Текст книги "Прикосновение"
Автор книги: Георгий Черчесов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)
И тут они в который раз заговорили о своем детище, ради которого пять лет вкалывали в мороз и жару, ради которого съехались сюда со всей страны. С удовлетворением пришли к мысли, что он очень нужен стране и труд тех, кто строил комбинат, незримо присутствует в готовой продукции.
Получил ли их письмо Ага-Бала Гулиев? Если получил, то все строители уверены, что в доме у него с тех }юр перестали вспоминать о трубе, которой он пытался Соблазнить горцев, вставших на путь строительства новой жизни.
Комбинат торжественно пустили, а в быту строителей мало что изменилось. Жили они в тех же бараках, по восемь человек в комнатушке, слушали все тот же храп Сергея, все так же кто-то из них приходил позже всех и обязан был подбросить дрова в печь, чтоб утром можно было высунуть нос из-под одеяла. Они так же чуть свет вскакивали и бежали сперва в столовую, чтоб съесть кашу и глотнуть чай, а оттуда по аллее – к проходной… Правда, теперь они назывались не строителями, а рабочими маисового комбината.
Не все у Гагаева на новой работе получалось. Привык он, чтоб командовали им: «Тащи то, а теперь это…» А здесь надо было самому следить за всем: и какое молочко идет, и как отстаивается, когда его лопаточкой помешать, когда на самотек пустить… В общем, в первые месяцы работы на комбинате доставалось ему и от начальства, и от товарищей. Счастье, что в цехе оказался Соломон. Тогда не было в ходу слова «наставник», но для Руслана дядя Соломон был именно наставником, отцом, учителем… Вот у кого было терпение! Он – в который раз! – все объясняет, как да что следует делать… И голос у него спокойный…
Гагаев стал хитрить: чуть что – к мастеру, доложил ему – вроде с себя ответственность снял. Пусть теперь у того голова болит… Да вскорости мастер эту хитрость раскусил, пригрозил:
– Я те побегаю! Будешь халтурить – переведу в чернорабочие!
Потом поднаторел и Гагаев. И ребята научились…
Друзья тянули Руслана на рабфак. Усердствовала и Надя.
– И там вместе будем!
– И обнимать разрешишь? – отшучивался Гагаев.
– По рукам получишь, – сердилась она.
– Вот видишь, – качал он головой. – Я уж тебя лучше здесь дожидаться стану.
Все-таки затащили его на рабфак. И нашлись новые темы для разговоров во время свиданий. Надю обедом не корми, а дай помечтать…
– Окончим рабфак – в институт поедем, инженерами станем, – шептала она Руслану.
Он соглашался с ее планом, но вносил свои поправки:
– Правильно. Возвратишься – директором поставят. Хорошо!
– А ты кем будешь? – недоумевала она.
– Я при тебе. И мне будет хорошо, – привлекал ее податливое тело к себе Руслан. – Директор свой человек. Чуть что – выручишь…
– Баламут ты, Руслан, – начинала сердиться она. – Несерьезно к жизни подходишь… Потом…
Что случится потом, он ей не давал высказать. Его не интересовало, что с ним случится, когда годы молодости пролетят. Его волновало другое – ее близость. И Руслан впивался ей в губы, и она умолкала…
…Через год появился новый искуситель – на сей раз в образе другого дяди – Урузмага. Он тоже прибыл на бедарке и тоже с едой и выпивкой. Бодро постукивая деревяшкой, он часа три бродил по комбинату. Похлопывая кнутом по голенищам, не спеша переходил из одного корпуса в другой, лазил по узким ступенькам на самую верхотуру, подолгу стоял рядом с рабочими, присматриваясь к тому, что и как они делают, прикидывал, сможет ли он сам управиться, шумно вдыхал в себя воздух. На заводе сырого крахмала, где работал Руслан, он походил меж желобами, по которым едва заметно двигалось плотное месиво-молочко, пошуровал лопатой, взбаламутив зерна, что, мгновенно поднявшись со дна желобов, потянулись вместе с жижицей в отводной канал. Руслан бросился перекрывать желоба. Урузмаг усмехнулся, поняв свою оплошность, но ничуть не смутился, ибо это не было в его правилах, присел у кромки, сунул руку в массу, деловито понюхал пальцы, сморщился… Руслан-то привык, работает без маски, но некоторые из рабочих, особенно новички, закрывают нос и рот мокрой марлей.
