато уходит с работы, и притворно с укоризной качала головой, и весело смеялась…
Вообще-то это было целой проблемой – оторвать Надю от подружек. Не всегда удавалось Руслану встретиться с ней. Он еще стеснялся стучаться к ним в двери, предпочитая посылать малолетних гонцов. Но зато вечер, когда Руслан и Надя проводили вместе: на танцах ли, в кино или просто беседуя, сидя на скамейке в аллее, – помнился обоим долго. Она разрешала ему брать ее за руку, весело смеялась ему прямо в лицо, заглядывала в глаза так пристально, что он чувствовал, как лицо его начинало гореть… Иногда ей становилось грустно, и он понимал, что ей вспомнились ее Ар дон, семья, подружки детства… К ней, как и к нему, никто никогда не приезжал. И писем они не получали. Руслану хотелось спросить о причинах ее одиночества, но он нутром чуял, что разговор не получится и его вопрос оттолкнет, насторожит ее… Когда-нибудь сама расскажет, – решил он… Они оба стали нуждаться в этих встречах-свиданиях на людях, спешили друг к другу. Руслан мечтал о том, когда они останутся наедине. Мечтал и страшился. Со слов болтливого Ахсара, рассказывавшего о своих победах над женскими сердцами, Руслан представлял себе близость мужчины и женщины как нечто постыдное и в то же время влекущее, восхитительное.
…Они смотрели на экран, следили за мелькающими на белом полотне мужчинами в черных котелках и женщинами в шикарных бальных платьях и в темноте крепко сжимали пальцы друг друга. Их волновала и влекла друг к другу неведомая сила… Они давно уже потеряли нить фильма, и мысли их были далеко от экрана…
– Ты в воскресенье едешь? – спросила Надя шепотом.
– Куда? – уточнил Руслан.
– Вас разве не предупреждали, что в воскресенье будет зиу? Фарнскому колхозу помочь надо…
– А-а, говорили, – вспомнил Руслан.
– Хорошо было бы, если бы вместе оказались, – прошептала она. – Целый день вместе!..
– Окажемся, – пообещал он твердо и решил, что сядет на подводу вместе с Надей; пусть другие насмехаются, шутят, но он так поступит…
И Руслан на глазах у строителей, вместо того чтобы направиться к подводам бригады Соломона, пошел в другую сторону…
– Заблудился, джигит, – усмехнулась одна из подруг Нади.
– Гагаев! – позвал его Мисост и осекся, увидев, что Руслан усаживается рядом с Надей.
Это был удивительный день, и природа, казалось, постаралась, чтобы он надолго запомнился Руслану и Наде. Фруктовый сад, куда их привезли, был на диво красив. Ветви деревьев гнулись под тяжестью яблок. Работалось весело, с шутками. Настроения не смог испортить и угрюмый старик садовник, время от времени покрикивающий угрожающе:
– Деревья не трясти! Яблоки срывать с веток…
Они переходили от одного дерева к другому. Пять-шесть минут – и корзина наполнялась. Руслан норовил сам ее отнести к подводам. Девчата не позволяли. Когда напарницей Руслана оказывалась Надя, Зина – подруга ее – грозила им вслед:
– Туда и тотчас же обратно, ясно? Я не спускаю с вас глаз… – и подружки ее весело, уже не стесняясь, прыскали в кулаки…
Руслан неловко ежился, а Надя широко улыбалась, глядя ему в лицо…
– Нет, как ты осмелился своих бросить, а? – шептала она. – Что они тебе завтра скажут? Выгонят из бригады…
– Выгонят – я к вам приду… – принимал он ее шутливый тон.
– А у нас бригада девичья, – напоминала она…
Вечером, когда люди стали заполнять подводы, чтобы отправиться домой, Надя неожиданно предложила Руслану:
– Хочу берегом. Пойдем пешком?
Все свершилось, как в сказочном сне. Так и осталось в памяти: шумная речка под ногами, луна над головой, шелест листьев кустарника. Крутой берег, поросший густой и мягкой травой, и жаркое дыхание любимой…
Ни слова. Слышно только, как трепетно бьются два сердца, – и трудно определить, какое из них ты сильнее ощущаешь: свое или близкого и родного тебе человека…
* * *
– Когда случается это, важно, как ты себя наутро при встрече поведешь; первый взгляд, первые слова много значат, – любил, похваляясь, говорить Ахсар. – Или она будет вить из тебя веревки, или ты останешься свободным и независимым. Будь благодарен, внимателен, но не делай вида, что ты чуть ли не жизнью обязан ей. Оба этого хотели, ничего страшного не произошло, это естественно, и так далее и тому подобное… Но говорить об этом, обсуждать проблемы, которые якобы встали перед вами, не стоит ни при каких обстоятельствах.
