Текст книги "Девочки-лунатики (СИ)"

Автор книги: Георгий Ланской

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Глава 4

Олеся внимательно оглядела себя в зеркало и одобрительно кивнула.

Хороша, чертовка!

Обновки шли ей невероятно. Кожаный плащ сиреневого цвета, с крашеной в тот же цвет лисой на воротнике придавал лицу странноватую бледность, про которую вчера местный алкаш дядя Вова сказал «интересная». Новые сапоги слегка жали, но на это даже внимания не стоило обращать. Разносятся. Она с удовольствием посмотрела на сверкающий лак обувки и хмыкнула:

– Красотка. Выйду на улицу, Ричард Гир мимо не проедет…

Сумочка, перчатки – все было в тон. Посмотрев в зеркало еще раз, Олеся откинула назад длинные волосы и вышла из квартиры.

Осень обрушилась на Москву мгновенно, не оставив ни малейшего шанса теплым денькам. Листва пожелтела в один день, а потом так же быстро опала, погребая под собой тротуары. Лужи по ночам затягивало льдом, а с неба то и дело летела мелкая снежная крупа. Было не по сезону холодно, отопление еще не включили. Приходилось спасаться обогревателем, который нещадно сушил воздух в квартире, оставляя запах паленой пластмассы, от которого потом давило в висках.

Едва Олеся вышла из подъезда, как в лицо ударил холодный ветер, заставив зажмуриться и пожелать, что не надела шапку. Во дворе было практически пусто. У гаражей возился незнакомый мужик, копавшийся в моторе астматического «фольксвагена», облупившегося и страшного. На детской площадке пара мальчишек уныло пинали мяч, под надзором двух мамаш с колясками, столь же лениво перебрасывающихся словами. На скамеечке с подветренной стороны сидел дядя Вова, смолил сигаретку, глядя в голубую даль.

«Небось опять стихи пишет, – подумала Олеся и горестно вздохнула. – Как пить дать ночью будет куролесить. Упекут дурака в психушку, к гадалке не ходи!»

Соседа она знала плохо, вежливо здоровалась, предпочитая не вдаваться в долгие деспуты. Однажды они застряли в лифте, и целых двадцать минут вдохновленный дядя Вова душил ее стихами собственного сочинения. Стихи были, в общем-то, неплохими, но осознать это Олеся смогла только когда в тесной, душной кабинке загорелся свет, дверцы распахнулись, и она вывалилась в спасительный подъездный полумрак. Олесе казалось, что еще пять минут, и он достанет из кармана нож и перережет ей горло. Пятясь от дяди Володи, она блеяла, «как все интересно, замечательно, но давайте когда-нибудь потом», и только за дверью, заперев ее на все засовы, перевела дух.

– Чертей гоняет, – вздыхала хозяйка квартиры, укутанная в пуховую шаль. – Ты, дочка, к нему близко не подходи, мало ли чего. Он же контуженный на всю голову.

– Как это? – не поняла Олеся.

– Да так. Шел с работы, ему по башке и тюкнули. Вот с тех пор он странный. Так и мается один на свою пенсию, водку глушит, да стихи слагает. И так у него складно выходит, диву даешься. И ведь раньше ничего такого не замечали за ним. Воно как бывает. Кому-то хулиганье последний ум выбьет, а этого вишь как удачно долбанули. И жив остался, и поэт теперь. Одно плохо: несчастный он человек. Жена ушла, дети бросили. Никому мы в горести не нужны.

– Ужасы какие, – осторожно сказала Олеся, не испытывая особой жалости. Чего жалеть-то? Человек совершенно посторонний.

– Ужасы, – поддакнула хозяйка. – Мои вон тоже, разлетелись, бросили мать. Звонят только раз в месяц. Ждут, когда помру, квартиру освобожу… Как жить, дочка? Как жить? Тут может последние численки остались, хочется, чтоб свои рядом были, руку подали, чтоб умирать не так страшно было. А где их взять?

Олеся промолчала.

