Текст книги "Прикосновение"
Автор книги: Георгий Черчесов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)
Утром, никого не предупредив, Тотырбек отправился на автобусную станцию и взял билет до Орджоникидзе. Он спешил к Руслану. Ему хотелось как можно скорее начать разговор, такой важный и для племянника, и для него самого.
Глава восьмая
– …Дядя Руслан, а у вас была… любовь? – глаза Майрама пытливо уставились в лицо родственнику. – Сильная… Чистая… В общем, настоящая любовь была у вас, а?..
Майрам напряженно ждал, требовал ответа. А что мог сказать ему Руслан? Разве он знает, была ли у него пылкая, чистая, настоящая любовь? Надя? Надя… Надюша… Да! Она и была его первой любовью. Теперь он это ясно и отчетливо понимает. Но почему, когда она была рядом, он не задумывался над тем, любовь ли заставляла его искать встреч с нею? Или не та, о которой спрашивает Майрам…
Любовь, любовь… Много было встреч у Руслана, но что осталось в памяти?
Любовь, любовь… Как дотянуться до тебя? Где ты скрываешься? Почему не всем даешься?..
Любовь, любовь… И все-таки была любовь у него, Руслана! Была! Поразительно сознавать это, но была! И его, несчастного горемыку, не обошла. И имя его любви – Катя!..
…Ступеньки вели вниз, к выходу, завешенному плащ-палаткой. Руслан раздвинул ее и оказался в небольшой землянке. Крючков и его адъютант сидели за столом, срубленным небрежно, из наспех отесанного дерева. Когда командир поднял глаза на Гагаева, тот молча протянул ему папку. Крючков торопливо выхватил ее из рук Руслана, жадно впился в нее глазами, спросил:
– Она?
Гагаев устало кивнул.
– Олег, быстренько сбегай в медсанбат, покажи Вячеславу – тому, что работал в райисполкоме до войны, пусть уточнит: та папка или нет, – приказал Крючков адъютанту и, когда тот выскочил, опять повернулся к Руслану: – О Нырко и Волкове знаю. Вернулись в отряд.
Руслан опять же молча протянул вещмешки и винтовки.
– Дорого же она нам досталась, эта папка!.. – Руслан вздохнул, чтоб рассказать, как было, – так он решил.
– Та-ак! – с удивлением и одновременно восторженно глянул на Руслана Крючков. – Значит, папку из секретного сейфа сам добыл?! Молодец.
Руслан отрицательно покачал головой, лихорадочно провел ладонью по лицу. Надо, надо рассказать. Все, как поклялся. Ничего не утаивать… Только собраться бы с духом…
– Ты чего? Плохо тебе? – участливо спросил командир.
– Скверно, – признался Руслан.
– Устал, – понимающе кивнул ему Крючков. Иль хворь какая?
А может, не говорить? Ведь он, Руслан, выполнил задание. Промолчать? Руслан съежился от этой трусливой мысли… Нет, нет, он не должен умолчать!.. Это подло!.. Это предательство!..
– Не в себе ты, парень, – прищурился командир. – Отчего?
И Руслан решился.
– В том, что случилось с Волковым и Нырко, моя вина, – сказал он, и теперь, когда главное было сказано, он смело поглядел в глаза командиру.
Крючков поморщился, встал напротив разведчика, широко расставив ноги, потребовал:
– Рассказывай!..
– У меня в деревне Нигловка знакомая…
– Ну, – нахмурился командир.
– Я хотел через нее разведать обстановку. Она многое знает. С Нырко и Волковым мы должны были встретиться на опушке, что за оврагом.
– И вас засекли немцы?!
– Не немцы, – возразил Руслан. – Зося, – уточнил Гагаев.
– Зося? Кто она такая?
– Знакомая, о которой я говорил.
Глаза командира сузились. Это был верный признак того, что Крючков в гневе…
– Ты связался с националисткой?..
– Она не из них. Это ее брат. Тот, которого я убил, – Руслан сорвал с плеча автомат Гришки, опустил на пол…
На Крючкова ни сообщение о совершенной мести, ни автомат не произвели никакого впечатления, а ведь Руслан очень рассчитывал на то, что автомат врага и добытая папка с важными документами оправдают его. Но командир в случившемся увидел четко прослеживаемую связь: из-за знакомой Гагаева едва не сорвано задание.
– Пойдешь под суд, – отчеканил он. – Положи оружие!