Руслан не верил всей этой премудрости. Наутро Надя была такой же, как всегда, – веселой и уверенно спокойной, не бросала на него пронзительных взглядов, не вздыхала глубоко и многозначительно. И вела себя как прежде – никаких просьб или жалоб. А ведь он был у нее первый… Она и привычную встречу после рабочего дня отметила тем же вопросом:
– Чего ты сегодня раньше с работы уходишь? Отпустили?
* * *
Так и жил он до того дня, когда бригадир подошел к нему и многозначительно сказал:
– Ты уже твердо стоишь на ногах, парень, смотри не сглупи…
Руслан удивленно уставился на него. Соломон подмигнул ему и объявил:
– Беги, Руслан, к проходной. Ищет тебя человек. – И сердито добавил: – Да поскорее оборачивайся!
Недоумевая, кто бы мог вспомнить о нем, Гагаев выбежал из почти уже построенного корпуса и направился к проходной. Внезапно он почувствовал, как соскучился по родственникам. У проходной, как обычно, толпились люди, прибывшие в Беслан и упорно просиживавшие недели в ближайшем скверике в надежде, что вдруг понадобятся дополнительные рабочие руки. Им объявляли, что в ближайшие месяцы ни о каком наборе и разговора не может быть, но они, оккупировав все подступы к проходной, упорно ждали своего часа. В полушубках, широкополых валяных шапках, бородатые, в арчита и высоких вязаных носках, натянутых поверх штанин, они тесным кольцом окружали каждого выходящего и нетерпеливо расспрашивали, будут ли брать кого-нибудь на работу. Иногда сквер и поляна мгновенно пустели – это означало, что внезапно потребовались рабочие на разгрузку и приезжих нанимали на день-два. Они работали отчаянно, каждый стремился показать подрядчику и мастеру, что у него есть сила и сноровка, справедливо полагая, что это сыграет свою роль, когда будут выбирать кого-то из них для приема на постоянную работу. Приезжали и семьями, на подводах, даже палатки и шалаши ставили. Но семейные редко выдерживали больше недели: дети требовали еду – и горцы, поддавшись уговорам, всей семьей отправлялись в ближайшее село, где создавался колхоз и где обещали скорое жилье и давали авансом продукты…
Руслан пробирался сквозь толпу, как неожиданно кто-то окликнул его:
– День добрый, племянник!
Перед Русланом стоял брат его матери Тотырбек. Дядя переложил кнут из правой руки в левую и протянул широченную ладонь. Был он не молод, но и не стар. По виду не поймешь, сколько ему: тридцать или пятьдесят. Да ему было и начхать, сколько ему дают. Он и сам не знал точно свой возраст. Невысокого роста, в забыртах с выглядывавшей поверху соломой, которую он застилал в обувь, с подоткнутыми за пояс полами черкески, он выглядел так, будто только что месил землю, но его позвали и он, недолго думая, обулся и вышел со двора.
– Вырос, – сказал он довольно и чмокнул губами: – Но худой. Не болеешь?
Руслан засмеялся, порывисто обнял его. Племянник обрадовался Тотырбеку, хотя и догадывался об его роли в судьбе отца. Если бы дядя знал, как порой не хватает людей одной с тобой крови, которые вот так, без зова, сами появляются, заботливо смотрят тебе в глаза и с участием спрашивают: «Не болеешь?»
Его порыв смутил дядю, который как истинный горец чурался нежностей и старался скрыть свои чувства под личиной бесстрастности. Отступив на шаг, он отвернул от Руслана лицо и сердито кивнул на проходную:
– Покажешь свое хозяйство?
…Вечером дядя устроил в общежитии пир. В арбе оказался замусоленный, старый мешок, а в нем целый продовольственный склад. Сыр, куры, кусок говядины, сваренный целиком в котле, чурек… Под соломой в арбе притаились пятилитровый баллон араки и глиняный кувшин осетинского пива.
