Текст книги "Девочки-лунатики (СИ)"

Автор книги: Георгий Ланской

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Она просидела за пальмой полчаса, постепенно успокаиваясь, а потом, шмыгая покрасневшим носом, пошла к лифту. Вызвав кабинку, она вошла внутрь и нажала на кнопку своего этажа. Перед ней замаячил чей-то силуэт, и Олеся опустила голову, чтобы никто не увидел ее заплаканного лица. В лифт вошел мужчина, большой, сопящий, как простуженный бульдог, и, дождавшись, когда закроются двери, небрежно поинтересовался:

– Ну, что? Не надумала?

Она подняла глаза и без всякого удивления узрела Свиридова, главу холдинга с труднопроизносимым названием. Отвечать ему было выше ее сил.

– Ну, смотри, – равнодушно сказал Свиридов. – Ты мне, в принципе, нравишься. Я на выходные в Париж лечу. Хочешь, могу тебя с собой взять, все расходы оплачу, одену, как куклу, брюликов навешаю. Только это отработать надо будет. Но тебе же не привыкать, верно?

Олеся молчала. Двери открылись, и Свиридов, крякнув, выкатился наружу.

– Если что, я в четыреста восьмом. Только учти, предложение действительно только до завтрашнего утра.

Двери поползли и закрылись, отсекая Олесю от Свиридова. Лифт загудел и поднял ее двумя этажами выше. Когда двери открылись, Олеся хотела пойти к номеру, но пройдя едва половину пути, остановилась.

Она думала о Париже, раскрашенных витринах французских торговых домов, новогодних елках, а еще о своем похудевшем банковском счете и о том, что вернется домой побитой собакой, а этого так не хотелось.

Терять было нечего. Предложение действовало всего один вечер.

«В последний раз», – подумала Олеся и повернула назад.

Глава 11

Потолок терялся во тьме, которую не могли рассеять дежурные лампы, не гаснувшие даже ночью. Лампы раскачивались, словно при морской качке, и смотреть на них было больно, но стоило закрыть глаза, становилось только хуже. Стены, зеленого казарменного цвета, начинали медленно сужаться, складываясь карточным домиком, грозя обрушиться совсем, и это было страшно. Маленькое окошечко, забранное решеткой, даже днем свет почти не пропускало, что уж о ночи говорить. Но сегодня в него виднелся краешек Луны, растущей или убывающей, сразу и не определить. В детстве бабушка научила Наташу: надо закрыть пальцем плохо видимую часть Луны. Если получится буква «Р», Луна растущая. Если освещенная круглая часть будет с другой стороны – убывающая. Сфокусировав взгляд на Луне, Наташа подняла руку и выставила палец. Убывающая, темная, как говорила бабушка. Плохое время. Хотя, ей ли не знать…

Палец трясся и ходил ходуном. Болел живот, болело лицо. Все болело. Хорошо бы сейчас сюда тщательно разрекламированную таблеточку от всего, о которой ненатурально-бодрыми голосами говорили рекламные красавицы. Если все болит, и ничего не помогает, скушай, детка, нашу чудо-штуку.

Луна кривлялась с небес, подпрыгивала и плясала вместе с окном. Наташа снова подняла руку и закрыла небесное светило совсем. Может, лежать на полу и проводить подобные астрономические эксперименты, было глупостью, но подняться она все равно не могла. Не было сил. При мысли, что ей сейчас надо оторвать голову от ледяного пола, ее мутило.

Пол влажный. Стены влажные. В уголке – небольшая батарея, еле разгонявшая холод по углам. Из крана в убогую раковину падали тяжелые капли. Рядом с раковиной – псевдоунитаз с намертво прилепившимся народным названием «параша», на который нельзя нормально сесть. Туалетной бумаги нет, выкручивайся, как хочешь. Вдоль стен – две двухэтажные железные койки, на которых лежали три бабы разных возрастов, мерно дышали и делали вид, что спят. Четвертая койка пустует, потому что ее хозяйка, избитая соседками по камере, лежит на полу и ловит руками лунные зайчики.

Дышать было трудно. Нос забит кровью. Наташа, глухо застонав, перевернулась на бок, скривившись от боли в груди. Утром надо будет показаться к врачу, соврать, что упала с кровати, потому что стучать на сокамерниц нельзя, будет только хуже. Возможно, ей сломали ребро, и, может быть, как-то повредили ребенку, но сейчас это не проверить. Врач, конечно, не поверит в дикую историю о столь травматическом падении, но кому до этого есть дело?