Руслан покорно приблизился к столу, положил на него свой автомат, отстегнул кобуру и вытащил пистолет… В землянку спустился Олег, радостно сообщил:
– Вячеслав подтвердил: папка та самая… Нужную страницу заложил клочком газеты. Просит срочно отправить папку на Большую землю.
Руслан покосился на командира, Крючков глухо пробормотал:
– Судить Гагаева будем.
Адъютант растерянно перевел взгляд с разведчика на Крючкова и обратно.
– Да-да, – подтвердил командир и кивнул Олегу на Руслана: – Отведи его в землянку и поставь часового. Утром разберемся в этом деле.
Ночью отряд подняли по тревоге. Километрах в пяти от лагеря застава едва сдерживала натиск карателей, выследивших партизанскую стоянку.
– Быстро отходить, – решил Крючков. – Утром нагрянет авиация, от нас останутся щепки…
Когда колонна повозок потянулась в глубь леса, Олег вспомнил о Руслане, подошел к командиру:
– Что делать с Гагаевым?
– С Гагаевым? – Крючков с трудом отрывался от тяжких мыслей. – Перед сном подумал: почему он ничего не скрывает – о вине своей и знакомой женщине? Мог бы и утаить? Как бы мы догадались?
– Мог утаить, – не моргнув, охотно подтвердил адъютант.
– А он все выложил как на духу, – задумался Крючков. – Да и взрывник он классный…
– Классный, – снова поддакнул Олег.
– Ладно, разберемся, – Крючков кивнул на землянку: – Отдай ему оружие… В такой ситуации каждый боец на счету. – И когда адъютант был уже возле землянки, крикнул ему вдогонку: – Все разберем, как полот жено. Расспросим и Волкова, и Нырко.
И Нырко, и Волков, сопровождавший раненого товарища, погибли в ту же ночь, при артобстреле.
…Пошли такие дни, что если спали, то на ходу. Что ни бой – к Крючкову приходили сведения о смелых действиях бойца Гагаева.
Выслушивая донесения и мысленно отмечая, как отважно действует Гагаев, Крючков думал о том, что все равно дело придется разбирать… Но почему-то все откладывал и откладывал. И не только потому, что был занят. Привыкший к самоанализу, Крючков признавался в том, что это не единственная причина – полчасика всегда можно найти… Нерешительность Крючкова таилась и в самом поведении Руслана. Он не избегал командира, но и не лез ему на глаза, не ловил заискивающе взгляда Крючкова, вел себя с достоинством. В общем, не так держат себя люди, которые хотят избежать наказания…
Тут поступило донесение о приближающемся эшелоне с немецкими войсками, и группа взрывников срочно отправилась на важнейшую операцию, и, конечно, в ней оказался Руслан…
По установленному порядку на следующий день после возвращения с задания группа выстроилась возле большого блиндажа, и Крючков подвел итоги; на сей раз он особенно горячо поздравлял партизан. Когда последовала команда разойтись, командир вдруг поманил пальцем Гагаева:
– Ты подожди, – поискал кого-то глазами. – Где Катя?
Группа разошлась по лагерю. Руслан молча стоял с. Крючковым и ждал, когда отыщут Катю. Молчал и Командир, искоса посматривая на него. Казалось, что он хочет сказать ему что-то весьма важное, но не знает, как приступить. В его взгляде было и любопытство, точно узнал он Руслана с совершенно неожиданной стороны.
Наконец из-за деревьев показалась девичья фигурка в полушубке и сапогах. Увидев Гагаева рядом с командиром, девушка резко сбавила шаг. Руслан понял, что Крючкову стало известно о вчерашнем происшествии. И не от кого-нибудь, а именно от этой белокурой девчушки, что с виду такая хрупкая и тихая, но вчера сумела сбить его, верзилу, на землю… И какая муха ее укусила?
– Ну вот что, – сказал командир, глядя на Руслана. – Я буду краток. И вдаваться в подробности не желаю. Не то время, чтобы в психологии копаться. – Он кивнул в сторону Кати и жестко произнес: – Она мне поведала про твои штучки. Знай: мне лихачи не нужны. Мне бойцы нужны, чтобы на них можно было положиться в бою.
– Я еще не подводил в бою, – запротестовал Гагаев. – Можешь! – повысил голос Крючков. – Тот, кто своей жизнью не дорожит, о другой не станет беспокоиться, ясно?
Он ждал ответа. Но Руслан молчал. Катя стояла, опустив голову.
