Текст книги "Политическая и военная жизнь Наполеона"

Автор книги: Генрих Жомини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

(11) Лузиньян – Ги (Гвидо) де Лузиньян (фр. Guy de Lusignan, ум. 18 июля 1194) – видная личность в истории крестовых походов и государств крестоносцев, французский рыцарь из династии Лузиньянов, король Иерусалима, правитель Кипрского королевства.

(12) Робержо – Клод, (1753–1799), французский политический деятель, был членом Конвента, затем членом Совета пятисот и послом Французской республики в Гамбурге. Во время конгресса в Раштадте, созванного для переговоров о мире между Францией и Австрией, был вероломно убит (вместе с другим французским делегатом – Бонье) австрийскими солдатами.

(13) Гомпеш – Фердинанд фон Гомпеш цу Болхейм (1744–1805) – последний гроссмейстер Мальтийского ордена.

(14) Карл IV – (исп. Carlos IV; 11 ноября 1748 – 20 января 1819) – испанский король (1788–1808), второй сын Карла III и Марии-Амелии Саксонской.

(15) Макк – барон Карл Мак фон Лейберих (нем. Karl Freiherr Mack von Leiberich, 25 августа 1752 – 22 декабря 1828) – австрийский фельдмаршал-лейтенант. Участвовал в войнах с Турцией и Францией. Ласси – граф Франц Мориц фон Ласси (нем. Franz Moritz Graf von Lacy; 21 октября 1725, Санкт-Петербург – 24 ноября 1801, Вена) – выдающийся австрийский военачальник времён Семилетней войны, генерал-фельдмаршал. Шампионе – Жан Этьен Вашье Шампионне (фр. Jean Etienne Vachier Championnet, 1762–1800) – французский генерал, участник войн революционной Франции. Макдональд – Этьен-Жак-Жозеф-Александр Макдональд (фр. Etienne-Jacques-Joseph-Alexandre Macdonald; 17 ноября 1765 – 7 сентября 1840) – герцог Тарентский, маршал и пэр Франции. Дама – Франсуа Огюст (Francois Auguste Damas) – бригадный генерал.

(16) Дессоль – Жан Жозеф Поль (Dessoles, 1767–1828) – маркиз, французский генерал.

(17) Дюэм – Гийом Филибер Дюэм (фр. Guillaume Philibert Duhesme; 7 июля 1766, Бурнёф-Валь-д'Ор, департамент Сона и Луара – 20 июня 1815, Вэ, близ Женаппа, Бельгия), граф (с 21 февраля 1814 года), дивизионный генерал (с 8 ноября 1794 года). Лемуан – Луи (Louis Lemoine) – дивизионный генерал.

(18) Готье – Готье де Кервёген, Поль Луи (Paul Louis Gaultier de Kerveguen) – дивизионный генерал.

(19) Край – Пауль Край (нем. Paul Freiherr Kray von Krajova und Topola; 5 февраля 1735, Кежмарок – 19 января 1804, Пешт) – австрийский полководец.

(20) Лагори – Виктор Клод Александр Фанно де Лагори (фр. Victor Claude Alexandre Fanneau de La Horie; 5 января 1766, Жаврон-ле-Шапель[fr], департамент Майен, Земли Луары, Франция – 29 октября 1812, Париж, там же) – французский военачальник, генерал в эпоху Первой империи.

(21) Готце – Иоганн Конрад Фридрих фон Готце (нем. Johann Konrad Friedrich von Hotze; 20 апреля 1739, Рихтерсвиль – 25 сентября 1799) – австрийский военачальник, барон. Корсаков – Александр Михайлович Римский-Корсаков (24 августа 1753 – 25 мая 1840) – русский военачальник из рода Корсаковых, один из командующих во время швейцарского похода, генерал от инфантерии. В 1806-09 и 1812-30 гг. литовский генерал-губернатор.

(22) Лекурб – Лекурб, Клод Жак (Claude Jacques Lecourbe) – дивизионный генерал.

