
Текст книги "Политическая и военная жизнь Наполеона"
Автор книги: Генрих Жомини
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)
Глава 8
Проект Питта унизить Францию. Третья коалиция. Кампания 1805 года. Сражения при Ульме и Аустерлице. Действия в Италии и Тироле. Несогласия с Пруссией. Венский и Прессбургский договоры. Баварский и Вюртембергский курфюрсты принимают титулы королей. Массена знимает Неаполитанское королевство. Морская война. Сражение при Трафальгаре.
Выступление такого сильного флота и расположение 160 000 войска на берегах против Англии, в 20 лье от ее гаваней, должны были внушить ей справедливые опасения; она почувствовала необходимость выйти во что бы то ни стало из своего затруднительного положения. Питт снова сделался главой министерства; этот непримиримый враг Франции стал тотчас же искать во всех державах Европы союзников, чтобы составить новую коалицию против нас.
Начало этой третьей коалиции еще не совсем известно: кажется, Россия подала первую мысль; другие приписывают это Лондонскому кабинету; впрочем, как бы то ни было, этим двум державам нетрудно было согласиться между собой после того, как российское посольство оставило Париж, не получив от меня удовлетворения ни на одно из своих требований, и когда шведский посланник последовал этому примеру.
Сент-Джеймский кабинет прилагал все старания увеличить неудовольствия: князь Чарторижский(1), министр иностранных дел, дал почувствовать английскому министерству готовность императора Александра противиться с оружием в руках всякому новому увеличению власти с моей стороны. Питт с жадностью принял эту мысль: тотчас же начались переговоры для составления ужасной коалиции, единственного средства к отвращению удара, готового поразить Англию. Говорят, что эти сообщения Чарторижского были следствием происков людей, приверженность которых к Англии не была тайной.
Нашему неумолимому сопернику казалось недостаточным поставить пределы могуществу Франции в ее тогдашних границах, освященых трактатами; он хотел заставить нас принять границы 1792 года. Без этого нельзя было ни обещать Австрии увеличения, желание которых увлекло ее к объявлению войны, ни побудить к ней Пруссию.
Знаменитая нота 16 января, предлагавшая Европе раздел всего, что у нас отнимется, есть любопытный памятник, оправдывающий все мои действия для ограждения Франции от опасности подобных намерений.
Питт предлагал возвратить Австрии Ломбардию, а Сардинскому королю не только Пьемонт, Савойю и Ницу, но, для укрепления его против нас, уступить ему и Генуэзскую республику; Пруссии отдать Бельгию, чтоб этим отделить нас от Голландии и лишить меня влияния на нее. Малые княжества, расположенные на левом берегу Рейна, уступленные нам по договорам Кампо-Формийскому и Люневилльскому, Питт хотел отдать Пруссии, Австрии или другим членам германской империи, которые примут участие в коалиции.
Сколь справедливо было с одной стороны, чтобы европейские державы противились увеличению моей империи, столь с другой было несправедливо стеснять Францию в границы 1792 года. Это бы еще имело вид справедливости, если б и другие державы согласились войти в прежние свои границы; но Россия, Австрия и Пруссия не разделили ли Польшу в 1795 году? Не приобрела ли Англия почти половину Индии? Франция же, напротив того, не утратила ли своих семейственных связей с Испанией, Австрией, Сардинией и Неаполем? Не сделались ли ее союзники в Индии английскими провинциями? Разорение С. Доминго не лишило ли ее первенства в Антильском море? Лишить теперь Францию всего того, что приобрела она в Европе после 1792 года, значило привести ее в положение еще вдвое слабейшее того, в каком она была в 1792 году. Великая нация, победоносная в продолжение десяти лет, не должна упадать, когда неприятели ее возвышаются. Подвергать меня такому унижению значило заставить меня или умереть с оружием в руках, или покорить Европу.
Опасения, внушенные Европе моим предприимчивым гением и моим превосходством, могут объяснить согласие, с которым сухопутные державы приняли проект Лондонского кабинета; а опасение беспрестанно подвергаться подобной опасности оправдывает все меры, принятые мной, чтобы первенствовать в Европе, и тем избегнуть угрожавшей мне погибели. Такие обоюдные опасения, слишком далеко простертые, служат часто поводом к самым ужасным политическим несогласиям и увлекают людей за границы благоразумия, в особенности после революций.