Кому вообще есть дело до того, что она валяется на полу в вонючей камере следственного изолятора?

На допросе Наташа не сказала ни слова, только плакала. Вопросы следователя вообще не доходили до ее сознания, и только оказавшись в камере, она с ужасом подумала, что где-нибудь рядом, в соседней камере, вполне может сидеть Миша. Ведь нашли ее на его даче.

Но эти мысли отступили перед новым кошмаром, в который ей пришлось окунуться, как только ее запихнули в камеру, где уже сидели три бабищи: немытая бомжиха неопределенного возраста, от которой нестерпимо разило мочой, цыганка лет тридцати пяти и широкозадая тетка, похожая на танк. Они тоже что-то спрашивали. Цыганка щупала пальцами Наташину кофточку и вкрадчиво просила:

– Отдай, отдай. Поменяйся со мной. Мне надо, тебе не надо, красавица. Отдай!

Наташа мотала головой, не понимая, почему она должна менять свою, пусть не самую брендовую вещь, на немыслимую тряпку в облетевших блестках, отталкивала цыганку, желая оказаться за тридевять земель от этого места.

Наташа увидела, но не осознала этот странный вопрошающий взгляд цыганки, брошенный на широкозадую, коротко стриженную бабу, а потом цыганка, с молчаливого согласия сокамерницы, ударила Наташу кулаком в лицо. Отлетев в сторону, Наташа ударилась затылком о кровать. Она вслепую попыталась отбиться, но на помощь цыганке бросилась бомжиха, скалящая редкие гнилые зубы.

Наташа очнулась на полу, без кофточки, в разодранном лифчике. Рядом валялась вонючая блестящая тряпка, отданная взамен. Над потолком горела дежурная лампочка, а в окне улыбалась половинка Луны, убывающей, и оттого печальной.

На допрос Наташу вызвали только ближе к обеду. Все утро она отлеживалась, не вставая с нар, стараясь не реагировать на подначки сокамерниц. Помимо кофточки, она лишилась и куртки, которая тоже оказалась у цыганки. Взамен Наташа получила пуховик: старенький, с разодранными карманами и грязными рукавами, вонявший немытым телом и дешевыми духами. Это было ужаснее всего, потому что от чужих, неприятных запахов ее немилосердно тошнило. На обед дали жиденький суп, но есть Наташа не хотела, выпила пустой, почти несладкий чай и снова улеглась на свое место.

Потом в дверях загремели ключи и конвоир повел ее по узким коридорам в комнату для допросов. Идти, с заложенными за спину руками, мимо дверей, выкрашенных в мерзкий синий цвет, с закрытыми циклопьими глазками, было жутко. Где-то посередине пути Наташа начала подвывать, и в кабинет вошла вся в слезах.

Следователь, похожий на грызуна, посмотрел на нее с отвращением. Похоже, это чувство она теперь вызывала у всех. Памятуя о просмотренных сериалах, Наташа сквозь зубы процедила, что без адвоката говорить не будет, и попросила дать возможность позвонить.

– А что у нас с лицом? – невежливо поинтересовался следователь.

– Ничего.

– Нет, в самом деле… Нос разбит, глаз заплыл… С кровати, наверное, упала?

– Вот именно, – мрачно подтвердила Наташа. – Дайте телефон.

– И кому звонить собралась? Подельникам?

– Я имею право на звонок, – упрямо цедила она сквозь зубы. – И мне надо к врачу. Вы что, не видите, что мне плохо?

– Ребенку, которому ты шею свернула, еще хуже, – безжалостно парировал следователь. – Но будь по твоему. Дежурного адвоката мы тебе вызовем, конечно. А пока в лазарет пойдешь, раз говорить не желаешь. Иди уже, звезда Ю-тьюба! Конвой!

В лазарете церемониться с Наташей тоже не стали. Говорить о своей беременности она не отважилась. Ссадины врач залил йодом, потеряв к своей подопечной всякий интерес.

Ближе к вечеру Наташу снова выдернули из камеры и отправили в комнату для допросов, но на сей раз вместо следователя с лицом хорька, за столом сидел приятный дядька в строгом, на вид, довольно дорогом костюме.

– Добрый день, Наталья, – бодро сказал он и представился. – Виталий Андреевич. Я – ваш адвокат. А что у вас с лицом? Хотите курить?