(23) Удино – Никола Шарль Удино (фр. Nicolas-Charles Oudinot; 25 апреля 1767, Бар-ле-Дюк, Лотарингия, Франция – 13 сентября 1847, Париж) – граф Удино, 1-й герцог Реджо (1810), маршал Империи (1809).

(24) Менар – (Philippe-Romain Mesnard) Филипп-Ромен (1750–1810) – дивизионный генерал (7 февраля 1798 года). Сен-Сир – Лоран де Гувион Сен-Сир (фр. Laurent de Gouvion-Saint-Cyr; 13 апреля 1764 – 17 марта 1830) – маршал Франции. Ферино – Пьер Мари Бартоломэ (Pierre Marie Bartholome Ferino) – дивизионный генерал.

(25) Сульт – Никола Жан де Дьё Сульт (фр. Nicolas Jean de Dieu Soult, 29 марта 1769, Кастр, Франция – 26 ноября 1851) – главный маршал Франции (1847), герцог Далматский (1807).

(26) Мелас – Михаэль Фридрих Бенедикт Мелас (нем. Michael Friedrich Benedikt Freiherr von Melas; 12 мая 1729, Радельн, близ Шёсбурга (ныне Сигишоара) – 31 мая 1806, Эльбетейниц, Богемия) – австрийский военачальник, барон. Монришар – Жозеф-Эли-Дезире (Joseph-Helie-Desire Perruquet de Montrichard),(1760–1828) – дивизионный генерал (5 февраля 1799 года).

(27) Гогенцоллерн – Гогенцоллерн-Хехинген (Hohenzollern-Hechingen) Фридрих Франц Ксаверий фон (1757, замок Гиойле, близ Маастрихта – 6.4.1844, Вена), князь, фельдмаршал (1830). Кайм – Конрад Валентин, фон (1731–1801) – австрийский генерал; участник войн второй антифранцузской коалиции. Кленау – граф Иоганн фон Кленау, барон фон Яновиц (нем. Johann Graf von Klenau, Freiherr von Janovitz, чеш. Klenowsky z Klenowe, 1758–1819) – австрийский генерал от кавалерии, участник Наполеоновских войн.

(28) Кейт – Джордж Кейт Элфинстон (англ. George Keith Elphinstone); 1-й виконт Кейт (англ. 1st Viscount Keith), 1-й барон Кейт (англ. 1st Baron Keith), барон Кейт (Ирландия) [7 января 1746 – 10 марта 1823] британский адмирал, пятый сын Чарльза, 10-го лорда Элфинстона и внучатный племянник лорда-маршала Кейта, в честь которого получил своё имя (Джордж Кейт).

(29) Сен-Жюльен – Банкаль де Сен-Жюльен, Жан-Луи (Jean-Louis Bancal de Saint-Julien) – бригадный генерал.

(30) Роган – Роган-Гемене (Louis-Victor-Meriades (Ludwig Victor) de Rohan-Guemenee) Луи-Виктор (1766–1846) – принц де Гемене (Prince de Guemeneе), герцог де Монбазон и де Бульон (Duc de Montbazon et de Bouillon), фельдмаршал-лейтенант австрийской службы (4 мая 1809 года).

(31) Гаддик – Карл Джозеф граф Hadik фон Futak (родился 28 октября в 1756 в Левоче (город в восточной Словакии, историческая область Спиш); умер 24 июля 1800 в Алессандрии (Пьемонт, Италия)), австрийский генерал венгерского происхождения.

Глава 6

Возвращение из Египта. 18 брюмера. Наполеон назначен первым консулом. Поход 1800 года. Сражения при Энгене и Мескирхе. Массена обложен в Генуе. Переход через С. Бернард, сражение при Mapенгo. Перемирие. Бесполезные переговоры с Австрией, новый разрыв. Сражения про Гогенлиндене и на Минчио. Люневильский мир. Положение нейтральных держав. Морское сражение при Копeнгагене. Питт оставляет министерство. Кончина императора Павла I. Начало переговоров с Англией. Лондонские предварительные статьи. Договор с Россией, Портой и Соединёнными Штатами. Экспедиция в С. Доминго. Присоединение Пьемонта. Конкордат. Учреждение Италийской республики. Амьенский мир. Контрреволюция в Швейцарии. Акт посредничества. Посредничество Франции и России в деле о вознаграждениях в Германии.

