Текст книги "Прикосновение"
Автор книги: Георгий Черчесов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)
Глава шестая
Причуды капризной весны вызвали беспокойство у горцев. Известно: поздняя весна – плохой урожай. Поздно ночью Тотырбек возвратился из Алагира, куда его вызвали нарочным. Утром Тотырбек заговорил с отцом о переселении.
– А наши родители? – возразил Иналык. – Они останутся лежать здесь, в этой каменной, данной нам богом земле? Некому будет приглядеть за их могилами.
– Будем приезжать, – сказал Тотырбек.
– Три года как перебрались в долину Кайтазовы, а сколько раз ты видел их здесь? – спросил отец. – Можно наведываться – это только слова. Забот и там много, заставят забыть и святой долг. – И решительно подвел итог: – Кому-то надо и в горах оставаться. Я из этих. Здесь хочу умереть. А ты… ты сам решай…
Тотырбек пришел на нихас задолго до того, как стали собираться люди. Окинув взором аул, он в который раз с горечью убедился, что нет уже ни одного пятачка, на котором можно было бы поставить хотя бы еще одну саклю. За последние годы и Кетоевы, и Гагаевы, и Кайтазовы – до своего внезапного решения отправиться жить на равнину – сделали пристройки к своим хадзарам, и все равно всем тесно. А с годами, когда подрастет детвора, заполнившая дворы, с жильем будет еще сложнее. Это счастье, что Советская власть выделяет горцам землю на равнине. Не все, ой далеко не все захотели перебраться на новое место, хотя оно и обещало жизнь в достатке… Да и те, что рискнули, отправились в долину с тяжелым чувством, точно изменили своим предкам. Кажется, чего бы горевать? И земля плодородная, и поля ничуть не похожи на те жалкие клочки, что разбросаны по склонам гор, и дома выстроены на зависть, не теснят их скалы и обрывы, и вода рядом, в тридцати метрах, и таскать ее не приходится в гору, а стоит Тотырбеку появиться в Ногунале, народ сразу сбегается к нему, и расспросам о родном ауле нет конца…
– …Чего не начинаешь сход, товарищ председатель сельсовета? – насмешливо прервал размышления Тотырбека Умар. – Или ты думаешь, что времени у нас много?
Тотырбек вскинул голову. Так и есть: нихас был заполнен горцами. Пришли на сход, как он требовал, и женщины, но они толпились в сторонке: вроде бы они и на нихасе, потому что все видят и слышат, и в то же время и не на нихасе и оттого не могут ненароком обидеть своим присутствием очень уж строгого радетеля законов адата. И все-таки нашелся такой, кому не пришлось по душе само появление женщин вблизи нихаса. Заворчал, как ни странно, Дахцыко Дзугов.
– Неужто один раз не можем обойтись без женского уха? – проворчал он.
– Вопрос, который будем обсуждать, касается всех, – строго прервал его Тотырбек.
И никто не удивился тому, что тридцатитрехлетний горец осмелился таким тоном говорить с человеком, которому уже перевалило за седьмой десяток. Но так уж само собой получилось, что уважение к Тотырбеку как бы добавило ему возраста. Мудр был не по летам сын Иналыка, правдив и прямолинеен, когда дело касалось общественных интересов, а это всегда вызывает уважение. Один недостаток был у него – не женат, а это в горах всегда служило поводом для насмешек. Но аульчане, зная причину его невольной холостой жизни, его страстную любовь к Зареме Дзуговой, отправившейся в далекий город учиться на врача, сами не произносили ни одного грубого и насмешливого слова в его адрес и другим не позволяли. И если всем было известно, куда дважды в год исчезает сын Иналыка, то и по этому поводу никто не смел острить. «Как там, в Ленинграде?» – только и спрашивали аульчане, ни словом не обмолвясь о Зареме, к которой ездил Тотырбек. И он о ней не рассказывал, говорил о городе, о делах его тружеников, о том, с кем встречался и о чем толковал… К Дахцыко, отцу Заремы, он относился подчеркнуто неприязненно – никак не мог ему простить того, что он отрекся от родной дочери в тяжкую для нее пору, не пересилил себя, не пошел на примирение с похищенной и несчастной дочерью, обрек ее на жизнь в чужой семье… Поэтому так резко прервал Тотырбек Дахцыко, желавшего показать, что он до сих пор чтит законы адата, хотя часть из них давно уже стала предметом насмешек.