Надо было видеть их барак в тот вечер. Стол поставили между двумя кроватями, строители уселись. Не успел Тотырбек поднять тост и пригубить из рога, как ребята навалились на еду. Дядя сидел во главе стола и ошалело смотрел на множество рук, которые, нацелившись, брали со стола куски мяса, сыра, пирога, чурек… Тотырбек, собиравшийся вести застолье чинно и благородно, растерялся. Рядом с ним стояли кувшин с пивом и баллон с аракой, в руках он держал рог, но ребят больше всего привлекали не арака, не пиво – до них еще не дошла очередь, – а мясо, сыр, запах которых многие из находившихся в бараке уже позабыли. Здесь было изобилие, о котором можно только мечтать. И надо очень постараться, чтобы потом не жалеть о куске, к которому ты мог легко дотянуться, но проворонил. Кто знает, найдется ли еще у кого-нибудь из них дядя, который прибудет к ним с таким множеством вкусных вещей?!
Тотырбек не притронулся к еде. То и дело открывалась дверь, и в комнату заглядывали соседи. Дядя приподнимался со стула и приглашал к столу пришельцев. Их, как всегда в таких случаях, было немало и уговаривать особо не приходилось. Они с тоской стояли, выслушивая длинный тост тамады, не осмеливаясь приступить к трапезе, пока он не преподносил им бокала, а заполучив, торопливо благодарили, в два-три глотка выпивали содержимое и приступали к закуске.
Тотырбек всех покорил. Каждый уступал ему свою кровать. Но дядя подстелил на пол бурку, сбросил с постели племянника подушку, набитую соломой, и заявил:
– Всем вам спасибо. Но у меня есть племянник, который обидится, если я предпочту его кровати чью-то. Руслан, ты ляжешь на бурке, а я попытаюсь уснуть на твоей постели…
Но спать им не пришлось.
Ночью Терек прорвал фашины, ограждавшие поселок, свирепо набросился на бараки и пошел гулять по дворам да переулкам. Мигом добрался до комнат и хлынул в недостроенные заводские корпуса, заливая новенькое оборудование, загодя доставленное на заводы.
Людей подняли по тревоге. Три-четыре минуты – и ребята все были уже там, у фашин. Бреши забивали мешками с песком, предусмотрительно подготовленными года три назад. Да, взбесился Терек. Ни до, ни после строители его таким не видели. Где-то далеко в горах прошли сильные ливни, и Терек набух, осатанел от непрошеных вод, так и рвался в бреши, яростно обрушивался холодными волнами на людей, опрокидывал смельчаков, тащил за собой… Пришлось связываться веревками да цепочкой бросаться в мутную, кипящую яростью пучину. Огромные мешки с песком, которые втроем-вчетвером с трудом устанавливали на фашины, Терек слизывал, точно корова соль с ладони…
Шум воды, крики людей, испуганное ржанье лошадей… Было не до того, чтобы всматриваться, кто рядом с тобой во тьме копошится. А под утро, когда кое-как подзалатали мешками бреши и вода поубавилась, при блеклом свете приближающегося дня Руслан разглядел: связан он в одну людскую цепь с нею, Надеждой Коловой. Отчаянная она, его Надюша. И к нему первая подошла. И когда беда случилась, первая преградила путь потоку… Стояли они мокрые, грязные, замерзшие, по Грудь в вязкой жижице друг возле друга… Ну, иголка и нитка. Надя смахнула с лица слипшиеся пряди, шутя шлепнула Руслана по груди мокрой ладонью и захохотала:
– Влип? Намертво связала.
Рядом засмеялись. А с берега на них смотрел Тотырбек и задумчиво теребил бороду.
– Одна тебе дорога, Руслан, – в Терек! – притворно посочувствовал Ахсар.
Надя весело оборвала его:
– Он в Терек, и я следом, – и там вместе будем!
Смотрел Руслан на нее и не понимал: действительно ей так весело и безразлично, что о ней думают, или она делает вид, что ей все нипочем. Все знают об их встречах: и его друзья, и ее подруги. Да и сами они не очень-то таятся. Не все одобряют их поведение. Иногда и косой взгляд ловишь, и недоброе слово до тебя через третьи уста доходит, и самому порой не по себе. Когда глаза ее ни с того ни с сего на мокром месте оказываются, ты догадываешься, что ей по сравнению с тобой приходится больнее от недоброй людской молвы. И на нее сердишься, и на себя, а выход какой? Один. О нем нетрудно догадаться, но Руслан давно по этому поводу кое-что решил. Надя должна знать, что он за человек. Он не сможет жениться, пока не обзавелся своим домом…
Укротив Терек, рабочие разбрелись, улеглись спать. Дядя не дал Руслану досмотреть сон, растолкал, попросил выйти из барака.
