Текст книги "Прикосновение"
Автор книги: Георгий Черчесов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)
Казалось, еще мгновенье – и случится непоправимое. И тут Тузар шагнул вперед, закрыв Тотырбека собой:
– Махарбек, успокой их, это плохо кончится…
Но Тотырбек отстранил его:
– Вы, Тотикоевы, давно хотели убить меня. Что ж, сейчас вам никто не помешает. Но знайте: это вам даром не пройдет. Советская власть знает, среди кого искать убийц. Если же вы думаете, что можете сторговаться со мной, – ошибаетесь, я не из купцов…
Братья молча ждали, что скажет Махарбек. И как ни хотелось им отомстить Тотырбеку, но каждый из них понимал, что расправа над председателем сельсовета опять приведет их в колонию, возможно уже до конца жизни… Наконец Махарбек заговорил:
– Ты нас не так понял, Тотырбек. Мы хотели спросить тебя, как жить нам, с кого пример брать. Идти ли по стопам тех, кто вступает в колхоз, или, подобно Умару Гагаеву, избегать коллективизации и искать счастья в кулацком хозяйстве? Следовать за Умаром нам сподручнее, потому что и мы так жили. Но при чем тогда новая жизнь? Или ты оправдываешь Умара?
– Нет, не оправдываю, – поняв, к чему клонит Махарбек, жестко ответил Тотырбек.
Махарбек кивнул своим:
– Пойдемте, будем искать другие пути…
Неохотно повернул следом за братьями Мамсыр, очень неохотно. Так и хотелось ему поскорее рассчитаться с обидчиком… 1
…Дома было решено, что все братья, за исключением Махарбека, отправятся на поиски счастья в город. Там больше возможностей, да и друзья там были, могли помочь… И тут заартачился Тузар…
– Не хочу в город, братья, – заявил он. – Оставьте меня здесь, в горах… Меня и Агубе…
Махарбек стал было требовать, чтоб Агубе ехал с ним, но вмешалась старая Фуза и попросила оставить с ней любимого внука… На том спор и завершился…
…Вечером Агубе заявился в дом к Тотырбеку. Вся семья как раз ужинала. Молодого горца пригласили к столу. По случаю неожиданного гостя Иналык потребовал, чтобы на стол поставили графин с аракой. Но Агубе наотрез отказался пить. Да и ел очень мало. Иналык и Тотырбек переглянулись: впервые за многие годы один из Тотикоевых осмелился войти в их дом. Это что-нибудь да значило. Лишь весьма веская причина могла заставить Агубе забыть о многолетней вражде между двумя фамилиями. Но расспрашивать его не стали – наступит время, когда сам заговорит. И он заговорил, обратившись к Тотырбеку:
– Поговорить надо…
Тотырбек усмехнулся:
– Не хватило терпенья до утра?
Иналыку не понравился негостеприимный тон сына, и он постарался исправить впечатление Агубе от приема в доме Кетоевых, дружелюбно спросил:
– Как твои в городе устроились?
– Занятие их не очень достойное для горцев, но отец говорит: «Времена стали другие, нельзя о том забывать».
– И чем же они занимаются? – поинтересовался Иналык.
– Ходит там в начальстве один Тотикоев, он и устроил отца, Мамсыра и Салама при базаре. Сами они не торгуют, но за чем-то там обязаны следить… – Агубе опустил голову.
– Васо, я слышал, в Алагире? – спросил Иналык.
– На станции работает, – ответил Агубе. – А Дабе возит почту из Владикавказа в Алагир.
– Конюхом, значит, – усмехнулся Тотырбек.
– Как-то иначе называется его должность, не запомнил, – сказал Агубе.
– Конюх есть конюх, как его ни называй, – отрезал Тотырбек.
– Ты будто радуешься, сын? – недовольно произнес Иналык. – Чему бы? Их унижению?
– А что? Меня тешит мысль, что теперь они поймут, что такое жизнь, – весело ответил Тотырбек. – Вспомни, как они относились к нам.
– Такая радость недостойна джигита! – резко прервал сына Иналык. – Ты понимаешь, что это оскорбляет Агубе? А в чем он провинился?