После того случая, дядя Вова несколько раз подходил к Олесе во дворе, пытался продекламировать новое творение, но она трусливо удирала. Иногда по вечерам с верхнего этажа доносился утробный вой, в котором чувствовалась некая ритмичность. Отчаявшись найти родственную душу, непризнанный гений выходил в подъезд и горланил песни на собственные стихи. Соседи облаивали поэта, но на всякий случай дверей не открывали. И только однажды Олеся слышала, как кто-то отчаянно матерясь, гонит дядю Володю вниз, и вроде бы даже чем-то колотит. Сосед хрипло кричал от боли и страха, звал на помощь, но Олеся побоялась выйти. Судя по тому, что не хлопнула ни одна дверь – не она одна.

Подумать только, еще пару месяцев назад новая работа казалась ей чем-то пугающим и отвратительным. По сравнению с московскими жутиками, которые подстерегали прохожих на каждом углу, это были просто мультики! Нет, нет, скорее бы вон отсюда, найти квартиру поприличнее, без алкашей и сумасшедших.

Самое любопытное, что она теперь могла себе это позволить, но все медлила, тянула, потому что после стольких запретов, жесткой экономии, дешевых тряпок с рынка, Олеся вдруг ощутила, что за неделю зарабатывает столько, сколько не видели ее родители за полгода.

Лихие деньги упали прямо с неба и она, не задумываясь, бросилась тратить их. Купила кучу вещей, поскольку неумолимая осень заставляла основательно утепляться, приобрела дорогой мобильный (куда без него?), оставила огромную сумму в ювелирном, не задумываясь, заказывала в ресторанах самые дорогие блюда, купила шикарный телевизор и стереосистему…

А потом деньги кончились.

Олеся с изумлением обнаружила, что промотала за неделю три тысячи долларов, и это открытие повергло ее в шок. Усевшись перед новым телевизором, где кривлялась бесталанная актрисулька, изображая роковую соблазнительницу, Олеся разложила на коленях жалкую кучку оставшегося гонорара и вздохнула.

Новый мобильный затрясся, прыгая по столу. Она посмотрела на номер, изобразила на лице улыбку и проворковала:

– Привет, Андрей… Конечно интересует. Да, я совершенно свободна.

Тогда, два месяца назад, согласившись на кастинг, Олеся думала: сейчас набежит целая банда, поимеют и выбросят вон, истерзанную, избитую, и вполне возможно ограбленную, хотя взять особо нечего: колечко серебряное да сережки. Воображение рисовало пятерых (а, может, даже и шестерых) бородатых мужиков, с внушительными животами, покрытыми черными курчавыми волосами. Представив их мощные руки с толстыми пальцами, Олеся вздрогнула и открыла рот, чтобы отказаться, но все же промолчала.

– Есть у нас кто-нибудь? – крикнул Андрей куда-то в заднюю комнату. – Катька! Катька!

– Чего? – рявкнули оттуда.

– Ничего. Кто из мужиков есть?

– Федюня! Позвать?

– Зови! – Андрей вытер пот со лба и, повернувшись к Олесе, добавил: – А ты вон туда проходи. Я кастинг сам проведу.

«Ну, разумеется, – зло подумала Олеся. – Куда без этого побитого молью хорька!»

Тем не менее, в студию она прошла, на подгибающихся ножках, но, все-таки добровольно.

Внутри не было ничего интересного. Студия была стилизована под спальню, с кроватью, застланную простынями сомнительной свежести, на которых лежали плоские подушки. На тумбочке валялись несколько фаллоимитаторов, длинная лента презервативов, флакон с лубрикантом и стопочка истрепанных журналов с голыми девицами на обложке. Напротив кровати висело зеркало во всю стену. В углу притулилась полусдутая резиновая женщина, еле держащая задранные кверху сморщенные руки. Плоская мордаха, с открытым в немом вопле ртом, выглядела убогой. Напротив кровати стояло два прожектора, камера на треноге, опутанная проводами, тянущимися к розеткам. У дверей находился небольшой столик, на котором стоял ноутбук.

Сколько народу побывало в этой комнате? Сколько из них лежали в кровати, и что на ней вытворяли?

Олеся втянула ноздрями воздух, надеясь почуять впитавшийся в мебель аромат похоти, но в студии пахло пластиком, нагретым приборами, химическими ароматизаторами и резиной. Она не решилась присесть на кровать, а единственный стул у письменного стола был завален кассетами, потому она осталась стоять, вцепившись в сумочку, как в спасательный круг. Когда в студию вошел Андрей, вооруженный здоровенным фотоаппаратом, Олеся вздрогнула, а он спокойно улыбнулся.

