Текст книги "Прикосновение"
Автор книги: Георгий Черчесов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)
Глава десятая
В дверь постучали. Тотырбек недовольно покосился на заглянувшего в комнату Кемала Кадаева.
– Товарищи! Наконец-то к нам прибыл долгожданный гость из домоуправления! – провозгласил сосед и пропустил мимо себя невысокого полного мужчину с одутловатым лицом.
– Я… – начал было он, проворно открывая толстую затрепанную домовую книгу.
– Э-э, нет, – вмешался Кемал. – Я вас представлю. – И он назвал гостя: – Василь Петрович!
– Я, – опять попытался вступить в разговор представитель домоуправления, но Кемал и на сей раз опередил его, выкрикнув:
– Он уточняет состав семей!
Василь Петрович важно кивнул головой.
– Наконец-то приступают к сносу нашего урода-коротышки! – радостно засмеялся Кадаев. – Скоро и мы будем жить по-человечески! С ванными, теплыми туалетами. Скоро! Скоро пойдет на снос этот дом с подгнившими стенами!
Раскрыв на столе домовую книгу, Василь Петрович ткнул в Тотырбека карандашом:
– Сколько вас?
Кемал зашелся в смехе, замахал руками:
– Это не наш! Не наш! И этого вы уже записали, – кивнул он на Майрама. – А в данной конуре проживает вот кто, – показал он на Руслана. – Один-одинешенек! Да-да, всего один жилец в комнате. – И он заохал, похлопал по плечу Руслана. – Жениться надо было, глядишь – и двухкомнатную выделили бы. А теперь все! Опоздал! Теперь, как ни крути, кого из начальства ни подключай на помощь, больше однокомнатной никак не получится!.. Жаль…
Сделав пометку в домовой книге, мужчина опять попытался было вставить фразу, но прервать поток слов Кемала было немыслимо.
– Нет хватки у вас, Руслан! Можно сказать, из-под носа уплыла целая жилая комната!..
Василь Петрович захлопнул книгу, приподнял шляпу и вышел. Кадаев шмыгнул следом за ним, торопливо предупредив:
– Вы не туда направляетесь. Сперва надо сюда, в эту квартиру…
Майрам плотно прикрыл дверь.
– Не жаль дома? – спросил Тотырбек Руслана.
1 – А чего жалеть? – подал голос Майрам. – Дом без удобств. Так пишут о таком жилье в объявлениях. Я бы сам его свалил. Бульдозером!.. Скорее бы перебраться в новый…
– И ты рвешься к удобствам? – уточнил Тотырбек, пристально глядя на Руслана.
Тот посмотрел на ветви вишни, заглядывающие в окно, и понял, что такой близости к природе в районе новостроек невозможно и представить себе, – и грустно признался:
– Скучать буду по этой комнатушке…
– По этой?! – удивился Майрам. – Да что в ней хорошего?! Прав Кемал: конура и есть!..
– В ней моя жизнь прошла, – тихо возразил Руслан.
– И очень жаль, – покачал головой Майрам. – Хоть теперь насладись комфортом… Чего жалеть о старине?
– Ишь ты, как легко все старое отбрасываешь! – возмутился Тотырбек. – Разве по тому, старое это или новое, надо судить о ценности вещи!
– Я же говорю не вообще, а об этом доме, в котором всегда жили такие, как Кемал или горбун, – оправдывался Майрам. – Слышали, как говорят: в новом доме новый быт?
– Знаю я ваш этот новый быт! Понатаскаете в квартиру кресла да стенки, потом вас от них силой не оторвешь, – гневно заявил Тотырбек. – Рядом будет гореть пшеница, а вы и шага не ступите, чтоб спасти урожай… И старое не всегда плохо! Вот я и боюсь умирать. А почему? Стыдно будет оттуда смотреть на то, что сотворят на моих похоронах…
– Живи еще век! – закричал Майрам. – Но как понять твои слова? Неужто не надеешься на нас, своих родных и потомков? Или не в состоянии мы похоронить своих как положено?!
– Не об этом речь, Майрам, – пояснил Тотырбек. – Я списков боюсь!
– Списков? – не понял Руслан.
– Тех бумажек, в которых записывают фамилии, имена, отчества, рядом проставляют цифры…
– Вот ты о чем, – озадаченно произнес Майрам. – Когда в доме горе, разве плохо, если люди приходят на помощь? Разве это не по осетинскому обычаю, оставленному нам далекими предками?
