Текст книги "Прикосновение"
Автор книги: Георгий Черчесов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)
Два чувства боролись в душе Агубе: это благодарность к аульчанам и негодование из-за того, что они, Тотикоевы, оказались в незавидном положении. День, разлучивший его с дядями, оставил тяжелый след в душе. Потом, когда лихорадка улеглась, Агубе задумался и увидел то, чего не замечал раньше. Трезво, хотя и по-детски оценивая поступки Батырбека и его братьев, он честно признался себе, что Тотикоевы сами виноваты. Кто их заставлял поднять оружие против новой власти? Почему пошли они на ссору с аульчанами? Он вспомнил давний случай, как Батырбек повесил замок на двери водяной мельницы и потребовал, чтобы все отныне оплачивали деньгами или трудом работу жерновов. Отсюда и пошел разлад между Тотикоевыми и аульчанами. Агубе был убежден, что – не сглупи дядя Батырбек, не пожадничай, не стремись от каждого дела получать выгоду – никаким событиям не по силам было бы поколебать уважение хохкауцев. Оно бы выдержало любую бурю. Пареньку невдомек было, что разворачивающиеся по всей стране события непременно должны были привести к столкновению богачей и бедняков: Тотикоевых и Гагаевых, Кайтазовых и Кетоевых…
Не понимал он и того, что возврата назад нет. Агубе казалось, что ему достаточно относиться к людям, как когда-то относился к односельчанам его прадед Асламбек, быть к ним внимательным и ласковым: отзываться на их горе и вместе с ними радоваться их счастью, – и дернется прежнее уважение к ним, Тотикоевым, а с ним вместе – богатство и достаток. И Агубе поклялся, что станет таким, как мудрый Асламбек, что через два-три года все само собой исправится и Тотикоевы опять станут сильными… Эта уверенность не поколебалась и тогда, когда бедняки отняли у его семьи землю и поделили ее между аульчанами. Это было воспринято Агубе как божье наказание за грехи Батырбека. Обидно и горько, досада брала при мысли, что земля, принадлежавшая прадеду, деду и отцу Агубе, – теперь не их, не тотикоевская. Но, зная со слов Батырбека, что это же случилось со всеми владельцами больших земель на всей необъятной территории России, Агубе успокаивал себя мыслью, что Тотикоевы не одни пострадали. Казалось, что ему до других? Странно, но именно это успокаивающе действовало на Агубе.
В день раздела земли никто из Тотикоевых не покинул дом. Сквозь закрытые окна до них доносились гул разгоряченной толпы, возгласы удивления, споры… Невольно прислушиваясь к ним, женщины всхлипывали, искоса поглядывая на Тузара, а он, низко склонившись над седлом, зашивал кожу и упрямо делал вид, что не слышит ни шума толпы, ни всхлипываний женщин… Не выдержав, жена Мухарбека Чабахан обратилась к нему с упреком:
– Тузар, тотикоевская земля уже роздана, и по ней хозяевами бегают людишки, те самые, которых охватывал трепет, когда они встречали кого-нибудь из Тотикоевых… Почему ты ничего не предпринимаешь? Пошел бы пригрозил им!..
– Не у них одних отняли, – пожал плечами Тузар и больше ни слова не произнес, хотя женщина принялась обвинять его в трусости и бездействии…
– Не у нас одних отняли, – пожал плечами Тузар. При встрече Тотырбек сам объяснил ему, какой участок оставлен Тотикоевым. Тузар молча, с достоинством выслушал и наутро направился туда. И только здесь при виде крохотного клочка, сиротливо застывшего на склоне горы, Тузар не выдержал: скупые слезы выкатились из его глаз и медленно поползли по лицу…
В тысяча девятьсот двадцать втором году случилась еще одна беда.
…Услышав стук в калитку, Агубе вышел из дома и увидел Тотырбека, Умара и Урузмага. Гоня от себя недобрые предчувствия, он торопливо, точно стремясь показать им, что не ждет ничего плохого от их посещения, откинул щеколду и широко распахнул калитку, гостеприимно пригласив их:
– Входите, уважаемые соседи, будьте желанными гостями…
Они не ответили ему, хотя входящему в чужой дом положено пожелать счастья его обитателям; пряча глаза, прошли мимо Агубе, поднялись по ступенькам… Тревога вошла в душу Тузара. Он кивнул гостям на топчан:
– Усаживайтесь. Сейчас хозяйка накроет фынг…
Гости молча оглядывали комнату. Умар резко толкнул дверь, ведущую во внутренние покои, присвистнул:
– Смотрите, и эта просторная.