– Да не бойся ты. Ничего с тобой не произойдет страшного. Давай, пока Федюня готовится, мы с тобой сделаем несколько снимков. Вон туда к стеночке стань.

Она послушно отошла к стене, стиснула зубы и убрала руки за спину.

– Олеся, мы сейчас будем изображать, раскованность, о’кей? – мягко произнес Андрей. – Улыбаемся, позируем красиво, как умеем, ладно? Чего ты зажалась? А потом Федюня придет, и мы попробуем разок.

– Что значит – попробуем? – просипела Олеся. Андрей закатил глаза.

– Это значит ты и Федюня займетесь сексом. Мы чуть позже обговорим, как именно, хорошо? А пока давай, позируй.

– А он кто? – дрожащим голосом спросила она. – Ну… Федюня.

– Федюня – наш актер. Пять лет в бизнесе. Матерый человечище, тебе понравится. Сейчас он приготовится, и придет.

– Что значит – приготовится?

– В душик сходит, виагры скушает. Давай, давай, Олесечка, время – деньги… Встань к стеночке и медленно раздевайся. И не забывай улыбаться. Сейчас мы камеру включим…Может, музычку тебе для релаксации?

– Подождите!

– Ну, что еще? – недовольно поморщился Андрей.

– Я хотела спросить… А эти фильмы… Вдруг их кто-то увидит?

Он рассмеялся.

– Радость моя, так мы и снимаем их для того, чтобы их увидели. Или ты думаешь, что это все происходит исключительно из любви к искусству?

– Нет, я хотела сказать: вдруг их увидит кто-то из моих знакомых…

Андрея отмахнулся.

– Мы не производим продукцию для внутреннего рынка. Все диски будут проданы на Западе. Так что дрочить на тебя будут фрицы и пиндосы.

– Кто-кто?

– Чукча ты необразованная, – рассмеялся Андрей. – В Германию и Штаты диски поедут, уяснила? А сейчас давай, ближе к телу, так сказать, вон, конкурентки твои уже у дверей караулят.

Едва он это сказал, как в студию вошла перегидрольная блондинка лет тридцати, с сильно напудренным лицом, густо подведенными глазами, в обтягивающем красном платье и, недовольно покосившись на Олесю, сказала:

– Девочки там ждут. Может, ты для экономии времени сразу всех запустишь?

Она как-то странно растягивала гласные, словно была пьяна. Андрей чуть заметно скривился.

– Вначале она, они позже, – резко ответил он. – Пусть ждут.

Блондинка скупо улыбнулась и демонстративно вздохнула, причем ее закованный в платье бюст даже не колыхнулся, словно каменный. Олеся, как завороженная, смотрела на нее, на всякий случай, стараясь не шевелиться. Блондинка показалась ей похожей на змею: красивую, опасную и безжалостную.

Если бы гадюки улыбались и красили безгубые рты красной помадой, сходство было бы поразительным. И глаза эти: серые, немигающие, не настоящие. Линзы что ли? Не может быть у человека такого неподвижного взгляда с ненормально расширенным зрачком.

– Кать, иди, мне работать надо.

– Да ладно…

– Я сказал – иди. А девочки пусть ждут. И Федю поторопи. Олеся, ну, чего ты застыла?

Перегидрольная Катя одарила Олесю взглядом ненастоящих, льдинисто-серых глаз, сверкающих под черными ресницами, и вышла, громко цокая каблуками. Видимо, это был единственный способ выказать свое презрение.

«Это происходит не со мной», – подумала Олеся, расстегнула пуговицу на юбке и потянула вниз, посылая в сторону камеры беспомощные улыбки. Из ноутбука мяукала француженка с тонким хилым голосишком, сумевшим, тем не менее, удерживать ее на вершинах хит-парадов уже два десятилетия.

Была не была! Кто сказал, что на настоящих съемках было бы легче?

