Текст книги "Девочки-лунатики (СИ)"
Автор книги: Георгий Ланской
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
Чтобы задушить плюхнувшуюся на сердце жабу, она выскользнула из ставших чрезмерно свободными шорт и забралась на Романа, мгновенно сцапавшего ее за попку. Покрывая поцелуями его небритое лицо, Олеся стала опускаться все ниже, проводя влажным языком по его шее, груди и поросшей курчавой дорожке на животе, стараясь не думать о плохом.
Катастрофа произошла на вечернем подведении итогов, хотя будь Олеся попрозорливее, она бы наверняка почуяла неладное раньше. Во время дневных съемок, участников племени одного за другим отводили в сторону редакторы и о чем-то беседовали. После разговора все возвращались с ошеломленными лицами и глядели на Олесю выпученными глазами, ничего не говоря и шарахаясь от нее как от зачумленной. Роман, победивший в метании копья, куда-то пропал. Чувствуя на себе жадные шарящие взгляды, Олеся почувствовала себя одинокой, как никогда.
Роман прибыл только к вечернему состязанию, злющий, как Дьявол и немедленно потащил Олесю на побережье, подальше от людей и камер. Плюхнувшись на песок, он долго и напряженно молчал, а потом вытащил из кармана смятые бумажки и, не глядя, протянул ей.
– На, посмотри.
В его словах, произнесенных довольно тихо, было столько ярости, что у Олеси с перепугу затряслись коленки и руки. Она осторожно развернула сложенные вчетверо листки и тут же почувствовала, как в груди все оборвалось. Олеся выпустила смятые бумажки из рук, и их потащило ветром в сторону джунглей. Пронзительно-голубое небо Сиамского залива заволакивала черная туча, надвигающаяся на берег стеной дождя и яркими вспышками молний.
«Будет буря», – с тоской подумала Олеся.
– Почему ты мне не сказала? – тихо спросил Рома.
Олеся беспомощно посмотрела на него, улыбаясь растянутой умоляющей улыбкой, а потом перевела взгляд на черно-белые листки, с убойным компроматом, улетающие все дальше. Ветер с моря гнал их в сторону лагеря, и возможно, скоро островитяне увидят документальное свидетельство ее падения.
Боже, какая стыдоба… Теперь все узнают: и подруги, и знакомые и, что самое ужасное, родители. Как им в глаза смотреть? Она чувствовала легкую обиду, словно вор, пойманный на месте преступления, и бессильную злость, но что поделать? Она нисколько не сомневалась, кому обязана этим внезапным разоблачением.
«Пряников – урод! – пронеслась в голове Олеси здравая мысль. – Больше некому».
Скандал, связанный с псевдо-актрисой Олесей Перкиной разразился в считанные часы, когда на форуме телеканала появились ссылки на порно-ролики, размещенные в сети. Неизвестный доброжелатель не удовольствовался только ссылками, обильно разбавив свои сообщения фотографиями с фотосессий, постеров из обложек к фильмам и раскадровкой, даже не стараясь прикрыть интимности сердечками или кружочками. Услышав о пикантной подробности из жизни участницы проекта, зрители стали дружно кликать по ссылкам, с восторгом или отвращением узнавая в развратной девахе скромницу Олесю. Форум захлестнула волна откликов, подбрасывая рейтинг проекта вверх к небывалым высотам и принося новую, дурно пахнущую славу.
– Так почему ты мне не сказала? – повторил Рома.
Олеся зябко передернула плечами, хотя воздух был горячий и влажный, как в сауне. Она не знала, что сказать. По берегу прохаживались мерзавцы-операторы, снимавшие трогательную и печальную сцену последнего объяснения с разных ракурсов. Звериные рыльца камер были направлены на застывшую на берегу парочку. Олеся подумала, что говорить правду нельзя ни в коем случае. Слишком многое зависело от того, что она произнесет. Слишком многие прильнут к экрану, слушая ее признание. И если она чему-то научилась в своей короткой телевизионной жизни, так это умению врать на камеру.
– Я боялась, – просипела она.
– Чего? Или кого? Меня?