У Агубе защемило в груди: гости так не ведут себя.
Етй люди пришли как купцы, приглядевшие добычу. Тотырбек не стал осматривать внутреннюю комнату, хмуро промолвил:
– Здесь все помещения хорошие. Асланбек знал, что и как строить.
Урузмаг, постукивая деревяшкой, двинулся к третьей двери. Тузар встал у него на пути:
– Там – женщины. Нельзя…
Взгляды их столкнулись. Урузмаг откровенно усмехнулся в лицо Тузару, обвел руками вокруг:
– Теперь здесь будут дети…
– Есть у нас и детская, – показал на четвертую дверь Агубе.
Тотырбек искоса глянул на него, сурово обронил:
– Не понял ты, сын Махарбека Тотикоева. Тебе вместе со всеми женщинами и детьми придется перебираться в старый дом. А в этом будет… школа!
У Тузара потемнело в глазах. Этого он не ожидал. Он слышал, что на равнине у богачей отнимают дома. Но здесь, в горах? Все ведь знают, что этот дом строили они, Тотикоевы. На свои средства. Его дед Асланбек вон там, посреди двора, сидел и смотрел, как кладут стены. Разве можно дом, который семья строила для себя, отнять, хотя бы и ради школы?! И опять Тузару захотелось, как тогда, когда старики отстаивали его, закричать что есть мочи: «Не-ет! Нет!» И опять он усилием воли сдержался…
– К утру все, что есть в этом новом здании, перетащите в старое, – сказал так, будто получил от Тузара согласие, Тотырбек.
Протестовать? Напрасное дело. Тузара охватило бессилие. Ему вдруг совсем некстати вспомнилось, как, бывало, заходил в их дом Тотырбек – без стука, весело приветствуя всех, ловким толчком ладони шутливо нахлобучивая Тузару на глаза шапку. Все в доме были рады Тотырбеку, тянулись к нему, окружали тесным кольцом. Только Таймураз, бывало, невозмутимо поглядывал на друга. Наконец ему надоедал веселый гомон домочадцев, и тогда он кивал Тотырбеку: «Пошли». И они уходили: впереди – брат, позади – его друг. Кто бы мог предугадать, что пути друзей так разойдутся?
– А возвратятся братья, сказать им, кто приходил отнимать дом? – дрожащими от обиды губами произнес Тузар.
– Появятся – уточним, кто из нас первым взял в руки оружие и нарушил клятву верности, – отрезал Тотырбек. – Ясно?
Агубе нашел в себе силы проводить их до калитки. Тотырбек и Умар ушли, даже не оглянувшись. Урузмаг, пожав плечами, извинился.
– Больше негде школу разместить. Негде! – и торопливо заковылял на самодельной деревяшке.
В спину Агубе ударил дружный плач женщин. Дверь, ведущая в их половину, резко распахнулась, на пороге показалась Кябахан, плюнула вслед Тотырбеку:
– Будь проклят ты, змеей прокравшийся в нашу семью!
Плач женщин окутал Агубе липкой пеленой отчаяния, пальцы рук сами собой сжались в кулаки. Он привычно закрыл калитку, направился в дом…
Внешне будто ничего не изменилось в ауле. Все так же старики каждый погожий день спешили на нихас, а молодые засветло отправлялись в поле и горы. Занимались тем же, чем и до революции: пасли овец, обрабатывали землю, запасались дровами на зиму… Так же с опаской поглядывали на небо, не сорвет ли непогода страду, обсуждали, как предотвратить предполагаемый паводок.
Но внимательный глаз подмечал, что в отношениях между людьми появились новые нотки: горцы точно забыли, кто принадлежит к какой фамилии. Встретятся двое, и по их поведению ни за что не определишь, кто из них из сильной и богатой семьи, а кто бедняк и жаловался раньше на свою судьбу… Хозяйство старшего сына Дзамболата быстро окрепло. По всему видно, достаток пришел в его дом.
Седьмой год пошел с того памятного дня, когда на нихасе впервые прозвучало слово «революция». Седьмой год – а как все изменилось…
Вот во дворе старого хадзара Тотикоевых появился Агубе. Он запряг в бедарку[1]1
Бедарка – двухколесная повозка.