Она начала двигаться. Сперва робко, потом все смелее, играя с пуговицами, обнажая и снова прикрывая грудь. За спиной Андрея Олеся видела свое отражение, и все происходящее в студии, жаркой от солнца и света прожекторов, вдруг стало ее забавлять. А тут еще из динамиков лилась задорная долбежка. Француженка голосила что-то про секс, обман и разочарование, а Олеся вспомнила, в каком виде эта рыжая певица снимается в своих видеоклипах.

И чем, простите, она лучше?

Ритмы делали свое дело, и Олеся, сосредоточившись на музыке, представила, что в комнате нет никого посторонних. Юбка полетела в одну сторону, маечка в другую. Она осталась в трусиках, кокетливо прикрывая груди ладошками, а потом, забравшись на кровать, схватила один из пластиковых фаллосов и стала подпевать в него, словно в микрофон, выразительно облизывая влажные губы.

Происходящее вдруг стало казаться ей какой-то игрой. Повинуясь команде Андрея, она расшалилась, стащила трусики, оставшись абсолютно голой. Но на тот момент это ее уже ничуть не волновало. Рухнув на кровать в профиль к камере, она, опираясь на плечи и ступни, стала быстро поднимать и опускать бедра.

Вверх-вниз. Вверх-вниз. Если это не заведет, тогда неизвестно что заведет. Зеркала подмигивали, кривлялись, забавляясь вместе с ней.

– О, да, детка, – стонущим голосом произнес Андрей. – Да ты просто бомба, просто бомба…

Она опомнилась, когда он уже сидел за компьютером и перекидывал фото, напряженно глядя в монитор. Сгорбившись на кровати, она зажала ладони между коленками, прикрываясь распущенными волосами, как русалка.

– Камера тебя любит, Олесечка, – сдавлено произнес Андрей. – Надо же, как ты хорошо выходишь… Надо будет видео потом посмотреть…

– Мне одеваться? – тоненьким голосом пропищала она.

– Какое там одеваться, сейчас будем настоящие пробы проводить, – воскликнул он с воодушевлением. – А, хотя, одевайся. Тупо секс – неинтересно, будем снимать сцену из фильма. Федя! Федя!

– Да тут я, не ори, – пробурчал басом лысый верзила, облаченный в белую майку и светлые джинсы. – У, какая куколка… Привет, лапа! Меня Федей зовут!

– Олеся, – пискнула она.

– Олеся, ну надо же… Живет, в белорусском полесье… Дрюня, я так понял у нас пробы или как? Чего делаем?

– Сейчас решим, – торопливо сказал Андрей. – Олеся, это, как ты поняла, Федя. Сейчас ты с ним будешь заниматься сексом.

– Так сразу? – глупо спросила Олеся. Федя загоготал.

– Нет, блин, мы должны как следует притереться друг к другу, – издевательски протянул он. – Свидания, цветочки, знакомство с родителями. Ты ж не в пансионе благородных девиц. Трахаться мы будем, дорогая! Тра-хать-ся!

Он выкрикнул это ей прямо в лицо. Олеся отшатнулась. Глаза моментально заволокло слезами, а губы задрожали.

– Чего ты мне тут девочку пугаешь? – накинулся на него Андрей. – Хотя, Олесь, он, в общем-то прав… Но хамить тут мне на ведущую актрису не смей!

– С каких пор всякие мокрощелки тут стали ведущими актрисами? – протянула перегидрольная Катя от дверей. Голос ее звучал недовольно, и даже ревниво. Олеся почуяла недоброе и на всякий случай шмыгнула носом.

– А ты чего приперлась? – разъярился Андрей. – Иди вон, делом займись.

– Ты же знаешь, я не могу заниматься этим одна, – сладким голосом пропела Катя, но Андрей лишь отмахнулся, зато Федя оживился.

– Мать, если щас пробы сорвутся, может мы, того, займемся чем-нибудь полезным, а? А то я виагры накушался, у меня уже все дымится.

– Помечтай, – фыркнула Катя. – Не для тебя мама такую ягодку растила!

Она снова удалилась, долбя каблуками по полу.

– Ну, вот, – обиделся Федя. – Чего спрашивается, дергали? Или мне опять врукопашную ствол разряжать?

Ему никто не ответил. Андрей сел рядом с Олесей и осторожно погладил ее по плечу.