– Эх, отец, я вижу то, чего вы не желаете замечать, – серьезно сказал Тотырбек. – Мы бы с вами никогда не смогли приобрести во Владикавказе и Алагире дома. А они купили. Откуда деньги взяли? Значит, утаили. Когда их арестовали, надо было тайники поискать, да мы постеснялись: как же, земляки ведь!.. А они вот воспользовались этим… Не жалеть их надо, а судить. Мне бы один факт… – Тотырбек обратился к гостю: – Ты хороший парень, Агубе, на них не похож. Уважаю я тебя за то, что не отправился вместе с отцом, понял, что твой путь иной…
Когда они поднялись в комнату Тотырбека, Агубе застеснялся. Кетоев пришёл ему на помощь:
– Что-то ты последние дни сам не свой. Чем тебя огорчила поездка к родным?
Агубе помялся, тихо промолвил:
– Не разрешили они мне жениться.
– Жениться? – встрепенулся Тотырбек. – На ком?
– В этом и трудность, – покачал головой Агубе. – Как отец услышал, что она не осетинка, – и слушать не захотел. Такого позора, говорит, я не потерплю. Забудь ее, и все!
– Не осетинка… – Тут до Тотырбека дошло: – Зина?!
Агубе опустил глаза, несмело кивнул.
– Но это же здорово! – закричал Тотырбек. – Она достойная невеста!
– Бабушке она тоже нравится, – обрадовано сообщил Агубе. – Она меня к вам и послала. Может, мол, есть закон, по которому Махарбека заставят дать согласие.
– А мы и не будем у него спрашивать согласия, – заявил Тотырбек. – Раз ты согласен, раз Зина согласна, то по советским законам выходит – быть свадьбе! И мы ее тебе устроим! Сельсовет устроит!
– Зина мечтает, чтоб свадьба была по-осетински, – вспомнил Агубе. – Ей нравятся наряд, приезд за невестой на конях…
– Прекрасно! – воскликнул Тотырбек. – Вот это невеста! Она уважила не только тебя своим согласием! Она уважила всех осетин. Скажи ей: все будет! Все, чем красива наша свадьба, будет! Но давай мы устроим свадьбу по-новому. Ни у одного другого народа нет такого глупого обычая, чтоб жених не был на своей свадьбе! Пора и нам усаживать жениха рядом с невестой. Это будет свадьба из свадеб!
…Но не все так сразу получилось, как того хотелось Тотырбеку. Когда он рассказал о своем намерении Иналыку, отец засомневался, надо ли это делать… Жених на свадьбе – да это же всю Осетию возмутит… И другие аульчане не решались дать согласия. У всех у них были свадьбы, и никто из женихов не обижался, что не присутствовал на торжествах. Почему должны делать исключение для Агубе? И кто знает, лучше ли это, а вдруг принесет какие-то неприятности? С другой стороны, подумайте: вот жених появился на свадьбе. А чем он будет заниматься? Сидеть за столом? Но невеста-то стоит в углу! Что, и ее усаживать?! Но женщины-то за одним столом с мужчинами не сидят. Значит, невеста будет в углу или с женщинами, а жених среди мужчин? Но он молод. Ему положено обхаживать старших. Жених – и вдруг стоит рядом со старшими и наливает им араку в стаканы?! Тоже некрасиво! Послать его к танцующим? Вытащат в круг, и ему придется танцевать.
А значит, он должен выделяться и среди танцоров, лучшие всех исполнить танец. А все ли женихи это умеют?.. Нет, не все так просто… «Наши предки не были дураками, – говорили они, – когда придумали этот обычай – проводить свадьбы без жениха».
Отпор был таким дружным, что впору было сдаться, но Тотырбек верил, что все будет прекрасно. Он считал, что можно посадить и молодежь за стол, и тогда и жених, и невеста будут рядом с родственниками, и все получится как нельзя лучше. И он нашел себе союзницу – ею оказалась Фуза. Она заявила, что сама будет сидеть во главе такого смешанного стола…
Свадьба прошла действительно весело, правда, ни отца, ни матери Агубе на свадьбе не было. Да и из дядей прибыл лишь Мамсыр, прибыл не по зову сердца, а, казалось, для того, чтобы своими глазами увидеть весь позор свадьбы, состоявшейся без согласия родителей. Он пробыл в ауле лишь до вечера.
– Куда ты? – попытался удержать его Иналык.