Необходимость следовать за связью военных действий, заставила меня несколько опередить события: мы должны возвратиться к кораблю, который вышел в море из Александрии 24-го августа, нес меня и судьбу всей Европы. Переезд наш был несколько продолжителен, но счастлив: 6-го октября я вышел на берег в Фрежюсе.

Присутствие мое возбудило энтузиазм народа. Военная слава моя успокоила всех, страшившихся неприятельского вторжения. Проезд мой походил на триумфальное шествие, и достигнув Парижа, я убедился, что Франция зависела от моей воли, что все в ней созрело для великого переворота.

После революции, сокрушившей до основания общественное задние, изменившей все выгоды, все обычаи, правительство, желающее положить конец этим потрясениям, не должно довольствоваться исправлением законов, рожденных безумием духа партий, или изданных в состоянии совершенного исступления; оно должно заменить их конституционной хартией, которая бы нерушимо утвердила главные, основные положения органических законов и, в особенности, обеспечила общественную свободу; предоставить времени и опытности издавать исподволь частные законы, утверждающие ход правления и собрание узаконений, которыми бы определялись права и обязанности граждан. Каждый просвещенный человек чувствовал, что конституция III-го года ни куда не годилась, и что утвержденное ей управление было вовсе несообразно, а правители не имели никаких способностей; но не все соглашались на счет средств, могущих исправить зло.

Способы для уничтожения этого зла, разрушающего представительную и избирательную державу, более или менее затруднительны, смотря по положению, в которое она приведена прежними событиями. С первого взгляда кажется самым простым и естественным средством, вверить Законодательному корпусу право исправить конституционную хартию. Но, придерживаясь этой системы, не должно ли опасаться, что совещательные сословия, желая ограничить исполнительную власть, станут пользоваться всяким случаем уничтожать ее, что каждый день будут являться новые честолюбцы, и что наконец неприязненные столкновения двух властей ниспровергнут вскоре первоначальные учреждения. Если же, напротив того, вверить исполнительной власти это право изменений, то не увеличится ли опасность, и налагая оковы на совещательные собрания, не принудят ли их под предлогом общественного блага к самоуничтожению, подобному тому, которое разрушило 18-го фруктидора Законодательный корпус? Притом, какую доверенность может внушить договор, существование которого зависит от произвола правительствующих лиц, которых обязанности в нем едва означены, а власть весьма неопределенна?

Если бы, избегая этих двух опасностей, вверили охранение конституции третьей власти и вместе с тем возложили бы на нее введение больших преобразований, требуемых нуждами и желаниями всего народа, то нетрудно предвидеть, что цель не была бы достигнута; исполнительная власть, распоряжающаяся государственною казною и армиею, заключающая союзы и раздающая места, будет неминуемо управлять этою новою властью, или вскоре придет с нею в столкновение. Каковы бы ни были последствия этой борьбы, они всегда будут гибельны потому что государственный удар против этого собрания сделается неизбежным, если оно не согласится добровольна принять недостойную роль Тибериева сената, или, на против того, не овладеет верховною властью, как некогда мятежный сенат в Стокгольме.

Эта истина, выведенная из многих опытов, служит доказательством, что представительное правление, зараженное духом безначалия, не может быть подвержено переменам без того, чтобы не приводить ежеминутно в опасность свободу, или не потрясать государство учреждениями, рождающими то зло, которое хотят искоренить.