Дальняя зорька не добралась еще до поселка, и недостроенные корпуса заводов темными громадами возвышались над ним. На фоне неба четко вырисовывался элеватор.
– Ты сегодня поедешь со мной, – сказал Тотырбек, остановившись на поляне и глядя на стройку.
– Мне до отпуска еще далеко, – ответил племянник.
– Ты скажешь начальству, что уходишь, – пожал плечами дядя: – Совсем уходишь.
Совсем?! Возвратиться в аул, где в хадзарах тепло, где сытная жизнь, где не надо будет бегать вверх-вниз по лесенкам с тяжелыми корзинами на спине? Да кто может отказаться от этого? Почему же Руслан не благодарит дядю? Почему не бежит в барак за вещами?
– Я не желаю возвращаться в аул, – голос Руслана прозвучал глухо, но непреклонно.
– Ты будешь жить со мной, в долине, в новом ауле, – пояснил дядя.
Дать согласие? Уехать? Но что скажут ребята? Нечего обманывать себя – это будет бегство, самое настоящее бегство…
– Здесь я нужен, – сказал Руслан.
Они помолчали. Тотырбек протянул руку в сторону корпусов:
– Когда завершится стройка, комбинат будет выглядеть могучим красавцем. Но что он даст тебе? Я видел, как вы вчера ели. Голодный волк так не набрасывается на овцу.
– Прости, дядя, но…
– Я тебя не упрекаю. Я говорю, что видели мои глаза. Ты и в ледяную воду полез. Ради чего? Платят мало, живете плохо…
«Плохо!» Да, плохо живем: да, недоедаем. Но что-то нас тут держит. Держит и не позволяет вернуться домой.
– Не могу я уехать, дядя Тотырбек, – произнес Руслан с болью: – Не могу…
Дядя вздохнул:
– Я понял, что ты не поедешь со мной, еще тогда, когда увидел, как вы прыгали в ледяную воду.
Глава четырнадцатая
…Наступило время сдачи первого корпуса. Все, кто строил его, надеялись и работать в нем. По комбинату прошел слух, что оборудование в нем будет заграничное и монтировать его будут американские специалисты. С нетерпением ждали приезда иностранных инженеров. Встречали их музыкой, хотя и были они из капиталистической страны. Первым из вагонов показался высокий белобрысый американец в высоких ботинках и широкой рыжей фуражке. Радостно улыбнулся, поднял обе руки над головой, помахал ими в знак приветствия. Спрыгнул с подножки на платформу и попал в объятия.
В тот же день побродил по корпусу, почмокал губами. Понравился он строителям своей общительностью, жизнерадостностью, дружеским похлопыванием по плечу… Они ходили за ним стайкой. Увидев Мисоста, в честь встречи нацепившего на пояс длинный кинжал, американец весь засиял, бросился к нему навстречу, долго жал руку. Потом попросил показать ему кинжал.
Мисост, довольный всеобщим вниманием, неторопливо снял с пояса кинжал, протянул его американцу. Тот осторожно взял его в руки, внимательно изучил серебряный орнамент, вопросительно глянул на Мисоста.
– Вытащить желаешь? – улыбнулся Мисост и торопливо закивал головой: – Тебе можно.
Иностранец медленно вытащил лезвие из ножен, потрогал его пальцем.
– Осторожно! – предупредил горец и объяснил, точно тот мог понять по-русски: – Сам режет.
Американец выслушал его, улыбнулся, поводил лезвием из стороны в сторону и вдруг сделал выпад в направлении Руслана и, свирепо гикнув, приставил острие к его груди. Все засмеялись. И первым сам инженер. Закатив глаза, он изобразил, как якобы Гагаев затрепетал в испуге, потом хлопнул владельца по плечу кинжалом, посмотрел опять на лезвие и с сожалением вложил его в ножны. Когда он протянул кинжал владельцу, Мисост неожиданно отвел его руку назад.
– Эта вещь тебе нравится – она теперь твоя, – с улыбкой сказал он.
Инженер не понял, вопросительно оглянулся вокруг.
Всех обрадовала щедрость Мисоста, он единственную свою драгоценность – кинжал – отдает гостю. Ребята дружно закивали американцу, вразнобой и как можно громче объясняли, что это подарок. Тот не понимал. Тогда Мисост приладил к его поясу кинжал и жестом показал, что теперь он принадлежит гостю.