В этот момент Олеся почему-то вспомнила мадам Голубеву, не поверившую ей на вступительных экзаменах. Зажмурившись, Олеся постаралась выдавить слезы и дрожащим голосом произнесла:
– Рома, я боялась, что ты не поймешь.
– Чего я не пойму? Что ты в порнухе снималась? Тут как раз все понятно…
– Нет, я не о том. Я очень хотела стать актрисой, очень, но не смогла поступить, а тут это… Ты можешь презирать меня и ненавидеть, я все понимаю. Я глупая: думала, никто не узнает… Нам обещали, что видео уйдет за границу, и никто никогда здесь его не увидит.
– Миром правит Интернет, – фыркнул Рома, но по его голосу было понятно: ему совсем не весело. Олеся шмыгнула носом.
– Я же человек, – жалобно пробубнила она. – И в какой-то момент осталась совсем одна в большом городе. Денег нет, связей нет, а жить надо.
– Конечно, – согласился Рома ледяным тоном. – Только я тоже человек, живой, с чувствами и желаниями. Ты понимаешь, как я себя сейчас чувствую?
Она скорбно покивала, мол, понимаю, а он, не замечая ее раскаяния, не унимался.
– Я бы много чего смог простить, только не вранье. Теперь я понимаю, почему тебя даже уговаривать не пришлось. Думал, что нравлюсь по-настоящему, а тебе, оказывается все равно с кем.
«Все равно с кем»?
Вот теперь ей было действительно обидно. Злость отступила в сторону, оставив место панике и страху.
– Что ты говоришь, а? Ну что ты такое говоришь? – закричала она, вскакивая, уже не заботясь о том, что ее голос звучит отвратительно визгливо. – Я, по-твоему, кто? Шлюха, да? Проститутка с Ленинградки? Да, я снималась в порно, и что? Это значит, что у меня нет никаких принципов? Думаешь, я любому дам, только попроси?
– Да, – холодно сказал Рома, поднимаясь с места и отряхивая песок с шорт, – именно так я и думаю. И не потому, что ты в порнухе снималась, а потому что ты – сука по жизни.
Она схватила его за руку, но он вырвался и пошел прочь, зло пиная песок босыми ногами.
– Рома! – жалобно воскликнула она. Рома пнул песок, угодил пальцем в камень и, взвыв от боли, запрыгал на одной ноге.
– Пошла ты… – крикнул он, не поворачиваясь.
Олеся сползла на песок и зарыдала.
Она просидела на песке больше двух часов, рыдая и размазывая по щекам слезы, пока редактор робко не напомнила ей о необходимости ехать на вечерний совет. Ураган подкрался к берегу почти вплотную, грозя обрушиться на берег всей своей мощью. Олеся встала и побрела к лагерю, думая, что сейчас, с опухшими глазами и красным носом, она выглядит уродиной.
Как, интересно, умудряются красиво плакать голливудские дивы, что у них и слезы текут вполне натуральные, и нос не краснеет?
В лагере все шарахались от нее, а Ромку – она видела это – демонстративно хлопали по плечу, поддерживали так сказать. Значит, уже все в курсе. Так что даже гадать не стоит, чем кончится сегодняшнее голосование…
Она заставила себя расплавить плечи и сесть на свое обычное место, рядом с Ромкой, который не смотрел в ее сторону. Ожидая Черского, Олеся попыталась взять Ромку за руку, но он отдернул ее, словно ужаленный.
Черский явился в положенное время, для разнообразия одетый во все черное, уселся на свой тростниковый трон и долго ждал, пока ему прицепят микрофон и «ухо», мазнут пуховкой по блестевшему от пота носу. Гримеры работали, боязливо оглядываясь на небо, а операторы вытаскивали дождевики и пленку, готовясь укрыть камеры. Черский оглядел свой костюм и крикнул, чтобы ему принесли зонт на всякий случай.
«Это по мне траур», – подумала Олеся, глядя на его вороний наряд.
– Добрый вечер, – сказал Егор. – Сегодня, подводя итоги дня, хочется, прежде всего, поздравить Романа с победой в конкурсе. И если бы не определенные обстоятельства, Роман заслужил бы свой иммунитет на сегодняшнее голосование. Но, как вы уже знаете, у нас произошел инцидент, который мы не можем оставить без внимания.