Все это он выпалил автоматной очередью, подал носовой платок и пачку «Гламура». Наташа облизнула пересохшие губы, так ей хотелось сигарету. Но когда ее рука потянулась к пачке, она вдруг нахмурилась.

То, что адвокат принес ей дамские сигаретки, причем ее любимые, показалось подозрительным. Она еще раз окинула взглядом дорогой костюм, внимательно оглядела шикарные ботинки и резко спросила:

– Виталий Андреевич, а вы… дежурный адвокат?

Она ожидала наполненного отвращением взгляда, и даже приготовилась, подобравшись, как охотившаяся кошка, но Виталий Андреевич, улыбнулся мягко, и вроде бы даже сочувственно, показывая мелкие квадратные зубы.

– Наталья, я – вовсе не дежурный адвокат. Меня наняли ваши товарищи. Но об этом мы здесь говорить не будем, хорошо? Финансовый вопрос вас вообще не должен занимать в данный момент. Думайте о том, что невиновны, и оказались тут случайно. Недоразумение, в которое вы чудом оказались впутаны, скоро разъяснится. Вы меня поняли?

– Поняла, – сказала Наташа и даже головой затрясла, показывая, что она вовсе не такая дура, какой кажется, а потом робко поинтересовалась: – А вы хороший адвокат?

Виталий Андреевич рассмеялся, но в этом смехе не было ничего обидного. Напротив, хохотал он весьма заразительно, и Наташа волей-неволей сама улыбнулась, хотя растягивать лопнувшие в драке губы было больно.

– Хороший, Наташенька. И дорогой. А теперь давайте перейдем к делу. Нам надо выстроить линию защиты. Вы курите, если желаете, курите и рассказывайте.

Жадно паля сигарету за сигаретой, Наташа рассказала все: от участия в митинге на Болотной, до налета на Дом малютки, выдала всех подельников, настаивая на том, что ничьей смерти не хотела, и вообще затея изначально ей не нравилась. Войдя в раж, она настолько отчетливо представила себя жертвой, что от жалости к себе самой в горле свело. Выплескивая детали на своего защитника, Наташа подсознательно затягивала беседу, подозревая, что сегодня ее никто уже не выпустит, и придется возвращаться в стылую сырость камеры, к соседкам, пинавшим ее по ребрам носками стоптанных сапог.

Адвокат слушал и мрачнел.

– Наташенька, не хочу вас пугать, но дело плохо, – грустно сказал он. – Если бы не все это… Ну, максимум получили бы вы два года условно за убийство по неосторожности, и это при самом плохом стечении обстоятельств. А сейчас я, признаться, в некоем затруднении.

– Я не понимаю, – жалобно сказала Наташа. – Вы что, меня не вытащите отсюда?

– Понимаете, в чем дело, милая, – проникновенно сказал адвокат и даже взял ее за руку, – вы в этом деле не единственная подследственная. Но ваши товарищи по несчастью молчат. Если вывалить следствию вашу версию произошедшего, это нельзя будет квалифицировать как хулиганство, приведшего к смерти по неосторожности. Налет был организован, и, стало быть, по делу вы будете проходить как группа лиц. А преступления по предварительному сговору, совершенные группой, караются куда строже.

– И что мне делать?

– Прежде всего, молчать. Вы имеете право не давать показания против себя. Версию для следователя мы сейчас подкорректируем. Прежде всего, запомните: ни в какой организации вы не состоите. Людей, которые пригласили вас в Дом малютки, раньше никогда не встречали. В акциях протеста участия не принимали. У нас, юристов, это называется, уйти в глухую несознанку.

Виталий Андреевич задорно ей подмигнул. Наташа вновь обрела уверенность в себе и, приободрившись, спросила:

– И что мне это даст?

– Вам должны будут либо предъявить обвинение, либо выпустить. Я более подробно ознакомлюсь с материалами дела, но, как мне кажется, там нечем крыть. Взяли вас не на месте происшествия, на видеозаписи вы в маске, так что, думаю, через семьдесят два часа вас выпустят. Главное – молчите. Ни одного слова следствию, понятно?

– Понятно, – кивнула Наташа, а потом жалобно попросила: – А можно я Мише позвоню?

– Нельзя, – покачал головой адвокат. – У Михаила сейчас своих проблем выше крыши. И потом, в СИЗО, знаете ли, телефонов нет.