– Ты не бойся, все хорошо будет. Федька только с виду такой страшный, а в койке он просто чудеса творит. Бабы от него визжат и писаются, и в очереди стоят, лишь бы в постель затащить.

– Да, я такой, – похвастался Федя. – Лапа, ты меня не бойся. Ну, пошумел чуток, так я ж не со зла. Давай Федя тебе сделает хорошо, а? Поработаем на славу часок-другой, денежку получим, да, Дрюня? Ты же нас с Лесечкой в фильм сразу вставишь, в эпизодик хотя бы. А Федечка тебя потом домой отвезет, без-воз-мезд-но, то есть даром!

Последние слова он произнес, отчаянно гундося совой из мультфильма. Получилось так похоже, что Олеся против воли засмеялась.

– Ладно? – спросил Федя.

– Ладно, – кивнула она, а потом, решив проявить благоразумие, спросила: – Мне прямо сегодня и заплатят?

Андрей бросил осторожный взгляд в сторону коридора и мотнул подбородком. Федя понимающе кивнул и прикрыл двери. Олеся насторожилась.

– Если честно, мы за кастинг вообще не платим, – сказал Андрей. – Там вон еще две девки сидят, так им, чует мое сердце, не обломится ничего, рожей не вышли, и фигуры так себе, третий сорт. Нет, мы их, конечно, отснимем, но вряд ли пустим в производство. Разве что в массовку. Ты – другое дело. Не знаю, как там выйдет на видео, но, в конце концов, мы на «Оскара» не претендуем. Наш зритель и так схавает. Поэтому тебе я заплачу. Даже если ты больше не придешь.

То, что Андрей сразу угадал ее планы, выбило из колеи. Олеся, заранее решившая, что этот поход будет единственным, промолчала. От страха у нее тряслись коленки.

– Будешь сниматься?

Она закивала.

– Молодец. Тогда сейчас мы все быстренько отрепетируем… Федя, иди сюда… Олеся, запоминай: Федя входит в комнату. Ты лежишь на кровати и листаешь журнал. Он подходит ближе, вы целуетесь, он снимает майку с себя, с тебя, ты расстегиваешь ему штаны…

Олеся кивала китайским болванчиком, ложилась, вставала, делала вид, что расстегивает Феде штаны, щупала его напряженную плоть, целовалась, ложилась… Одежда, которую она еще не сняла на репетиции, жгла огнем. От ужаса сводило скулы, и улыбка не получалась, что приводило ее в отчаяние. Наконец, Андрей встал за камеру и сказал:

– Сейчас начнем. Олесь, я прошу, главное – не смотри в объектив. Но если посмотришь – ничего страшного. И не напрягайся так. Впрочем, Федя тебе поможет.

– Федя поможет, – согласился тот.

«Если все будет ужасно, я сбегу, – подумала Олеся. – Дотянусь до лампы, стукну Федьку по башке, а потом, одежду в охапку и в окно. А, может, и не придется бить. Не станут же они меня силой заставлять?»

Она ждала, что кто-нибудь скажет «Мотор», в кадре возникнет девушка с хлопушкой, пусть даже это противная Катя, но ничего такого не произошло. Приникший к камере Андрей махнул рукой, и Федя начал двигаться к Олесе от дверей, вальяжно повиливая бедрами, а она, перелистнув онемевшей рукой страницу журнала, нашла силы ослепительно улыбнуться.

Народу в студии было мало. Охранник скучал в своем предбаннике, читал книжку и время от времени пялился в маленький телевизор, на котором, вопреки репертуару компании, крутилась не порнуха, а вполне смотрибельный боевичок. На вошедшую Олесю охранник покосился без особого интереса, скупо кивнул и вновь уткнулся в книжку. Олеся толкнулась в дверь Андрей, но та была заперта. Закрыта была и дверь в студию, но, судя по звукам, там, под ритмичное уханье и аханье, вовсю шел процесс съемок. Олеся хмыкнула, пошла в крохотную кухню, выудила из холодильника апельсин и бутылку пива, уселась на стульчик, и приготовилась ждать.

После того, самого первого и самого страшного опыта она снялась в трех картинах. В двух ее роли были весьма незначительными, буквально несколько сцен, в которых она соглашалась делать с собой, что угодно. В третьей картине Олесе впервые доверили быть центральной фигурой.