Присутствующие скорбно покивали, косясь на виновницу, а Егор продолжал.
– Олеся, вы понимаете, что сейчас я говорю о вас.
– Понимаю, – дерзко ответила она и даже подбородок вздернула на недосягаемую высоту.
– Мы выяснили, что рассказывая свою биографию, вы не уточнили, в каком жанре вы работаете. Это правда, что вы – порноактриса?
– Правда, – сказала Олеся с вызовом.
– Думаю, вы понимаете, что по этическим и моральным соображениям вы не можете больше принимать участие в проекте «Остров Робинзона»? Руководство канала постановило, что на этом ваше участие в борьбе за главный приз завершено. Мне очень жаль.
«Жаль тебе, как же!» – зло подумала Олеся и встала. Никто не бросился обниматься с ней на прощание. Одернув короткую юбку, она пошла к воротам, из которых выходили неудачники, сопровождаемая сочувственным взглядом Черского. В этот момент с небес посыпалась мокрая пыль, а потом водяной стеной обрушился тропический ливень, от которого Олеся мгновенно вымокла с головы до ног.
Она обернулась у ворот, мокрая и несчастная. Рома на нее так и не посмотрел. Он сидел под дождем, и капли хлестали по его лысой макушке. Операторы снимали его с двух камер, так что картинка должна была получиться великолепной.
Глава 8
Наташа смотрела в окно и молчала.
Говорить было нечего, и – главное – не с кем. Она отсиживалась в пустом доме, наполненном сквозняками и сырым, въевшимся в стены, запахом, в то время как Миша находился в Москве, откуда звонил, говорил глупости, или деловито рассказывал о дальнейших планах.
– Ну и навели мы шороху! – радостно восклицал он, а потом озабоченно добавлял: – Только надо продолжать в том же духе. Нельзя позволить общественности забывать о себе!
Наташа соглашалась и только спрашивала нежным голосом, когда он бросит все, и приедет к ней в Ашукино, или когда она приедет к нему в Москву. Миша блеял что-то невразумительное, кормил обещаниями и велел писать новые песни, обещая набрать в группу недостающих солисток уже через пару дней, а уж потом «дать жару» продажным политикам и олигархам.
Время шло, а он все не ехал. Она могла бы поехать в Москву сама, но ей было страшно, да и чувствовала она себя неважно.
Стычка на Манежной площади могла бы закончиться гораздо хуже, и уж для Наташи ее выступление могло тем более кончиться чем-то неприятным, но она старалась ни о чем подобном не думать. Память, злобная собака, услужливо подсовывала ей картинки: корчившиеся на асфальте полицейские, объятые пламенем, и напуганные люди, бегущие кто куда. И в этом не было ничего веселого.
Она не успела допеть песню до конца и побежала к краю сцены, бросив гитару на землю. Та жалобно тренькнула пустотелым боком, но Наташа, не переносившая варварского отношения к инструментам, даже не обернулась. Толпившиеся на сцене люди торопливо спускались по ступенькам, толкая друг друга в спины, а к атакованным бритоголовыми молодчиками полицейским уже бежали на подмогу товарищи, прикрываясь щитами от летящих бутылок с горючей смесью. Стекло звонко ударялась о железо, «коктейль Молотова» шипел, разливаясь на земле огненным озером.
Обернувшись в панике, Наташа увидела, как часть полицейских, руководимая коренастым офицером, несется к сцене. Националисты дружно прыснули в стороны, словно зайцы, не желая оказаться в застенках. На узкой лестнице началась давка. Часть находившихся на ней бросались вниз с двух метров, охали, а потом, прихрамывая, спешили прочь.
– Прыгай, прыгай! – хрипло кричали Шершень и Миша, косясь на приближавшихся полицейских вытаращенными глазами.
Наташа присела и, придерживаясь одной рукой, неловко свалилась со сцены. Миша и Шершень, мешая друг другу, попытались ее поймать, но она каким-то образом проскользнула прямо между их рук и упала на асфальт, больно ударившись коленом. Шершень помог ей подняться, одновременно сорвав болтавшуюся на макушке маску, и помчался прочь.