– По обычаю? – сверкнул глазами старик и внезапно обрушился на Майрама: – Почему делаешь ссылку на обычай? Когда горцы организовывали сборы? Когда сочиняли списки? Где ты видел это у наших предков? Обычай, говоришь, а я вот оставлю вам завещание: умру – пусть никто не приносит деньги. Никогда не был побирушкой – и после смерти не желаю!.. Хорошие у нас обычаи. Не все, к сожалению. Что дурного в том, что народ оказывает помощь осиротевшей семье, берет на себя часть ее затрат на похороны? Если кто скажет, что это плохо, – я его сам вот этой палкой огрею! Но что сейчас делается? Люди вносят деньги. Но как? Чтоб непременно в список втиснули его фамилию и рядом указали сумму, какую он пожертвовал. Для напоминания 5кивым: вот, мол, сколько я внес, читай и заруби себе на носу. А забудешь – напомним…
– Но люди, внося деньги, хотят этим показать свое расположение к семье почившего, – развел руками Майрам.
– И какова цена их расположения? – ехидно спросил Тотырбек. – Рубль? Три рубля? Пять? Десять? Мелко же ценят людей!
– Но каждый дает, сколько может, – запротестовал Руслан. – Разве дело в сумме?
– Тогда зачем список? Молчите? А я скажу. Чтоб показать себя. Чтоб в глазах людей выглядеть щедрым и заботливым. А добро делают незаметно. Наши отцы, деды и прадеды не знали списков. И никто не ведал, какова была мера их щедрости. А сейчас важен список. А значит, есть корысть! Не забота о попавшей в беду семье движет некоторыми жертвователями. Список! Не от души все это, не от души! Я знаю таких, что на похороны в дом к начальству, не нуждающемуся в деньгах, тащат три-четыре червонца, а к соседу – от силы трешку. Не потому ли, что к нему потом с просьбой не обратишься и с него взять нечего? бни, эти бумажные доброхоты, оскорбляют наши обычаи.
– Не преувеличиваете ли вы, уважаемый Тотырбек? – спросил Руслан.
– Нет! До чего дошло: жениху перед свадьбой вручают длинный перечень подарков, которые он должен преподнести, невесте и всем ее родственникам.
– Это точно, делают так, – подтвердил Майрам. – Так и пишут: такой-то тетеньке черные лакированные импортные туфли с широкой пряжкой, тридцать восьмого размера, и к ним три пары капроновых чулок с пяткой… Сам читал… А где искать эти туфли?..
– Ага! – кивнул Тотырбек. – Жених никогда не увидит эту дальнюю родственницу жены, но должен достать ей по блату туфли с широкой пряжкой! И требуют от жениха до сорока таких подарков. А то, что потом жених и невеста три-четыре года будут жить, рассчитываясь с долгами, – никого не волнует.
– Правду говоришь, дядя Тотырбек! – воскликнул от души Майрам.
– И опять кивают на осетинские обычаи! Но мы-то знаем, что в наше время полагалось всего три подарка преподносить, самым-самым близким невесты. Не делали мы из всего, как говорят лекторы, бизнеса. – Тотырбек огорченно покачал головой. – Ой, как много дурного появилось из-за жадных людей. Кувды разные придумали, стучат в каждую дверь, называют сумму, какую требуется внести: десять или двадцать рублей… Есть они в семье, нет их – а давай!
– Согласен, дядя Тотырбек! Устали уже от всего этого! Где брать деньги на все сборы? – зашумел Майрам.
– Обидно, что на нас, своих старших, кивают: раньше, мол, так было. Разве, мол, мы не осетины? Осетины мы, но мы всегда были врагами показухи. Для нас страшнее оскорбления не было. А сейчас развелось любителей покрасоваться на людях. Душам людей несут вред – вот что страшно, – уточнил старик. – Все им становится нипочем. Мол, чего стараться, землю обрабатывать, умасливать ее, чтоб побольше урожай дала. Посмотрел я на кладбище. И там желание выпятиться, превзойти другого по размеру памятника и по отхваченному участку земли. Откуда это? Никогда не слышал, что можно на кладбище соревноваться.
Майрам прыснул в кулак.