[Закрыть] единственную, оставленную новой властью Тотикоевым лошадь. Никто из домочадцев не спросил, куда он направляется, ибо всем стало ясно: Агубе сделал выбор. Мало того, что новый дом, выстроенный еще его прадедом Асланбеком, был у Тотикоевых отнят и в нем устроена школа, которую посещали по требованию председателя сельсовета все дети аула, в том числе и тотикоевская детвора, – в своем доме она была как бы в гостях, – этого Тотырбеку показалось мало, чтобы унизить некогда такую сильную семью, как Тотикоевы, – он еще предложил Агубе стать сторожем школы. Но, решив, что будет хуже, если Тотырбек назначит сторожем кого-то другого, кто в любое время дня и ночи будет входить в их двор и бродить по дому, Агубе дал согласие.
Когда же выяснилось, что временно учить детишек будет та же учительница, что работала в Нижнем ауле, Тотырбек вменил в обязанности Агубе доставлять ее в Хохкау. И принять это тоже было тягостно. Тузар до самого утра мучился мыслью, соглашаться или нет. А под утро внезапно поднялся и разбудил племянника:
– Придется тебе, Агубе, ехать за учительницей.
Это означало, что теперь через каждые сутки Агубе должен ездить в Нижний аул за учительницей, которая день преподавала в школе Нижнего аула, а следующий – в школе Хохкау.
Учительница оказалась русской девушкой, невысокой, голубоглазой. Все ей было в горах в диковинку и все нравилось. И то, что ей придется через день отправляться в другой аул, не только не огорчало ее, но и приводило в восторг, будто преодолевать в день по узкой горной дороге, грозящей обвалами и обрывами, двенадцать километров туда и столько же обратно не мука, а одно удовольствие. Но так уж она была устроена, эта восемнадцатилетняя девчушка со светлыми косами, что трудности ее не пугали. Она сразу же поставила условие Агубе:
– Я учу детей вашего аула русскому языку, а вы меня – вашему родному. Всю дорогу туда и обратно, чтоб не терять времени. Идет?
На что смущенный Агубе пробормотал:
– Не умею я.
Она обожгла его озорным взглядом.
– Сумеете.
Уже к этому времени она усвоила по-осетински простые слова и фразы, поэтому им было легче болтать всю дорогу. Весь путь до Хохкау она не только спрашивала, как будет по-осетински тот или другой предмет, но часто просила Агубе притормозить на миг, чтобы записать в свою тетрадочку особенно трудно произносимое слово… Во время одной из остановок она приподнялась с сиденья, объявила:
– Я забыла представиться вам. Меня зовут Зина.
Родом я из Воронежа. Родители мои до революции перебрались во Владикавказ. Здесь им понравилось, но недавно они возвратились в Воронеж, а я вот здесь, и, наверное, навсегда.
Агубе терялся, говорил односложно, хотя в общении с другими он был скорее болтлив, чем молчалив, по понятиям горцев, конечно. Но Зина была непосредственна. Когда же перед самым аулом она вдруг сказала ему:
– Все! Теперь будем суровы. Прочь вашу стеснительность, не то засмеют вас, – в душе у него все перевернулось.
А учительница, будто не замечая его негодования, прошептала:
– Теперь я должна выглядеть смущенной. Как же иначе, ведь я еду вместе с таким суровым и неприступным горцем, как вы?!
Он покосился на нее и увидел, как она торопливо натянула платок на голову и покорно опустила глаза. Агубе ахнул: перед ним была ни дать ни взять настоящая осетинка. И с трудом верилось, что минуту назад она подтрунивала над ним.