Как худо ни был расположен ко мне Российский кабинет, но не мог не найти проект Питта преувеличенным; новое происшествие отстранило все затруднения. Я чувствовал, что Италия не могла существовать под республиканской формой рядом с моей империей; это бы было противоречие. Я не мог также никому предоставить управлять ею, потому что Европа мне ее уступила, и полуостров этот был необходим для моих морских планов.
Итальянская депутация, прибывшая к моему коронованию, была обращена в совет под председательством Мельци(2), и после прений, продолжавшихся несколько недель, поднесла мне 17 марта конституционный акт, по которому Итальянская республика обращалась в наследственное kopолевство и корона предоставлялась мне.
Чтоб успокоить Европу, хотя на время, я велел предложить эту корону моему брату Иосифу, надеясь уменьшить этою тенью раздельности опасное впечатление, произведенное таким увеличением моего могущества.
Но Иосиф затруднился принять трон, платящий дань и хотел предписать мне уничтожение договора, по которому Италия обязана была платить ежегодно 30 миллионов, или содержать 30 000 французов, необходимых для ее защиты.
Мне не понравилась эта кичливость, несогласная с моими намерениями, и я возложил на мою собственную главу железную корону Ломбардских королей, венчавшую некогда чело Карла Великого и уже несколько веков забытую. Однако, чтобы предупредить возражения моих неприятелей, я обещал передать венец другому и отделить его от короны французской, когда англичане возвратят Мальту, а русские очистят республику Семи островов: это бы мне позволило оставить владения Неаполя и возвратить Ломбардии некоторый род независимости.
Впрочем, в сущности, Европе было все равно, был ли я пожизненный президент или король: важно было то, чтобы корона Италии была отделена от французской тотчас же, или, по крайней мере, после моей смерти. В особенности настаивала на этом Австрия, охотнее соглашаясь однакоже иметь на границе своей королевство, нежели демократическую республику.
Для объявления этой важной перемены, я прибыл 18 марта в сенат и снова имел случай объяснить перед Европою мои политические виды: я заключил речь свою следующими словами:
«Гений зла тщетно будет искать повод возжечь войну на твердой земле: что присоединено к нашей империи конституционными законами, то и останется к ней присоединенным. Никакая новая держава не будет с ней соединена; но постановления Батавской республики, акт посредничества 19-ти Швейцарских кантонов, и этот первый статут Итальянского королевства, останутся постоянно под нашим покровительством; мы никогда не потерпим, чтобы на них посягнули! Всегда и во всех обстоятельствах мы будем так же умеренны, и надеемся, что народ наш не будет более в необходимости снова напрягать те усилия и то мужество, с которыми он всегда защищал свои законные права».
Но то, что я считал умеренностью, казалось насильством в глазах остальной части Европы. Император Александр стал договариваться с Англией насчет проекта Питта в то время, когда получил это известие. Он рассудил, что нельзя было более колебаться объявить войну, и, не теряя времени, подписал 11 апреля оборонительный и наступательный договор с Лондонским двором. Однако ж Россия, по благоразумной умеренности, не определила в нем ничего положительнаго на счет Бельгии и Рейнских провинций; она требовала только очищения Неаполя и Голландии, возвращения Пьемонта Сардинскому королю и независимости Швейцарии. Хотя эти первоначальные распоряжения делались в величайшей тайне, но я не мог обманываться на счет неприязненного расположения России; впрочем, пока Австрия не приступила к союзу, чего мне было опасаться неприятеля, отделенного от меня 500 лье непроходимого для нас пространства?
Может быть я избежал бы грозы, если бы согласился заплатить за нейтралитет Австрии совершенной независимостью Итальянской республики; но я повторяю, это было бы противоречие в организации Европы; а как только в Италии утверждалось монархическое правление, то следовало или овладеть самому короной, или видеть ее на главе чужеземного принца; в таком случае, для чего же мы покорили эту страну? Впрочем, кто мог ручаться, что моя умеренность не будет принята Венским кабинетом за слабость? Я не мог доверять Австрии: она была слишком дурно ко мне расположена, и я полагал, что довольно сделал со своей стороны, обязавшись торжественным актом, отделить Италию от Франции.
В самом деле, большая часть древних династий ужасалась, видя меня на троне. Несмотра на учтивость, нами друг другу оказываемую, они видели во мне опасного противника. Я в самом себе заключал уже революцию. Oни опасались империи не менее республики; даже еще и более, потому что империя была могущественнее.