– Иная женщина лучше мужчины поймет преимущества переселения, – заявил он…
– Как там, в долине? Тоже непогода? – нетерпеливо спросил Умар Тотырбека.
– К севу еще не приступили, – огорченно произнес тот.
– Ой, предвижу: в поисках хлеба придется нам карабкаться через горы, в Грузию, – заявил Дзамболат.
– Всех наших овец не хватит, чтоб запастись на зиму хлебом. – Умар с надеждой глянул на Тотырбека. – Чем власть нас утешит?
– Когда погода установится, важно быстро завершить сев.
– «Установится… Быстро…» – передразнил его Дзамболат. – Или ты доставил сюда стальные машины, как их там называют?
– Тракторы в первую очередь направляют в колхозы, – ответил Тотырбек и добавил многозначительно: – А также переселенцам.
– Не ослышался я? – встрепенулся Умар. – Сперва задаром землю, а теперь и трактор? – И с укоризной посмотрел на отца: – Не ошиблись мы. Может, не поздно и сейчас спуститься в долину?
Но Дзамболат, нахмурив брови, быстро глянул на сына – не позволено детям подгонять родителей…
– Я решил перебраться в долину, – сказал Тотырбек.
Нихас недоуменно умолк, дожидаясь, когда он продолжит свою речь. Но Тотырбек молчал, и тут из толпы проворчали:
– Раз решил уже, то зачем было нас собирать?
– А затем, что вы должны освободить меня от председательства в сельсовете, – пояснил Тотырбек и с надеждой поглядел на горцев. – И еще хотел узнать, кто со мной отправится в путь?..
Толпа колыхнулась, и на нихасе вновь воцарилась тишина. Нарушил ее, к удивлению всех, Агубе Тотикоев. Он поднял руку вверх и закричал:
– Я с тобой, уважаемый Тотырбек…
– Ты?! – поразился Тотырбек.
– Я! – твердо повторил Агубе.
– Сам надумал? – неожиданно вырвалось у Дзамболата.
– Чего скрывать? – опустил глаза к земле Агубе. – Вместе с женой решили…
И Тотырбек подумал: как хорошо, что Агубе досталась такая жена, как Зина. Умница!..
– А как же школа? – спросил Иналык.
– Ой, да, кто будет учить наших детей? – забеспокоились горцы.
– Есть уже кому, – улыбаясь успокоил толпу Агубе. – В Нижний аул прислали учительницу. Она дала согласие ездить сюда…
Больше никто не подал голоса. Не осмелился и Умар, хмуро и нетерпеливо поглядывая на отца…
…Вечером Кетоевы собрались в доме Умара.
– Отец, – обратился к старому Дзамболату Умар. – Рано или поздно, но жениться надо и Мурату, и Урузмагу. А у нас тесно. Здесь нет земли под дом. Значит, надо спуститься в долину. Но кому? Касполату здоровье не позволяет. Мурат и Урузмаг, как бессемейные, должны тоже остаться здесь. Выходит, что собираться в дорогу следует мне… У меня и имя есть, – легче будет устроиться.
Все молчали, ожидая ответа отца. Дзамболату решать, давать ли согласие или нет… Дзамболат посматривал на сыновей и думал о том, как с каждым годом становятся они все сильнее и сильнее непохожими друг на друга. Когда раздали землю, ему казалось, что теперь до счастья рукой подать, не сегодня завтра придет достаток в дом каждого сына. Но пока только Умар достиг того, о чем мечталось Дзамболату. Вот как живет, стол уставлен, точно в княжеском доме, городская мебель, рюмки, разрисованные тарелки, серебряные вилки… Вон как завистливо поглядывает по сторонам Урузмаг. У него, бедного калеки, на столе не пироги – чурек!.. До сих пор не женат. Когда нет семьи, человек не может быть счастлив…
– Надо тебе, Урузмаг, жениться, – неожиданно произнес Дзамболат.
За столом стало тихо.
– Да, да, вы не ошиблись. Жениться вашему брату надо, – повторил отец. – Нельзя одному в доме быть…
– Я уж давно готов, – заявил Урузмаг, он хотел, чтобы слова его прозвучали весело и все их приняли за шутку, но голос Урузмага дрогнул, и Дзамболат и братья поняли, что он говорит о наболевшем своем…
– Ты в самом деле готов ввести в дом невесту? – уставился на младшего брата Умар.