– Не уточняешь, о чем речь идет, – значит, правду в отряде говорят, – сказал командир, не глядя на Руслана. – Если смелость твоя от этого, то… – Он поискал слова и тихо добавил: – Мне жаль тебя…
Катя провела носком сапога по земле.
– Ты иди, – сказал ей Крючков.
Она помедлила, но, не встретив взгляда Гагаева, нехотя отошла… Командир смотрел ей вслед и уже не начальственным тоном сказал:
– Я и сам стал замечать за тобой это… То ни с того ни с сего вскакиваешь посреди боя, прешь вперед, то рискованные пробежки затеешь. Догадываюсь о причине. Казнить ты себя можешь, но… – голос его опять набрал силу: – Ты нам нужен как боец. И не имеешь права так рисковать…
Когда Руслан отошел от Крючкова, его догнала Катя, несмело окликнула.
– Я не для того ему сказала, чтоб он с вас стружку снял, – сказала она волнуясь. – А для того, чтоб вас на операции не посылал.
Он постоял рядом с ней, сколько было положено, чтоб не подумала, что таит на нее обиду, поежился под ее удивленным взглядом, пошел дальше. Но она опять догнала его, сбоку заглянула в глаза: – Вы из-за Волкова и Нырко? – И сочувственно добавила: – Хорошие они были, ваши друзья. – И спохватилась, поняв, что посыпала солью его раны. – Нельзя так.
Руслан ускорил шаг. Она еще несколько метров бежала рядом с ним, но потом отстала… Вчера после взрыва на железной дороге один из вагонов, подталкивыемый другими, неожиданно сполз с рельсов и чудом не опрокинулся; из него высыпали фашисты. С ходу открыли огонь. Оглядываясь на горящие вагоны, они бросились к кустам, считая, что там безопаснее. Они бежали прямо на Руслана. И он поднялся во весь рост и стал поливать их из своего пулемета, заставил залечь. Они открыли ответный огонь. И тут сильный толчок опрокинул партизана на землю. Кто-то сверху навалился на него, больно упершись коленом в спину. «Что вы?! Что вы?!» – зашептал ему в ухо горячо и взволнованно девичий голос.
Руслан до этого случая не выделял эту худенькую девчушку.
Теперь Руслан все время чувствовал на себе ее пристальный взгляд. Привык к нему и без ее внимания словно что-то терял.
Так и повелось. Как только группа возвращалась с заданий, первой, кого взрывники встречали вблизи лагеря, была конечно же она – Катерина. Чаще всего она выскакивала из кустов и бежала навстречу. Она весело улыбалась, здоровалась со всеми, но взгляд ее выискивал знакомую фигуру. Руслан знал, кого она ищет. Он подозревал, что и для других вскоре это не станет секретом. Ибо, встретившись с ним взглядом, Катя вдруг, вспыхнув и точно вспомнив нечто срочное, бежала в голову группы и шла рядом с Рубиевым. С Гагаевым она никогда не заговаривала. Когда она оглядывалась, он хотя и отводил глаза в сторону, но точно знал: ее взгляд обязательно остановится на нем. И что-то необъяснимо враждебное подымалось в душе из-за ее настырности – непонятной и оттого еще более обидной, – так сын дуется на мать, которая старается, чтобы ее повзрослевший отпрыск все время находился у нее на виду.
А вдали от лагеря он задумывался о ней. Катя казалась еще ребенком. Руслан представлял себе, как испуганно вздрогнет она, когда не увидит его. Он даже слышал ее сдавленный крик. И это будет, пожалуй, единственный человек на земле, который будет глубоко переживать, если вдруг Руслана не станет. Дядя и двоюродные братья не скоро узнают о его гибели, а когда узнают – он уверен – крика не будет. В лучшем случае – тихая печаль. Так повелось в доме дяди – у него не бывает ни громких радостей, ни отчаянного горя. Ну, а родители когда еще узнают.
А узнав, вспомнят ли его, ведь он уже давно для них тень того несмышленыша, которого обидело решение отца отправить сына из дома на стройку первенца пятилетки? Конечно, при вести о его гибели мать станет рыдать и биться в истерике. Но это будет плач по несбывшимся надеждам, которые она связывала с сыном.
А кто еще вспомнит Руслана? У кого вздрогнет сердце, услышав печальную весть? У Нади? Но у нее давно уже своя семья, свои заботы…
Надя, Надя… Я сам тебя оттолкнул от себя. И если ты даже узнаешь о моей судьбе, ты будешь вправе не плакать.