Со временем я бы успокоил их моей умеренностью; но жестокая необходимость, заставлявшая меня закрыть для англичан Неаполь, Голландию и Ганновер, распространила везде опасения. Несмотря на мои уверения, что эти действия клонились к общей выгоде и составляли меру чисто оборонительную, все великие державы уверились, что политика их требует напасть на меня сколь возможно скорее, то есть, не дав мне времени собрать все мои силы.
Однако же Австрия колебалась еще несколько времени, или от того, что она опасалась принять участие в борьбе, которой первые удары ей самой должно было выдержать, или от того, что хотела лучше приготовиться. Венский кабинет, уверенный, что не следовало торопиться, но, напротив, выждать благоприятнейшую минуту, медлил; он впрочем и не был согласен с англичанами насчет организации, предположенной ими для государств твердой земли.
В то самое время, как мои эскадры плыли к Мартинике, чтобы совершить соединение легче и удобней, чем в Европе, я решился отправиться в Италию, чтобы короноваться в Милане. Эта поездка соответствовала многим равно важным целям. Первой из них было усыпить англичан, обманув их совершенно насчет моего предприятия; во-вторых, я хотел устрашить Австрию моим присутствием на ее границах; наконец возбудпть народный дух итальянцев, явясь в блеске, который был для них нов и должен был возбудить любовь к славе и Отечеству. По дороге к Лиону я заехал в Бриенн, где получил воспитание, которому был всем обязан и где судьба готовила мне впоследствии ужасные удары. Лион меня встретил с невиданным восторгом; роскошь, которою я окружал мой двор, была ему порукой за процветание его мануфактур: слава и выгоды одушевляли прием лионцев.
Проезжая Алессандрию, я предписал приступить к работам, которые сделали ее в несколько лет сильнейшим пунктом Европы и ключом Италии. Двадцать миллионов были назначены для этого предмета. Находясь в южной долине реки По, в выгодном расстоянии от Турина, Генуи, Милана, Пьаченцы и Пармы, Алессандрия должна была в случае неудач служить убежищем большой армии и основанием всех наших наступательных действий в северной Италии. Может быть Павия или Кремона более бы способствовали к военным действиям против Австрии и к господствованию линию реки По; но, как политический пункт, Алессандрия вполне соответстовала моим видам. Шестнадцать полков пехоты, собранные для маневров в лагере при Маренго, должны были представить выигранное нами сражение и напомнить австрийцам о превосходстве нашего оружия; другой лагерь, собранный у Кастильоне для той же цели и состоявший из 17 полков, доказывал Венскому кабинету, что я готов был вступить с ним в бой, если бы ему это вздумалось.
Коронация моя в Милане совершилась 26 мая с торжественностью, достойною великолепного собора, в котором она происходила. Даже во времена Карла Великого подобная пышность не ослепляла итальянцев. После благословения, данного архиепископом и кардиналом Капрарой, я взял железную корону ломбардских королей и возложил ее на себя. Милан был в восторге, который Ломбардия тем откровеннее разделяла, что духовенство возносило меня до небес, как восстановителя алтарей. Папа, ехавший впереди меня на расстоянии двух дней пути, раздавал благословения подвластным мне народам, и тем возвысил в глазах черни блеск моих побед. Стоустая слава верно не передаст потомкам той деятельности, с которой я во время этого путешествия в одно и то же время учреждал организацию Итальянского королевства, отдавал приказания Булонской экспедиции моим эскадрам, находившимся в море, занимался приведением в порядок внутренних дел Франции и, наконец, переговорами с европейскими кабинетами о присоединении к моей империи Генуэзской республики. Один из красноречивейших писателей сего века [Mathieu Dumas: Precis des evenenients militaires], которому не достает только более твердой точки зрения, чтобы сравниться с известнейшими писателями древности, занялся изображением этой занимательной картины, которое потомство верно поставить наряду с лучшими местами Тита Ливия. Оставив Милан, я передал бразды правления Евгению с титулом вице-короля; он во всех отношениях был достоин моей доверенности, и сделался искреннейшим другом моим и одним из лучших моих генералов. Вскоре после этого лукский трон был отдан моей сестре Элизе Баччиоки(3). Я прибыл в Геную и занял ее с торжеством и пышностью, которая на несколько минуть заставила генуэзцев забыть перемену их положения: Генуя присоединена была актом 4 июня.