– Ну как? – прошептала она. – По глазам вижу: вы удивлены. Значит, все хорошо. А иначе и не могло быть, – я когда-то мечтала стать актрисой…
Она так искренне радовалась тому, что сумела придать себе нужный облик, что у Агубе испарилось чувство недовольства…
Но на обратном пути, когда Хохкау скрылся с глаз, Зина вновь стала подтрунивать над Агубе, а он конфузиться… С тех пор – так и повелось… Он давал себе слово, что будет с ней суровым, но она, видимо, не догадывалась о его намерениях, выбегала из дому, совала ему в руки портфель, весело похлопывала его по плечу в знак приветствия, ничуть не стесняясь глазеющих на них жителей Нижнего аула, – и Агубе краснел, забывая о своем намерении, и поскорее дергал вожжи, стремясь избавиться от пристальных взглядов аульчан. О том, как Зина запросто обращалась с молодым горцем, скоро стало известно в Хохкау, и Тотырбек как-то, глядя в сторону, заявил Агубе:
– Ты, парень, смотри ничего не позволь себе… Ее родители далеко, но все мы ее считаем своей дочерью…
Агубе зло посмотрел на председателя сельсовета, стараясь дать ему понять, что слова его несуразны. Он был уверен в себе и знал, что сможет сдержать себя. И это удавалось ему… Вот уже больше двух лет… И еще смог бы, если бы не случай… В тот день Зине исполнилось девятнадцать. Утром она об этом радостно (Сообщила Агубе…
…Они возвращались из Хохкау. Быстро наступал вечер. Зина попросила остановить бедарку возле леса, чтобы сорвать несколько ландышей. Как всегда в таких случаях, Агубе остался у бедарки, поправляя сбрую. Поступал он так потому, что боялся своей несдержанности: в лесу все иначе выглядит, он мог и потянуться к девушке… Снег уже сошел, но кое-где в низине белел клочьями.
Вдруг он услышал испуганный вскрик, а затем протяжный вопль. Агубе бросился в чащу. Ветви цепляли его лицо, ноги вязли в сырой земле… Он бежал на крик, на ходу выхватив кинжал… И успел… На корточках, спиной прижавшись к стволу дерева, стояла Зина, закрыв букетиком ландышей рот, а напротив нее стоял на задних лапах недавно проснувшийся, тощий от голода, бурый медведь, оторопело вслушивался в вопль девушки и поводил головой из стороны в сторону…
Агубе знал, как страшен медведь весной, когда он бродит в поисках пищи по лесу и крушит все на своем пути… Горец в несколько прыжков оказался между медведем и Зиной. Обеими руками держась за рукоять кинжала, он готовился принять смертный бой. Медведь было шагнул вперед, потянул воздух ноздрями, опустился на четвереньки, неуклюже повернулся и побежал в чащу…
Не веря чуду, Агубе все еще стоял, весь напружинившись, готовый в любую секунду сделать выпад вперед и всадить кинжал в зверя… Кажется, зверь действительно испугался. Агубе обернулся. Зина сидела, в бессилии опустив голову на грудь…
– Тебе плохо? – спросил Агубе.
Она подняла голову, стыдливо произнесла:
– Встать не могу.
– Он не тронул тебя?
– Нет… Ой, как я испугалась. Помоги мне.
Она не могла стоять на ногах, и тогда Агубе поднял ее на руки. Она прижалась к нему. Перешагивая через оголившиеся корни дерева, Агубе споткнулся и почувствовал, как ее руки обхватили его за шею. Дыхание девушки обожгло щеку. В голове у горца помутилось, он шел, боясь уронить свою ношу… Осторожно уложив ее в бедарку, он вздохнул, поправил вожжи, сел на доску, тронул лошадь.
Не доезжая до аула, он опять почувствовал на своей шее ее руки. Она обняла его, прошептала:
– Ты сильный и мужественный, Агубе…
И он почувствовал на щеке ее губы… Вожжи сами собой выпали из его рук. Он подхватил девушку, обнял ее… Она не оттолкнула его, сама прижалась губами к его губам, что-то шептала, дыхание ее слилось с его дыханием. Они не заметили, как остановилась лошадь… Потом вдруг она зашептала в отчаянии:
– Не-ет… Не-ет… – и стала его отталкивать от себя…
С этого случая все в мире перевернулось для них. И поездки перестали быть в тягость горцу. Оба были осторожны, она уже не смела на людях хлопать его по плечу… Обнимались они только тогда, когда были полностью уверены, что их никто не видит. Чаще всего это случалось у того места, где Зина натолкнулась на медведя… Дни их теперь протекали в ожидании свиданий. И когда они бывали порознь, мысли их были заполнены воспоминаниями об этих мимолетных и чистых поцелуях…
Они мало говорили о своих взаимоотношениях, но как-то нечаянно разговор зашел о будущем. Агубе невольно произнес:
– Женятся все мои дяди, тогда и я пришлю к тебе сватов…
– Твои же дяди не на свободе, – удивилась она.