Сейчас я не могу рассчитывать на твое сочувствие. И не имею права требовать от тебя верности тем далеким минутам, когда мы были рядом, когда дарили друг другу тепло, согревавшее даже в лютые морозы…
Кто еще может всплакнуть обо мне? Девицы, что весело смеялись над моими остротами? Что ждали меня у парка? Что делили со мной застолья и пикники за городом? Что жались ко мне, когда мы оставались наедине? И если ты показывал им, что это для тебя абсолютно ничего не значит, они тоже делали вид, что и сами на это смотрят именно как на приятное времяпрепровождение, и отбрасывали прочь свою стыдливость, хотя я часто догадывался, что даже самой разболтанной это нелегко давалось – внутренне нелегко, – и подозревал, что потом, у себя в постели, многие из них горько рыдали в подушку, проклиная свою доступность. Но и это не мешало им на следующий день быть опять веселыми, словно им все нипочем, нигде они не пропадут, везде возьмут свое. Нет, они не станут плакать по тому, кто когда-то возил их на машине и рассказывал веселые анекдоты.
Нет, я не хочу, чтобы кто-то из них, с кем мы весело проводили довоенные годы, услышал бы о моей гибели. Не хочу! Пусть все они забудут обо мне!
Ну, а друзья? Руслан сидел и мысленно перебирал своих дружков. Многих из них он даже не знал по имени – только клички, как это было принято в их компании. И вдруг он отчетливо понял, что никто из этих дружков не вспомнит его.
Вот и выходит, что только один человек на земле всерьез будет горевать о нем! Один! И это та, что о нем ничего не знает. Та, с которой у него ничего никогда не было. Несмышленыш. У кого в голове свое представление о жизни, где нет места ни подлости, ни предательству, ни гадости. У кого о людях только одно мнение: все Они хороши, все достойны лучшей судьбы, все красивы в своих помыслах и поступках. А если кто-то и натворит глупостей, то это случайно, не нарочно. А скорбеть-то она будет не по Руслану, а по своей мечте.
И почему это она, именно она должна страдать после его смерти? Руслан возроптал. Он стал думать о том, что должен же прийти этому конец.
Руслан решился рассказать Кате… Рассказать все, чтобы она поняла: человек часто в действительности не таков, как про него порой пишут в книгах. Он поведает ей о Зосе, о том, какую роль она сыграла в судьбе Волкова и Нырко.
И рассказал бы, если бы она оказалась вблизи в эти минуты. Но она оказывалась далеко. Ее редко брали на операции. Она возмущалась, но ей объяснили, что ее время еще не пришло. И она ждала своего времени. А решимость исповедаться приходила к Руслану как раз во время боевых операций, вдали от лагеря. Когда же он возвращался, то исчезало это желание развенчать себя в ее глазах.
Так устроен человек – ему не хочется выглядеть в глазах других плохим. Приукрасить себя, показать свой героизм, щедрость, ум, сноровку, красоту – да.
Руслан и письма никогда никому не писал, потому что заметил, как невольно приукрашиваешь себя, свою жизнь, свои желания и намерения…
Глава девятая
Руслан знал, что больше никогда не сможет чувствовать себя честным человеком, и решил, что должен погибнуть. Но сколько раз бывал он на волоске от гибели, а судьба щадила его. Он хотел умереть, но так, чтобы в глазах других остаться бойцом, погибшим на поле брани. Убитым. Павшим.
В том, в чем не смог убедить Руслана Крюков, убедила тихая большеглазая девчушка. Он и не заметил, как и когда это случилось.
При их разговоре? Не подстроил ли эту встречу земляк и вечный шутник и путаник Казбек Рубиев? Одно время, когда Руслан еще был весельчаком и слыл отчаянным парнем-рубахой, который смотрит на жизнь глазами женолюба и счастливчика, они оба очень подходили друг другу. Весь отряд с упоением наслаждался их пикировками. На каждую придуманную Русланом шутку Рубиев отвечал своей, не менее забавной и веселой. Стоило им только сойтись за одним столом, и хохот разносился по лесу.
Даже Крючков, из любопытства заглянувший к ним как-то, не мог удержаться от смеха, потом уже не сердился, ибо видел, что веселые сборища помогают на время забыть о войне и смертях.
