Текст книги "Политическая и военная жизнь Наполеона"

Автор книги: Генрих Жомини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Глава 5

Положение Европы в 1798 году. Переговоры в Раштадте и в Зельце. Коалиция России, Англии, Австрии, Турции и Неаполя против Франции. Неаполитанцы начинают военные действия, овладевают Римом и оттеснены обратно к Неаполю. Шампионне входить победителем в эту столицу. Фердинанд IV бежит в Сицилию. Партенопейская республика. Французы разбиты при Штокахе, при Маньяно и на Адде; они вытеснены из Германии, Италии и Граубюндена, Макдональд оставляет Неаполь. Битва при Tpeббии. День 10 прериаля. Мантуя сдается австрийцам. Цитадель Александрии также. Битва при Нови. Новый план союзников. Эрцгерцог Карл идет на Нижний Рейн. Герцог Йоркский назначен действовать в Голландии. Суворов принимает начальство над центром в Швейцарии. Битва при Цюрихе. Англо-русские войска делают высадку в Голландии и уводят голландский флот. Они разбиты при Бергене и оттеснены. Мелас осаждает Кони. Шампионне хочет спасти крепость и сам разбит при Дженоле.

В то время, когда мы хотели основать на берегах Нила грозную точку опоры с целью ниспровергнуть в Индии могущество англичан, Франции угрожала опасность в самых её пределах. Отъезд мой в Египет не сделал Директорию осторожнее; напротив, победы мои на востоке только усиливали в ней желание новых завоеваний.

Агенты ее поступали в Цизальпинской республике, как некогда римские проконсулы с побежденными народами; в Пьемонте производили они такие беспорядки, что король, для водворения спокойствия, стал просить помощи французского войска. Брюн, будто бы страшась опасности, которой может подвергнуться войско республики, согласился только на том условии, чтобы Карл Эммануил отдал в его руки туринскую цитадель.

Раштадтский конгресс, признав за Францией весь левый берег Рейна, перестал быть столь уступчивым после моего отъезда. Директории казалось мало, что за нею утверждалось, все, что было уступлено по Кампо-Формийскому договору; она дала новые наставления своим уполномоченным, приказав им требовать еще крепости Кель и Кассель, все острова на Рейне, срытие Эренбрентштейна (с явной целью облегчить себе наступательные действия на правом берегу Рейна, что совершенно было противно договору), свободное плавание французским судам по всем рекам, впадающим в Рейн, и, наконец, перевод долгов с земель, ею приобретаемых на левом берегу, на земли, отданные в вознаграждение, что было, разумеется, нестерпимою несправедливостью. Эти неумеренные требования Директории не были следствием благородного честолюбия, но лишь одной неуступчивой гордости и желания распространить власть свою. Самый состав её вполне оправдывает справедливость этого мнения; стоик Ревбель, благородный Баррас, Мерлен, иллюминат Ларевельер, поэт Франсуа де Нешато(1) были не честолюбцы, но близорукие политики, слишком самоуверенные. Война не могла не вспыхнуть при переворотах, со всех сторон угрожавших Европе и при неимоверных требованиях Франции. Мир не был еще нарушен только потому, что противникам нашим нужно было время, чтобы согласить свои намерения.

Венский кабинет хотя и знал расположение России и Англии, но намерен еще был испытать, не удастся ли окончить дела миролюбиво; он и должен был прежде изложить причины неудовольствие и требовать удовлетворения, а потом уже взяться за оружие. С этою целью были открыты новые переговоры в Зельце, для окончательного разрешения всех споров. Барон Тугут(2), удалившийся от дел, чтобы не подписывать мира с нами, снова принял должность от Кобенцеля, который отправился в Зельц для переговоров с Франсуа де Нешато.

Хотя прямая цель этих переговоров не была объявлена официально, но не трудно было догадаться, о чем происходили прения. Очевидно, что советники Франца II(3) обманули бы его доверенность, если бы согласились, что положение Европы в середине 1798 года было тоже, как и тотчас по заключении Кампо-Формийского мира. При каждом новом требовании директория простодушно уверяла, что она чужда желания разорвать мир с Австрией: как будто первостепенная держава тогда только поднимает оружие, когда она сама оскорблена, и как будто уничтожение самостоятельности её соседей не есть уже достаточная причина для войны? Сверх того, Австрия имела право требовать, по последнему трактату, кроме очищения Швейцарии от французских войск, возвращения независимости Цизальпинии, Риму и даже Пьемонту, обращенным почти в завоёванные земли; или, по крайней мере, приличных вознаграждений за это насильственное приращение могущества её соперницы. Носились слухи, впрочем, весьма правдоподобные, что в Зельце договаривались об уступке некоторых провинций Апеннинского полуострова, в вознаграждение за отречение императора от приобретения Зальцбурга и Инфиртеля, и за допущение решительного влияния Франции на возникшие вокруг неё республики.