– Привыкнуть ко всему можно, – нравоучительно вымолвил Урузмаг рабочему. – И к этому запаху тоже, – и глаза его засмеялись. – Лишь бы жена привыкла. У женщин нутро чувствительное, особенно когда ребенка ждут…
– Жена у меня на карьере работает, – махнул рукой рабочий.
– Ты этим запахом так пропитываешься, что он за тобой тащится, – сказал Урузмаг. – Неужто в постели ничего не говорит?
– Как не говорит? – рассердился рабочий. – А деньги разве не пахнут? Берет же их, не отказывается!
Урузмаг захохотал, заинтересованно спросил:
– Откуда ты родом?
– Из Куртатинского ущелья, – ответил рабочий.
– Воздух там здоровый, – сочувственно прищурил глаза дядя. – Пьешь его как пиво.
– Еще бы! – кивнул рабочий. – До неба рукой достать.
– Бегал бы ты там за овцами, вволю дышал воздухом, а не этой горькой отравой. – Урузмаг пристально посмотрел в лицо рабочему.
– Хватит, отбегались! Отец бегал, дед бегал, его отец бегал, его дед тоже… А что набегали? – Натянув марлю на лицо, рабочий, балансируя, направился по тонким стенкам желобов в дальний угол цеха и там энергично задвигал лопатой, мышцы так и играли на его спине.
За столом Урузмаг вел себя тихо, не навязывался в тамады, произнес лишь один тост – преподнес почетные бокалы Соломону, Мисосту и Ахсару. Гостей провожали все вместе. На обратном пути Урузмаг задержал племянника, без обиняков заявил:
– Ты с вечера собери вещи, чтоб завтра время не терять.
– Что?! – поразился Руслан.
– Пора тебе отсюда перебираться.
– Я не возвращусь в аул, – резко ответил Руслан.
– Я не в аул тебя зову, – пристально посмотрел на него Урузмаг и тихо добавил: – Получил весточку от твоего отца.
– Как он? – вздрогнул Руслан.
– Порядок, – успокоил дядя. – Здоров. Умар делом занялся. Он сказал, чтоб мы перебирались в город. Присмотрел я там дом. Хочу знать твое мнение.
– Я буду жить с вами? – спросил Руслан.
Урузмаг помолчал, подыскивая слова, и наконец произнес:
– Как захочешь. Две комнаты будут твоими.
– У меня нет денег, – признался Руслан.
Дядя утвердительно кивнул головой: мол, само собой, всем известно, что у тебя нет денег… Опять помолчали.
– Отец у тебя умный человек. Оч-чень! – убежденно заявил Урузмаг. – О тебе подумал. Ты обиделся, что сюда тебя привез. Не спорь и не оправдывайся. А лучше Для тебя получилось. Знал Умар, что так будет…
Запели петухи. Стали зажигаться лампы в бараках. Сейчас там бедлам: все вскакивают, кричат, выстраиваются к умывальнику… Неужто и вправду он, Руслан, сегодня же может расстаться с этим? Урузмаг словно подслушал его мысли, засмеялся:
– Рабочим стал, по жижице ходит и в нее лопатой тычет, гроши получает, мяса не видит, сыра вкус забыл, молодость проходит… О тебе говорю, парень! Не знаешь ты, что можешь по-другому жить. – Он вдруг посуровел: – С утра уходи. Поскорее отсюда уезжать надо. Бежать тебе надо! Иди к начальству, хватай документы – и в мою бедарку!
… С Надей Руслан столкнулся в проходной. Ей уже сказали о приезде Урузмага. Она шла с завода, чтоб поговорить с ним. И впервые в ее глазах он увидел испуг. Руслан сделал вид, что не замечает ее встревоженности. Он только сказал, что дядя берет его с собой во Владикавказ. Там жить будут.
Она молча выслушала, подождала, что он еще скажет. Руслан сорвал с дерева листок, поднес к губам, пожевал. Во рту стало горько. Как он мог предложить ей ехать с ним? И как представить себе, что они будут жить вместе? Нет, нет, он не мог так сразу все решить. У него есть родители, родственники, он должен им дать знать, что к чему, выслушать их совет.