– У осетин младший может жениться только после того, как старшие сыграют свадьбы, – пояснил он.
– Строгие у вас законы, – только и сказала Зина и вздохнула…
– Строгие, – подтвердил он. – Нарушать нельзя…
В другой раз он ей признался:
– Не знаю, согласятся ли мои…
Она притворилась, что не поняла, о чем он говорит.
– Но если вдруг кто будет возражать, я уеду, – решительно произнес он. – Уеду на равнину. С тобой вместе! Лектор рассказывал, что там горцам с ущелий дают землю. И еще: в Беслане строят комбинат по переработке кукурузы. Говорят: ого какая огромная стройка. Люди со всей Осетии съехались. И мы туда поедем. Другие не пропадают – не пропадем и мы…
Зная, как сложны взаимоотношения Тотикоевых с аульчанами, Зина просто сказала:
– Главное не в том, где жить. Главное – вам нельзя сторониться людей. Жаловаться на судьбу для вас все равно что самим себе рыть могилу. Душа очерствеет – пропадете. И сами счастья не увидите, и детям в тягость будет жизнь. Так что вам одна дорога – к людям…
Они чувствовали, что им не жить друг без друга, но как сделать так, чтобы их судьбы соединились, им не было ясно…
Глава четвертая
…Тузар делами старался показать, что по достоинству оценил благородство аульчан. Зиу[2]2
3иу – коллективная помощь соседу.
[Закрыть] ли объявляли или беда у кого-нибудь случилась – он был среди первых, появлявшихся на месте сбора. Что правда, то правда, дел у него было много, а помощник один: Агубе. Приходилось им рассчитывать только на свои силы. Надо было все успеть к приходу зимы. Редкий день Тузар находился дома – его невысокая плечистая фигура вечно маячила или на маленьком клочке земли, которую им оставили взамен огромных пашен, или в лесу, откуда доносился беспрестанный перестук топоров… Он был так загружен, что, казалось, совсем забыл: ему уже перевалило за тридцать и пора жениться. И мысль о том, чтобы перебраться на равнину, не покидала его.
Впервые женщины тотикоевской фамилии осмелились заговорить. Да еще как! Визг и крик стояли на весь дом. Испугавшиеся дети заплакали. Заводилой среди женщин выступала мать Агубе – Кябахан.
– Не нужна нам земля в долине! – размахивала она руками перед носом Тузара. – Не нужна! Ничего не нужно нам!
Громкий хор женских голосов поддержал Кябахан:
– Нас – в долину?! Не выйдет!
– Тузар, не смей заикаться об этом. Проклянем тебя!
– Мужья не простят такого позора!
Тузар растерянно переводил взгляд с одного лица на другое, все больше и больше изумляясь тому, как вмиг неузнаваемы стали всегда такие покорные, безмолвные невестки и сестры.
– Они, они виноваты во всех наших бедах, – орали женщины.
– При живых мужьях сделали нас вдовами…
– И зачем я родилась на свет?! – запричитала жена Батырбека, вырывая из головы волосы…
И вот уже все зарыдали, заплакали, вторя ей…
Агубе поглядел на растерянного Тузара и, поняв, что дядя не сделает попытки усмирить женщин, шагнул вперед, сипло, ломающимся баском закричал:
– Как вы ведете себя, женщины?! Позор на вашу голову! Перестаньте!..
– А ты не успокаивай нас, ты не старший в доме!
– Молоко матери еще не обсохло на твоих губах!
– Вози учительницу из аула в аул, на нее и кричи…
– А здесь помалкивай!..
– С убийцами рядом работать не будем! – сказала, как отрезала, Кябахан.
– Почему вы их называете убийцами? – рассердился Агубе. – Они же не мстят нам…
– Как ты смеешь так говорить, сын? – обрушилась на него Кябахан. – Не они ли уготовили нам голодную смерть?!
– Не их ли школа расположилась в нашем кирпичном доме, а мы ютимся в этой конуре?! – поддержала ее другая женщина.
– Молчи, Агубе, молчи… Будь ты настоящим мужчиной, ты бы давно уже наших оскорбителей проучил…
Под их дружным натиском Агубе отступил за спину Тузара… А женщины вновь набросились на старшего:
– Даже разговоров не заводи о переселении…
– Потребуй назад нашу землю!..