– Да не смеяться надо, а плакать, – рассердился Тотырбек. – Я было стал веру в людей терять на старости лет. Но вчера я опять приобрел ее, свою веру. И помог мне в этом Асланбек Тотикоев, прадед Агубе. Вспомнил я о нем. Тот все мечтал жить для людей, старался, а жадность затягивала его в сети, заставляла грести в одну сторону – к себе. А сейчас сама жизнь поднимает на гребень волны тех, кто породнился с трудом, кто живет не для одного себя. Вот как Агубе. Передовик труда, фронтовик Агубе и на старости лет не усидел дома, – узнав, что некому ходить за отарой, пошел в чабаны. А ведь Агубе из фамилии богатеев Тотикоевых, тех, кто не просто не принимал новую власть, но и яростно сопротивлялся ей. А Агубе порвал со своей средой и воспитан новой жизнью. Стал героем, сражался, защищая новую жизнь, прославляет ее трудом. Да понимаете ли вы, что это значит? Тут как ни крути, а смысл этого один: победа! Победа! Победа в большом и в малом!.. Смотрю я на тебя, Майрам, и на твоих сверстников и думаю: вы наше дело дальше понесете. Вы дадите бой делягам и ворюгам. Все вас поддержат. Что я заметил? Люди хотят свято относиться к делу дедов и отцов. Вспоминаю прошлое – тогда тоже немало было хапуг и бездельников. А жизнь шагнула вперед. Шагнула, смяв их, отбросив в сторону. Но мучает меня мысль: не будь ныне иных дармоедов – мы много большего добились бы. И вы проучите лодырей и ворюг, неповадно им станет нарушать и сегодняшние законы, и наши старые обычаи. Но надо быстрее браться за них. Каждому браться.
Тотырбек вдруг нагнулся к Руслану, заглянул ему в глаза и произнес:
– И тебе давно пора заговорить. Во весь гагаевский голос. Тебя тяготит не только память. Она над каждым из нас властвует. Тебя мучает, что ты не поделился своим горем с людьми. Не сказать людям правду – это ничуть не лучше, чем солгать. Все, что случилось, должно иметь продолжение… И ты, Руслан, подумай, как тебе жить дальше. Горы вылечивают, но человек сам себе иной раз крылья подрубает…
Вот и все, что он сказал Руслану. Но эти слова потрясли Гагаева. Старец оказался проницательнее многих.
Но как рассказать эту правду? Где найти силы, чтоб поведать правду о том бое?!
Отряд действовал активно. Летели под откос фашистские поезда с техникой. Партизаны постоянно держали в страхе гитлеровские гарнизоны. Фашистское командование решило во что бы то ни стало уничтожить партизанский отряд.
И хотя партизаны были начеку, но первый удар карателей был чувствителен. Они бросили против партизан авиацию и танки. Партизаны отступили к болотам, куда танки не могли пройти. Но от авиации скрыться было тяжелее. Самолеты снижались до предела и поливали из пулеметов. Эх, одну бы зенитку!
На рассвете, выйдя на дорогу, отряд наткнулся на засаду. Их встретили шквальным огнем. Надо было отходить – и немедленно. Но куда? От болот нельзя отдаляться, против танков не устоять.
– Отходим влево, в сторону балок, – передали по цепочке приказ командира. Это была невероятно тяжелая дорога, если учесть, что у них было девять раненых…
– Гляди! Атакуют!! – закричал Рубиев.
В самом деле – Руслан увидел сквозь реденький лесок цепочку гитлеровских солдат, стремительно приближающихся к ним.
– Огонь! – услышал он приказ Крючкова.
Первая атака врагов была отбита с трудом, потому что не всем партизанам удалось занять удобные позиции. Фашисты залегли, но как только отряд попытался отойти, они открыли шквальный огонь. Пришлось принять бой. Это не входило в расчеты Крючкова, разрушало его план. Он знал: если не удастся оторваться сейчас, потом будет поздно. Сейчас или никогда! Надо было успеть добраться до балок, пока не перерезали дорогу. Это понимали все, и, едва немцы поползли назад, отряд поднялся и побежал по направлению к балкам. И тут же фашисты поднялись. Они должны были удерживать партизан до тех пор, пока с тыла к русским не подойдут преследующие их части.