Тот заулыбался, полез в карман, вытащил бумажник…
– Эх, как нехорошо! – Мисост покраснел, оттолкнул протянутую к нему полную белую руку с зажатыми между пальцами деньгами и сердито отвернулся.
Соломон подошел к растерявшемуся американцу, взял из его рук бумажник и вложил туда ассигнации, а бумажник опустил ему в карман.
– Вот так…
– Сувенир! – догадался американец и весело закивал Мисосту.
Горец просиял.
– Ты приехал помочь нам, – сказал он. – Значит, ты – друг. А для друга кавказцу ничего не жаль. Мы умеем ценить помощь.
…Наступил день, когда американец приступил к монтажу прибывшего из-за границы оборудования. Задолго до восьми утра строители были в цеху. Соломон волновался, упорно вдалбливал каждому из них:
– Будьте внимательны, смотрите во все глаза, запоминайте. Кто знает, когда еще представится такая возможность – учиться у видного зарубежного специалиста? Не зевайте, вбирайте в себя все!
Все прониклись важностью наступившего момента и, столпившись вокруг пузатого аппарата, теснили друг друга, готовые на всю жизнь запомнить каждый жест, каждое движение американца и стать благодаря этому высококвалифицированными мастерами.
– Идет! Идет! – разнеслось по помещению, и люди замерли.
Американец вошел в цех. На нем был комбинезон, в руках красная сумка с инструментом. Он окинул всех невидящим взглядом и с каким-то вопросом обратился к Соломону. Тот не понял. Тогда иностранец нервно пожал плечами и, указав пальцем поочередно на четверых стоящих впереди ребят, кивнул им, показывая, чтобы они шли следом за ним, и сам первым направился к выходу… Через несколько минут они возвратились, таща на себе брезент. Американец показал – опять жестом, – чтобы накрыли им аппарат. А пока они справлялись с заданием, он взял со стола керосиновую лампу, зажег фитиль. Отодвинув в сторону ребят, накрывших аппарат, он деловито полез с лампой под брезент.
Строители молча ждали, недоумевая, для чего ему понадобилось накрывать машину брезентом и что он делает там с лампой.
– Так мы ничего не увидим, – ошарашено заявил Мисост.
Соломон сердито крикнул на зароптавших ребят, неуверенно подошел к брезенту и, приподняв его, заглянул внутрь. Он оглянулся, губы у него тряслись. Никто никогда не видел бригадира таким бледным и сердитым. Руслан и не подозревал, что Соломон может быть так страшен в ярости. Тот сорвал брезент, схватил за шиворот американца, выволок его на свет божий и вцепился в его комбинезон.
– Гад! Мы тебя ждали-ждали, а ты монтируешь втихаря! Чтоб мы не знали как? – кричал он, пытаясь вытряхнуть иностранца из комбинезона: – Я из тебя сейчас шашлык по-кавказски сделаю!
– Контракт! – завопил американец. – Контракт!
– Я тебе дам контракт! – вырвал Мисост из его рук лампу и трахнул ею об пол. Стекло разлетелось на мелкие осколки, по полу потекла струйка керосина: – И брезент твой разрежу на мелкие куски!
Соломон и Мисост вдвоем потащили брезент к окну, намереваясь выбросить наружу. Толпа остолбенело смотрела на них. Успокоить их было некому. Вдруг Соломон увидел, что иностранец направился к двери.
– Стой! – заорал он на него. – Стой, убью! – он опередил иностранца и загородил двери. – Не уйдешь, покажешь все, что требуется!
– Контракт! – назидательно заявил специалист.
– Ребята, тащите его к аппарату! – приказал Мисост…
В этот день работали без перерыва. Мисост забаррикадировал двери и никого не впускал и никого не выпускал из цеха. Работал, собственно, один американец, а строители следили за его руками. Он быстро смирился, ловко орудовал гаечным ключом и присоединял друг к другу множество проводов, торчащих в аппарате в немыслимом количестве…
Взбешенный Соломон заявил:
– Один раз и ты останешься без обеда, проклятый буржуй! – и требовательно кивнул на аппарат.
Американец засмеялся, чем привел всех в веселое настроение, и охотно взялся за провода. И в дальнейшем он все время весело насвистывал и то и дело подмигивал. А потом стал показывать, чтоб ему помогли, и люди охотно держали ключ, гайки, привинчивали, соединяли концы проводов…
Вечером, покидая цех, специалист, широко улыбаясь, ткнул в грудь Соломона пальцем и заявил:
– Гангстер!