Надя стояла лицом к нему, но глаз ее он не видел. Она опустила голову, черные волосы закрыли от него ее лоб, брови, нос… Видны только губы, но что можно поднять по ним?
– Все правильно, – прервала она свои невеселые размышления. – Ты так и жил в надежде на что-то… Как на вокзале в ожидании поезда. Не знал, когда придет твой поезд, но верил, что придет. Жил, ни о чем не беспокоясь, только поглядывая вдаль. Поэтому и учиться тебе было неохота, поэтому так легко сходился и расходился с друзьями… Вот ты и дождался поезда, Руслан. И тебе не до соседей по скамейке в зале ожидания, Хватай чемоданы – и в поезд, Руслан!
– Надя, – сказал он, боясь, что она расплачется.
– За меня волнуешься? Зря! – сказала она весело. – До отца давно дошло. Но он сам по себе, я сама по себе. Ты, наверно, не знаешь, что я ушла из дому. Отец отдавал меня за нелюбимого – вот и ушла. А он отрекся от меня… Но в наше время не пропадают, правда? Найду и я свое счастье.
– Надя, – повторил Руслан, стараясь сдержаться. – Надя!
Но она не дала ему продолжить.
– Молчи, – попросила она и вплотную подошла к Руслану.
Он увидел себя в ее зрачках… Они заглядывали ему в душу. Он не успел отодвинуться, как она прильнула к нему. Люди шли мимо, поглядывая на них, а они стояли обнявшись, и ее слезы капали ему на грудь.
– Ты хочешь поехать со мной? – выдохнул Руслан.
Она оторвала голову от его груди, мутными глазами посмотрела ему в лицо. Руслан ужаснулся, отметив, как подурнело лицо от слез. Надя решительно покачала головой:
– Я не поеду с тобой, Руслан. Я знала, что все это ненадолго. Это только две тропинки сходятся – и то когда к одному аулу бегут. А мы с тобой по-разному жизнь видим, и с годами наши тропинки будут не сближаться, а побегут друг от друга, – каждое произнесенное ею слово вселяло в нее твердость. – Я к тебе потянулась, думая, что и ты, как и я, – один на свете. Казалось мне, что ты страданьем полон. Да ошиблась я. Тебе никто не нужен. Ты идешь к одиночеству, Руслан…
– Откуда у тебя слова такие? – приходя в себя, усмехнулся Руслан.
– Слова от души идут, – улыбнулась она и совсем уже весело заявила: – Но ты меня не забудешь, Руслан. Никогда. Потому как сердца у нас в такт бились…
Он смотрел, как она шагнула в проходную, как замелькала за решетчатым забором ее фигурка. Она шла быстро, удаляясь по аллее в глубь корпусов. Не оглядываясь. И ему пришло в голову – почему-то все, кто уходил от него, уходили, даже не оглянувшись. Будто перечеркивали прошлое и хотели поскорее забыть его и все, что связано с ним. Следя глазами за Надей, Руслан старался запечатлеть последнее, что связывало его с комбинатом, понимая, что больше он не увидит ее, как не увидит и эту проходную, и аллею, и эти корпуса, и Асхара, и Сергея, и Тоню, и все-все, чему он отдал пять лет жизни. Не увидит и Соломона, его смешную походку, его очки со сломанной дужкой, не услышит его тонкий голосок… Больше всего Руслан боялся его снисходительной улыбки, укоризненного покачивания головой… Ему удалось избежать встречи с бригадиром. Будь он мужественнее, Руслан зашел бы в цех, поблагодарил бы его и Мисоста за помощь, за учение, за строгий наставнический глаз…
Но Руслан не посмел. Он трусливо бежал, ибо, как бы он ни объяснял свой уход из коллектива, он понимал, что это было бегство. Пять лет изо дня в день перед его глазами стояли эти деревья, эти тропинки вели его к месту работы, и на свиданья, и в кино… А теперь и они остаются только в воспоминаниях… Боль заполонила Руслана, и он готов был закричать изо всех сил: «Нет! Не надо! Я никуда отсюда!» Но он не закричал. И за Надей не бросился. Он стоял, где оставила его Надя, у деревца, что привольно расположилось у проходной, и смотрел вслед девушке, которая любила его, которой он был нужен и которая не оглянулась.