– И дом! И дом тоже!..
– Тише!!! – раздался гневный крик: – Тише!!!
На пороге стояла восьмидесятитрехлетняя Фуза. Грузная, с больными ногами, с подрагивающей в нервном тике головой, она редко покидала свою угловую комнатку. Отчаянный гвалт заставил ее подняться с кровати… Женщины враз умолкли…
– Почему я слышу громкий голос невесток? Кто разрешил вам кричать в нашем хадзаре? Или это уже не дом Тотикоевых? Или вы не осетинки? Почему такой крик устроили?
– Не хотим в долину, – пояснила Кябахан, голос у нее был привычно покорный…
– И это не ваше дело! – грубо оборвала ее Фуза. – С каких пор женщины стали вмешиваться в мужские дела?
– Время теперь другое, – подал кто-то несмело свой голосок.
– Это там, на равнине, другое время, – возразила Фуза. – За порогом этого дома другое время… А здесь все будет так, как решит старший. – И обратилась к Тузару: – Как ты считаешь нужным поступить, так и действуй… Никого из этих крикливых сорок не слушай. Ты здесь старший – тебе и отвечать перед братьями за всех Тотикоевых… А вы, женщины, марш отсюда. Чтоб каждая занималась своим делом! Собраний в тотикоевском доме не было и не будет.
Женщины покорно разошлись. Кябахан, почтительно взяв под руку Фузу, отвела ее в угловую комнатку. Тузар посмотрел на Агубе.
– Будем подавать заявление о переселении? – спросил нетерпеливо Агубе.
– Надо подумать, – уклончиво произнес Тузар. – Видишь, как они настроены?
– Но это же неверно! – горячо говорил Агубе. – Неверно! Если бы Тотикоевы взяли верх, разве они так повели бы себя? Представь Батырбека на месте Тотырбека. Да он бы уже половину людей расстрелял. И без суда. Вытаскивал бы браунинг из кобуры и стрелял… Вспомни, как всех непокорных мужчин повел на речку расстреливать… А Тотырбек? Дом да землю забрал.
Тузар долго слушал племянника, но так ничего и не ответил ему…
* * *
…Ночью в ворота бывшего дома Тотикоевых осторожно постучались. Никто не вышел, и стук стал более настойчивым, что и всполошило собак. Тузар проснулся, подивился, кому это приспичило ночью рваться в школу, вышел из хадзара, приблизился к воротам.
– Открой, – тихо произнес голос, и Тузар узнал Мамсыра.
– Ты? – изумился Тузар.
– Мы, – ответил вместо него Махарбек.
Да, это были они, братья Тузара, возвратившиеся домой. Он распахнул калитку, обнял каждого из них, громко выкрикивая их имена:
– Махарбек! Васо! Дабе! Мамсыр! Салам!
Васо сердито прервал его:
– Тише! Не буди людей.
Тузар повел их в дом. Махарбек внезапно остановился, сердито спросил:
– Ты куда ведешь нас? Прятать вздумал? Нет, шутишь, мы не тайно прибыли…
– Отпустили нас, отпустили, – радостно провозгласил Мамсыр.
– Чего ж заставляли молчать? – упрекнул Тузар братьев.
– А чего шуметь? – назидательно произнес Махарбек: – Прибыли не с кувда[3]3
Кувд – пиршество.
[Закрыть]. И не верхом, как полагается джигиту…
– Чтоб людям не показаться в таком виде, полдня таились в лесу, – показал на нависшую над аулом гору Дабе.
– А теперь веди в лучшую комнату, зажигай свет и накрывай столы, – объявил Махарбек. – Пусть все знают, что Тотикоевы возвратились домой! Эй, кто есть в доме? Вставайте! – он направился к веранде.
– Погоди, Махарбек, – встал у него на пути Тузар. – Нам не сюда.
Братья окружили его, молча ждали объяснения.
– Этот дом уже не принадлежит нам, – сказал Тузар. – Теперь здесь школа.
– Школа?! – зарычал Салам. – Кто так решил?!
– Тотырбек, – пояснил Тузар…
– Почему не сказал нам, когда приходил на свиданье? – спросил Дабе.
– Не хотел огорчать, – оправдывался Тузар.
– Что еще у нас отняли? – глухо произнес Махарбек.