Но Мамсыр только огорченно рукой махнул: отстаньте, мол, все… Так и уехал… Аульчан огорчило и то, что родители невесты не смогли прибыть, а прислали из Воронежа поздравительную телеграмму… И все же за столом было весело – и свадьба надолго запомнилась аульчанам.
Глава пятая
…Что-то непонятное творилось в школе. Нет, внешне ничего особенного не случилось: все так же каждое утро дети спешили в школу. Калитку Агубе отворял еще задолго до восьми утра. Зина, накрыв ему на стол, выскакивала из своей приземистой сакли и, на ходу повязывая платок, торопливо пересекала двор, пропускала перед собой запоздавших детишек, степенно входила в здание школы. Агубе всегда с удивлением замечал, как преображалась даже ее походка, когда она приближалась к школе. Куда девались ее застенчивость, нерешительность. Едва дети окружали ее, как голос ее крепчал, в нем появлялись строгие нотки. Глядя на нее, трудно было поверить, что пять минут назад она охала и ахала, жалуясь Агубе на судьбу учительницы, которой требуется не только держать в повиновении три разных класса, но и доходчиво доносить до них все премудрости преподаваемых предметов. С каждым годом ей становилось все труднее, ибо дети росли, количество классов увеличивалось, а надежды на то, что скоро прибудет еще одна учительница, было мало. На все ее просьбы следовал один ответ: во многих аулах еще совсем нет школ, в первую очередь учителей направляем туда. Если появится какая-либо возможность, то непременно поможем. А пока…
Зина любила своих детишек. Лишь один перерыв случился в школьных ее занятиях: когда она родила сына. Да и то ушла она в декрет лишь за неделю до рождения Тотраза, а вышла, едва ему минуло полмесяца. На все разумные советы у нее был один ответ: «А как же дети? Они же не успеют освоить программу!» Агубе настоял лишь на том, что временно запретил ей ездить в Нижний аул. Да и то ему удалось потому, что она действительно чувствовала себя слабой и боялась горной дороги.
Агубе быстро оценил ее желание выглядеть настоящей осетинской невесткой. Все, что полагалось ей по законам горцев, она исполняла: и платок не забывала накинуть перед выходом из хадзара, и гостей принимала как следует и по возможности делала три пирога, причем научилась этому искусству быстро. Не только Агубе, но и жители аула уважали ее, видя, что она придерживается правил почитания старших и ведет себя скромно, как и полагается той, что принята в горный аул. Другое дело, когда ей приходилось вызывать в школу родителей баловников. Тут высказывала свои претензии весьма откровенно. Особенно доставалось тем родителям, кто под тем или иным предлогом не пускал детей в школу, отправлял их пасти овец и коров или давал другие поручения. Зина отчитывала их строго…
Дяди не простили Агубе того, что он женился без их согласия. Они появлялись в Хохкау лишь по крайней необходимости. Махарбек, тот вообще запретил в своем хадзаре упоминать имя старшего сына. Иногда Агубе слышал оскорбительные фразы в свой адрес, и это было обидно, потому что Зина ни в чем не уступала другим аульским женам, которых ставили в пример. Пусть болтают те, кому хочется потрепать языком, решил Агубе, но он-то знает, что она с уважением относится к нему и любит его. И если в отсутствие жены что-то и коробило его душу, то, увидев ее блестящие от восторга глаза, чувствуя ее руки на своей шее, Агубе все забывал и радовался своему счастью. Нет, никого он не желал бы видеть на ее месте! И пусть его не упрекают: он нашел ту, которую небо предназначало ему, и никакие злые языки не разведут их…
Он смотрел, как она кормила Тотраза, смущенно прикрывая ладонью грудь от мужа, и отгонял от себя мысли, которые невольно порой закрадывались в душу после того, как однажды Мамсыр грубо спросил его: «И как ты пускаешь ее одну в Нижний аул? Разве не знаешь, как себя ведут эти городские? Они не ждут, когда им вскружат голову, – сами ищут, кому бы ее вскружить. Уж поверь мне, я знаю, что говорю…» Что же, может быть, дядя и прав, есть, видимо, такие женщины, но Зина не из их числа, в этом Агубе может поклясться наверняка. Не способна она на хитрости и вероломство, всегда все у нее на лице написано. Вот и в эти дни чем-то взволнована она, и скрыть это, как она ни пытается, ей не удается. Прибежит из школы в свой хадзар, покормит сына, уложит спать и опять бежит через двор. И дети какие-то чересчур тихие, то и дело шепчутся… И ничего вроде бы не произошло в школе, все стало бы мгновенно известно в ауле. Разве вот только то, что дети больше обычного задерживаются в классе, но что в этом плохого? Так или иначе, но что-то Зина и ее ученики задумали. Так и веет загадочностью от учительницы и детворы… Агубе не стал расспрашивать, что к чему; пожелает Зина – сама скажет. А если молчит, то, значит, не наступил еще день, когда можно ему поведать о чем-то.