Мимо шли и шли рабочие. Никто из них не остановился, никто не приветствовал его, никто не смотрел в его сторону. Он уже не был членом этого коллектива и сразу выпал из большой и многоликой семьи, в которой мало кто заметит его отсутствие, и место его сегодня будет занято одним из тех, кто стоял у проходной и долго ждал счастливого случая.
Руслану было не по себе. Ему становилось все больше жаль себя. Но в глубине души росло новое чувство. Оно пересиливало печаль. Словно кто-то кричал ему: останешься здесь – и каждый день будешь видеть только этот раскинувшийся перед тобой комбинат, каждый день будешь делать одно и то же, то, что делал до сих пор. А жизнь разнообразна, интересна…
Желаешь продолжать жить по-прежнему – оставайся тут. Хочешь познать другую, красочную жизнь – уходи отсюда, не торчи у проходной, спеши к дядиной бедарке, которая отвезет тебя в иной, интересный мир… Урузмаг зовет тебя к новому, неизведанному, заманчивому… Ты можешь от этого отказаться? Попробуй же!
Руслан выстоял, не бросился к проходной… Нет, он не мог возвратиться к прежнему. У людей таких силенок не бывает!
…Дорога шла по-над рекой, то отдаляясь от нее, то опять приближаясь к самому берегу. Река вилась змейкой. Отсюда, с дороги, казалось, что она застыла тонкой лентой, ослепительно сверкающей под солнцем. Там, где на ее пути вставали огромные валуны, река натыкалась на них и яростно осыпала брызгами все вокруг.
Камни щедро усыпали широкую долину, которую река вот уже на протяжении многих веков упорно выдалбливала в каменной гряде. Руслан прикидывал: ширина долины достигала ста шагов – не меньше. С трудом верилось, что эта покорная, петляющая речка, чуть ли не ручеек, расшалившись, наглотается вдоволь высоко в горах, когда тает снег, холодной родниковой воды, набухает и заполняет долину во всю ее ширь, с бешенством необузданного коня мчится вниз, снося все на своем пути. Ей тогда становится тесно в долине, она жадно обрушивается на дорогу и неудержимо несется по ней..
И эти валуны, сиротами нелепо торчащие там и сям, которые вода сейчас старательно обходит, оторваны отекал и снесены сюда ею же. Огорошенные бешенством реки, они не выстояли: с глухим ропотом, ворча, стуча по дну каменными боками, снося деревья и кустарники, мчались десятки километров до тех пор, пока река не бросила их в эту долину. Теперь они долгие века покорно ждут, когда вода вновь возьмется за них, и они снова пустятся в путь и, пугая людей, будут путешествовать до тех пор, пока реке не надоест баловаться ими и она не устроит им новое пристанище на многие столетия…
Не так ли и жизнь людей? Отец привез Руслана на стройку, бросил там, и он долгие годы никуда не мог двинуться. Но вот приехал дядя, – и Руслан опять в пути и не знает, когда и куда его доставят и в очередной раз бросят на долгие годы…
– Большой комбинат построил, – сказал Урузмаг, укрывая ноги мешковиной; край ее он бросил на колени племяннику.
Бедарка бежала легко по накатанной дороге, кони, крепкие, сытые, играючи тянули ее за собой.
– Очень большой, – чмокнул губами дядя. – Вся наша кукуруза туда идет.
– Отовсюду привозят кукурузу, – возразил Руслан. – Нашей не хватает и на один месяц. Доставляют из Кабарды, Чечни, даже казаки с Дона нам отправляют.
Урузмаг взмахнул кнутом, но не опустил его на круп коня, и тот, привычный к нраву хозяина, ничуть не убыстрил бег. Урузмаг задумался, но минут через десять вновь возвратился к прерванному разговору:
– Люди пошли на комбинат. И мужчины, и такие, как ты, и даже женщины… Я видел и девушек-осетинок! Как отцы решились их отпустить? Целый день рядом с мужчинами. С незнакомыми! Я понимаю: не все плохо ведут себя, но и одна овца может всю отару испортить.