– Почему бы и нет? – с вызовом спросил Урузмаг. – Мне через год за тридцать перевалит… Или на младшего в нашей семье все время смотрят как на малыша?
– И невеста есть? – наклонился через стол Умар, пытаясь заглянуть в глаза Урузмагу.
– Есть, – младший брат отвел взгляд в сторону.
– Кто же она? – не выдержал Умар.
Урузмаг пожал плечами и несмело глянул на отца. Тот, довольный, крякнул, видя, что сын не желает нарушать обычай и называть при отце свою избранницу. Положено сперва намекнуть старшему брату или другому родственнику о ней, а тот уже ведет переговоры с отцом… Всем не терпелось поскорее узнать, кто та, что станет их родней. И Умар спросил Дзамболата:
– Отец, разреши ему назвать имя невесты… Пусть смотрит на меня и говорит мне. Вот и обычай будет соблюден…
Урузмаг нерешительно помедлил:
– Недалеко надо идти… – и умолк…
– К кому? – поинтересовался Умар.
– К Тотикоевым! – выпалил Урузмаг.
– Что ты сказал? – встрепенулся Умар.
– У Тотикоевых есть девушка, – поняв, что поздно отступать, пояснил Урузмаг. – Звать ее Фаризат…
– Но это же Тотикоевы! – зарычал Умар. – Тотикоевы – враги всего аула!..
– Она не враг, – усмехнулся Урузмаг. – Она и слова-то такого не знает.
Искренность, с которой он произнес это, заставила всех заулыбаться. Только Умар оставался сердитым. Поднявшись с места, он приблизился к младшему брату, произнес:
– Ты понимаешь, что нам предлагаешь? Идти на поклон к Тотикоевым! Выполняя твое желание, мы будем просить Тотикоевых отдать нам девушку. Просить!..
– Я знал, что ты будешь против, – сказал Урузмаг.
– Я знаю Фаризат; она трудолюбивая, хозяйственная, – произнес Дзамболат.
– Отец! – рассердился Умар. – Неужто ты позволишь, чтоб Тотикоевы породнились с нами?! Как мы пустим под свою крышу Тотикоеву?! Они нас хотели уничтожить, а мы с ними будем родниться?!
– Не надо кричать, сын, – поморщился Дзамболат. – Дело радостное, а ты гневишься… Нехорошо…
– Если не хотите, чтобы девушка Тотикоевых жила под вашей крышей, – мы отправимся в долину… Там и устроимся…
– Хорошо, пусть будет по-вашему, – сказал Дзамболат. – Устроим свадьбу Урузмагу в ближайшее же воскресенье… И начнем готовиться к вашим проводам в долину…
Глава седьмая
Переезд на новое место – это не только хлопоты, вызванные необходимостью уложить громоздкие и хрупкие вещи на подводы так, чтобы можно было еще и детей и жену пристроить поудобнее, а самому усесться с таким расчетом, чтобы дорогу видеть, не прозевать ни поворота, ни спуска, ни подъема, ни пропасти… Переезд – это не только горечь расставания с домом, который ты сам строил и в котором прожил столько лет, где познал радость первой брачной ночи, услышал неистовый крик новорожденного. Переезд – это не только прощание с родными и земляками, о которых ты все знаешь и которые о тебе все знают, это и прощание с могилами родных и близких. Переезд – это непременно щемящее чувство беспокойства, с которым ты засыпаешь и просыпаешься. Как там будет, как встретят тебя, понравишься ты старожилам или нет, какую помощь тебе окажут и какую землю выделят?..