Рассчитав, что пора возвратиться флоту адмирала Вильнёва, я ускакал из Турина с парада, и прибыл в величайшем инкогнито за три дня в Париж и потом в Булонь, где все приготовлялось к амбаркации.
Между тем как я составляд в Милане, Турине, Алессандрии и Генуе эти великие предположения, Вильнев возвращался в Европу согласно данных ему приказаниям. Это возвращение, которого англичане не ожидали, сильно беспокоило их. У них было в готовности только десять кораблей под командой адмирала Колдера у Ферроля, где считалось до восемнадцати французских и испанских кораблей. Только пять кораблей под начальством адмирала Стирлинга(4) были расположены перед Рошфором, где у нас было шесть кораблей и столько же прекрасных фрегатов, которые скоро нашли случай выйти из гавани под командой адмирала Аллемана. Вильнёв, выиграв более двух недель времени перед английскими вестовыми судами, казалось, легко мог напасть врасплох на англичан у Ферроля, прогнать их, соединиться с собранной в этой гавани эскадрой, прибыть к Рошфору, и потом с 40 кораблями идти к Бресту. Но, по непредвиденному несчастью, англинские вестовые суда, благоприятствуемые попутным ветром, прибыли вовремя для извещения разных эскадр и Рошфорской флот получил приказание немедленно присоединиться к Колдеру; тогда предположенное нами соединение не могло уже обойтись без боя.
В самом деле, Колдер с 15 кораблями и тремя фрегатами 22 июля, на высотах Финистера, встретил Вильнёва, имевшего 19 кораблей и 7 фрегатов. Пасмурная погода не позволила им рекогносцировать друг друга; оба устроились в боевую линию, сошлись борт к борту, и дали одно из тех сражений в параллельном боевом порядке, где искусство ничего не значит. Два испанских корабля, сильно поврежденные, вогнаны были в средину английскаго флота и взяты; впрочем, это сражение не было ознаменовано никакими решительными последствиями.
Вильнёв преследовал на другой день отступающего неприятеля, который, подтянув крейсеры, оставленные у Ферроля, отправился к Бресту для соединения с находившимся там флотом, но он был принужден бурей войти 25 июля в залив у Виго, будучи не в состоянии, по причине противного ветра, достигнуть желаемой пристани. Он возвратился в Ферроль спустя несколько дней, и, соединившись с 5 французскими и 10 испанскими кораблями, отправился 13 августа с 30 кораблями в Виго, а потом к Кадиксу, куда и прибыл 21 августа, в то самое время, когда, по моему рассчету, ему следовало появиться перед Брестом, где Гантом уже начал маневрировать, чтобы поддержать его действия. Адмирал Коллингвуд(5) снова блокировал Кадикс; у него не было и половины сил Вильнёва и надо было ожидать, что наш адмирал, воспользовавшись своим превосходством, нападет и разобьет его, поставив между двух огней: берега и флота. Но он ничего не сделал и удовольствовался тем, что вошел в гавань. Он так потерялся, страшась большой ответственности, что даже забыл оставить в Виго нужные приказания адмиралу Аллеману, который искал его с 6 прекрасными французскими кораблями, вышедшими из Рошфора, и явился в Виго двумя днями позже Вилльнёва. Но, не зная его пути, Аллеман не мог к нему присоединиться и стал крейсировать между Бискайей и Ирландией.
Корнуоллис, узнав о соединении нашего флота, отправил Кольдера с 20 кораблями к Финистерре, приказав наблюдать за нами или вступить в бой. Не найдя нашего флота, этот адмирал дошел до Кадикса, где соединился с Коллингвудом. Корнуоллис, способствовал бы этим исполнению моего предположения, если бы Вилльнёв, по приказанию моему, направил свои силы к Бресту. В самом деле, здесь могли представиться два случая: или бы Вилльнёв встретил Кольдера на пути, или бы они разошлись; в первом случае, имея 38 кораблей против двадцати неприятельских, он разбил бы их и тем принудил бы Корнуализа подать помощь Колдеру и освободить Гантома; во втором, Вильнёв, разъехавшись с Колдером, явился бы перед Брестом, напал бы там врасплох на Корнуоллиса, бывшего вдвое его слабее; сей последний случай, более вероятный, был вместе с тем и самый выгодный. Вильнёв, отступив совершенно от моего плана, вместо того, чтобы явиться с торжеством у Бреста, отправился на самый южный конец полуострова, с 33 кораблями и 10 000 десантного войска, без всякой пользы для Франции.