Он опять надолго умолк. Потом вдруг заявил:
– Тебя и то другим сделала эта жизнь, – он пытливо посмотрел на племянника. – Балованный стал. Я видел, как девушка тебя обнимала. Осетинка?! – укоризненно покачал он головой. – Я такой дочери и до вечера не дал бы дожить!
Руслана он не ругал. За что? Мужчина в ответе, если замужнюю тронет. Тут ему нечего ждать пощады, и жизни его лишат вполне законно… Но вот женщине, ей не может быть прощения! Таких надо тут же карать смертью: кто не заботится о чести фамилии, тот недостоин жизни.
Руслан не возразил. В чьей арбе едешь, тому и подпевай. К тому же он не знал, одного ли дяди Урузмага эта песня. Может быть, это песня всех мужчин, а следовательно, и его, Руслана. В этом он еще не разобрался. Это потом ему станет известно, что мужчина снисходителен к женщине, пока она его не опозорит. Если же она сошлась с кем-то другим, тут не жди прощения.
Но Надю дядя Урузмаг зря ругает. Она не такая, как он думает. Полюбила она. Многие месяцы молчала, скрывала свою любовь. И в чем ее винить?
– Знаешь, чем отличается лодырь от хорошего человека? – неожиданно вне связи с предыдущим спросил Урузмаг.
Руслан отрицательно покачал головой.
– Совести у него нет. Для него это так, чепуха. Ты замечал: хороший человек в дураках остается, а негодяй торжествует? Часто так бывает. Почему? Погоди, сам отвечу. Потому что негодяй, бездельник совершает такие поступки, которые настоящий человек никогда не совершит, так как считает их низкими, недостойными мужчины. Те врут, наговаривают, подначивают, а этим совесть не позволяет плохо поступать. Предки наши говорили: кто громче кричит, голос того по всему ущелью разносится. Не хотел бы слышать, а слова сами в уши влетают. Вот почему иной подлец торжествует…
…Теперь дорога шла мимо выстроившихся в ровные ряды одинаковых домиков. Видно, что хозяева очень старались, чтобы все – окна, деревья, заборы – выглядели близнецами и были строго выстроены по одной линии. Вдоль частокола и под окнами каждого дома непременно разбиты цветники.
– Ишь как тут живут, – кивнул на домики Урузмаг. – Помидоры, огурцы, картофель в город на базар везут. Большие деньги домой привозят. И цветы тоже продают. Много цветов. Разных. В горах таких нет. Семена, говорят, присылают им. – И опять возвратился к какой-то своей теме: – Вы на комбинате не бездельничали и другим не позволяли. И вон какие корпуса поставили. Быстро. А почему все и везде так не работают? Почему не заставляете? Посмотри, как в колхозах. Есть такие, что трудятся с утра до ночи, душу в дело вкладывают… А рядом – притворщики… Одни в десять раз больше людям дают, а другие и себя прокормить не могут…
Урузмаг так долго разглагольствовал. У самого города он замахнулся кнутом, но лошадь и ухом не повела. Но на сей раз дядя изменил своим правилам и с силой огрел животное кнутом. Бедарка рванулась вперед. Колеса застучали по вымощенной камнем улице Владикавказа…
Глава пятнадцатая
…Дом оказался двухэтажным. Он стоял, вытянувшись вдоль берега Терека. Половину второго этажа занимала веранда с большими стеклами. Пять комнат соединялись когда-то между собой, из них на веранду вели три двери. Ясно было, что хозяин строил дом для одной семьи. Но времена менялись, и теперь между смежными комнатами две двери были наглухо заколочены толстенными досками, и получились три квартиры, одна из которых была однокомнатной. Дядя провел племянника в конец веранды и, отворив дверь, заявил:
– Понравится – купим тебе.
В комнатах царил полумрак…
– Здесь у него были спальни, – не уточняя у кого, сказал дядя, как бы оправдываясь за то, что внутри темно, хотя на улице сейчас вовсю светило яркое солнце.
Руслан распахнул створки окошка и выглянул наружу. Под окном сразу за деревом, чьи ветви заглядывали внутрь и сквозь которые солнечные лучи не могли заглянуть в комнату, начинался глубокий овраг. Дерево вот-вот должно было свалиться вниз: корни его сиротливо оголились.