Этот день наступил, и довольно скоро. И новость Агубе узнал не первым, хотя жена и могла бы ему заранее сказать. Был сход аульчан, на котором обсуждали, создавать ли колхоз и справедлива ли новая оплата труда в колхозах, которые уже созданы? В самом деле, распределение продуктов по числу едоков в семье было мерой гуманной, но она позволяла порой бездельникам и симулянтам жить припеваючи. Во многих колхозах уже давно перешли на новую оплату: выполнил порученную тебе работу – получай то, что заслужил; не сделал – пеняй на себя. Так, и только так, можно было наладить дисциплину труда, заставить лентяев своевременно выходить на работу и исполнять свои обязанности. Кажется, все ясно, и пора в Хохкау создавать колхоз на этих условиях. Но не тут-то было!! Спорили часа три. Бездельники выдвигали свои соображения: мол, как бы многосемейные не пострадали, ведь не у всех, у кого большая семья, больше и трудоспособных. И о больных, мол, стоит позаботиться. Так споры ни к чему и не привели…
Когда же собрались расходиться, попросила слова для объявления Зина. Все думали, что она будет говорить, как обычно, о детях, об их успеваемости, хвалить отличников, ругать отстающих, просить родителей, чтобы они создавали детям все условия для учебы. Она ведь добилась, чтобы на зиму у всех детей были пальто и тулупы, никто из них не выпрашивал теперь у братьев арчита[4]4
Арчита – обувь из сыромятной кожи.
[Закрыть] чтобы сходить в школу, – бывало раньше, что на троих братьев приходилась одна пара обуви. Это ведь по настоянию учительницы сельсовет выделил кожу на арчита для школьников из многодетных семей, и это решение снискало у аульчан еще большее уважение к учительнице. И теперь она опять просила слова. Наверное, думали люди, опять кое-кому достанется… Но, к удивлению всех, Зина сказала:
– Завтра воскресенье, выходной день, и каждый из вас приглашается в школу на концерт художественной самодеятельности. Не опаздывайте. Начало концерта в двенадцать часов дня.
Она так и сказала по-русски: концерт. И горцы стыдливо стали переспрашивать друг друга:
– Что там будет, в школе-то?
– Какое она слово сказала?
– Что надо взять с собой?
Наконец Дзамболат вслух произнес:
– Спасибо тебе, Зина, за приглашение. Только вот не поняли мы, что ты хочешь? Если на собрание зовешь, то почему всех, а не одних родителей? Если же что-то другое затеяла, то объясни что, а то всю ночь беспокойство глодать будет. В общем, объясни нам то слово, что произнесла…
Зина так и ахнула. Ну конечно же – откуда горцам знать, что такое концерт? Если бы она сказала – скачки или танцы, то всем все было бы ясно: и одно и другое весьма почетное и распространенное у горцев занятие… Но концерт… Как о нем рассказать?
– Вы будете сидеть в зале, – сказала Зина. – Сидеть и смотреть, а дети будут петь и танцевать. И осетинские песни и танцы, и русские, и даже кое-что из классики.
– А-а… – зашумели в толпе, раздались смешки. – Это дело известное… А мы-то думали… Ну, если танцы и пенье, то это можно… Придем… Правда, привычного застолья не будет. Ну, а все остальное – как обычно происходит на свадьбах…
– Придем, Зина, придем, – от имени всех пообещал Дзамболат…
…И они пришли. Пришло столько, что стало тесно в бывшей гостиной Тотикоевых, которая была превращена в класс, а на эти два часа – в зрительный зал. Сцены, естественно, не было. Просто три четверти помещения было заполнено стульями и скамейками. Впереди сидели мужчины, а сзади примостились женщины. Во все глаза смотрели они в угол, прикрытый висящей на протянутой веревке простыней, за которой шумно шепталась детвора и иногда слышали голос учительницы. Последним пришел Хамат. Ему уступили самое почетное место – кресло, стоящее в середине первого ряда.