– А теперь – беги! – скомандовал Миша, хватая ее за руку.
Он рванул с места так, что Наташа, влекомая мощным буксиром, за ним не успевала, воя от боли в разбитых коленях, к которым прилипали пропитанные сукровицей колготки. Смешавшись с толпой, они отбежали на значительное расстояние, и только тогда Наташа вырвала руку и остановилась, дыша, как загнанная лошадь.
– Пошли! – скомандовал Миша.
– Я больше не могу, – прерывающимся голосом, прошептала она, кривясь и прижимая руку к боку, в котором нестерпимо сжимало от быстрого бега.
– Давай, давай! – безжалостно рявкнул Миша. – Ты что, хочешь, чтобы нас тут замели?
– Не могу я! – простонала Наташа, но все-таки заковыляла следом, хныкая и мечтая лечь прямо на холодную землю где-нибудь поодаль, чтобы не наступил кто-то из разбегающейся во все стороны толпы.
– Да пошевеливайся ты! Надо выбраться из оцепления! – надрывался Миша, и в тот момент она его почти ненавидела. Ее куртка была в грязных пятнах, колготки порваны, да и весь вид наверняка довольно не товарный. Наташа бросила взгляд на ободранные об асфальт ладони и подумала, что протесты – далеко не так веселы и безопасны, как она думала прежде.
Они вырвались из кольца полиции, которая хватала протестующих выборочно, по указке начальства, предпочитая лиц медийных, известных, чтобы галочки в отчетах были пожирнее. На Мишу и Наташу никто не обратил внимания.
В тот день Миша с ней не поехал, проводил до Ярославского вокзала и, утрамбовав в электричку, сказал:
– Сейчас лучше затаиться и переждать. Вот деньги, зайди в магазин, купи еды на пару дней. Я приеду позже.
– Когда? – испуганно спросила Наташа, хватая его за рукав.
– Через денек-другой. Надо узнать, чем все кончится. Мало ли…
Лицо его при этом было совсем не радостным, даже наоборот, напуганным.
Добравшись до дома, она, шипя от боли, стянула присохшие к ногам гамаши. Из разбитых коленей снова потекла кровь, но было ее немного, и Наташа успокоилась. Охая и стеная, она долго ковыляла по кухне, грела воду в старом эмалированном тазу, смывала грязь и кровь с ног и ладоней, и все думала о Мише, оставившем ее одну.
С другой стороны в этом была своя прелесть. Не нужно было следить за каждым его движением, ловить каждое слово и гадать, что он имел в виду, когда вот так засмеялся, вот эдак склонил голову, и любит ли он ее как раньше. Тишина и уединенность этих затхлых стен вдруг показалась раем. Отпарив ноги, Наташа простирнула белье и шерстяные гамаши, которые порвались всего в одном месте и еще вполне годились для носки, если заштопать дыру, а потом забралась под одеяло. Ей надо было подумать.
Миша не приехал ни через день, ни через два, ни даже через три, и она уже не знала, что делать. Телевизора в доме не было. Наташа слушала радио, встроенное в мобильный. Как сообщали строгие дикторы новостей, вклинивающиеся в разудалые расколбасы современных ритмов, стычка на Манежной обошлась без жертв, однако с обеих сторон имеются раненые. Четверо полицейских доставлены в больницы с ожогами первой и второй степени, а несколько человек отделались переломами и ушибами. Среди задержанных оказались парочка телеведущих, радикально настроенный писатель, четыре политика и гламурная светская львица, решившая в последнее время избавиться от имиджа скандальной пустышки. Не было названо ни одного имени из тех, кто представлял для Наташи хоть маломальский интерес, и она успокоилась.