Умар весь в бегах с утра до вечера, домашние что-то связывают, собирают, ремонтируют, сушат на солнце, пекут; только и разговоров о том, чтобы все предусмотреть, чтобы в пути ни в чем не нуждаться… Дзамболат выделил из своих скудных запасов семена пшеницы, кукурузы, картофеля, настойчиво предлагая сыну взять их, ибо эти сорта им проверены, а кто знает, какие Умару достанутся на новом месте… В хлопотах и в выслушивании советов проходил день, Умар и за одно возьмется и за другое, а щемящее чувство не покидает его ни на миг, каждую минуту напоминает о себе: как будет там, не пожалеет ли он, что сорвался с места, перекочевал в спешке, заранее не разведав ни место, куда направляется, ни людей, с кем придется рядом теперь строить свою жизнь. Дзамболат советовал ему предварительно съездить в долину, все увидеть своими глазами, чтоб потом не жалеть. Но Умар видел, что кому-то из их семьи надо перебраться, – ведь с каждым годом теснее и теснее становится в доме. И он понимал, что этим «кем-то» не могут быть ни болезненный Касполат, ни Мурат, который никак не может создать семью, им должен быть он, Умар, у которого уже четверо детей. И, высказав свое решение переехать на новое местожительство, он не стал мешкать. К тому же лектор из Алагира в каждый свой приезд в Хохкау говорил о том, как хорошо в долине переселенцам с гор: и богатую, лучшую землю им выделила Советская власть, и помогает отстроиться, давая денежную ссуду. Умару было известно, что никто из тех, кто отправился на новые земли из Нижнего аула, назад не возвратился. И это тоже был весомый довод. И он спешил, чтоб его не опередила весна, чтоб не упустить благоприятное время для сева…
Смущало Умара то, что вместе с ними отправится в дальний и неведомый путь калека Урузмаг с молодой женой. Он попытался отговорить их, мол, одноногому трудно будет на новом месте и участок земли вполне достаточен для того, чтобы прокормить две души. На это Урузмаг ему хмуро возразил:
– Калеке по горам труднее и ходить… Хуже в долине не будет…
Отправились они в путь. Впереди двигалась подвода Тотырбека, следом ехали Агубе, еще не оправившаяся от вторых родов Зина с малышкой на руках и их двухлетний сын Тотраз. Замыкали обоз Гагаевы. Арбу решили вещами не загружать – в ней ехали Урузмаг, Фаризат, Сима с Езеттой и Абхазом. Умар устроился на последней подводе, доверху нагруженной вещами. Лошадью правил десятилетний Руслан.
Как ни бодрились и отъезжающие, и провожающие, но, когда колеса подвод и арбы заскрипели на окраине аула, раздался плач. Первыми в голос зарыдали женщины, им стали вторить дети… Умар, чувствуя, как горький комок подкатил к горлу, замахнулся кнутом и огрел лошадь, торопясь поскорее отдалиться от родного аула.
Три дня добирались они до нового села. В дороге часто останавливались. Дети точно сговорились и поочередно требовали остановиться для исполнения надобностей. Путь изматывал их.
К вечеру третьего дня они наконец добрались до места. Всадник, повстречавшийся им вблизи села, в ответ на вопрос, как ехать до Нового Унала, насмешливо усмехнулся, глядя на их скарб, запыленные лица и одежду, ткнул кнутовищем в сторону едва видных строении:
– Вон ваше гнездышко отчаянных…
Сам всадник явно был не оттуда. Он, видимо, съехал на эту дорогу с одной из проселочных. Он ускакал, не желая продолжить разговор, озадачив словами «гнездышко отчаянных». Глядя в спину незнакомца, Умар ощутил, как тоскливое чувство беспокойства с новой силой охватило его. Почему у всадника, когда он увидел их и услышал вопрос, появился презрительный тон? Неужто переселенцы чем-то опозорили себя? Неужели среди них есть негодяй, который неосторожным поступком мог вызвать презрение у жителей осетинских сел и аулов? – Тебя покарать мало! – в сердцах вознегодовал Умар, глядя вслед всаднику. Наконец он вновь взмахнул кнутом.
Все явственнее становились видны дома поселка. Чем ближе подъезжали подводы к селу, тем беспокойнее становилось на душе у Тотырбека. Со слов лектора и из газет он знал, что переселенцы довольны своей судьбой, благодарят за предоставленную возможность перебраться в долину, где им выделены плодородные земли… Проезжая мимо сел, он видел, как добротны дома жителей низины. Крыши их покрыты железом или черепицей. Окна подымались на два-три метра над землей. Во дворе блеяли овцы. Коровы жевали сваю вечную жвачку… Довольством так и веяло от хадзаров…
А сейчас перед Тотырбеком предстали низенькие, скособоченные, неровно, наспех построенные домишки с узенькими окошками и разбитыми стеклами. На редкой крыше увидишь черепицу, не говоря о железе. Большинство крыты соломой… Дворов не было – домишки стояли не огражденные забором, что считалось позором, последней гранью бесхозяйственности горца… Собаки не были привязаны; заслышав скрип колес, они яростно набросились на вновь прибывших. Хотя вечер еще не наступил, единственная улица села была пустынна. Лишь возле одного домика возились в земле дети. Тотырбек натянул вожжи, закричал им:
– Дети, из взрослых кто-нибудь дома есть?