– Его арестовали? – ужаснулась Наташа. – Но как? Когда?

Виталий Андреевич скорбно покивал.

– Да в тот же день, что и вас. Как вы думаете, почему за вами приехали на дачу? За организацией давно велось наблюдение, и после вашей выходки, всех участников сразу накрыли. Даже маски не помогли. В общем, Наташенька, если вас вызовут на допрос, а меня рядом не окажется… всякое, знаете ли, бывает… ни единого слова!

– Поняла уже, – мрачно сказала Наташа. – Хорошо, я ничего не скажу.

Ночи Наташа боялась больше всего, потому что самое страшное в этом учреждении, обозначенном короткой аббревиатурой СИЗО, происходило по ночам. В прошлый раз ее побили, раздели, ограбили. Чего ждать от сегодняшней ночи было неизвестно. И вообще, что это за обозначение такое – СИЗО? Воображение рисовало сизокрылого голубя, расхаживающего с гордо выпяченной грудью по тротуару в поисках крошек и семечек. Наташе всегда казалось, что голуби – птицы вполне интеллектуальные, и глаза у них умные, в отличие от тупых воробьев и злобных чаек. И вот сейчас она сидит на своей коечке, называемой нары, поджав колени к подбородку, и думает, что СИЗО – от сизокрылого, и если думать об этом, она, возможно, не сойдет с ума.

Тетки с мощным задом в камере не оказалось, так же как и бомжихи, вместе с которой пропала и Наташина куртка. На их нарах оказались две другие бабы, с сильно испитыми физиономиями. Новые сокамерницы даже ужина не дождались, рухнули на свои койки и захрапели. Цыганка косилась на Наташу так, словно размышляла, на что ее еще можно развести, но за остаток вечера так ни разу и не сказала ей ни слова. Это было вполне объяснимо. В камере появились новые жертвы, вокруг которых она кружила словно стервятник над падалью, высматривая лакомые куски.

Без бомжихи, утащившей куртку, дышать стало легче. Вонь, заполонившая камеру до потолка, медленно опадала, а, может, Наташа просто привыкла, но тошнило ее явно меньше. После первой бессонной ночи она, измученная и несчастная, смогла немного подремать, свернувшись калачиком на своей шконке. Засыпая, она то и дело прокручивала произошедшие события, возненавидев и Шершня, и Упыря, и даже Мишу за свое бедственное положение. Но больше всего, она ненавидела несчастного ребенка с головой гидроцефала. Ну почему он не сдох раньше? Почему из всех детей ей всучили именно его?

Не спать было страшно. Спать еще страшнее.

В коротких снах ей снова виделся ребенок, лежащий на серой подъездной лестнице, и какая-то голая бабища с жирными целлюлитными ногами, которая мыла пол грязной тряпкой в опасной близости от тельца младенца. Ребенок, страшный, синий, тянул кверху ручонки и вроде бы плакал, открывая беззубый рот в полной тишине. Наташа просыпалась в холодном поту, задыхаясь от недостатка воздуха. Забитый кровью нос не давал нормально дышать. Откатившись к стене, Наташа все ждала: вот сейчас кто-нибудь проснется и нападет на нее, просто так, без повода, чтобы добить.

Ночью никто так и не напал. А на следующий день разразилась катастрофа.

Прибывший адвокат был опечален настолько, что даже его холеное лицо сползло вниз. Увидев это, Наташа почуяла недоброе.

– Беда у нас, Наташенька, – скорбно сказал Виталий Андреевич. – Даже не знаю, что делать. Вы курите, курите, тут, знаете ли, без этого никак. Я тоже закурю, если позволите…

– Что случилось? – немеющими от ужаса губами спросила она. Виталий Андреевич с треском разодрал слюдяную упаковку, вытащил из пачки две сигаретки, одну протянул ей, а вторую прикурил сам. С дамской сигаретой в зубах он выглядел нелепо, но от волнения явно не обращал на это внимание.

– Я думал, что у следствия доказательств нет. Ведь повелся, как дурак, на ту версию ваших приключений, что была выложена в сети. А оказалось, что за вашими выступлениями следили давно и тщательно. Вот, полюбуйтесь…

Он вытащил из портфеля планшетный компьютер и, дождавшись, когда тот загрузится, подвинул Наташе.

– Смотрите…

Наташа смотрела, чувствуя, как холодеют ее пальцы.