Таким образом, через малодушие одного человека и случайную скорость двух вестовых судов разрушился план, так глубоко обдуманный; я уверен, что Вильнёв, несмотря на недостаток силы духа, вполне выполнил бы свое поручениe, если бы успел напасть врасплох у Финистерре на одного Колдера, крейсировавшего и не бывшего в состоянии с успехом сразиться, и таким образом не допустил бы сего последнего соединиться со Стирлингом и совершенно изготовиться к бою.
Направление на Кадикс, взятое Вильнёвом, сделало высадку совершенно невозможной в этом году, потому что англичане, узнав наши намерения, приняли против них свои меры. Притом же, полученные мной донесения от моего посланника из Вены, извещавшие о грозных приготовлениях Австрии, заставили меня решиться обратить удары на твердую землю, которыми я надеялся, если не уничтожить Англию, то, по крайней мере, лишить ее владычества на морях и влияния на твердой земле.
В самом деле, моя поездка в Италию решила недоумение Австрии, которая уже четыре месяца продолжала переговоры с Англией и Россией для образования новой коалиции. Самым ревностнейшим агентом ее был Винцингероде(6), генерал-адьютант императора Александра. Венский кабинет хотел прежде испытать вооруженное посредничество и только в случае неудачи решиться на открытый разрыв. Это обыкновенное средство, чтобы выиграть время; Австрия показала под Прагою, что разумеет она под именем посредничества.
Однако, чтоб угодить Францу II-му и самому испытать, нельзя ли кончить дело переговорами, император Александр решился послать Новосильцева(7) в Париж. Этот посланник доехал до Берлина, но известие о присоединении к Франции Генуэзской республики заставило послать ему приказание не продолжать путь. Это присоединение, в самом деле, разрушало последнюю возможность сближения, потому что только эту республику можно было предложить Сардинскому королю в вознаграждение за Пьемонт. Притом же, как заставить меня отказаться от короны Италии, когда я только что присоединил к моей империи государство, объявленное независимым по Люневилльскому договору? С этого времени война становилась неизбежной.
Подкупленные Англией публицисты обвиняли меня, как зачинщика неприязненных действий; как будто бы предложение отнять у нас Бельгию и Рейнские провинции не было уже само по себе объявлением войны! Впрочем, я должен сознаться, что из всех моих политических действий нет ни одного неосновательнее этого присоединения, не вовремя произведенного. Выбранная для этого минута была неблагоприятна; я готовился оставить Италию и отправиться в Булонь, чтобы приготовить мою армию к произведению десанта, когда Вильнёв появится в канале. Мои выгоды требовали щадить Австрию, чтобы остановить неприязненные намерения России. Когда Венский кабинет соглашался признать меня президентом Итальянской республики, я мог быть уверенным, что он также признает меня и королем (что в сущности не изменяло положения дел), если эта новая корона должна была после моей смерти отделиться от короны французской. Но присоединять к этому насильству еще другое, то есть уничтожение республики, освященной договорами, и открывать этими постепенными присоединениями дальнейшие виды на Италийский полуостров, вопреки всем договорам, значило добровольно подавать повод к общей коалиции в то самое время, когда я готовился двинуться на берега Темзы [Наполеон должен здесь находиться в очевидном затруднении, объясняя свое тогдашнее поведение. Он продиктовал на острове С. Елены все точки зрения, с которых он смотрел на высадку. Он дал Вильнёву наставления, которые вполне заставляют верить действительности предположения этой экспедиции. Многие этому никогда не верили. Но достоверно то, что поведение Наполеона, казалось, вызывало войну на твердой земле, и заставило думать, что он охотнее желал приобретать лавры в Австрии, нежели в Англии. Но если он хотел войны на твердой земле, то каким образом объяснить мысль подвергать опасности все морские силы Франции и Испании, соединенные в канале, и жертвовать ими без всякой цели? Если же напротив, он хотел сделать высадку в Англию, то отчего не отложить на шесть месяцев перемены в Италии и присоединение Генуи, которые необходимо вовлекали его в двойную войну?].