Рядом с. Русланом плюхнулся на землю Юрий.
– Не меньше полка бросили, сволочи! – ругнулся он и пустил очередь в фашистов. Автомат его щелкнул и утих. Юра вытащил диск из мешка, взвешивая его на руке, заявил: – Черт! Последний, – и стал заряжать автомат.
– Бей короткими – наверняка, – посоветовал Руслан…
Отбивая третью атаку карателей, они услышали за спиной у себя выстрелы.
– Догнали! – с горечью высказал страшную догадку Юрий.
Теперь дело решали секунды. Сзади к ним подбежал Рубиев и с размаху бросился на землю. Он тяжело дышал.
– Засекли они, братцы, – наконец произнес он. – Вот что… Отходить нам нужно… влево, пока не окружили. А кому-то задержаться придется, – он посмотрел на Руслана, – тебе.
Тот молча кивнул головой. Рубиев посмотрел в сторону Юры:
– И ты оставайся…
– Ясно, – сказал Юра и вспомнил: – Патронов не хватит.
– Полчасика продержитесь, – сказал Рубиев, хотя им и ему самому было ясно, что десять минут – вот красная цена двум автоматчикам, на которых будет идти цепь врагов. Ну, а на отход нужно полчаса – не меньше, это точно. Потому Рубиев и просил полчаса.
Он понимал, конечно, что у Руслана и Юры мало шансов выбраться, но не говорить же об этом. Зачем? Он бы хотел, чтобы все вырвались из этого пекла. Но как?
Рубиев снял диск со своего автомата.
– Я вам свой пирожок оставлю, – попытался он пошутить, потом, поколебавшись мгновенье, вытащил из кармана гранату: – И вот еще лимоночка… Последнее отдаю…
Он мог бы об этом не говорить. Если бы у него был запасной диск, он не стал бы снимать этот с автомата.
– За вами будет должок, – попытался вновь скрасить прощанье Рубиев.
– Выберемся – бутылочку поставим, – улыбнулся ему в ответ Юрий.
Рубиев пополз назад, крикнул:
– Отходим к Гнилой балке, ищите нас там…
Он вскочил и побежал. Меж деревьев мелькнули фигуры партизан. Отряд отходил.
…Стоп! Замри, память! До этого момента ты еще смеешь восстанавливать тот несчастный день. Но дальше – нельзя! То, что было дальше, должно умереть во мне. Это никогда не станет достоянием никого другого. Руслан давно пришел к выводу, что никто не оправдает его. Тем более не дано это молодежи, что родилась после войны. Как понять Руслана Сослану с его прямолинейным мышлением? Все у него по полочкам разложено. Рассказать Майраму? А стоит ли забивать его голову чужими заботами и страданиями? Весело живет, пусть и дальше наслаждается каждым днем. Руслан ни с кем не станет делиться своим прошлым. Незачем!
Сослан смел бросить упрек военному поколению с таким убеждением в своей правоте, что Руслан почувствовал себя виноватым. Но в чем? И почему родившийся после войны смеет обвинять старших в забывчивости? Из-за Казбека Рубиева? Но разве Руслан должен отвечать за всех? У него самого забот хватает. Он сам себя похлестче сечет. Нет, не за то, что забывчив он. Как раз наоборот: за то, что память у него крепкая. Многое Руслан мог бы рассказать Сослану, многое. И любопытно поглядеть, как он воспринял бы его историю. Понял бы Руслана? Нет. Сослан верхогляд. Он не посмел ответить на вопрос, который Руслан бросил ему в лицо. Хотя ответ на него должен быть один, и Сослан это знает. Знает, но трусит. Руслан не спрашивал у всевышнего или соседа, почему именно на него, а не на спутника обрушилась скала, потому что он всегда принимал жизнь такой, какая она есть. Радость – так радоваться, горе – так крепиться, стараясь выстоять… Вот и сейчас ему надо выстоять. Ему пора возвращаться в горы. Его там ждут. Отарам предстоит дальний путь. Одному Агубе с овцами не управиться. За эти годы он очень постарел. Руслан так и видит озабоченное лицо чабана, грустный взгляд, что он то и дело бросает на дорогу, извилистой змейкой сбегающую в долину. Он ждет, а Руслан никак не может собраться. Сегодня с утра засунул в рюкзак теплое белье, затолкал миски, кружку, две книги, бритву, кирзовые сапоги… Но опять остался.