– Можно начинать, – раздались нетерпеливые голоса.
Тотырбек приподнялся со своего места, попросил:
– Кричать не следует, полагается аплодировать, – и сам же первым энергично захлопал в ладоши…
Горцы несмело, поглядывая друг на друга, поддержали его. Тотчас же появилась Зина и объявила, заметно волнуясь:
– Начинаем первый концерт самодеятельного коллектива хохкауской школы. Вести концерт будет ученик первого класса Габо Гагаев.
Из-за простыни выскочил шустрый внук Дзамболата, поправил сползшую ему на глаза мохнатую шапку деда, подтянул огромный кинжал, свисавший до самого пола, и, не обращая внимания на веселый гомон горцев и ахи женщин, задорно закричал:
– Старинный осетинский массовый танец симд! Исполняют учащиеся первого, второго и третьего классов!
Это было что-то невероятное. Одно дело, когда малыш в доме родителей танцует на потеху деду и дядям. Другое – когда он выходит на люди. Выходит танцевать, нарядившись в огромные отцовские сапоги, черкеску, для солидности углем намалевав себе усы, выходит, молодцевато подбоченившись, выпятив грудь, сжав пальцы в кулаки; старательно выделывая ногами замысловатые движения, малыш поглядывает на плывущую рядом девчушку в длинном бабушкином платье…
Звуки гармошки подзадоривали каждого взрослого, вызывая желание забыть все невзгоды и заботы… Когда же Габо объявил, что теперь будет танцевать со своим другом Каурбеком Кетоевым, сыном Ирона, и сам стремительно выскочил в круг, отведя руку слегка назад, ну точь-в-точь как это делает его дед Дзамболат, – люди зашлись от смеха. Не отрывая глаз от забавных и ловких малышей, старательно копировавших старших, горцы стали в азарте подбадривать их хлопками и криками «Асса!». Иналык, тот палкой выбивал дробь, и казалось, еще минута – и он не выдержит, сам выскочит и запляшет… Женщины украдкой смахивали слезы умиления. Всем было весело, всем было интересно, все на время забыли о неотложных делах и заботах…
И все было бы хорошо, если бы вдруг Габо не объявил, что сейчас выступит юная балерина. Он забыл назвать имя танцовщицы и не объяснил, что такое балет, оставив всех в неведении.
Легко ступая на пальцах в мягких чувяках, из-за простыни вынырнула девчушка. Была она в короткой, скроенной из кофточки Зины, юбчонке – просвечивающей, шелковой, в майке с короткими рукавами… Гармонь играла нечто непонятное, и девчушка грациозно, как это удается только малышкам, прошлась сперва в одну сторону, потом в другую… Горцы оторопело вытаращили глаза на танцовщицу, пытаясь узнать в этом неземном создании, чья она дочь… Сперва раздался вздох в задних рядах, где сидели женщины, потом прошелся ропот по остальным рядам… В зале стало тихо, все замерли… Девчушка танцевала легко и красиво, а в душах аульчан боролись два чувства: восхищение и возмущение. Восхищение рождено было той сказочной картиной, которая внезапно возникла перед ними, а возмущение было вызвано тем, что эта несчастная по чьей-то воле осмелилась выйти на люди в таком обнаженном виде… Агубе внутренне ахнул, пожалев, что сам не расспросил о затее Зины, он бы ей обязательно подсказал, что такого танца исполнять в их ауле никак нельзя. Но было поздно, поздно! Оставалось уповать только на то, что красота танца заставит горцев смилостивиться, сведет на нет их гнев.
Гром негодования все-таки грянул. Иналык привстал, желая получше рассмотреть девчушку, а рассмотрев, возмущенно замахнулся палкой на танцевавшую и закричал:
– Так это же наша Серафима! Ай, бесстыдница! Уходи сейчас же с глаз моих, несчастная!!!