Первой на мониторе пошла запись ее выходки у розового дома, где она, в маске из колготок, оголила грудь. Видимо тот пакостный оператор с телевидения успел поймать момент, когда колготки еще не закрывали лица. Лицо промелькнуло крупным планом, а следом, на общем, можно было разглядеть, как она натягивает капрон на лицо.

– А потом вот это, – горестно сказал Виталий Андреевич.

Сцена. Манежная площадь. Наташа стоит у ступенек и нервно озирается по сторонам. Изображение скверное, скачет, словно камера оказалась в руках у алкоголика, но лицо видно отчетливо. Вот к Наташе подходит Миша, хотя лица не видно и его можно узнать лишь по волосам, отдает гитару, протягивает яркий ком детских колготок. Наташа натягивает их на лицо и взбирается на сцену. Следующий ракурс: под ее пение в полицейских летят бутылки с горючей смесью.

– И песня-то знаменитая. Вы с ней так ярко выступили на конкурсе, что устроители до сих пор в шоке, – заметил Виталий Андреевич.

Видео с шоу «Народный герой» продемонстрировало, как Наташа, исполнив ту же песню, ругается с членами жюри, а потом дерется с охраной. Мелькнуло ошеломленное лицо Черского, перепуганные глазищи Алмазова.

– И теперь вот это, последнее, из Дома малютки… Видимо, произошла утечка, иначе я не могу это объяснить, но рабочие кадры тоже попали в сеть…

Смотреть на это Наташа уже не хотела. Опустив голову на сложенные руки, она разрыдалась, а из компьютера доносились веселые голоса, распевающие ее песню.

– Наташа, посмотрите на меня, – попросил Виталий Андреевич.

Она подняла голову и уставилась на него взглядом побитой собаки.

– Что же теперь со мной будет? – прошептала она.

– Я не волшебник, Наташа, – устало сказал адвокат. – И отрицать очевидные факты глупо. Мы запутаемся во вранье, а обвинение легко опровергнет каждое наше слово. Ваши… кхм… пятнадцать минут славы обойдутся очень дорого, если мы не придумаем линию защиты.

Она ничего не поняла про пятнадцать минут славы. В голове, словно набитой ватой, долбилось только одно: что будет дальше? Внезапно яркая мысль, словно молнией прорезала ее сознание.

– Я ведь беременна, – призналась она. – Неужели они посадят беременную?

– Ваше положение – отличный козырь, и мы, несомненно, это используем. Но это нас не спасет.

– А что спасет?

– Только чистосердечное признание, – твердо сказал Виталий Андреевич. – Мы раскаемся, утопим суд в правде, но в правде нашей, несколько скорректированной. Допустить, чтобы нас обвинили в преступлении, совершенного группой лиц, нельзя ни в коем случае. Это отягчающие обстоятельства. Поэтому ваше близкое знакомство с Лобовым, активистом неонацистов Ширшовым и тем более лидером «Королевских тарантулов» надо скрыть. Именно эти детали следствие попытается вытащить наружу, если мы позволим. Потому все ваши действия надо объяснить случайностью. Представим вас Золушкой, приехавшей покорять столицу и просто оказавшейся в ненужном месте в ненужное время. Вы меня понимаете?

Наташа обреченно кивнула.

– Итак, начнем. Случай с конкурсом вообще можно опустить. Он никакого отношения к делу не имеет. Подумаешь, подрались с охраной. Но рулить надо именно оттуда, потому что эта дорожка связывает вас с Лобовым и Ширшовым. Скажем так: денег на ночлег у вас не осталось, потому вы, случайно узнав о расселяемом аварийном доме, остались там. И, естественно, примкнули к акции протеста, когда узнали об его сносе. Это логично, понятно и никак не связывает вас ни с какой организацией. Теперь митинг на Манежной. С этим сложнее. Но здесь мы будем играть на ваших политических взглядах. Вам не нравится наше правительство, вы – активный человек с твердыми убеждениями. Случайно оказавшись на митинге, вы прониклись уважением к выступающим там людям, подошли к сцене и попросили спеть.

– А если спросят у кого? – осторожно спросила Наташа. Виталий Андреевич улыбнулся.

– Молодец, вы отлично соображаете. Ответите так: стоял какой-то мужчина со списками. Опознать его не сможете, суматоха, волнение, то да сё. Выступить вам дали, а вот почему в полицию полетели бутылки, вас не касается. Никакого отношения к их убеждениям вы не имеете. Понимаете линию поведения?