Спать после всего, в одиночестве, было страшно, да еще этот старый дом ворочался, вздыхал, поскрипывал от ветра и первой, бьющей в закрытые рассохшиеся ставни, метелью. На стены падали заполошные тени, отчего казалось, что розы на картинах, шевелят толстыми маргариновыми лепестками, и от этого было еще страшнее. Наташа ворочалась всю ночь, вставала, ложилась, и даже нашла на полочке растрепанный томик Шарлотты Бронте и чего-то такое прочитала про дурнушку-гувернантку и брутального самца-аристократа. От мелких букв ей тут же захотелось спать, но стоило забыться, как перед глазами мелькали огненные языки, пожирающие людские тела, а в нос бил ужасающих запах паленых волос. Наташа просыпалась и крутилась в постели, стараясь устроиться на продавленном матрасе поудобнее. В узкую щель между ставнями было видно, как колышутся в белом мареве метели черные ветви коренастых многолетних дубов, скрюченные и страшные, как костлявые руки. Наташа натягивала шерстяное одеяло до самого носа и снова закрывала глаза.
Книжная Джен Эйр накануне катастрофы тоже мучилась кошмарами, видя в них мертвых младенцев, а потом проснулась от запаха гари, когда сумасшедшая жена аристократа подожгла замок. Наташа ее очень хорошо понимала. Ей казалось, что она чувствует эту удушливую вонь каждую минуту.
Она проснулась рано утром и, путаясь в одеяле, бросилась на кухню, спотыкаясь о разбросанные вещи, но не добежала, извергнув сгустки рвоты прямо на дощатый пол, а потом сидела, вытирая невольные слезы. В горле еще оставался неприятный сладковатый привкус. Медленно, неуклюже, словно старуха, она поднялась с колен, взяла таз с грязной водой и стала собирать в него остатки вчерашнего ужина.
Миша объявился, когда у Наташи кончились продукты и деньги, и даже баланс телефонного счета был полностью на нуле, не хватало даже на смс. Подъев на завтрак остатки картошки, Наташа прислушивалась к собственным ощущениям: не полезет ли завтрак назад? Долго ждать не пришлось. Желудок взбунтовался через пару минут, и она едва добежала до помойного ведра. Устало отрыгивая густой жижей, Наташа заплакала, подумав, что долго так не выдержит. Собственное состояние не было для нее загадкой. Она подозревала, что забеременела, и решила при первом удобном случае купить в аптеке тест и проверить свои догадки.
Хотя какие там догадки? Стойкая, каменная уверенность.
Уже несколько дней она чувствовала запахи, словно собака и могла бы пойти работать в полицию, искать наркотики. Два дня ее не оставлял кажущийся омерзительным аромат копченой колбасы. Наташа перерыла весь дом, обследовала холодильник и веранду, но колбасы не было. Она дошла до того, что копчения в самых разных видах стали сниться по ночам.
Утром она, водя носом из стороны в сторону, пошла на запах и обнаружила высохший кусочек колбасы на книжной полочке, трогательно завернутым в жирную салфетку. Наташа брезгливо взяла находку двумя пальцами и, зажав нос, выбросила на улицу, а потом долго мыла руки, и все принюхивалась: не пахнут ли?
Умывшись, она выпила спитого чаю, набросав в стакан несколько высохших пакетиков, и решила ехать в Москву. Денег на билет не было, ну и что? Можно зайцем прокатиться, невелика премудрость. Даже если не удастся сбежать от контролеров, так не расстреляют же. Высадят на полустанке, а там еще электричка подойдет.
До станции надо было идти по заметенной первым снегом дорожке, и это обстоятельство Наташу не радовало. Ее дешевые демисезонные ботиночки проверки непогодой не выдержали и лопнули как раз по ширине всей подошвы. Теперь, стоило пройтись по сырому снегу или грязи, ноги промокали, а Наташа всегда простужалась очень быстро. Но делать было нечего.
«Попрошу денег у Миши, – подумала она и решительно взялась за куртку. – В конце концов, я на площади выступила. Мне должно с этого что-то причитаться. Я не нанималась революционировать за здорово живешь!»
Богатое слово «революционировать» подняло ей настроение, хотя нутром она чувствовала в нем нечто неправильное и несуразное. Наташа даже рассмеялась. Сунув руки в рукава, она застегнула куртку и, бросив взгляд на кухню, не оставила ли чего включенным, подошла к дверям и распахнула их.
– Ой!
Миша стоял в коридоре и потирал ушибленный лоб.