Но когда учрежденная для этого власть не представляет в пользу исправлений почти никакого ручательства, то необходимо должно прибегнуть к переворотам, производимым штыками. Это средство хотя не менее ужасно, но применение его не всегда было гибельно для народов, к нему прибегавших. И в самом деле, что бы ни говорили против этого политики, которые хотят подвергнуть ход государственных дел неизменным правилам, но разгон парламента Кромвелем, Стокгольмского сената Густавом III и 18 брюмера, служат доказательствами, что употребление вооруженной силы в великих опасностях, угрожающих народу, также может быть признано одним из спасательных средств. Впрочем, если мое мнение и подкрепляется этими важными историческими событиями, то еще остается вопрос, через кого и в каких обстоятельствах должно прибегать к этим мерам, чтобы не сделать их в тысячу раз ненавистнее, нежели все зло, происходящее от ошибочных учреждений, или чтобы не довести народа до отвратительных переворотов римской империи во время ее падения. Так как я не намерен углубляться в подробности относительно гражданского права, то ограничусь лишь теми замечаниями, которые необходимы, чтобы справедливо оценить событие, которое считаю долгом представить с некоторыми подробностями.

В то время, о котором мы говорим, вся Франция требовала рассмотрения конституции и уничтожения множества законов, введенных исступленными собраниями. Общественное мнение отвергало эту Директорию, которая, в продолжение двухлетнего управления своего, произвела только одни бедствия, которая 18-го фруктидора и 22-го флореаля явилась с властью деспотическою, а 30-го прериаля показала всю низость и ничтожество свое. Постыдные споры, ежедневно рождавшиеся в совещательных собраниях, также уже наскучили, а постоянно неприязненное положение их против исполнительной власти заставляло желать более определённого равновесия между высшими присутственными местами республики. Сийес, занимавший три месяца высшее правительственное место, следил наблюдательным оком за общественным мнением. Известный не только хорошим успехом своих дипломатических поручений, но и способностью в делах управления, он, сверх того, обладал еще народностью, которую приобрел первыми своими сочинениями; он составил план, по которому существовавшие высшие правительственные места должны были замениться правлением, имеющим более силы и единства, которое в особенности обеспечило бы права и собственность граждан. Он желал этого тем более, что якобинцы, недовольные закрытием манежа, уже явно нападали на него в своих журналах и требовали, чтобы советы объявили выбор его недействительными противным правилам конституции: некоторые полагали, что он хотел возвести на престол одного из Брауншвейгских принцев, и что поездка его в Берлин не имела иной цели. Другие же думали, что этот хитрый изобретатель конституций готовил собственно для себя пожизненное президентство республики. Предприятие это, конечно, было опасно, однако возможно; потому что вся Франция была некоторым образом в заговоре, и сами члены директории содействовали к разрушению здания, которое поддержать были уже не в состоянии. План Сийеса был скоро принят многими членами Законодательного собрания, и в особенности совета старейшин; одних побуждало обманутое честолюбие, других желание иметь вес в государстве; наконец, благоразумнейших страшила мысль, что при множестве препятствий ход государственных дел непременно должен остановиться. Напротив того, совет пятисот, считавший еще в числе своих членов многих ревностных республиканцев, несмотря на то, что был очищен в знаменитый день флореаля, не хотел согласиться на перемены, клонящиеся к уничтожению конституции III года. Между тем, озаренный славой, которой я покрыл все мое семейство, и движимый пронырливым нравом своим, не изменившимся и впоследствии, брат мой Луциан, президент этого совета, сумел составить в нем сильную партию.

Человек, на которого Сийес более всего надеялся, был Талейран, под начальством которого он находился во время посольства своего в Берлин, когда Талейран заведовал портфелем иностранных дел. Кроме согласия в образе мыслей, бывший министр горел нетерпением отмстить за клевету, жертвой которой он стал несколько месяцев тому назад. Только блистательным торжеством мог он приобрести прежнее уважение, и для этого готов был на все решиться.

Но подобный переворот не мог быть исполнен без содействия и согласия войск: должно было привлечь на свою сторону кого-нибудь из генералов, известных в армии, который был бы столько уступчив, чтобы следовал по начертанному пути и остановился там, где ему назначат. Генералы Моро и Жубер были единственные, на которых сначала обратили внимание. Первый навлек на себя некоторую недоверчивость двусмысленным поведением своим 18-го фруктидора; второй же пал на поле брани в ту самую минуту, когда надеялись, что он приобретет победой достаточный блеск, чтобы довести к цели это великое предприятие.