Время, в которое Австрия тайно приступила к С. Петербургскому договору 11 апреля, в точности неизвестно: но с половины июля она занималась составлением операционного плана на случай, если вооруженное посредничество не доститнет своей цели; она формально к нему приступила 9 августа, но только в таком случае, когда предложенные ею перемены в преобразовании положения государств твердой земли будут приняты.
Первоначальный план союзников был следующий: выставить в поле 400 000 войска, а именно: 250 000 австрийцев, 115 000 русских и 45 000 шведов или других малых держав, на содержании Англии. Австрия находила, что этих войск было недостаточно для сильных совокупных действий в Италии и против грозной преграды Рейна. Она объявила хорошо составленной нотой, что, так как французские военные силы простираются, по предположениям, до 600 000, то необходимо увеличить и действующие войска. Так как затруднение состояло в прибытии русских прежде моего нападения на австрийцев, то почитали необходимым действовать главными силами в Италии, а в Германии только обороняться. Предложение было справедливо, но выведенное из него заключение нелепо. Место соединения русских в Германии было главным пунктом, а потому-то именно и следовало расположить главные силы на операционной линии, где это соединение должно было совершиться; к тому же эта линия была для меня и кратчайшая, и важнейшая. Эгоизм Венского кабинета его ослепил; он вел войну только для возвращения Италии и потому полагал, что туда следовало устремить все свои усилия. Австрия ошибочно увеличила силы, которые я мог противопоставить коалиции. Она полагала, что будет иметь дело со всей нашей армиею, что было совершенно невозможно при охранении наших обширных границ: я никогда не мог бы выставить против нее более 250 000 человек.
Петербургский кабинет послал в Вену генерала Винцингероде условиться и положительно определить план действий. Этот генерал заметил, что русским предстояло пройти от Бродов до Браунау 284 лье, а большой армии от Булоня туда же 274. Итак, рассчитывая время, нужное для извещения меня о вступлении русских в Австрию и распоряжений для направления армии по различным дорогам для прохода Франции, русские должны дойти ранее меня до Инна и даже до Изера. Александр обещал иметь в совершенной готовности значительные резервы, так что он мог бы даже увеличить положенное число войск.
Австрия решилась объявить войну и окончательно было положено:
что она выставит для действии в Италии 130 000 пехотинцев и 13 500 кавалеристов, в Тироле 50 000 и 2 000, в Германии 66 000 и 23 000, в отдельных корпусах 28 000 1 500. Всего 274 000 и 40 000;
что Россия двинет в Германию 100 000 человек, половина которых прибудет в середине октября; отправит один корпус из Корфу и, высадив его в Неаполь, велит ему присоединиться к неаполитанцам и англичанам, и вместе с ними направится к По.
Третий англо – русский корпус выйдет в Ганновере и Померании, присоединится к шведским войскам под начальством Густава IV; наконец четвертая русская армия, собранная на Буге и под стенами Варшавы, будет угрожать Пруссии с целью или увлечь ее к войне, или, если она на это не согласится, удержать ее в нейтральном положении.
Однако же надежды союзников разрушились о твердую волю Фридриха-Вильгельма, который решился, во что бы то ни стало, сохранить нейтралитет. Союзники испрашивали у него дозволения пройти через польские его провинции, но он в ответ на это собрал на Висле военные силы, достаточные, чтобы внушить почтение к неприкосновенности его державы.
Я довольно поздно получил известие о намерениях союзников; но в июле я предугадывал существование коалиции по сбору австрийцев в Италии, а русских – на Буге. Русские меня бы не беспокоили, если бы Австрия не принимала участия в моей борьбе с Англией. Я через Талейрана требовал объяснений; Кобенцль отвечал уклончиво. Я велел объявить Венскому кабинету, чтоб он отозвал свои войска, или я приму их расположение за нарушение мира. Между тем, как с той, так и с другой стороны, готовились к войне.
Австрия, постигая всю выгоду союза с Баварией, употребляла все возможныя усилия, чтоб привлечь ее на свою сторону, но не преуспела; курфюрст Максимилиан Иосиф(8) слишком хорошо понимал всю важность союза, доказанную действиями его предков, и помнил недавния притязания Австрии, желавшей увеличить на его счет свои владения; он был лично предан Франции, и уверенный, что я вовремя успею, чтобы помочь ему, решился присоединиться к нам, если бы австрийцы ворвались в его владения.