– Я тебя ударила, да? – испугалась Наташа. – Дай посмотрю.
– Да нормально все.
– Ничего не нормально. Может, у тебя шишка будет?
– Не будет у меня никакой шишки, – проворчал Миша, входя в дом. – Ты чего в куртке?
Он внимательно оглядел ее с головы до ног, одетую, с дешевеньким рюкзачком, в который она складывала свое барахлишко.
– Я в Москву собиралась поехать, – призналась Наташа.
– Зачем?
– К тебе.
– Молодец какая, – фыркнул Миша. – И где бы ты меня по Москве искала? Я четыре дня дома не живу. Позвонить не могла что ли?
– Не могла. Деньги на телефоне кончились. Отправляла тебе «попрошайки» на сотовый, да ты не отвечал. И на продукты тоже не осталось. Хотела добраться или до тебя, или до Шершня.
– Шершень тоже в подполье.
– Ну, к Володе бы съездила, – потупилась Наташа и неохотно спросила: – Миш, а ты не мог бы мне дать денежек немного? У меня башмаки совсем прохудились. Я ведь тоже для акции кое-что сделала, выступала и… все такое. Нам же это мероприятие оплачивали, правда? Мы же не только ради идейных соображений?
– С чего ты взяла? – быстро спросил Миша, подозрительно разглядывая ее лицо. Наташа пожала плечами.
– Видела, как тот активист с Шершнем рассчитывался за сценой.
– Что ты хрень какую-то несешь?
– Ну, а что? Не долги же он ему отдавал, да еще в таких объемах?
– У меня нет денег сейчас, – нехотя сказал Миша. – Но думаю, что экипировку мы тебе подберем. Кстати, раз уж ты готова, пошли на станцию. Я, собственно, за тобой и приехал. Звоню, звоню, а ты все вне зоны. Думал, может, случилось чего, а потом вспомнил, что тут такое бывает. Опять глушилки что ли сработали?
Он махнул рукой в сторону воинской части.
– Там учения какие-то, – сказала Наташа. – Сегодня громыхало с самого утра, и связи не было.
– Бывает. Ладно, пошли. У нас еще две девочки нашлись, так что считай, группа собрана. Сейчас самое время выступить.
Пока он запирал дверь, Наташа топталась рядом, не решаясь задать мучивший ее вопрос. Но потом, когда они двинулись в сторону станции, она робко спросила:
– Миш?..
– А?
– Ты приехал, потому что я нужна для группы или тебе?
Миша, подкуривавший сразу две сигареты, прищурился, а потом вдруг улыбнулся прежней счастливой улыбкой, от которой у Наташи сразу потеплело на душе.
– Конечно, потому что ты мне нужна. Ты вообще всем нужна, но мне – больше всего. На, покури.
– А почему ты так долго не приезжал?
– Дела были, – туманно пояснил Миша. – Я же говорю: время настало заявить о себе и своей позиции. А это требует длительной подготовки. Мы же не мультиками занимаемся, Натах, мы – серьезные люди. Вся оппозиция держится на таких, как мы.
– Так позвонил бы, – тихо сказала она. – Я же тут совсем одна, а от тебя двое суток ничего. Знаешь, как мне было страшно?
– Ну, прости, малыш, – сказал он с нежностью ипоцеловал в висок.
Ее обострившееся обоняние заставило отдернуть голову. Наташу моментально затошнило от запаха знакомой туалетной воды, к которому примешивались чужие, слишком сладкие нотки.
– Натах, ну не дуйся.
Они стояли на платформе минут десять. Прижавшись к его груди спиной, Наташа перебирала замерзшими ногами и думала о невеселом. Издалека, со стороны воинской части эхо несло звонкое пулеметное: «та-та-та»! А в воздухе – Наташа могла бы дать голову на отсечение – пахло порохом, хотя казалось, что высокие дубы и старые ели надежно отсекают поселок и станцию.
Гул приближающегося поезда она услышала раньше, чем увидела его. Пассажиры, околачивающиеся у магазина, приободрились и полезли на платформу.