Чем больше Руслан вдумывался в то, что ему сказал Тотырбек, тем сильнее убеждался в правоте старика… Мудрый Тотырбек видел больше, чем говорил. И если он так при Майраме сказал, – значит, и другие осуждают Руслана. А он-то думал, что это его личное дело: говорить людям или нет. Оказывается, это не так. Неужели Руслан в ловушке? Он был убежден, что поступил справедливо и мужественно, решив не давать о себе знать никому из тех, с кем воевал бок о бок. Но Тотырбек прав, говоря, что молчание – тоже ложь, что ложь так просто не исчезает из жизни, она передается по цепи. Не нанес ли своим поступком Руслан вред не только себе, но и другим? Не страдает ли Сослан из-за молчания Руслана? Знай Рубиев то, что скрыл от партизан Гагаев, разве он жил бы так, как сейчас?
Да, Руслану тяжко возвращаться к прошлому. Он проклинает свою память!
…Руслан хочет забыть последний бой, но имеет ли он право? Не подлость ли это и по отношению к Юре и по отношению к партизанам? Он обязан заговорить, он должен вмешаться в историю Сослана и Лены. Он не смеет щадить и Рубиева. Нельзя унести в небытие событие, которое затронуло весь отряд. Только ли отряд? Все, что случилось в годы войны, касается не только тех, кто был на войне. Оно затрагивает и тех, кто родился после войны и знает о ней лишь по книгам и рассказам очевидцев…
Значит, Руслан должен рассказать своим боевым товарищам правду о последнем бое. А это означает, что ему предстоит неприятное, тягостное объяснение. Значит, надо идти и на это… Надо!..
Глава одиннадцатая
…Особняк Рубиевых стоит на берегу реки, что, сбежав с гор на равнину, сохранила свою живость и напористость. Раньше на этом месте ютилась кузня и полуразвалившаяся халупка, там жила семья кузнеца. Когда же ему колхоз дал новый участок под хадзар, сараюшки снесли, освободив землю под строительство, но чего именно – так и осталось невыясненным. Именно в это время появился в Ногунале прославленный партизан, которому врачи посоветовали сменить климат, чтобы избавиться от аллергии. Ему понравилось место на берегу реки, и правление колхоза, учитывая заслуги Рубиева, отдало ему облюбованный участок.
Чистота воздуха, река поправили пошатнувшееся было здоровье Казбека Дрисовича. Соседи видели его моложавую, крепкую фигуру вечно в движении и хлопотах; приезжал он сюда на персональной машине каждый вечер, дотемна возился в саду и на стройке, ночевал у соседей, а наутро уезжал на службу в город Орджоникидзе, где занимал солидную должность директора химзавода. Семья его: жена Наталья и дочь Лена – приезжали в выходные дни, и тогда они втроем с утра до ночи работали на берегу реки. Казбек Дрисович не чурался и ногунальцев: не пропускал ни одного торжественного собрания, на котором непременно выступал.
Прошли годы, и на месте халупки вырос особняк с вместительной прихожей и верандой, нависшей над раскинувшимся обширным садом с выстроившимися в ряд яблонями, грушами, вишней и даже алычой; тут же разрослись кусты, дарящие хозяевам яркие ягоды – мечту соседских ребятишек, но полакомиться ими не каждому удавалось, потому что хозяйка постоянно была начеку. И сад и особняк были огорожены дощатым забором. Наталья, наезжая на дачу, большую часть времени проводила теперь не в саду, а на веранде, откуда открывался красивый вид на село: стирала ли она, стряпала, шила ли, читала, смотрела телевизор – отсюда ей удавалось одновременно наблюдать за жизнью улицы и соседей. Она настолько привыкла к шуму реки, что перестала слышать его.