Курфюрсты Вюртембергский(9) и Баденский желали вступить в коалицию, что было весьма естественно по их родственным связям с Австрийским двором; но соседство Страсбурга и Майнца заставило их опасаться статьспервыми моими жертвами и помогло моим министрам привлечь в наши ряды этих владетелей.
Австрийцы начали кампанию хуже, чем когда-либо. Они надеялись напасть на меня врасплох, и эта надежда послужила к их погибели. Я принял все меры, чтобы обратиться на Темзу при спокойствии на твердой земле, или на Дунай, в случае если твердая земля вызовет меня на бой и помешает исполнению моего предприятия. Отъезжая из Парижа в Булонь, я объявил Кобенцлю, что желаю мира на твердой земле, и что, уверенный в дружелюбном расположении его государя, еду отдать последние приказания насчет высадки. Я велел производить частые репетиции амбаркаций и десантов, для приучения войск исполнять их с быстротой; мы посадили на суда 150 000 человек в полчаса; все военные тяжести уже были заранее загружены; я приказал удвоить репетиции, и наложил эмбарго [запрещение выходить судам из гаваней] на все гавани.
Авангард корпуса Нея выступил из Монтрёля, чтоб следовать по берегу и потом присоединиться к булонскому сбору. Корпус Сульта целых два дня оставался на судах, равно как и мои экипажи. Эти приготовления обманули Кобенцля; он донес, что через неделю я буду в море. Австрийцы, поверив ему на слово, немедленно ворвались с 84 000 в Баварию, не дождавшись прибытия русских. Они надеялись этим увлечь курфюрста, что бы им доставило 20 000 подкрепления и выгоду перенесть театр войны на Рейн; но вместе с тем это отдаляло соединение с русскими войсками и увеличивало все трудности выполнить его.
Они вдвойне обманулись в рассчете: Максимилиан, узнав о намерениях неприятеля, приготовился к отъезду из Мюнхена, и только что австрийцы перешли Инн, он удалился в Вюрцбург со всем своим двором и армиею. Австрийцы продолжали однако же свой поход, хотя он был уже после этого безрассуден и не имел вовсе никакой цели. Войдя в Баваpию и перейдя Изер и Лех, они расположились на Дунае и Иллере. Эрцгерцог Фердинанд(10) предводительствовал ими только по имени: он имел приказание слепо повиноваться генералу Макку, которого вся Германия признавала за великого полководца, хотя он показал свою неспособность во Фландрии и Неаполе. Эрцгерцог Иоанн занимал с 40 000 Тироль; другая армия, силою в 100 000, под начальством эрцгерцога Карла, шла на Эч, чтобы ворваться в Италию.
Известие о неприязненных приготовлениях Венского кабинета и действиях его против Баварии и Италии, дошло до меня почти в одно время с известием о сражении, данном Вильнёвом Колдеру, и о его отплытии к Виго.
Если б эта экспедиция была даже моим единственным планом, то при таких обстоятельствах от него следовало отказаться. Моя армия, на все готовая, за сутки повернула направо, и направилась в Германию: почты были остановлены; наши колонны уже шесть дней шли в Лотарингию, а в Париже думали еще, что они садятся на суда. Однако ж я не мог оставить всю мою флотилию без защиты от нападения англичан: я сформировал в Булони корпус из третьих (резервных) батальонов армии и вверил начальство над ними Брюну. Другой корпус, под начальством Коло(11), охранял Антверпен и Флессинген; сверх того, в Страсбурге, Майнце, Юлихе и Александрии были учреждены четыре запасных лагеря. Маршалы Лефевр и Келлерман образовывали в Майнце конскриптов, назначенных в корпуса большой армии и формировали из них, до поступления на места назначения, резервные дивизии и гарнизоны. Независимо от этих подвижных сил следовало совершенно обеспечить наши и голландские берега и приготовить вспомогательные средства, чтобы действовать за границей всеми силами государства. Я восстановил полезное учреждение национальной гвардии, предоставив себе право распоряжаться ее организацией и определением времени и числа назначаемых к выступлению разных ее частей. При нужде это средство могло нам дать для внутреннего охранения 100 000 человек, а это не безделица. Назначена была конскрипция в 80 000, чтобы вовремя обеспечить рекрутский набор и таким образом комплектовать действующие корпуса. Значительные торги были заключены на устройство в Страсбурге транспортов для артиллерийских обозов с лошадьми и проводниками, нанятыми в Альзасе, Швейцарии и Лотарингии.