На него уставились удивленные глаза. Остановились и следовавшие за Тотырбеком подвода и арба. Он встретился взглядом с Умаром и по его растерянному виду понял, что и Гагаев удручен увиденным. Агубе, Сима, Зина и Фаризат с недоумением смотрели на неухоженных детей.
– Эй, малыш, – выделил Тотырбек среди столпившихся возле подвод мальчуганов того, что постарше. – Позови кого-нибудь из дому.
Малыш сорвался с места и бросился к хадзару. Через минуту из низеньких дверей дома, согнувшись, вышел старик осетин и бодро зашагал к ним, сопровождаемый маленьким гонцом. Он поздоровался, обращаясь к Умару, тотчас же определив, что приезжий старше по возрасту:
– С приездом, дорогие гости, – и засмеялся, показав им беззубый рот. – Впрочем, что я говорю? Вы, судя по скарбу, хотите стать нашими соседями. Угадал?
Агубе, поражаясь его веселости, уточнил:
– Мы намерены были поселиться в Ногунале…
Старик всплеснул руками, что совсем не было прилично мужчине, замотал бородой:
– Значит, вы на месте. Это и есть Ногунал. Мы его сами воздвигли. Сами! За шесть лет! Когда я приехал сюда, здесь было поле. Только поле – и ни одного домика. А теперь… – он счастливо засмеялся.
Чему он радуется? – поразился Умар. Так говорит, будто горы свернул, достиг земного рая. А чего здесь радоваться? Сразу видно – беднее села в Осетии нет. Он видел, что и Тотырбеку не по себе, и Сима, глядя на Фаризат, ладонями шлепнула себя по щекам:
– Это и есть Ногунал?!
– Деревья здесь не растут? – спросил Тотырбек, чтоб спросить что-то.
– В первый же год посадили, – охотно стал рассказывать старик. – Да наши недруги, когда мы были в поле, порубали их… Мы осенью вновь посадили, – а они опять порубали, – продолжал он. – Прошлой весной снова привезли саженцы. Да не подросли они еще. Через три-четыре года вокруг каждого дома будет много деревьев, – закончил он.
– Зачем вам много? – зло усмехнулся Умар. – И одного хватит, чтобы весь ваш хадзар скрылся в его тени.
Старик приподнял брови, глянул на Умара испытующе, скривил губы:
– А-а, вот ты о чем… Домишки наши не нравятся. Так они и нам не по душе. Времянки то.
– И эта времянка? И эта? – стал тыкать пальцем в выстроившиеся неровной линией хадзары Умар. – И эта? И та вон? Все временно построили?
– Временно, – серьезно кивнул старик.
И тут в беседу вступил молчавший до этой минуты Урузмаг, удивленно спросив:
– А кто рубил деревья?
– Если бы мы знали, – вздохнул старик и махнул рукой сперва на запад, потом на восток. – Кто-то или со станицы, или из аула. И те и те нас не любят…
– Повздорили вы? – спросил Тотырбек.
– Нет, мы к иим всей душой. Это они никак не могут простить, что у них урезали землю и нам отдали… Вот и хулиганят. Смотрите, не попадитесь им в одиночку на дороге или в лесу.
Тотырбек опять переглянулся с Умаром. Весь вид его говорил о том, что он не верит старику. И Тотырбек пожал плечами, как бы говоря: ума, что ли, лишился старик? О чем он лепечет?..
– Послушай, уважаемый, мы не малые дети, если ты решил, что запугаешь нас и мы возвратимся назад в Хохкау, то ты глубоко ошибаешься: мы прибыли сюда жить и, что бы ты ни говорил, останемся здесь. Ясно тебе?
Старик выслушал Тотырбека, посуровев, резко ответил:
– Никого я пугать не хочу. Я только отвечаю на ваши вопросы. И если вам не нравятся мои ответы, то вина в том не моя… Не желаете, не стану вам говорить ни о пожарах, ни о стрельбе, ни о драках…
– Стрельба? – поразился Агубе. – До этого доходит?