– Окна можно расширить, – угадав по лицу племянника пришедшую ему мысль, сказал Урузмаг. – Я уже прикинул как.
– А овраг не страшен? – спросил Руслан.
– Чепуха, – успокоил его дядя и, понизив голос, произнес: – Беспечные люди эти городские. Не знают, что ли, как укрепить овраг? Но мы и не с таким справлялись. Посадим по склону кустарник, а у здания еще ряд деревьев – и живи, сколько хочешь! Хоть сто лет! Но ты, Руслан, не обмолвись. Хозяин из-за оврага сбросил цену. – Урузмаг, довольный удачной сделкой, засмеялся.
– Обе комнаты будут мои? – уточнил Руслан.
– Обе! – обрадовался дядя, уловив в его вопросе ожидаемое согласие. – Не очень хорошие, но что делать? Нелегко купить сейчас дом. И этот люди добрые помогли найти…
– А вы рядом будете жить?
– Внизу, – вздохнул Урузмаг. – Эти комнаты, что сразу идут за твоими, чудаку принадлежат. Он, знаешь ли, вцепился в свои комнатушки и никак не хочет продавать. Я уж ему и обмен предлагал, чтоб он вниз спустился. Не желает! Но что горевать? Под одной крышей с тобой будем. Все равно что одной семьей. – И заглянул ему в глаза с тревогой: – Не нравится тебе квартира?
Не нравится?! Руслан зажмурил глаза, покачал головой в изумлении… Дядя, дядя, как можно задавать такой вопрос? Ты и не догадываешься, каким счастьем вдруг повеяло. Да разве мечтал я о собственной квартире? Живя в бараке, кровать к кровати с десятком таких же, как и я, отвыкаешь думать о своем уголке. Так и кажется тебе, что всю жизнь будешь открыт чужим взорам. Тебе, дядя, не приходилось искать укромный уголок, убегать от людей, от их любопытства и усмешек… Пожил бы, как я, дядя, не задавал бы таких вопросов.
Руслан уже любил эти грязные, с полусгнившими полами комнаты, эти тусклые крошечные окошки, этот угрожающе подступивший к зданию овраг, эту дверь, которая скроет его от чужих взоров. Ему захотелось немедленно закрыть дверь и остаться одному, наедине только с шумом Терека.
– Нравится, дядя, нравится! – выдохнул Руслан.
– Вот и хорошо. – Дядя заторопился: – Пойду скажу, пусть уберут это барахло, – кивнул он на сваленные в угол вещи и, постукивая деревяшкой, спустился на первый этаж.
И Руслан остался в этом царстве тишины и покоя. Он уселся на подоконник и предался мечтаниям. Он думал о том, что никогда не забудет доброту Урузмага. Жизнь всегда предоставляет возможность возвратить человеку сторицей все, что он сделал, Так уж устроен мир, и, если ты в долгу перед кем-то, рано или поздно, но получишь возможность ответить ему тем же, покрыть долг. А не сможет Руслан рассчитаться с Урузмагом – пусть Руслан ослепнет, станет калекой, если забудет радость сегодняшнего дня!
Мечтания его прервал высокий горец в кожанке, перепоясанной широким ремнем, на котором торчала кобура с пистолетом. Незнакомец заслонил собой свет.
– Выходит, договорились? – сказал он деловито и кивнул на окошко: – Все хотел вставить пошире раму, да так и не собрался. В городе это обычно – времени ни на что не хватает. Целый день в бегах, посидеть некогда, а вечером спохватишься, прикинешь, и выходит, что ничего не сделал. И куда только убегает в городе время? – спросил он и усмехнулся, глянув на Руслана серыми глазами. – А ты рад, что в город приехал. Еще будешь жалеть, – предупредил он. – Я вот давно понял, что сглупил… – Он ногами лениво тронул вещи в куче, присматриваясь к ним и прикидывая, на что они еще сгодятся. – Покойная жена противилась, не желала ехать в город. Я гаркнул на нее, да так, как никогда себе не позволял. А сейчас жалею. И к словам жены надо прислушиваться. Иногда. Двенадцать лет я в городе. А что видел? Как живу? Для кого живу? В ауле все просто. Там каждый день смыслом наполнен. Каждый день что-то полезное делаешь. Весной сеешь, знаешь для чего – чтоб земля в благодарность тебе урожай дала. Пашешь, боронуешь, сеешь, убираешь урожай, водишь по горам отару, косишь сено… Ни одно из этих дел не назовешь пустым… А здесь… За что людям в городе деньги платят? Рабочим ясно: за то, что они производят полезные вещи. Но в городе тысячи людей за столом сидят, что-то пишут, читают… – Он сурово сдвинул брови, ткнул носком сапога в барахло и вытянул в сторону Руслана ладонь: – Что они дали мне, тебе, людям? Ничего! А им деньги платят!!! – закричал он гневно и вдруг навис над Русланом, шепотом спросил: – И ты за этим приехал – сидеть в кабинете?