Это сейчас все знают, что такое гангстер, а тогда терялись в догадках и решили, что он высказал свое одобрение настойчивости рабочего. Но на следующий день Соломон получил хороший нагоняй, и строителей больше вообще не пустили в цех, пока не был завершен монтаж оборудования. Контракт есть контракт, – объяснили им: американская фирма держала в секрете профессиональные тайны, и какое ей было дело до молодых рабочих и горячих ребят, которые мечтали освоить технику.
Этот эпизод заставил каждого строителя задуматься. И, видимо, неспроста в эти дни ребята вдруг потянулись к учебе, стали активно записываться на рабфак. Еще бы! Там не только не скрывали знания и опыт, а помогали учиться. Стал посещать рабфак и Руслан, но по другой причине…
…Не забыть гудок, что возвестил о пуске комбината. Хриплый, не умолкавший полчаса, он далеко разносился вокруг, извещая безлюдные поля о великом событии. Он гудел, и строителям казалось, что весь мир слышит его, что все человечество завидует им. Они плакали – и втихаря, и навзрыд, не утирая слез, скакали по мосткам, как разбушевавшиеся телки, высоко подбрасывая ноги и размахивая ручищами, отчаянно голося и никого не слушая. Этого не скроешь: вели они себя смешно, наивно, очень восторженно – и не каждый сегодня мог бы понять их поведение. Сейчас вроде бы об этом и рассказывать неудобно, ведь какие махины отстраиваем. Но когда спозаранку, ежедневно на протяжении почти пяти лет спешишь на площадку и до самых сумерек, в стужу и зной, в слякоть и густой туман вкалываешь как ошалелый и видишь, как растут благодаря тебе стены корпуса, – это запоминается навеки, это входит в кровь твою…
И еще помнится…
У стола, вынесенного из корпуса, толпился народ… К столу было не пробиться. И напрасно Соломон пытался навести порядок. Его тонкий голос взвивался над толпой, не находя в ней отзвука.
– Посмотрел – отходи, – кричал бригадир. – Дай другим глянуть одним глазком…
Он стоял гордый и нарядный в своей единственной, но зато расшитой рубашке и тюбетейке и ничуть не сердился, что люди не отходили от стола, а таращили глаза на белоснежную горку крахмала, лежащую на осетинском широком блюде, созданном народным умельцем из цельного куска дерева к этому торжественному случаю. Только когда кто-то пытался протянуть руку к блюду, Соломон угрожающе взвизгивал:
– Руками не трогать! Не трогать! – и зачарованный песком смельчак испуганно отдергивал мозолистую руку.
Находись здесь золотой самородок рекордного веса, он не вызвал бы такого внимания. Со всего комбината бежали к площадке люди, бежали с криком, шумно, чтоб, оказавшись у стола, разом смолкнуть, оробеть. Тянули шеи, работали локтями, только бы пробиться к столу, взглянуть одним глазком на чудо-порошок!..
То, что находилось на этом блюде, для каждого было ценнее золота. Нежной белоснежной горой, словно видневшаяся в ясный день вершина Казбека, возвышался посреди, блюда первый килограмм крахмала. Белизна его слепила глаза, притягивала к себе. Руки – огрубевшие, мозолистые, с черными ногтями – так и тянулись к горке. Но люди не смели коснуться этого бесценного килограмма, который – они давно решили это! – пойдет в музей, чтобы потомки видели его и гордились ими…
А спустя несколько месяцев они точно так же бежали к столу, на котором стоял кувшин с желтовато-мутной жижицей – первой патокой. Кто-то предложил: пусть каждый строитель попробует на вкус патоку. Все радостно загалдели. Все, кроме Мисоста. Он стал вслух рассуждать, подсчитывая, сколько уйдет на это патоки. Выяснилось, что выработка первого дня исчезнет полностью. И тогда рабочие единогласно решили: не пробовать…
– Знаем, что вкус подходящий, – заявил Мисост.
– Не хуже халвы! – закричал Руслан.
Единогласно проголосовали за то, чтобы первая партия продукции сегодня же была направлена на медицинский завод. Пусть и там порадуются и вздохнут облегченно, ибо теперь у них будет сколько угодно патоки, экстракта и всего, что так необходимо для выработки лекарств, нужных людям, снадобье – может всякое случиться – понадобятся однажды и кому-то из них, строителей комбината.