– Оставили клочок земли, одну лошадь и плуг…
– И все?! – опять закричал Салам.
– Не горячись, брат, – сурово прервал его Махарбек и вздохнул: – Все наши живы-здоровы?
– Как будто так.
Они еще постояли, помолчали…
– Вот как выглядит наше возвращение, – горька произнес Васо.
– Жить среди тех, кто помнит, кем мы были, будет еще горше, – вздохнул Махарбек и строго приказал: – Без моего согласия чтоб никаких выходок и угроз никому! Понятно? Смотрите у меня. Мне мало осталось жить, хочу жить в мире со всеми… А сейчас пошли. Куда нам идти, Тузар?
…Мелькали скалы, деревья, повороты… Лошадь похрапывала от быстрого бега. Но Агубе не мог иначе, все подгонял и подгонял ее, выжимая из нее последние силы. Скорее! Скорее в Хохкау… Просыпалось солнце, таяла ночная темень… Агубе пришпорил пятками ходившие ходуном от быстрой скачки бока лошади. Скорее!.. Он негодовал: надо же, именно в день, когда возвратились домой отец и дяди, он оказался вдали от хадзара! Четыре года назад хохкауцы договорились объединить своих овец в одну отару, справедливо рассудив, что каждая семья выгадывает, если поочередно будет водить общую отару по горным пастбищам. И именно вчера Дахцыко передал Агубе овец. С той минуты, как еще до рассвета его разбудил прискакавший за двоюродным братом Захар, десятилетний сын Васо, и прокричал ему, сонному, в самое ухо: «Махарбек возвратился!» – Агубе весь пылал одним желанием: поскорее увидеть отца. И лошади приходится убыстрять ход, отдуваться. Молодого горца не смущало то, что он оставил с отарой десятилетнего мальчугана. Он убежден был, что ничего не должно случиться в такой день. Агубе бы только увидеть отца – и он опять возвратится в горы.
Вот и Хохкау. Цокот копыт лошади гулко разносился по ущелью. Агубе резко осадил коня возле тотикоевского хадзара, спрыгнул наземь, побежал к калитке… Она жалобно застонала, Агубе быстро пересек двор, резко толкнул двери, и они распахнулись настежь… Влетев в комнату, он увидел радостное лицо матери, которая что-то пыталась сказать ему, но Агубе не слушал ее… Он пробежал мимо, ища глазами знакомую фигуру, вбежал в гостиную и замер… На него смотрели смеющиеся глаза отца и сестренки Люды, прижавшейся к нему…
– Возвратился! – вырвался вздох облегчения у Агубе…
Ему было больно от жесткой щетины, покрывшей щеки отца, от могучих рук, обхвативших сына железной хваткой, но Агубе был рад встрече с родным человеком:
– Взрослый уже, – оттолкнул от себя сына Махарбек и жадно всматривался в него.
Агубе увидел на глазах отца слезы и отвел взгляд.
У дверей стояла Кябахан.
– Ты чего ревешь? – обрушился на нее отец. – Брали – плакала, приехал – опять плачешь… Тебе бы стол накрыть, гостей позвать, а ты занялась не тем…
– Насовсем, отец? – спросил Агубе, справившись с собой.
– С меня достаточно, – прищурил глаза Махарбек и прижал к себе головку дочери: – Людочка! Признайся, узнала меня или нет? – И объяснил сыну: – Она дверь открыла… По лицу так и не понял: узнала отца или…
– Узнала! – обиделась Люда. – Я тебя помню!
– Откуда помнишь? – опять заплакала мать. – Два годика было…
И вот спустя пять лет отец опять с ними – и Агубе вдруг поверил, что теперь будет все хорошо, что тучи рассеялись и наступило новое время, наполненное радостями. Он видел, что отец любуется им, может, даже гордится. Да и как, если не с уважением и любовью, должен отец относиться к сыну, который после вынужденной отлучки главы семьи взял все заботы по дому на себя? Весь следующий день и вечер отец просидел дома, стремясь ни с кем не встречаться, любуясь дочуркой, расспрашивая жену и детей о жизни, о нуждах, о друзьях и родственниках. И дом был наполнен радостью и счастьем. Агубе попросил Ирана подменить его, и тот отправился к отаре, а Агубе возился по хозяйству дома, стараясь как можно дольше быть с отцом…
…Утром держали совет, как жить дальше. Удивились, когда Тузар объявил им, что надо идти на мировую с новой властью. Тотырбек не станет мстить…
– Нам нужно узнать, возвратит ли он нам дом? – отрезал Махарбек.