Теперь рабочую неделю семья Казбека проводила здесь, а в выходные дни выезжала в город, где за ними сохранилась трехкомнатная квартира. Рубиеву очень хотелось стать своим среди селян, которые поглядывали на него как на человека, который сюда, в Ногунал, наведывается только для отдыха. И тем неожиданнее была весть о том, что, когда Тотырбек Иналыкович Кетоев ушел на пенсию, именно его, Казбека Дрисовича Рубиева, рекомендовали колхозникам избрать на должность председателя. Доводы приводились убедительные: он видный человек, вхож к начальству, обратись он к кому-нибудь с просьбой – никто не посмеет отказать, значит, ему легко будет решать многие вопросы, особенно по снабжению. Тотырбеку в этом деле многое удавалось, но Рубиеву с его именем тоже двери нужных людей открыты… В общем, убедили колхозников, и они избрали председателем бывшего партизана…
Дни и месяцы у нового председателя текли размеренно, были похожи чем-то друг на друга. Может быть, своими хлопотами и заботами. И тем сильнее было изумление Казбека и Натальи, когда вдруг Рубиевы стали пачками получать телеграммы с выражением благодарности за приглашение на сбор и с сообщением о дне приезда. Их единственная дочь Лена видела, как, прочитав текст первой из телеграмм: «Это ты здорово придумал зпт буду как штык тчк Виктор», отец и мать уставились друг на друга.
– «Буду как штык», – повторила Наталья и заявила: – Этот Виктор из Магадана далеко не интеллигент. – И, едва сдерживая гнев, сурово глянула на мужа. – Кто он? И что ты придумал?
И никакие заверения Рубиева, что он не знает Виктора из Магадана и ничего не придумывал, не могли ее убедить. Следующая пачка телеграмм привела ее в отчаяние. «Спасибо за приглашение зпт вылетаем тчк Катя Володя». «Не дают отпуск тчк принимаю экзамены тчк партизанский салам Нузмитдинов». «Прилечу на один день тчк Академик Дмитров». «Большой привет всем тчк душой вами зпт буду международном съезде кооператоров тчк Кирилин». «Прибуду с супругой и четырьмя детьми тчк Волошин…» Прочитав телеграммы, Наталья решительно заявила:
– Иди, Казбек, на почту и телеграфируй всем: «Съезд партизан отменяется. Из-за отсутствия жилья». Все! В другой раз будешь знать, как приглашать в дом, не советуясь с хозяйкой! Надо же: весь отряд поднять в дорогу, да еще с детьми.
Рубиев только руками развел, ибо эти телеграммы и для него были полной неожиданностью. Но на почту он, конечно, и не думал отправляться…
…Если ты прошел с другом страшные дороги войны, делил с ним все тяготы военной жизни, если вместе с ним испытал радость победы, а потом тридцать с лишним лет не виделся, то можешь себе представить, какой волнующей будет встреча. Мужество отказывает тебе, и ты рыдаешь, не замечая слез, не стыдясь ни себя, ни близких, ни посторонних.
Лена, глядя на этих взволнованных встречей, плачущих и смеющихся, обнимающих и кричащих друг другу что-то людей, испытывала смешанное чувство: она и жалела их, и завидовала им. Она никогда еще не видела, чтобы люди так радовались встрече, и понимала: ей, наверно, никогда не испытать то, что испытывают эти люди. Ни родство, ни общая кровь не сплачивают так людей, как сообща выстраданная победа. Их радость окатила и Лену, и она с удивлением заметила, что в душе матери [клокотали другие страсти, и она, кивнув на нежданных гостей, заявила:
– Жаль, что не всех белорусских партизан пригласил твой отец. Это в Сибирь не поехали бы, а на Кавказ…
– Много еще приедет? – озадаченная настроением матери, спросила Лена.
– Про гостя, если даже он один, всегда можно сказать – много, – зло ответила Наталья.
Товарищей по отряду не трудно было сорвать с насиженного места: бывшие партизаны остались людьми мобильными.
В полдень прибыли Крючков и Катя, и Казбек потащил всех к столу.
– За встречу! – кричал он. – Наталья, а где мой дарственный коньяк? Тащи сюда! Знаете, братцы, кто мне его преподнес?
– Может, подождете? – спросила Наталья. – Сейчас еще один к вам присоединится.
– Кто?! – заорали все разом.
– Придет – увидите, – поморщилась на крик Наталья.
– Откуда терпения запастись, пока придет? – закричал на нее муж. – Говори, кто он.
– Гагаева знаете? – помедлив, спросила она.
– Гагаева? – удивился Рубиев. – Да кто его не знал? Фашисты и те хорошо знали – каждый день им о себе напоминал. А весельчак какой был!