Гагаев отрицательно покачал головой:
– Еще не знаю, чем буду заниматься.
Хозяин махнул рукой, сиял папаху и провел по наголо бритой голове ладонью:
– И я не знал. Когда с белыми воевал, все было ясно: руби шашкой врага. Когда за бандами по горам гонялся – тоже нужен был всем, А сейчас? Куда ни придешь, спрашивают: грамотный? А я ни читать, ни писать не умею; Все умею. Все умею. А грамоту не знаю. Хотел научиться, а в школе не по себе стало: сижу – здоровенный горец рядом с женщинами за партой и слушаю девчонку, которая и мужчин-то не видела, а говорит нам про то, как надо жить, про будущую светлую судьбу. А того не понимает, что стыдно мне там сидеть и ее объяснения выслушивать да на ее вопросы отвечать… Не знаю я грамоте, не знаю. А начальники разводят руками? «Куда же тебя послать? Теперь везде грамотные нужны». Нет, не отмахиваются от меня, посылают, чтоб в кабинетах сидел. Но не понимают меня люди. Уезжать мне надо. Возвращусь в аул, там меня все понимать будут. Там и жизнь интереснее пойдет. Надоело в милиционерах ходить. Дело нужное, да надоело! Я людям добро делать хочу, своими руками лучшую жизнь строить, блага творить, а тут бегай за преступниками! Или стой на перекрестке. Пусть этим занимаются другие, а я к земле поближе должен быть!
– И мне далеко от земли никак нельзя, – послышался с веранды голос Урузмага. – Я должен ее запах чувствовать и во сне.
– Врешь ты, – сурово прервал его хозяин комнат. – Те, кто к земле хотят поближе, в город не устремляются. – Он сощурил глаза: – И еще я слышал, как ты уговаривал горбатого поменять свои комнаты на нижние…
– Это чтоб поближе к Руслану быть, – оправдывался Урузмаг. – Вместе лучше, чем порознь.
– Завтра все бумажки оформляй, – приказал ему хозяин. – Не хочу больше дни здесь проводить попусту. – Он оглянулся на Руслана, кивнул на вещи на полу: – Посмотри, если что надо – оставь себе…
– Нам ничего не надо, – отрезал Урузмаг, и его добродушия как не бывало: – Не нищие. Кое-что у нас есть. А чего нет – приобретем. И мы дорогу на базар знаем.
Хозяин вытянулся, упер руки в бока, изучающе окинул взглядом дядю, произнес, чеканя слова:
– Спекулянтов хочешь обогащать? Советую пореже бывать на базаре. Мы и спекулянтов, и тех, кто у них покупает, в одну каталажку сгребаем… Попадешься мне – не взыщи.
– Не попадусь! – засмеялся Урузмаг. – Ты завтра будешь далеко от города…
Хозяин дома аж вздрогнул от такой наглости, рука его непроизвольно потянулась к кобуре. Дядя забеспокоился, съежился. Но тот вовремя спохватился, в сердцах рубанул воздух рукой:
– Завтра же чтоб все оформил. Не сделаешь за день – катись! Раздумаю тебе продавать. Понял? Я бы и сейчас отказал, да слово тебе дал и мальчонку жаль: вон как ему здесь понравилось. – И уже с порога обернулся к Руслану: – Здесь у каждого свое заведение, без которого не обойтись. То, что ближе к обрыву, будет твоим. Как новое станешь копать – бери вправо. Вправо, слышишь? Влево – провалишься. Да к реке близко не ставь кабину: не разрешается – антисанитария! – он кивнул на кучу барахла: – А это на помойку, выбрось. С чем в город приехал – с тем и уеду!