А Мамсыр добавил:
– А кто кому, когда и за что станет мстить, – это потом посмотрим…
Тузар огорченно покачал головой, твердо сказал:
– С такими мыслями вам не надо было возвращаться в Хохкау. Беду накличете на всю семью…
– Понравилось быть старшим в семье, – усмехнулся недобро Мамсыр и с угрозой спросил: – А ты знаешь, что такое посидеть в неволе? Кто-то же за это должен ответить.
Утром Дабе увидел в окно, как Агубе запрягает лошадь в арбу, крикнул:
– Куда ты?
– За учительницей он, – пояснил Тузар. – В Нижний аул.
Махарбек рассердился:
– Никуда сын не поедет. Пусть сама добирается.
– Нельзя ему не ехать, – исподлобья посмотрел на старшего брата Тузар.
Махарбек кивнул Саламу:
– Поди приведи Агубе.
Салам выскочил из дому. Со двора послышались голоса, потом цокот копыт лошади, стон колес арбы… У Махарбека гневно поднялись брови. Салам вошел, развел руками:
– Он не послушался…
– До чего ты довел дом, брат! – глядя на Тузара, недовольно покачал головой Махарбек.
– Я никому из них не дал умереть с голоду, – не выдержав, напомнил Тузар. – И это еще неизвестно, кому пришлось труднее…
* * *
..Братья Тотикоевы не стали направляться в сельсовет, чтобы поговорить с Тотырбеком. Они дожидались его в горах на перекрестке дороги и тропинки, ведущей к дальнему участку, откуда аульчане доставляли сено в аул. Мамсыр первым выскочил из зарослей, взял под уздцы лошадь, остановил ее, остальные братья молча окружили арбу. Тотырбек окинул их взглядом, ничем не выдал своего беспокойства, хотя понимал, что неспроста Тотикоевы подкараулили его здесь, на месте, которое не просматривается из аула.
– Наконец-то вижу вас вблизи, – спокойно сказал Тотырбек. – Уже казалось, что вы никогда не покинете своего двора.
– И мы рады тебя видеть, – с издевкой ответил Мамсыр. – Давно мечтали поговорить по душам.
– Ах, по душам, – приподнял брови Тотырбек. – Тогда я сойду, чтобы быть нам поближе друг к другу. – Он спрыгнул на землю, отряхнулся, поправил пояс, после чего внимательно оглядел каждого брата. – Повзрослев ли все.
– Ты хотел сказать: постарели, – поправил его Махарбек. – Это верно. И помудрели тоже.
– Время покажет, – сказал Тотырбек.
– У нас один к тебе вопрос, – игнорируя его реплику, продолжил Махарбек: – Как нам жить дальше?
– И ты не знаешь? – посмотрел на Тузара Тотырбек.
– Не о том речь, – уточнил Мамсыр. – О нас, что по твоей милости сколько лет из жизни вычеркнули.
– Ага! Прежние разговоры. А говорите, что помудрели, – покачал головой Тотырбек.
Братья думали, что, оказавшись в их окружении, Тотырбек станет покладистее, но их расчет не оправдался. Это их несколько сбило.
– Всего нас лишили, – взорвался Дабе. – Земли, отары, лошадей, даже дома! А где нам жить?
– Что ж, серьезный вопрос, и он стоит того, чтобы поразмыслить над ним, – ответил Тотырбек. – Думаю, что прежде всего каждый из вас должен для себя уяснить, как он будет относиться к Советской власти, желает ли он строить новую жизнь или будет препятствовать этому. Потом следует решить, кем думает трудиться каждый и где… Если вам все ясно, то можно перейти к вопросу о жилье. Но сразу же предупреждаю вас, что не может быть речи о том, чтобы возвратить вам дом. Нам нужна школа, а ее больше негде разместить…
– И ты не передумаешь? – с угрозой спросил Мамсыр.
– Никогда!
– Как бы ты не пожалел об этих словах, – придвинулся к Тотырбеку Салам. – Мы ведь не шутить с тобой пришли…
– Посмотри, как он легко оставляет нас без крыши над головой, – сжал кулаки Мамсыр.