Крючков бросил тревожный взгляд на Катю, поспешно сказал Наталье:
– Погиб он. Когда уходили от карателей к Гнилой балке. – И поднял рюмку: – Выпьем за погибших!
– Жив он, ваш Гагаев, – коротко бросила Наталья.
На веранде воцарилось молчание. Крючков приблизился к жене, но не смел посмотреть ей в глаза. А она, казалось, забыла, где находится, и пристально изучала свою рюмку.
– Ты что-то путаешь, – серьезно сказал Рубиев.
– Я с ним только что по телефону разговаривала, – пожала плечами Наталья.
– Это невозможно! Он погиб! – в ярости закричал Крючков и, ища поддержки, обернулся к Казбеку..
– Погиб, – подтвердил тот.
– Обещал быть здесь, – наливая коньяк в свою рюмку, заявила Наталья.
Екатерина, точно слепая, шарила рукой по столу, ставя рюмку, пошатнулась и упала бы, если бы не Крючков, зорко следивший за ней и вовремя подхвативший ее, обмякшую и побледневшую. Казбек бросился на помощь, крича жене, спокойно взиравшей на потерявшую сознание гостью и не подозревавшей, что кроется за ее утверждением:
– Ты говоришь чушь! Чушь! Он мертв!
– Мертвые по телефону не разговаривают, – жестко отпарировала Наталья, кивнув на Катю, спросила: – Отчего это с ней?
Екатерина открыла глаза, слабо улыбнулась им.
– Прошло! – обрадовался Корытин – бывший боец отряда.
– Ленусь, валидол тащи! – закричал Рубиев.
– Не надо, – сказал Крючков, – я отведу ее под дерево… Кто мог так подшутить? – он усадил жену на скамейку, прилаженную возле забора, в кустах сирени…
… Руслан и Сослан подходили к особняку. Сослан спросил, глядя, как Руслан ладонью вытирает пот со лба:
– Тебе не по себе?
– Тридцать с лишним лет не видались, – прошептал Руслан.
И тут они услышали голоса, доносившиеся из-за забора. Беседовали двое: мужчина и женщина. Говорили тихо, но сколько страсти и сколько горечи каждый из них вкладывал в этот шепот. Руслан побледнел. Поразительно, но он узнал, кому принадлежали эти голоса…
– Нет, ты ждешь, – твердил мужчина.
– А ты боишься, что он появится? – спрашивала она. – Боишься?
– Почему я должен бояться? – вопрошал он. – Ты так твердишь, будто я виноват в чем-то и перед ним, и перед тобой… Но в чем?
Наступила пауза. Сослан было двинулся к калитке. Но Руслан схватил его за руку, удержал…
– Если тебе легче, то пошли в дом, – услышали они мужской голос. – Неудобно как-то… Нескладно…
– Ты иди, а я… подожду.
– Подожду? Ты все-таки ждешь его?
– Да, жду, – твердо сказала она и еще раз повторила: – Жду.
– Думаешь, обманул я? Казбеку официально ответили.
– Не надо, Вова, – попросила она.
– Ты не можешь его забыть, – с горечью промолвил он.
– Я поспешила, – уронила она сиротливо.
Это возмутило его.
– Ты ждала его восемь лет, – заговорил он возбужденно, – и я эти же восемь лет ждал! Не чувствую себя виноватым. Ни перед кем!
– Неправда, – спокойно возразила она. – И ты и я – мы оба чувствуем себя виноватыми…
– Почему? Мы ждали. Мы искали его. А он? Если он жив и молчал… Это тебе ни о чем не говорит? Почему молчал? Почему не искал? Никаких оправданий быть не может. Молчал, – значит, предал тебя. Да, предал! Он предатель! Предатель!
– Нет! Нет!
– Да! – настаивал он. – Почему скрывал, что жив?
– Видишь, и ты теперь уверен, что он жив.