Из этого можно видеть, что умы были надлежащим образом приготовлены, когда я, руководимый счастьем, вышел на берег в Фрежюсе 6-го октября, ускользнув как бы чудом от английских крейсеров. Приезд мой и единодушный восторг, сопровождавший меня до Парижа, заставили меня действовать решительно. Сийес понял, что без меня ничего не сделает, и потому поспешил, вместе с Луцианом, представить мне все ветви заговора; и тогда было решено мечом моим окончить все, что предположили они и приготовили.

Никогда, может быть, обстоятельства не были так благоприятны для исполнения подобного плана. Большинство Директории состояло из трех ничего не значащих людей. Один только Баррас пользовался некоторой известностью, которою он одолжен был происшествиям вандемьера и незначительным заслугам, оказанным во флоте. Если бы эти три директора имели более народности и были искуснее, то легко бы могли разрушить наш заговор тем оружием, которое представляла им самая Конституция. Но они допустили обмануть себя и оставались в бездействии. Они даже не были согласны между собою, и Баррас первым готов был признать необходимость изменения государственных постановлений, с тем только, чтоб играть роль и при новом порядке вещей.

Хотя со времени происшествий прериаля трое из членов Директории были замещены другими, но не менее того общее мнение о ней не переменилось, и вновь избранные должны были страдать за ошибки своих предшественников, потому что произведенное зло все еще было чувствительно. Следовательно, руководители совещательных собраний могли, наверное, полагать, что никто не подаст голоса в пользу большинства Директории. Триумвират этот не мог ожидать никакой помощи ни вне границ, ни в армиях. Победы Массены в Швейцарии и Брюна в Голландии уравновешивались поражениями итальянской армии, расстройство и слабость которой оставляли почти без прикрытия границу приморских Альп. Исполнение предписанного набора делалось ежедневно затруднительнее: недостаток, которому были преданы в жертву только что сформированные вспомогательные батальоны, не слишком побуждал конскриптов спешить под знамена. Хотя новобранцы и шли в поход, но это вынужденное отправление увеличивало только всеобщее негодование. Патриотический восторг 1792 года исчез вместе с обстоятельствами, его породившими; а действия правительства стремились погасить и последнюю искру его.

Прибавьте к этому, что победы иностранцев раздули опять пламя междоусобной войны в западных департаментах, и что бурные отголоски 1793 года, раздававшиеся в клубе манежа, были некоторым образом причиной восстановления ненавистного закона избрания аманатов между дворянством, родственниками эмигрантов и богатейшими владельцами областей, объявленных преданными королю. Эта бедственная мера не только не привела к желанной цели, но еще сильнее раздула пламя: в Пуату и в Бретани снова начались кровопролития и убийства.

Финансы были расстроены, кредит подорван; слабое вспоможение доставленное вынужденным займом, ничего не исправило, и эти ненавистная мера возбудила только всеобщее негодование, не покрыв недоимка финансов.

Слабость правительства и ошибочные постановления его равно содействовали к падению Франции. Я опять нашел в ней полное безначалие. Всякий хотел спасать отечество и предлагал свои планы. Мне сообщали их, и я скоро заметил, что при всех этих предположениях не было ни одного человека, способного счастливо исполнить их и дать им соответственное направление. Итак, я должен был сделаться опорой для всех, почитавших перемену во Франции необходимой. Они все надеялись на меня, потому что им был нужен меч. Я же ни на кого не надеялся, и потому ничто не препятствовало мне избрать тот план, который наиболее согласовался с моими собственными видами.

Счастье вручало мне кормило правления. Мне было назначено быть не предводителем переворота: эта роль была уже мала для меня; но полным распорядителем, властелином его. Мне предстояло решить будущую судьбу Франции, а может быть и всей вселенной.

Правление директории клонилось к концу. Ее должно было заменить грозной, внушающей уважение властью, а для этого необходима была слава военная. Директория могла быть замещена только мной или анархией. Франция не могла колебаться в этом выборе, и я должен был покориться общественному мнению.