– Ничего я вам не стану говорить, от других услышите, – обидевшись, отмахнулся старик.
Неужели и это есть? – пытливо смотрел в лицо ему Тотырбек. Видимо, старик и в самом деле ума лишился. Так ответить?!
– Шесть лет вы здесь – и все твердите: временно?! Эх вы! – выдохнул презрительно Умар.
– Говорю тебе, скорый человек, – времянками мы называем наши дома, потому что скоро у нас будут другие… – Старик вдруг добро улыбнулся. – Вон школа у нас построена не временная. Сами увидите: красавица школа. Всем миром воздвигали. Каждый выходной объявляли зиу…
– Ждете, когда и для строительства вашего дома объявят зиу, – недобро усмехнулся Умар. – Не хозяйственные вы, лень вас охватила.
– Думаешь, из-за лени? Не-ет, – оскорбился старик. – Я погляжу, как ты воздвигнешь свой хадзар без леса, кирпича, камня, гвоздей?
– Лес вон он, под носом, – показал рукой Тотырбек.
– Не разрешают, – возразил старик и сердито добавил: – И правильно делают. Нам разреши – мы тот весь лес за день вырубим. А что оставим детишкам нашим?
Их детишкам? Голое место? Кому такой ценой построенные дома нужны?.. Так что и тебе не советую в тот лесок лезть – не разрешим рубить, а попытаешься, народ так тебя отделает, что вовек помнить будешь…
– Какой-то неделикатный ты совсем, – обиделся Урузмаг.
– Это есть, – вновь заулыбался старик. – Говорим все, что думаем. Такое поветрие пошло. Простите, коль не угодил вам, а слух ваш режет мое слово.
– И слово, и вид этих жалких домов заставляют нас думать о вашей нерадивости. Лес не разрешают рубить, так вам ссуду государство дает, почему на нее не купить досок и кирпича?
– А где их купить? – встрепенулся старик. – Ты такое место знаешь? Мы не знаем. Нужно, чтобы их выделили нам. А нам распределили столько, что едва на школу хватило…
– Странно ты рассуждаешь, уважаемый, – не выдержал Урузмаг. – С одной стороны, ты за то, чтобы лес никто не трогал. А деревья возле домов своих разрешили уничтожить.
– Если б нас спросили – мы бы не разрешили, – засмеялся старик. – Да не спросили нас!..
– Ладно, – взял в руки вожжи и полез на подводу Тотырбек. – Веселый ты человек, да нам некогда, ночь приближается, устраиваться нам надо… Скажи, как проехать к дому моего боевого друга Коста Кикиева? Знаешь такого, он из Нижнего аула? Мы с ним вместе против деникинцев дрались…
У старика плетью повисли руки. Он шикнул на начавшую шуметь детвору, скорбно покачал головой:
– Опять ваш слух, почтенные люди, оскорблю недоброй вестью. Да что делать мне? В худой час вы прибыли. Дом уважаемого Коста я вам покажу, но самого его вы уже никогда не увидите… Выражаю вам свое соболезнование… Мир праху его…
– Что ты говоришь? – ахнул Тотырбек. – Что с ним случилось?
– Убили его, убили, – покачал бородой старик. – Позавчера похоронили его. Весь Ногунал шел за гробом…
– Кто убил?? – закричал Умар.