Наташа закивала. Ей действительно все было понятно. Из складных речей адвоката получалось, что она действительно ни в чем не виновата.

– Ну, и теперь самое сложное: наше дело, Дом малютки. Объяснить это случайностью не получится. Будем давить на шалость, которая плохо закончилась. В конце концов, вы ведь действительно не виноваты в смерти ребенка. Кто же знал, что он умрет? Вы знаете, как зовут девушек, которые пели вместе с вами?

– Галка и Танька, – мрачно произнесла Наташа. – Фамилий не знаю, да и телефонов их у меня нет. Их парни привели. А что?

– Дело в том, что девушкам удалось скрыться, – с сожалением признался Виталий Борисович. – Они не были так… засвечены, как вы. Где их искать – неизвестно. Но нам это даже на руку. Будем все валить на них. После выступления на Манежной к вам подошли Галина и Татьяна, которым невероятно понравилась ваша песня. Вы же звездой хотели стать, верно? Они предложили вам стать лидером их группы, пригласили на съемку клипа. Все выглядело достоверно: камеры, свет. Вы и понятия не имели, что это не декорация, пока вам в руки не сунули ребенка. А потом… после произошедшего, вы испугались и бросились прочь из Москвы, доехали до Ашукино, нашли пустовавший дом и решили затаиться в нем…

– Как меня нашли? – спросила Наташа. – Откуда узнали про Мишину дачу? Это он сообщил?

Виталий Андреевич помолчал, а потом со вздохом придвинул к себе компьютер и стал водить по монитору пальцем.

– В полицию анонимно позвонила девушка и сообщила, что вы там скрываетесь. Думаю, это кто-то из ваших бэк-вокалисток.

– Нет, – покачала головой Наташа. – Они не знали. Но, кажется, я догадываюсь, кто мог это сделать. Это точно была девушка?

– Точно, – кивнул адвокат. – На этом мы, пожалуй, закончим. Я предложил вам хороший вариант, Наталья. При самом неудачном стечении обстоятельств это будут обещанные мной ранее два года условно. А учитывая вашу беременность, допускаю, что вас выпустят под подписку о невыезде уже завтра. Но надо писать чистосердечное.

– Иначе никак? – с горечью спросила Наташа.

– Никак.

Наташа помолчала, потерла пальцами виски и вытащила из пачки сигаретку. Закурив, она встала и отошла к узкому окошечку под потолком. Задрав голову к темнеющему в семерках небу, она думала, как изменилась ее судьба из-за простого желания стать знаменитой. Еще она думала о Мише, и о блондинистой сучке Маре, ревнивой твари, прекрасно знавшей, где она скрывается, готовой на все, чтобы прибрать Лобова к рукам.

– Наташа, что вы решили? – негромко спросил Виталий Андреевич. Она вздохнула и уселась за стол.

– Я все напишу, – сказала она. – А вы сможете передать Мише записку?

– Конечно. Пишите.

Она быстро написала: «Миша, что бы ни случилось, я тебя люблю, и буду любить всегда, и никогда не скажу ни слова, чтобы не испортить твою жизнь. Дождись меня, мой прекрасный принц. Твоя Наташа».

Обведя послание сердечком, Наташа отдала записку адвокату. Виталий Борисович сунул его в карман, а потом подвинул к ней несколько листков.

– Вы готовы? – спросил он. Наташа кивнула.

– Диктуйте.

Поздно вечером известный адвокат Виталий Ретлинг, оказавшись за рулем своего авто, включил зажигание, прогревая успевший остыть салон. Вынув из кармана записку своей подзащитной, он прочел ее и, без всяких сантиментов, порвал в клочья. Достав мобильный, он нашел в списке контактов нужный, и набрал номер. Абонент ответил после третьего гудка.

– Господин Лобов? Добрый вечер. Я только что от нее.

– Что она решила? – спросил резкий мужской голос.

– Все в порядке. Девочка запугана, растеряна, и, к счастью, для Михаила, не слишком умна. К тому же любовь ее ослепила. Все вышло именно так, как мы планировали. Она написала чистосердечное. Ваш сын может спать спокойно.

– Я могу не беспокоиться?

– На данном этапе – нет. Но мой вам совет: увозите Михаила из страны, хотя бы на время. У вас ведь есть такие возможности.

– Я понял, – сказал Лобов-старший. – Пожалуй, мы так и поступим.