Республиканцы, принявшие меня сначала с восторгом, скоро сделались ко мне недоверчивее. Они замечали начала диктатуры во власти, которую мне хотели вверить, и составили партию против меня. Самое присутствие Сийеса не могло их успокоить. Хотя он взял на себя начертать конституцию; но якобинцы более страшились моего меча, нежели надеялась на расчетливое перо бывшего аббата.

Тогда все партии собрались под двумя знаменами: на одной стороне были республиканцы, сопротивлявшиеся моему возвышению, на другой вся Франция, желавшая его. Однако же государственный удар и действие штыков были необходимы для произведения переворота 18-го брюмера. Я надеялся некоторое время, что нам удастся совершить его, не прибегая к крайним мерам. Знак к началу был подан в совете старейшин, где мы имели на своей стороне всех умеренных и образованнейших людей, уступчивых и гибких честолюбцев, и наконец, нескольких ученых законодателей, настоящих алхимиков политики, искавших совершенного равновесия властей в государстве, как философского камня. Но, ожидая сильной оппозиции, мы согласились со смотрителями определенной для заседания залы, принадлежавшими также к заговору, назначить 18-го брюмера (9-го ноября) чрезвычайное собрание в 8 часов утра, соблюдая притом ту предосторожность, чтобы члены, могущие более прочих восстановить против нас мнение своих товарищей, были уведомлены об этом несколько позже. Как только собралось достаточное большинство в 150 членов, тотчас же положено было перевести совещательные собрания в Сен-Клу, где они были более безопасны от демагогов и приверженцев Директории, если бы те или другие покусились привлечь на свою сторону жителей столицы. Вместе с тем мне было поручено главное начальство над войсками и дана необходимая власть, чтобы выполнить это перемещение и обеспечить безопасность как общественную, так и совещательных собраний.

Поручение это само по себе было уже ударом государственным, потому что, если совет старейшин имел право переменить местопребывание собраний, он не был вправе раздавать военные места. Все необходимые меры были взяты в точности. Совет пятисот, извещенный о декрете перемещения заседаний, начинал уже роптать; но президент его Луциан объявил заседание закрытым и назначил следующее на другой день в Сен-Клу. До сих пор я разделял главную роль с Сийесом; но, приняв начальство над войсками, я расположил главную квартиру мою в Тюильри, и тотчас же сосредоточил там 8 000 ч. Я сделал им смотр и произнес речь. Важнейшие посты были вверены преданнейшим генералам. Все недовольные Директорией спешили под мои знамена и просили употребить их; Моро был из первых. Высокопарными прокламациями требовалось от жителей Парижа спокойствия и доверенности к любимцу счастья и побед: я обещал им благоденствие отечества, и мог выполнить обещание, потому что половина поля сражения уже была в моей власти. Я послал к директорам Баррасу, Гойе и Муленю повелительное предложение подать в отставку; военные решились повиноваться; но адвокат сопротивлялся. Баррас доставил мне просьбу об увольнении через своего секретаря, вероятно в той мысли, что я, из уважения к нашим прежним отношениям, дозволю ему принять значительное участие во вновь образуемом правлении; но я слишком хорошо знал Барраса, чтоб взять его в товарищи. Посланный его прибыл в комитет, который был составлен нами в Тюильри, из части совета старейшин и меньшей половины директории (Cийеса и Рожера Дюко(1)), и в котором находилась большая часть начальников войск. Я чувствовал, что эта минута была очень выгодна, чтобы произвести сильное впечатление на войска и присутствующих, и потому, дав довольно сухой ответ посланному Барраса, я прибавил громко:

«Что сделали вы из этой Франции, которую я вам оставил в таком блистательном положении? Я оставил вам мир, и нахожу войну; оставил вам победы, и нахожу одни поражения; оставил миллионы Италии, и нахожу везде угнетения, грабежи и бедствия. Что сделали вы из сотни тысяч французов, которых всех я знал, которые все были моими сподвижниками в победе и славе? Их уже нет!.. Подобный ход дел не может продолжаться… Еще три года и он доведет нас до деспотизма! Время, наконец, отдать защитникам отечества ту доверенность, на которую они приобрели столько права. По мнению некоторых бунтовщиков, мы враги республики; мы, которые утвердили ее нашими подвигами и нашим мужеством: пусть все любят свое отечество так, как эти храбрые, изувеченные, на службе республики».