Когда же Руслан вдруг перестал парировать шутки и колкости Казбека Рубиева, он привел в изумление не только друга-остряка. Партизаны решили, что Гагаев переживает гибель друзей и поэтому замкнулся в себе, и, когда Рубиев пробовал по привычке вызвать Руслана на очередную шутливую перепалку, его останавливали. И никто больше не смеялся над его шутками, если они были направлены на Гагаева. Казбек вскоре и сам перелетал пускать в него стрелы, а выбрал объектом Виктора – толстенного коротышку, который и в партизанских буднях ухитрился сохранить свой животик, хотя ел не больше того, что и каждый из партизан. Руслан не смеялся над шутками, которыми так обидно потчевал Виктора Рубиев. Заметив, что его молчание сдерживает партизан, смущает их, он старался поскорее поесть и уйти. Но как далеко бы он ни отошел, его весь вечер преследовал их хохот.
Руслан сидел недалеко от блиндажа, на сваленном дереве. Виктор был в разведке, Рубиев наткнулся на Гагаева и уселся рядом, закурил. Руслан ножом обстругивал веточку. Оба молчали. Лагерь засыпал. Из блиндажа глухо доносились голоса.
– Себя неволишь, земляк, – заявил по-осетински Рубиев и, не дождавшись возражения, добавил: – Не хлюпик ты. Пора бы и отойти. Для хандры у каждого причин хоть отбавляй. Начнут все плакаться на судьбу, тут нам и хана… – И, затянувшись дымом, рассудительно пояснил: – Говорят, от смеха умереть можно. Враки! От хандры помирают, а смех…
Гагаев смолчал, и Рубиев обиделся. Огонек его самокрутки сердито замигал в темноте ночи.
Послышались легкие шаги. Руслан угадал их. Рубиев присмотрелся к приближавшейся фигуре. На фоне деревьев она едва просматривалась. Рубиев спросил:
– Не ты, Кать?
Тень остановилась поодаль, нерешительно замерла на месте.
– Ты, что ль? – повысил голос Рубиев.
– Я, – отозвалась Катя.
– Иди сюда, – пригласил Казбек и отодвинулся от Руслана, уступая место девушке между ними.
Гагаев не думал, что она сядет. Но Катя ничуть не смутилась и села на бревно. Руслан проследил, как она поправила юбку на светлевших в темноте коленях. Рубиев положил ей на плечи свою огромную руку, заглянул в лицо:
– Не спится?
Она не смутилась оттого, что он обнял ее, сказала:
– В лагере спать не могу, а в походе глаза сами закрываются… – И удивленно спросила: – Отчего бы это?
– Усталость сон нагоняет, – ответил Рубиев и обратился к Руслану: – Не так ли, земляк?
Она тотчас повернулась к Гагаеву, ожидая ответа. Руслан смолчал.
– Узнала его? – спросил Катю Рубиев. – Это Руслан.
– Знаю, – просто ответила девушка и невинно добавила: – Он каждый вечер здесь сидит.
– Вот как! – присвистнул Рубиев. – Каждый вечер…
– Когда не на задании, – пояснила Катя…
– И ты здесь каждый вечер? – уточнил Рубиев.
– Не-ет, – смутилась она. – Я каждый вечер здесь прохожу…
– Нашла себе аллею для прогулок, – проворчал Рубиев и предложил ей: – Хочешь, вместе гулять станем?
Она не поняла его намека, сказала:
– Я не всегда одна бываю… Иногда с Серафимой гуляем…
– С Серафимой? – засмеялся Рубиев и шутливо толкнул ее плечом, так что она уперлась другим в Руслана и быстро выпрямилась.
Ее испуганное движение заметил и Рубиев. Заметил и снова рассмеялся.
– Та-ак, – сказал он многозначительно и поднялся. – Я пойду, а вы уж тут вдвоем посидите, помолчите. – Добавил: – Повоздействуй на него, Кать, совсем его тоска заела.
Он ушел, а они остались наедине. Сидя от нее в каких-то десяти сантиметрах, Руслан почувствовал, как напряглась Катя. Она, стараясь не дышать, будто пыталась доказать самой себе, что ничего особенного нет в том, что она рядом с тем, кого спасла несколько дней назад, а потом вдруг на него наговорила командиру… Сидела, будто ничего этого не было. Но сама-то она чувствовала себя виноватой, и эта вина заставляла ее напряженно ждать, что скажет он. Слышно было, как лезвие ножа вонзается в кору ветки… Потом она осмелела, попыталась украдкой рассмотреть выражение лица Руслана в темноте, ей это не удалось. Но его спокойствие подействовало на нее, и, вздохнув, она заговорила:
– Я не думала, что Крючков вам скажет… Я же рассказала ему, потому как поняла, вы не в себе от горя. Я просила его пока не посылать вас на задание. А он мне ничего не ответил, а вам вот так… Некрасиво это. Некрасиво! – горячо заявила она. – В другой раз я не стану с ним откровенничать. Сама я к вам постеснялась подойти, потому что вы стали сердитый. У меня здесь никого близкого нет, кроме него. Он всех нас в деревне знал: и мать мою, и братьев, и сестру, потому как с батей вместе они в райфо работали. Никогда больше ничего ему не скажу! – решительно заявила она.