В электричке было тепло, и ее моментально разморило. Положив голову Мише на плечо, Наташа думала, что так и не купила тест на беременность. Но это была не самая сложная из давивших проблем. Ей хотелось, чтобы отцом ребенка был Миша, но обманывать себя она не могла. Отцом мог оказаться и Шершень, и что делать в этой ситуации, она не представляла. Миша наверняка бы женился на ней, если бы узнал, что Наташа носит под сердцем его ребенка, а она была бы рада влиться в благополучную семью Лобовых. Но что делать, если отцом окажется Шершень? Скрыть правду не получится.
Сделать аборт? А если ребенок Мишин? Если он никогда ее не простит?
В набитом вагоне витали самые разные ароматы, большинство которых казались Наташе слишком сильными и неприятными, и она как могла отгораживалась от них, уткнувшись носом в воротник. Она сидела, чувствуя, как припекает расположенная под деревянным сидением печка, и не хотела отодвигаться в сторону, сберегая тепло для грядущей беготни по Москве, и фантазировала, представляя свою будущую жизнь. В ней не осталось места для оппозиционных настроений и революционных стачек. Даже мечта стать известной певицей отодвинулась прочь. Наташа почувствовала себя Золушкой, нашедшей своего принца. В ее легкомысленной голове не мелькнуло даже тени сомнения, что у принца могут быть свои планы на жизнь.
Задремавший Миша пошевелился во сне, и Наташа снова уловила чужой запах, исходящий то ли от его волос, то ли от кожи. Она отняла голову от его плеча и с нежностью посмотрела на его тонкий профиль, а затем ее взгляд скользнул ниже, по плохо выбритому горлу, к воротнику рубашки.
На воротнике отчетливо виднелся длинный белый волос. Такой, как у Мишиной подруги Мары, истеричной блондинки, любительницы сладких духов.
В квартире Упыря было накурено, хоть топор вешай. На столе, стульях, полу стояли какие-то тарелки с объедками, воняющими кислятиной, однако эта довольно сильная вонь не вызвала у Наташи желания немедленно бежать в туалет. Наверное, перебивал табачный дым, на который она почему-то не реагировала. Из динамиков лилась музыка. Не привычный вой гитар, а знаменитое произведение Сары Брайтман и Андреа Бочелли, абсолютно неуместное в этой черной комнате. Поминутно спотыкаясь о разбросанное барахло, Наташа прошла в гостиную.
– Ну, наконец-то, – обрадовался Упырь, увидев Наташу и Мишу. – Уже час ждем. Девчонки, знакомьтесь. Это и есть наш убойный автор и по совместительству, одна из солисток группы.
Девочек было две, и обе Наташе сразу не понравились. Слишком уж хищными и прожженными были их порочные лица. Обе курили, смеялись не по делу, с Шершнем общались панибратски, а на Упыря смотрели с аффектированным восторгом.
Звали их по-простецки: Галка и Танька. Галка, худая волоокая брюнетка, с безумными глазами наркоманки со стажем обладала прекрасным голосом и даже принимала участие в одном из громких проектов на самом главном канале страны, но потом устроители выгнали ее, застукав в туалете с косяком. Полноватая блондинка Танька, с мощными бедрами и грудью третьего размера, смахивающая на Мэрилин Монро, никакими другими достоинствами не обладала, однако судя по обрывкам беседы, с Упырем давно была в близких отношениях.
– Михаил. Очень приятно, – сказал Миша. – А это Наташа.
Галка и Танька нестройными голосами представились и, судя по их скисшим физиономиям, Наташа никакого впечатления на них не произвела. Не заметив их реакции, Упырь хлопнул в ладоши и плотоядно оскалился.
– Девочки, у нас есть заказ. Крупный и довольно масштабный. Вы в курсе, что творится в мире?
Девочки помотали головами, все трое, и на сей раз синхронно. Наташа сидела за городом, не читала газет и не слушала радио. Галке и Таньке вообще было плевать на мировые события.
– Расскажи им, – велел Миша. Упырь снова оскалился, от чего его рот растянулся до самых ушей. Сходство с вампиром стало абсолютным.