– Не знаем, – развел руками старик и опять махнул рукой на запад и на восток. – Или те, или эти…
…Утром Тотырбек отправился с сыном Коста Кикиева – девятилетним Уруспи – на кладбище. Гагаевым и Кетоеву негде было остановиться, и, хотя неприлично в траурные дни беспокоить семью погибшего Коста, уговоры вдовы и сына боевого друга заставили Тотырбека и Умара все же остановиться в их доме. К тому же Сима почувствовала себя неважно, – видно, растрясло горянку, да и ночлег в горах весной на подводе не мог не сказаться на ней. Кикиевы постелили детям на полу, взрослым гостям сыновья Коста уступили свои кровати… Умар и Урузмаг тоже собирались пойти на кладбище, да уснули они только под утро. Фаризат скорбно заявила Симе, что муж ее совсем пал духом. К тому же радикулит совсем скрутил его. Уруспи вышел из дому с винтовкой в руках. Тотырбек покосился на оружие, но ничего не сказал. А Уруспи настолько привык к винтовке, что даже не заметил изумления гостя…
Кладбище представляло собой еще более жалкое зрелище, чем мог представить Тотырбек. Три холма – могилки, на которых примостились, по обычаю осетин, высокие камни, сиротливо торчали в километре от села. Не спрашивая Уруспи, по свежей земле определив могилу, в которой покоился его друг Коста, Тотырбек направился к ней и молча встал, опустив руки. Рядом справа, в шаге от него, тихо всхлипывал Уруспи. Чтоб не смутить его, Тотырбек не оглядывался… Он вспомнил, как познакомился с Коста. Отправившись в Красную Армию, Тотырбек и Умар присоединились к добровольцам из Нижнего аула. Коста был невысокий, широколицый, с большими пышными усами. Тихий, неприметный, он преображался в бою. Его конь стремительно рвался вперед, понукаемый хозяином. В одной из атак Коста опять оказался впереди; Тотырбек скакал следом и вдруг увидел, как покачнулся Коста в седле и его стало заносить влево. Поняв, что пуля задела Коста, Тотырбек пришпорил коня, подскакал слева, подхватил потерявшего сознание друга, не дал упасть ему под копыта лошадей…
Он был отчаянным и очень живучим, его друг Коста. Не раз был ранен, но непременно опять и опять возвращался в строй. И вот теперь его не стало. Возвратился живым с войны, чтоб погибнуть в мирные дни…
– Как это случилось? – глухо, не оборачиваясь, спросил Тотырбек.
Шмыганье носом прекратилось, но Уруспи не сразу ответил. Видимо, сдерживал дрожь в голосе.
– Мы, переселенцы, вооруженные, все вместе выезг жаем из села в поле, вместе и возвращаемся. Три дня назад была моя очередь охранять школу, и я остался в селе. Отцу кричали, когда собрались в обратный путь. Он ответил, что завершит круг и догонит. Да, видно, вздумал закончить пахоту. Оставалось всего три круга. По следам видно, что они подкрались к нему вплотную.
..Стреляли в упор, в спину. Четыре пули всадили…
В спину… трусливые убийцы!.. Каким надо быть зверем, чтобы стрелять в пахаря…
– Ночью мы с соседом отправились в поле, на поиски отца, но он был мертв, – продолжал Уруспи. – Ничего не тронули: ни лошадей, ни плуги… Пришли не грабить – пришли убивать…
Да, пришли убивать – и убили. Убили, чтоб напугать других.
– И часто нападают? – спросил Тотырбек.
– В открытую всегда боялись, – сказал Уруспи. – Искали любую причину: то овцы на их поле вышли – драку начинают, с избиением до полусмерти, то сорняк на нашем поле нашли – опять же крик, шум – губят, мол, все поля и наш урожай тоже.
– Понятно, – промолвил Тотырбек и посмотрел на соседнюю могилу.
– Тоже от их рук погиб, – пояснил Уруспи. – В двадцать первом году, как только приехали мы сюда. Чего они только не делали, лишь бы сорвать нас с места, выгнать отсюда! Пожар устроили в поле. Пшеница сгорела у поселенцев. Весь первый урожай. Харитон и не выдержал. Нельзя, говорит, им спуску давать – совсем обнаглеют. Они нам красного петуха – мы им! Они стреляют в наших овец, мы – в их овец. Только так, мол! Не послушались его люди, так, отвечают, нельзя, так до братоубийства дойдет… Он тогда решил мстить сам. Слухи ходили про одного кулака – казака, что пожар – дейо его рук, очень уж он был злой на то, что отрезали у него кусок земли. Доказать это милиции не удалось, но все знали: поджигателем был он, тот злобствующий кулак… Только кулак собрал снопы, – запылали они. Вся его пшеница сгорела. Харитон мстил, не мог успокоиться. Вот однажды ночью и настигли его кулаки в поле – застрелили.
– А что же власти? – развел руками Тотырбек.