Так и повелось: каждый вечер Катя появлялась у блиндажа и, не спрашивая разрешения, пристраивалась на бревне, рядом с Гагаевым. Конечно, это невозможно было скрыть от партизан, и вскоре Руслан стал замечать на себе любопытные взгляды. Строго на него поглядывал и командир. Пронизывал его свирепым взглядом, но ничего не говорил. А если бы и сказал, то Руслан мог с чистой совестью ответить ему, что не чувствует за собой в отношении Кати ничего такого, за что мог бы получить нагоняй.
Говорить, что он ухаживал за ней, – значило сказать неправду, ибо у него вначале и в мыслях не было этого. Может, потому, что он никак не мог отойти от своей хандры. Но верно другое: с Катей Руслан не мог вести себя так, как с другими.
Казалось, что она впитывает в себя каждый взгляд, каждое слово и старается запомнить все на всю жизнь.
Надо ли говорить, что Руслан вскоре уже ждал встреч с нею? Он начинал нервничать, если она по какой-либо причине вдруг задерживалась. Ему не хватало ее. Она научилась молчать с ним, и они сидели рядом в темноте друг с другом, порой часами не произнося ни слова. Он стругал, она сидела и думала о чем-то своем. Он уже знал каждый ее жест.
В то время взрывники все чаще уходили из отряда на два-три дня. Возвращаясь, Руслан знал, что вечером не он, а она будет первой на месте их свидания. Однажды, рассказывая о том, как они брали «языка» в деревне, Руслан заметил, что она приблизила к нему свою головку… Он даже чувствовал прикосновение ее светлых кудрей. Она заглядывала ему в глаза, прислушивалась к его дыханию.
Катя склонила к плечу Руслана голову, и он, скорее по привычке, чем желая того сам, положил ей на спину руку. Она сжалась от прикосновения, но промолчала. Так его рука весь вечер и пролежала на ее спине. А в другой раз, провожая ее к женскому блиндажу, Руслан остановился возле сосны. Она тоже замерла. Он ее неожиданно обнял. Для него неожиданно, ибо она этого давно ждала. И когда Руслан ее поцеловал, она инстинктивно прижалась к нему. Ей и в голову не приходило, что он может переступить ту, последнюю грань. Попытайся он – она сочла бы это чудовищным, ибо в ее представлении близость была возможна только после свадьбы…
Через несколько дней их группа попала в засаду. К счастью, по какому-то невиданному наитию Рубиев заметил пулемет в кустах раньше, чем немцы открыли огонь. Он дал очередь из автомата по кустам, сразил наповал пулеметчика, и это их спасло. Не скоро первые автоматные очереди немцев прорезали воздух. Отходить: пришлось короткими перебежками, поочередно… Руслан вдруг поймал себя на мысли, что боится получить порцию свинца в спину. Боится! Он ахнул, ибо давно уже этого страха не испытывал. Боится… Значит, он хочет жить… Боится… Выходит, что с ним что-то произошло. Но что? И тут перед ним всплыло лицо Кати… Катя? Она? Из-за нее это?..
Руслан бежал, потом останавливался, подстраховывал огнем Рубиева, опять бежал и все чаще ловил себя на мысли, что хочет живым выйти из засады. Да, он опять хочет жить и видеть каждый день свою Екатерину. Целовать ее лицо, держать в руках ее руку, видеть, как она слушает его, как за него волнуется… И чувства стали подчиняться разуму. Ослабла боль от выстраданного, ушла отчаянность. Он хотел жить… Он хотел быть рядом с Катей…
И вот ему стало казаться, что теперь все будет хорошо, что все невзгоды позади, наступил тот день, который опять – в который уж раз! – перевернул всю его жизнь.
…Мысли, мысли… Они опять унесли Руслана далеко… Неужто все началось с вопроса о любви?.. Была ли у него, Руслана, настоящая любовь? Была, Майрам, была любовь и у него. И имя ее – Катя, Екатерина… И понял он это, расставшись с девушкой.