– Нет, я рассуждаю так, только предполагая, что он жив… Если он жив…
– Но ты, ты убеждал, что он погиб, – в ее голосе послышались слезы. – И я поверила… Какая же я дура…
От внимания Сослана не ускользнуло, что с каждой фразой, доносившейся из-за забора, Руслан приходил во все большее возбуждение. Он попятился назад, казалось, еще секунда – и он побежит, лишь бы не слышать эти пререкания. Только мысль, что назад хода нет, что он уже выдал себя, удерживала его. К тому же ему стоило большого труда уговорить Сослана прибыть сюда, и вот теперь, когда они у ворот дома Рубиевых, вдруг отступить – и опять все останется по-прежнему? Нет, нет, он должен пересилить себя, он обязан войти в этот дом! Сейчас соберется с духом и толкнет калитку…
– Успокойся, Катя, – попросил Крючков. – Еще ничего не известно… Но почему он не искал тебя? Или ему было наплевать, ждут его или нет? Да, ему было все равно, потому и молчал!..
Она всхлипнула. Ему стало жаль ее, и он сказал:
– Но так не могло быть! Это звонил не он. Наталья напутала…
– Ты знаешь, что это звонил ОН!.. Я чувствую… Я всегда знала, что он жив…
– У нас двое детей, Катя… Они ждут… Поедем, нет, полетим к ним! – предложил он. – Сейчас… Я заберу вещи, и на автобусную.
– Я должна разобраться во всем… Я должна его видеть, – твердо заявила она. – Должна встретиться с ним. Хуже будете Володя, если я не увижу его… Буду знать, что жив, но не увижу. Понимаешь?
– Понимаю, в том-то и беда, что понимаю. А вот ты не можешь понять: он должен был тебя разыскать. Должен был! А он скрывался от тебя, от всех нас!
– Не надо, Вова, прошу тебя, не надо… Ты иди. Иди. Я сейчас…
Руслан все еще колебался. Он знал, что нельзя не встретиться с ними, своими боевыми друзьями. Но он только тут ясно понял, что у всех людей, собравшихся сейчас в особняке Рубиева, уже сложилась своя жизнь, в которой нет места ему. Его появление многое нарушит в их гармонии и покое. Имел ли он право так поступать?
– Что ж, мы так и будем стоять возле калитки? – нетерпеливо спросил Сослан.
Руслан глубоко вздохнул и шагнул вперед. У калитки они помедлили. Пока пальцы руки отодвигали засов, глаза Руслана предательски рыскали по двору и впились в одинокую фигуру в кустах сирени. Женщина смотрела на него! Руслан еще мог уйти, еще можно было притвориться, что не узнал ее, что он случайно подошел к этой калитке. Возможно, она пока не узнала его. Руслан нерешительно возился с засовом. И вдруг она узнала его. Он оцепенел. И она боялась пошевелиться, чтоб не исчезло видение, она явно не верила своим глазам. Явно! А Руслан, он такой мужественный, твердый, – он не мог решиться ни войти в калитку, ни уйти. Сослан нетерпеливо отодвинул засов, толкнул калитку, и они оказались внутри двора. И тут Екатерина сорвалась с места. Она бросилась им навстречу. Она не бежала. Она летела, точно боясь, что ему вдруг взбредет в голову такая мысль – вновь исчезнуть…
Они встретились на тропинке. Они не обнялись, не протянули друг другу руки. Она наконец поверила, что это Руслан. Она всматривалась, в него и, увидев, как он изменился, внутренне ахнула.
С веранды до них донесся спор Рубиева с женой.
– А голос какой был? – допытывался он.
– Спроси еще, каков он собой: рыжий, курносый, лысый, – рассердилась она, – по телефону все видать.
Это был просчет Руслана. Когда она подняла трубку телефона, он назвал себя по привычке, тотчас же спохватился, но было поздно…
– Подшутил кто-то, – все еще не верил в чудо Рубиев.
– И про телеграммы так говорил, – язвительно напомнила Наталья. – А гости вот они, тут…
– Наталья, – с укоризной сказал Казбек, – это же мои боевые товарищи!
– Тебя уважают – пусть и меня уважают, – потребовала она. – Смотрят на меня, будто выдумала про звонок! Скажи, чтоб калитку на засов закрывали. Ведут себя, как на постоялом дворе.
Руслан и Катя пристально смотрели друг на друга и не знали, что сказать. За спиной послышались шаги Сослана – он пошел закрывать калитку. А они? Каждый из них выжидал, что скажет и сделает другой. Наконец она медленно приблизилась и молча прижалась головой к его груди. Она делала это не один раз, не одну сотню раз. Тысячу раз. Во сне. Вот почему она так покойно положила ему голову на грудь, не замечая ни солнца, ни людей… Не заметила и мужа, который так и замер.