Бедная девчушка замерла, не окончив танца, ошарашено поглядела на дедушку, но Иналык закричал:
– В каком виде ты показалась на люди?! Да есть ли здесь твоя несчастная мать?!
Таира метнулась со своего места, подхватила дочь на руки, шлепая ее по короткой юбчонке, запричитала:
– Погибель моя! Кто осмелился тебя так нарядить?! Кровникам своим не желаю такого позора!
Бедная Серафима заплакала. Из-за простыни показалась побледневшая Зина, бросилась выручать ученицу:
– Перестань! Таира! Она же настоящий талант! Талант!
– Я не знаю, что ты называешь талантом, – взревел Иналык. – Но если это то, что ты нам показала, то молись богу, что ты женщина. Другой, если бы решился выставить девчонку нашей фамилии в таком виде, – не избежал бы смерти! Тьфу, что видели мои глаза!!! – чертыхнулся он и направился к двери, стуча в негодовании палкой о пол.
– Но это же балет! Классика! – заплакала Зина.
– Буду знать теперь, как этот позор называется! – вскричал Иналык. – Ба-лет! По-зор!
– Дорогой Иналык, подождите же! – бросилась наперерез ему Зина. – Не уходите! Есть еще у нас номера!
– С меня достаточно! – взревел Иналык и замахал рукой: – Эй, Кетоевы, все домой!
Тотырбек молча смотрел на то, как горцы поспешно вскочили со своих мест и устремились вслед за Иналыком. Он понимал, что никому не удержать разгневанных аульчан. Женщины бросились за простыню и, подхватывая на руки своих чад, торопливо уносили их…
…Дома Агубе никак не мог успокоить плачущую Зину…
– Новая же жизнь пришла, новая! – рыдала она. – Люди должны приобщаться к культуре. Я столько времени готовила этот балет. Изрезала свою единственную кофточку. Я мечтала, что скоро отправим Серафиму в Москву учиться на балерину… И из-за одного старца все, все испортилось!..
– Горцам нельзя показываться голыми, – напомнил Агубе.
– Не голая она была! Все балерины так выходят на сцену! И потом ей же всего семь лет!
– Детей с детства надо воспитывать в строгости, – опять подал голос Агубе. – Иначе нельзя. Чему в детстве научишь, то проявляется и в годы зрелости…
– Можно! Можно! – закричала в отчаянии Зина. – Будет у осетин балет! И очень скоро!.. Посмотришь! еще будем гордиться Серафимой!
Зина никак не могла смириться с мыслью, что красота балета не победила старых предрассудков. Затевала с Агубе споры, укоряла его в бездействии, твердя, что ему надо повлиять на стариков, убедить их, что появление девочки-горянки в коротенькой юбочке отнюдь не свидетельствует о том, что из нее вырастет плохая, позорящая честь семьи женщина. Потом Зина вдруг перестала вспоминать о концерте, и опять детишки с таинственными лицами зашептали о чем-то. Агубе насторожился. Теперь он не был так беспечен, он должен был знать, что задумала жена. И он спросил о том у нее напрямик.
– Мы примем участие в соревнованиях, – радостно улыбнулась Зина. – Представляешь: Зара берет с разбега высоту метр тридцать семь сантиметров! У нее верный шанс стать победительницей районных соревнований. Когда она возвратится чемпионкой, весь аул будет гордиться ею…
– Она будет прыгать? – поразился Агубе.
– У нас есть и бегуны, и прыгуны, и толкатели ядра, – гордо заявила Зина. – А знаешь, где мы тренируемся? На опушке, за лесом. Никто не видит.
– В чем они тренируются? – с опаской спросил он.
– В трусах и майках, – беспечно сказала она.
– Чтоб больше этого не было! – закричал Агубе на жену.
Они еще никогда не ссорились, и от этого их размолвка была тягостной и продолжительной…
– …Что гасит любовь? – задумчиво спросил Дзамболат.
– Разлука!
– Измена!
– Смерть!
Ребята кричали наперебой, а Дзамболат смотрел не мйгая на них, не отрицая и не подтверждая ничьей правоты. Они сидели на берегу речки, подле костра.
Дзамболат, подкинув веток в костер, тихо произнес:
– Разлука, говоришь? Она как ветерок: может и погасить огонь, а может и разжечь его.