Порнография, которую снимал Андрей, в определенной степени претендовала даже на какую-то художественность. В фильмах даже некий сюжет присутствовал, и актеры, способные связно произнести пару фраз, ценились гораздо выше. Олеся перед камерой не тушевалась, фразы произносила отчетливо и даже вполне естественно.

Съемки, которые поначалу казались такими страшными, совершенно перестали пугать. Более того, Олеся находила их забавной и приятной игрой.

Больше всего ее смешил оператор, в роли которого частенько выступал сам Андрей. Камеры и микрофоны на длинной палке то и дело оказывались в самых неожиданных местах, лезли между ног, нависали над грудью, лицом, и тут было важно не расхохотаться, поскольку смех моментально выбивал из себя всех: актеров, оператора, режиссера. Со стороны это выглядело дико: голые люди, сидящие верхом друг на друге, всхлипывают и подвывают в истерике, им вторит парочка людей одетых, и это безумие порой длится до получаса. Гиганты секса сдуваются, и потом никак не могут завершить процесс, потому что партнеры вызывают совершенно не те эмоции.

Еще смешнее было, когда в процессе секса под актерами ломалась мебель. Олеся, во время съемок второго фильма, испытала это на себе, когда вместе с Федей рухнули на пол. Стол, на котором по замыслу режиссера, Олеся ловила кайф, не выдержал мощного натиска и сломался. И хотя обоим было очень больно, они хохотали минут пять. Несколько раз Олесю роняли с кровати, а уж случаев, когда сперма партнера летела не на ее лицо и тело, а на физиономию обалдевшего от такого счастья оператора, было не перечесть.

Потом они приходили на озвучку, старательно охали и ахали, постанывали и покрикивали, изображая страсть, которой не чувствовали ни тогда, ни сейчас. «Подавая голос» Олеся почти не смотрела на экран, довольно быстро уяснив, что гораздо проще отгораживаться от него стеной собственных мыслей.

После команды: «Стоп, снято!», которой Андрей подражал большому кинематографу, все они частенько сидели голыми в студии, пили пиво, коньяк или даже чай, с горящими лицами, лениво перебрехиваясь дежурными, часто матерными, шутками, звонко шлепали друг друга по влажным задницам, словно иллюзия кипевшей на экране страсти еще не отпускала их из сладких объятий. Валяясь в кровати, они болтали о чем угодно, только не о съемках, членах, грудях и вагинах.

Передружившись со всеми, Олеся быстро узнала, что в закадровой жизни аморальные и раскрепощенные актеры часто и много пьют, а также сидят на героине и кокаине. Добыть это зелье в Москве было проще, чем дома. Несколько раз «нюхнуть коксу» предлагал Федя, совершенно неутомимый после очередной дозы, но она терпела и отказывалась, борясь с соблазном попробовать.

Сказать, что новая работа устраивала ее полностью, Олеся, тем не менее, не могла, и часто, готовясь к съемке, думала: сегодня – последний раз. Завтра я просто не приду.

Просто не прийти значило отказаться от денег. Каждое утро она боролась со своим нежеланием, но все равно собиралась и шла, стараясь не думать о плохом.

Неприятностей хватало. Хуже всего были съемки на заказ, когда фильм делали под того или иного клиента, но в этом ужасе ей, по счастью, не приходилось участвовать. Об этом, под рюмочку, рассказывали другие актеры, содрогаясь и морщась, хотя, казалось бы, уже прошли все на свете. Фантазии извращенцев не знали пределов. Но Андрей берег новую фаворитку, выгодно выделяя ее из общей массы, что не могло не раздражать остальных. К счастью Олеси, камера ее действительно «любила», отчего большинство сцен получались достаточно легко, гораздо легче, чем другим, даже более опытным девушкам, частенько захлебывающихся в собственной рвоте в кульминационные моменты. Помогала и спортивная растяжка. Никто из девушек Пряникова не мог так лихо растопыриться в шпагате: хоть продольном, хоть поперечном, задрать ногу вертикально полу, бесстыдно обнажая потаенное место. И этим Олеся очень гордилась.