На следующий день, законодатели отправились в Сен-Клу в сопровождении пяти тысяч войска, занявшего все выходы и ворота замка. Совет старейшин имел заседания свои в старой галерее и в оранжерее. Необходимые приготовления этих комнат позволили открыть заседание не прежде двух часов пополудни, и дали время начальникам республиканской партии условиться в плане сопротивления или, лучше сказать, нападения. Заседания открылись самым бурным образом. Я вошел сперва к старейшинам, доказал им существование заговора, объявив им сделанные мне Баррасом и Муленем открытия, на счет предполагаемого ими государственного переворота и требовал принять решительные меры для спасения республики. Мне противопоставляли конституцию, но я убедил их, что она, нарушенная несколько раз, была уже не что иное, как пустой звук, которым партии по очереди пользовались для выгод своих. Наконец, предложив старейшинам исполнить ожидания Франции, я присовокупил:

«Мне ли страшиться мятежников, когда я бестрепетно боролся против внешних врагов республики? Если я действую коварно, будьте Брутами(2), пронзите грудь мою, к вам обращаюсь, храбрые гренадеры, меня сопровождающие и стоящие вокруг этой ограды! Пусть в таком случае эти штыки, которые столько раз доставляли нам победу, пусть эти штыки, говорю я, вонзятся в грудь мою! Но, если какой-нибудь оратор, подкупленный иностранцами, осмелится произнести грозное слово: «Вне закона!» Пусть обрушится на его главу ваше мстящее оружие. Помните, что меня сопровождают бог счастья и бог войны».

Я говорил, как Магомет сеидам. Хотя я обратился в воззвании к моим гренадерам, но оно явно относилось к членам оппозиции; впрочем, я не мог думать о пощаде в начатой мною борьбе; я должен был или выйти из неё победителем, или поплатиться головой. Должно прибавить, что со стороны старейшин я и не опасался значительных препятствий; страшнейшие противники мои заседали в совете пятисот.

При открытии заседания этого совета один из секретарей, Годен, сделал предложение составить комиссию из семи членов, чтобы до закрытия заседания донести об опасностях, угрожающих общественному благоденствию и представить для устранения их соответственные меры. Общий крик заглушил его голос. Дельбрель(3) стал требовать, чтобы, прежде всего, представители возобновили клятву свою в сохранении конституции III года; предложение его было единодушно принято. Луциан должен был, вероятно, против его желания, присягнуть первым. Республиканцам удалось возбудить мгновенный восторг и увлечь тех, которым заговор не был известен. Но они не сумели воспользоваться этою выгодой; вместо того, чтобы объявить отечество в опасности и принятием какой-нибудь решительной меры заставить, может быть, и совет старейшин раскаяться в ошибке, они провели три часа над присягою и бесполезными прениями об отставке Барраса.

В это самое время я вышел из залы старейших и явился в совете пятисот. Меня известили о том, что там происходило, и мне необходимо было, не теряя времени, поспешить на помощь к упавшим духом приверженцам моим; наперед зная, что дело не окончится без шума, я поставил войска под ружье и назначил отряд гренадер, который бы мог в случае нужды, поддержать меня, эта предосторожность оказалась не излишней: едва я переступил порог, как раздался со всех сторон крик: «Вне закона!..». Депутат Бигонне бросился на трибуну и с жаром требовал, чтобы я удалился. Одни теснились возле трибуны, другие взорами и грозными телодвижениями выражали, что мне готовится судьба Цезаря. Тщетно старался я заставить себя выслушать; злейшие враги мои, между которыми находились Арена и Дестрем, стали ко мне приближаться: (они, как говорят, были вооружены кинжалами) убедившись, что словами ничего нельзя сделать, я вышел наконец из этого собрания, кипевшего как бурное море, под защиту моих храбрых воинов.