– А что они сделают? Уговаривали, грозили судом, ничего не помогает… В двадцать втором году кулаки банду собрали, напали на переселенцев. Но к этому времени у нас уже был свой отряд самообороны. Настоящий бой разгорелся. У них и у нас были раненые. С тех пор вот так и ходим с винтовкой: в поле с винтовкой, в лес – с винтовкой, в район – с винтовкой… Ночью дозорных выставляем… От кулаков свое добро бережем…
– А здесь кто? – указал на третью могилу Тотырбек.
– Володя Тиоев, тоже погиб, но не от пули. У подводы отвалилось колесо. А он спешил на поле с семенами. Сам решил поставить колесо… Поддел плечом подводу, колесо надел, но внутри, видно, что-то оборвалось. Ему бы возвратиться домой, отлежаться, а он жадный был до работы, отправился в поле… Потом плохо стало, пока везли в район к врачу – помер…
Тотырбек оглядел кладбище. Три могилы. Трое переселенцев, не успев обжиться на новом месте, нашли себе вечный покой. Неужели еще кого-то ждет, притаившись, смерть? Это не дело – жить с винтовкой в обнимку. И, кажется, в чем виноваты переселенцы? В том, что в горах земли не хватает? В том, что здесь ее много? Советская власть доброе дело делает – приняла решение о переселении безземельных горцев с гор на плоскость. У кулаков отобрали землю и раздали ее беднякам. Так решил съезд безземельных горцев еще в октябре двадцать первого года. Были созданы специальные комиссии, которые на местах определяли, у кого из кулаков сколько земли отрезать. Кажется, все по закону и справедливости. А вот не дают кулаки спокойно работать. Мечтают о том, чтобы выжить переселенцев. И приходится горцам держать в руках винтовку и во время пахоты, и во время отдыха, и даже ночью выставлять дозоры… Скрытно совершают свои преступления кулаки. Как милиции напасть на их след? Как искоренить преступников, отвадить от Ногунала? Придется и с этим бороться… Думал, придешь сюда – и сразу тебе преподнесут все готовенькое: и дом, и землю, и все радости жизни, усмехнулся Тотырбек. Нет, так не бывает. Счастье свое надо ковать самому. И много еще усилий придется приложить, чтобы жизнь стала такой, о какой ты мечтаешь…
В последующие два дня Тотырбек, знакомясь с переселенцами, слушая их, непрестанно удивлялся несоответствию между жизнью, царившей в Ногунале, и душевным состоянием его жителей. Поселенцы говорили громко, жесты у них были размашистыми, речь отрывистая, резкая, какая бывает у людей знающих, что впереди ждут радости. Было такое впечатление, будто готовится кувд, на котором их ждут почетные бокалы и физонаг. А взглянешь на домишки и землянки – и сердце сжимается от тоски. Во дворах хилые лошади. Детишки в рваной одежонке, но веселы, бодры, звонкоголосы…
Откуда же у них эта радость жизни, эти горящие счастливым огнем глаза? Откуда у них сила духа, бодрость и уверенность в завтрашнем дне? Откуда?
– …Итак, все подписи есть, – на третий день пребывания хохкауцев в новом ауле сказал Тотырбеку председатель сельсовета Андрей Кокуев. – Теперь вы полноправные жители нашего нового села. Мы вам поможем поставить землянку на первое время, выдадим вам денежную ссуду. Сегодня же обретете земли… Тебе, Умар Гагаев, положено на шестерых; тебе, Агубе Тотикоев, – на четверых; Уразмагу Гагаеву – на двоих, и тебе, Тотырбек, на одного… Извини, женишься – сразу добавим… Заимообразно можем ссудить семена… Правда, у нас их очень мало…
* * *
…В тот же день Тотырбека, Умара, Урузмага и Агубе повезли в поле. Хохкауцам не терпелось поскорее увидеть поля. Они ошалели при виде необъятных, простиравшихся до самых гор, полей. Чувство, охватившее их, было близко к страху. Кетоеву, Агубе и Гагаевым казалось, что их везут на подводе по владению какого-то великана. Давно Умару не дышалось так привольно. Он верил и не верил тому, что видел. До него едва доносились голоса сопровождавших: Андрея Кокуева и двух его помощников. Они шумно переговаривались и порой обращались к хохкауцам, но те ничего не слышали. Андрей подмигнул друзьям, кивнув головой на новых переселенцев. Те понимающе усмехнулись. Им это чувство было знакомо. И сами они когда-то точно так же, открыв рты, зачарованно глядели на поля.