– Значит, прав я: любовь губит измена! – заявил кто-то из ребят.
И опять старец не согласился:
– Смотря какое яблочко на стороне тебе досталось: кислое заставит вспомнить о том, что осталось дома, вкус которого тебе уже известен…
– Смерть! – выпалил Тузар. – Она уничтожает любовь.
– Смерть?! – возмутился Дзамболат. – Человек теряет любимую, но любовь всегда остается с ним…
Никто правильно не мог ответить на загадку Дзамболата. Костер догорал. Они уже стали подозревать, что старец и сам не знает, что приводит к гибели любовь, когда он наконец заговорил:
– Я вам поведаю легенду о двух влюбленных, которую я слышал от своего деда… Она была красавицей, каких еще не видела Осетия. Ее щекам отдала свой цвет утренняя зорька. Ночь подарила ей брови. Небо вложило в ее глаза синь. Розы отдали краску ее алым губам. Кипарис завидовал ее тонкому стану… Это была красавица из красавиц – вам таких не видать. Лучшие сочинители посвящали ей песни. А рядом по соседству жил он, джигит. Сильный, ловкий, отважный. Он был достоин красавицы. И судьба свела их. Они были под стать друг другу, и народ радовался, глядя на них. Даже злые люди не завидовали, а желали им счастья. Погибни он – умерла бы и она. Не станет ее – он вонзит в свою грудь кинжал. Вот какой была эта любовь.
Как-то ночь застала их в пещере. Девушка была счастлива, чувствуя дыхание любимого. Он боялся притронуться к ней, так трепетало его сердце. Уже одно то, что они были рядом, делало их счастливыми. Но вдруг раздался страшный грохот: шквал камней обрушился на ущелье, завалил вход в пещеру. Они не испугались. Они даже обрадовались, ведь теперь ничто их не разлучит.
Сколько дней и ночей провели они в каменной могиле, не знаю, да и они сами вряд ли считали те дни. Лаская любимого, времени не замечаешь. Но наступил тот день, когда голод напомнил им о себе. Чтоб убежать от голода и жажды, влюбленные бросались в объятия друг друга. И еще один день, и еще одна ночь промелькнули незаметно. Но голод с новой силой напомнил о себе. И влюбленные забыли друг о друге. Теперь все их мысли были об еде. Они бродили по пещере, отыскивая хоть какую-нибудь траву, и набрасывались на нее. Потом и травы не стало. Муки становились все нестерпимее. И наступил тот день, когда он возненавидел ее…
И опять раздался грозный гул. Новый обвал унес в низину груду камней, заваливших вход…
Пленники оказались на свободе. Они вышли из пещеры на солнечный свет. Присмотревшись к ним, застыли люди. Никто не узнавал влюбленных. Тех, кто вошел в несчастливую ночь в пещеру, не стало. Вышли из нее совсем другие парень и девушка. Они медленно продвигались по аулу – и люди встречали их, потупив взор, как в день траура. Это и был траур, траур по умершей любви…
Дзамболат помолчал, думая о своем, затем хмуро посмотрел на окружившую его молодежь:
– А вы говорите: страшны разлука, смерть… Не это самое ужасное. Страшно, когда он и она рядом, а любовь не сумели сохранить… Часто это бывает, очень часто… И жаль… – Он вдруг посмотрел прямо в глаза Агубе. – Утрата любви начинается с мелочи, с неприметной трещины. Тот, кто вовремя не заметит ее, даст ей возможность расширяться с каждым днем… Ой как важно вовремя спохватиться…
Агубе вспыхнул. Ему казалось, что он умеет себя держать в руках, что ни видом своим, ни поведением не выдаст он боли душевной. А Дзамболат, оказывается, увидел, почувствовал, что неладно у них с Зиной, и завел разговор о любви. Прав старик, прав… Трещину сразу надо замазывать. В конце концов, причина ссоры не столь серьезна, чтобы могла погубить их любовь. Он сейчас пойдет домой, подойдет к Зине, за столом проверяющей тетрадки, и, ни слова не говоря, обнимет ее, шепнет в ухо:
– Прости, любовь моя…
И все будет хорошо, ведь они любят друг друга. А это такое счастье, которое не каждому дается…