Я только и ждал этой минуты, чтобы отмстить за множество перенесенных мною обид. Между тем Луциан, желая придать моему поведению по возможности законный вид, произнес речь к войскам, в которой объявил им, что представителям народа угрожают кинжалы бунтовщиков, и что он в качестве председателя, просить их содействия, для изгнания непокорных из совета.

На эту речь, которую он заключил обыкновенным восклицанием: «Да здравствует республика!» Солдаты отвечали криком: «Да здравствует Бонапарт!» Двадцать гренадер вошли в залу, и командовавший им и штаб-офицер предложил депутатам выйти вон. Прюдон, Бигонне и генерал Журдан сослались на конституцию, и, обратившись к гренадерам, стали упрекать их в неисполнении своего долга; солдаты, узнав Журдана, который еще незадолго перед тем водил их к победам, изумились и остановились в бездействии. Безделица могла уничтожить наше предприятие. Но тут Мюрат все кончил, объявив, что законодательный корпус распущен. Загремели барабаны, показались новые войска, и в одно мгновение зала, в которую ворвался целый батальон, была оставлена депутатами.

Старейшины узнали о случившемся от убежавших. Совету не было еще известно, чем кончится этот день, когда некоторые из числа пятисот явились и объявили о насилии, против них употребленном. Не беспокоясь об их участи, комиссия, едва за несколько минут составленная, только и ожидала этого известия, чтобы потребовать отсрочки законодательного собрания и образования временного консульского правления. Этот поступок был противозаконен: подобная мера должна была быть предложена советом пятисот. И потому закрыто было заседание на несколько часов, чтоб отыскать членов этого совета.

В 9 часов собралось в оранжерее достаточное число депутатов, и Луциан, объявив совет довольно полным, открыл заседание, Членов оппозиции почти вовсе не было, а малое число находившихся тут республиканцев было объято таким страхом, что ни один из них не осмелился произнести ни слова против различных сделанных тут предложений. Вскоре Шазаль предложил проект закона, составленного с согласия старейшин, который был поддержан всеми зачинщиками заговора, и единодушно принятого. Главные его статьи состояли в уничтожении Директории, в ссылке объявленных демагогами депутатов (в числе 61), в поручении исполнительной власти мне, Cийecy и Рожеру Дюко в звании консулов республики, в отсрочке законодательного собрания на три месяца и составлении двух временных комиссий из обоих советов, чтобы без замедления произвести в одной из них перемены, которые предполагалось сделать в органических, основных постановлениях конституции, а другой образовать гражданское уложение. Этот закон тотчас был утвержден старейшинами, и оба совета закрыли в 5 часов утра это долгое и бурное заседание, приняв клятву в верности от новых правителей Франции. В продолжение этой двухдневной борьбы жители столицы были совершенно спокойны. Привыкнув к политическим бурям и мало доверяя обещаниям свободы, которыми осыпали их демагоги, они радовались происшествию, обещавшему лучшее будущее. Никто не заботился о судьбе конституционной хартии, столько раз уже нарушенной и слишком слабой для обуздания духа партий, никто не сожалел о членах высших государственных мест, потерявших всю доверенность и любовь народа, и каждый напротив, казалось, ждал наступления лучших, счастливейших дней. Дворянство и духовенство, эти естественные приверженцы всякого правительства, приближающегося более к монархическому, видели в новом образе правления конец своим бедствиям; купцы – восстановление кредита; покупщики народных имений – обеспечение своей собственности; войско – конец поражениям; словом, все народонаселение ожидало нового века благоденствия и безопасности. Уничтожение ненавистных законов аманатства и вынужденного займа вскоре оправдали отчасти эти счастливые ожидания, и с этого времени во всех классах народа начала мало-помалу восстановляться доверенность, которая, казалось, навсегда была потеряна.