Иногда съемочные дни проходили особенно тяжело, особенно, когда приходилось иметь дело с незнакомцами. Она успела привыкнуть к дюжине мужчин, постоянно снимавшихся в фильмах Пряникова, но порнография постоянно требовала новых лиц. Дважды в неделю Олеся снималась с кем-то новым, мужчиной, женщиной, заново привыкая к прикосновениям, часто содрогаясь от отвращения и морща нос от резкого мускусного запаха их тел.

Однако самым опасным элементом в этой вакханалии была Катя.

Внутри студии Олеся почти со всеми нашла общий язык. Да и в самом деле, глупо собачиться с человеком, с которым через пять минут ты будешь заниматься сексом. Она быстро уяснила, что физический контакт с неприятным человеком перенести будет тяжелее, оттого инстинктивно старалась всем угодить. Практически единственной, с кем контакта не получалось, была Катя, усердно третировавшая Олесю, и не обращая внимания на всех остальных.

В титрах фильмов Катерина значилась как Огненная Кати, и имела у зрителей определенный успех, однако в последнее время ее слава начала увядать. Для прежней категории зрителей Кати не годилась: она постарела, и даже твердокаменные силиконовые груди не спасали ее от потери былой привлекательности. Андрей же постоянно привлекал на съемки молодых девиц, с которыми сам спал без всякого стеснения, прямо у всех на виду, объясняя это «рабочими моментами». Олеся «рабочих моментов» тоже не избежала, хотя никаких объяснений в процессе она так и не получила. Однако Андрею это явно понравилось, и он несколько раз оставлял Олесю после съемок для «шлифовки».

Сразу после этого, во время съемок лесбийской сцены с Огненной Кати, Олесю едва не вырвало от омерзения. Кати за минуту до съемок наелась чеснока. Смрад из ее хорошенького накрашенного ротика был невыносим. Съемка была сорвана и перенесена на другое время. Спустя два дня на съемках, во время римминга, Катя пукнула Олесе прямо в лицо…

Издевательства продолжались во время каждой совместной сцены, и без того не всегда приятных. Причины такого поведения были тривиальны. Вне кадра Катя была женой Андрея Пряникова, и потому предпочла не церемониться с конкуренткой. Однако, в последнее время Андрей проводил с Олесей гораздо больше времени, оставлял ночевать в съемных квартирах, делал подарки, и она решила воспользоваться ситуацией, чтобы положить пакостям Кати конец.

Роль фаворитки начала утомлять ее довольно быстро.

Это у всяких там французских Людовиков Луизы де Лавальер и мадам де Монтеспан занимали при дворе важное место и едва ли не управляли государством, не говоря уже о том, что получали от королей титулы, бриллианты и поместья. В качестве короля Пряников был жалок, не говоря о том, что в качестве любовника был почти беспомощен, особенно на фоне заряженных виагрой актеров. Однако даже такого наполеончика требовалось держать в узде, прикармливая с руки.

Учитывая, что почти ежедневно Андрей торчал на съемках, где ему то и дело предлагали себя раскрепощенные актрисы, удивить его собственной сексуальной готовностью было трудно, и Олеся это понимала прекрасно. Откажет она раз, откажет два, глядь, а на место постельной феи вскарабкается другая, вытолкав Олесю из-под одеяла.

Катя будет только рада низложению соперницы, и, прежде чем переключиться на другую, выпьет всю кровь. И что ей останется? Кое-какие цацки, не самые дорогие, кстати, новый айфон, коротенькая, считай игрушечная, шубка, в которой на морозе было невероятно холодно – вот, собственно и все. И деньги от съемок.

«Нет, – зло подумала Олеся. – Деньги я честно заработала. И Пряников тут совсем ни при делах. За это его благодарить я не обязана».

Она как обычно приехала на съемную квартиру раньше него, выгрузила из пакета фрукты, бутылку коньяка и попыталась соорудить на дешевеньком столике подобие сервировки, увиденную в ресторанах, но в итоге из салфеток получилась какая-то смятая дешевка, которая только портила эффект. Ананас чистился неровно, а из апельсиновой кожуры вырезать ажурную снежинку так и не получилось. Наплевав на эстетику, Олеся вывалила остаток фруктов в вазу, улеглась на диван и стала ждать, мрачно уставившись в телевизор.