Радикально настроенные товарищи решили выступить с протестом. На сей раз повод был выбран весьма существенным. В далекой Америке внешне благополучная семья, законопослушная и респектабельная, довела до самоубийства ребенка. Возможно, мировая общественность не содрогнулась бы от жестокости, и это дело так и не дошло бы до России, если бы не тот факт, что ребенок был русским. Усыновленный мальчик прожил в США около семи лет, и все эти годы подвергался истязаниям со стороны папаши и мамаши. Семья Джонсонов пыталась отрицать свою причастность к этому делу и, вполне вероятно, без особого труда бы доказали, что неуравновешенный русский мальчик сам довел себя до ручки, однако дотошные журналисты раскопали личный видеоблог ребенка. Пол Джонсон, носивший в прошлой жизни имя Паша Чердынцев, сперва рассказывал на английском, сколько раз и куда ударил его приемный отец, демонстрировал синяки и ссадины в камеру ноутбука, потом рассказывал, как мать лишает его обеда и ужина, заставляет спать на голом полу подвала, а потом, захлебываясь в слезах, на ломаном, подзабытом русском, сказал в камеру:
– Пожалуйста, спасите меня.
На последней видеозаписи в прямом эфире мальчик уже не плакал, и вообще производил впечатление сомнамбулы. Зрители в ужасе увидели, как ребенок неловко забирается на табурет к висящей с потолка петле, надевает ее на шею, а потом прыгает вниз. Агония русского мальчика длилась несколько секунд.
Скандал разразился почти сразу. В США вылетел известный российский правозащитник, специализирующийся на преступлениях против детей. Случай жестокого обращения с усыновленными детьми из России был далеко не первым. Правительство уже приняло закон, запрещающий гражданам США усыновлять русских детей, однако теперь радикалы решили взять реванш и потребовать, чтобы всех усыновленных вернули на родину, предлагая всем сознательным гражданам принять участие в акции протеста с гениальным в своей затасканности лозунгом «Спасем Россию и русских!»
– По-моему, это глупость, – равнодушно сказала Галка. – Если говорить о жестокости, так надо на своих посмотреть.
– Вот именно, – поддержала Танька, нервно поправив кудри. – Меня папаша лупил почем зря, я в синяках ходила лет до четырнадцати. И ничего ему не было, хотя я даже участковому жаловалась.
– А потом, что? Перестал? – хохотнул Шершень.
– А потом я в Москву уехала, – мрачно пояснила Танька. – Так что он щас над младшими измывается. Я иногда в страшных снах вижу: бегу, а он за мной с ремнем, а глаза бешеные… Полдетства, проведенные под кроватью, это, знаете ли много…
Танька замолчала и мрачно уставилась в пол.
– Почему под кроватью? – спросил Шершень.
– Потому что там он меня не мог достать, – пояснила она. – Кровать была железная, сдвинуть с места ее не хватило бы сил. Я забивалась в угол и сидела, пока он не угомонится. Так что я очень этого ребенка понимаю.
– То есть ты против акции? – поинтересовался Упырь. Танька пожала плечами.
– Почему же? Я – за. Пиндосам надо вставить по самые гланды. Они и так живут круто, да еще с жиру бесятся. Пусть своих усыновляют. Думают, если мы бедные, так над нами издеваться можно?
– Натах, а ты что думаешь?
– А?
Наташа вздрогнула, с трудом оторвавшись от малоприятной картинки, нарисованной в воображении. Там она видела не беспомощно болтающегося в петле мальчишку, а его заплаканное лицо, трясущиеся непослушные губы, выговаривающие мольбу о помощи.
– Ты участвуешь? – переспросил Шершень.
Она инстинктивно прижала руку к животу, где, возможно, уже зарождалась новая жизнь, а потом перевела взгляд с Шершня на Мишу.
Кто из них?
– Конечно участвую, – жестко сказала она, подумав, что в этой ситуации мог оказаться и ее ребенок. – А что надо делать?
– У нас есть план, – сообщил Упырь. – Но тут нужна песня. Такой хитяра, жалостливый, про детей и про смерть. Будем транслировать его в прямом эфире. Но сделать его надо за два дня, потому что выступать будем в воскресенье.