Дядя молчал до тех пор, пока не затих скрип лесенки и не заглохли шаги кованых сапог где-то в глубине первого этажа.
– Попадись в руки такого – худо будет, – вздохнул дядя. – Его из милиции в пожарные определили, а ему скучно. – И, подсев к барахлу, он начал перебирать вещи одну за другой, раскладывая их на две кучи…
…И началась жизнь Руслана в городе. С месяц они устраивались. Потом Урузмаг поехал за семьей, строго-настрого предупредив племянника, чтобы он ни под каким предлогом не покидал дома. Он звал и его с собой в аул, но Руслан наотрез отказался от поездки.
Руслан лежал в комнате или сидел на подоконнике. Иногда на веранде слышались шаги. Он уже угадывал, кому они принадлежали. В однокомнатной квартире жили три подружки – работницы швейной фабрики. Каждой из них было лет за пятьдесят, но семьей ни одна из них не обзавелась. Двое – Клава и Вера – были казачки из Архонской. К ним часто наведывались родственники. Все свои выходные дни они проводили в станице. Приезжали с полными кошелками, и тогда примус весело шипел на веранде, разносился запах яичницы на сале. Они и Руслана пытались угощать. Но он отказывался. Они часто заглядывали к нему. Подозревая, что он голодает, они для переговоров с ним выталкивали подружку – Асият. Она стучалась в дверь и спрашивала по-осетински, не хочет ли он есть, и, когда Руслан отнекивался, огорченно вздыхала.
Жили они коммуной, в складчину. Львиная доля их зарплаты уходила горбуну за квартиру. Но они не унывали, ожидая скорого переселения в общежитие, стены которого были возведены, и работы оставалось на полгода. Узнав от горбуна, что Руслан племянник Урузмага и квартира, которую он занимал, куплена за большую сумму, подружки перестали надоедать, решив, что деньги у него водятся и он не живет впроголодь. Руслану было приятно слышать их смех, который вечерами то и дело разносился из их комнатушки по всему дому. Слыша его, он невольно вспоминал комбинат, барак, девушек и ребят… Как к казачкам попала Асият, для него было загадкой, но относились они к ней, как к близкой и любимой подруге, и приезжавшие из Архонской гости тоже все ее знали и обращались к ней, как к своей… К Асият из родственников никто не наведывался, и она сама ни разу не уезжала в горы Дигории, откуда она была родом, судя по говору. Здесь была какая-то тайна. Асият часто грустила, и это еще больше утверждало Руслана в его догадке.
В двухкомнатной квартире жил горбун – владелец второго этажа. В отличие от многих горбунов он был большого роста, не стеснялся своего уродства, утверждая, что до тридцати лет у него не было горба, а вырос он у него из-за болезни с замысловатым названием. Вырос за полгода, и вот теперь не избавиться от него до самой смерти. И еще он рассказал, что жена стала стыдиться мужа, и он выгнал ее, а вернее сказать, поехали они к ее родным и он там ее оставил, сказав, чтоб она не возвращалась домой до тех пор, пока не перестанет морщиться при виде мужа. Жена, видимо, до сих пор не могла перебороть себя. И понять ее было нетрудно, потому что горбатый великан со свирепыми и наглыми глазами производил тяжкое впечатление.
На второй день после вселения в новый дом Руслан был разбужен криком. Из-за стены доносились три голоса. Кто-то требовал немедленной платы за жилье. Он кричал, что мог бы продать комнату, но не продает из жалости к своим жильцам. Но они обнаглели и не платят пятый месяц. Женщина с нежным голоском оправдывалась, обещая заплатить, как только муж получит деньги. И говорила, что сама скоро начнет работать на швейной фабрике. Асият, Вера и Клава обещают устроить ее, она уже бывает в цехе, все ее там знают, но пока нет места. Но будет же оно когда-нибудь!
– Мне не надо когда-нибудь, – ревел домовладелец. – Мне платите сейчас, а не то выметайтесь из дома! Комната пустовать не будет! Многие ищут жилье!
– Да нет у нас денег! – уверяла женщина.
– Нет? – кричал он. – А мужу покупать сапожки с застежками можешь?!