Обычно, перед тем как встретить Андрея, Олеся обшаривала квартиры, снимаемые на сутки, обнюхивала каждый угол, старательно представляя, что все это – ее. Случалось, что под шкафом или диваном находились разные приятные мелочи. Один раз она нашла даже тоненькое обручальное кольцо, которое без всякого стеснения сдала в ломбард. Но сегодня ей не хотелось даже шевелиться. Квартира оказалась неудачной. Несмотря на чистоту и вполне пристойную мебелишку, здесь оказалось неуютно и холодно. И от этого неуюта в голову лезли только плохие мысли.

Поначалу она еще верила в то, что, будучи моложе, свежее Кати, сможет отвоевать Андрея или хотя бы заставить плясать под свою дудку, но потом выбросила эти мысли из головы. Состоявшийся тридцатипятилетний мужик, коим был Пряников, повидал на своем веку столько баб, что удивить его чем-то было весьма проблематичным. Тогда Олеся решила не в пример супруге быть покладистой, покорной и заботливой, что тоже получалось не ахти. Андрей ее трогательной заботы не замечал, а змеища-Катька ядовито фыркала, когда видела, как Олеся подсовывает Пряникову бутерброд или яблоко, или гладит по руке, или подает сдобренный коньяком кофе.

– Пупок не надорви от стараний, – усмехалась она, а Олеся зло сжимала губы.

Андрей явился через час, торопливо чмокнул ее в губы, схватил яблоко и убежал в ванную.

– Представляешь, у меня родилась потрясающая идея, – крикнул он оттуда. Затем послышался шум воды и невнятное: – Бу-бу-бу!

– Что?

– Иди сюда, говорю!

Олеся вошла в ванную, увидев его, стоящего в душевой кабинке с распахнутыми дверцами, голого, с намыленной мочалкой в руке.

– Говорю: иду мимо ГУМа, а там, в витринах, манекены, наряженные в бельишко. И тут меня осенило! Это будет не фильм, а бомба!

– Неужели? – саркастически усмехнулась она.

– Серьезно. Представь: дом, там сидит мужик, и тут ему привозят ящик. Он расписывается в квитанции, открывает, а там – кукла. В человеческий рост, ручки растопырены, ротик приоткрыт. Он, значит, ее достает, бельишко сдергивает, и начинает иметь во всяческих позах. Потом дружбанам звонит, те тоже приезжают, и, стало быть, пускают куклу по кругу. А потом, натрахавшись, он снова запирает куклу в ящик. Как тебе?

– Потрясающе, – равнодушно ответила недогадливая Олеся. – И в чем прикол?

– Как в чем? Куклой, естественно, будешь ты. Я все придумал, пока ехал. Намажем тебя тональником, и еще какой-нибудь хренью, чтобы был пластиковый блеск, соски тоже закрасим, а на сгибах: шеи, руках, ногах, нарисуем черные полоски и что-то вроде шурупов. Здорово?

– Угу, – апатично буркнула она. Андрей прикрыл дверцу и открыл воду. В пластиковые стенки ударили струи воды. Минуты через две, он вывалился наружу, в облаках пара, с готовым к бою достоинством и сальным блеском в глазах.

Будь Олеся чуть глупее, она бы подумала, что все это предназначается ей, но изрядно изучив Пряникова, она прекрасно понимала: сейчас он хочет не ее, а ту куклу из ящика, которая скачет перед его воображением.

Против его фантазий она была бессильна. Нечего и пытаться.

– Самое интересное, что от тебя здесь не требуется никаких усилий, – с воодушевлением сказал он. – Наоборот: полная неподвижность, и широко распахнутые глаза.

– Что-то есть в этом от некрофилии, – хмыкнула она.

– Думаешь?

– Ну да. Неподвижное тело, которое имеют во все щели. Хотя я прекрасно понимаю, сколько на это есть охотников. Помнишь, мы снимали две сцены, где трахали спящую девушку?

– Разумеется, помню, – хвастливо сказал Андрей. – Знаешь, откуда это идет?

– Нет.

– Темнота. Это же извечное мужское желание, основанное на старинных легендах. Вспомни, хотя бы «Спящую красавицу». Между прочим, в оригинале, принц вовсе не разбудил ее поцелуем.