Когда все предложения Венского кабинета были отвергнуты, он убедился, что ему нечего ждать от Директории, и решился сблизиться с Россией. Держава эта тем менее могла оставаться чуждой происшествий, изменявших положение Европы, что она, по Тешенскому договору, была порукой благосостояния Германии, которой грозили разрушительные перевороты от превращения духовных владений в светские и от системы вознаграждений. Если бы даже политика не вменяла в обязанность императору Павлу I обратить внимание свое на происшествия в Швейцарии, Турине, Риме и на Средиземном море, он и тогда бы вступился в это дело, по живому участию, которое постоянно принимал в мальтийском ордене.

Петербургский кабинет чувствовал всю выгоду своего положения. Уступая очевидной опасности, угрожавшей целой Европе, он послал князя Репнина(4) сначала в Берлин, а потом в Вену, во-первых, чтобы убедить оба двора отказаться от всех вознаграждений в Германии, а во-вторых, чтобы принять меры против Франции и привести честолюбие директории в границы, начертанные мирными договорами.

Князю Репнину было легко достигнуть первой цели, потому что Фридрих Вильгельм находил даже в самых условиях Кампо-Формийского трактата средства возвратить Гельдрию, если отвергнут систему вознаграждений; но зато второе предложение не имело такого успеха, и Пруссия не соглашалась нарушить принятого ею нейтралитета. Молодой король её, одушевленный стремлением ко всему благому и дорого ценивший выгоды мира, занимался только исправлением того, что было расстроено расточительностью отца его. Он был убежден, что вся политика его должна стремиться к одному охранению границ и чести своего флага, и к тому, чтобы благоденствовать в мире, между тем как его соперники разоряли друг друга. Строгие критики осуждали управление его министра графа Гаугвица(5), и, несмотря на красноречивую защиту знаменитого Ломбара, вышедшую несколько лет спустя, еще остается нерешенным, оценил ли вполне берлинский кабинет все свои выгоды? Нельзя не согласиться, что положение Пруссии было весьма затруднительно: будучи государством второстепенным, она должна была держать равновесие между могущественнейшими державами, готовыми прийти в столкновение. К которой бы стороне ни пристал Берлинский кабинет, он мог дать решительный перевес; но нельзя же было ему оставаться спокойным зрителем унижения империи и порабощения Швейцарии и Италии. Может быть, явившись вооруженной посредницей, Пруссия бы лучше предохранила себя от бедствий, нежели сохраняя строгий нейтралитет. Умение пользоваться всем и обстоятельствами и вовремя употреблять свое могущество есть доказательство обширной и глубокомысленной политики. Вся логика Ломбара не в состоянии убедить нас, что Пруссия в эту решительную минуту употребила все свои усилия, чтобы отклонить грозившую Европе войну. Если бы она твердо и откровенно объявила умеренные требования, то склонила бы и Директорию к очищению занятых после мира земель, и Венский кабинет к большей уступчивости.

Австрия со своей стороны, несмотря на готовность выполнить обещания, не могла однако же не видеть необходимости положить основание будущих отношений между четырьмя первенствующими державами. Она выигрывала в любом случае, потому что и самые несогласия могли только благоприятствовать её оружию.

Известие о поражении при Абукире и война, объявленная нам Портой, удостоверили Австрию что она, вступив снова на военное поприще, может возвратить Италию. Там считалось, правда, 100 000 французов между Альпами и Тибром; но войско это было лишено всех припасов, оставлено на жертву всех нужд нерадением правителей, раздроблено для удержания обширных завоеваний Франции, и потому не в состоянии было успешно действовать. Сверх того, самовластные поступки с Цизальпинской Директорией, и деспотизм Труве и Брюна с правителями республики, которая долженствовала быть независимой, произвели неудовольствие даже в ломбардцах, бывших самыми ревностными приверженцами Франции, и совершенно восстановили против нас всех, еще державших сторону Австрии. Хотя Брюн и был потом заменен Жубером(6) в главном начальстве над итальянской армией, но зло уже было сделано; и тем труднее можно было изгладить это дурное впечатление, что причины народного неудовольствия не были устранены.

Не лучше поступали мы с Пьемонтом; и не слишком дружелюбное расположение туринского двора оправдывалось нашими собственными действиями. Вместо того, чтобы стараться всеми мерами сделать из него верного союзника, вознаградив за понесенные потери, мы напротив возмущали его владения подобно Швейцарии, чтобы ввести их в состав демократической системы. Занятие туринской цитадели нашими войсками не остановило распространителей новых идей, но придало им еще более смелости. Карл Эммануил, заключивший наконец с нами оборонительный и наступательный союз, по которому обязывался выставить 8-ми тысячное вспомогательное войско, разумеется, неохотно сносил подобные поступки. Великий герцог тосканский принадлежал к австрийскому дому, и несмотря на его мирное расположение, этого родства было достаточно, чтобы подать повод захватить его владения, и таким образом связать римскую республику с цизальпинской и лигурийской. Могли ли мы увеличить подобным поведением число приверженцев наших? К тому же и уважаемый всеми Пий VI, лишенный нами светской власти, употреблял все свое влияние, чтобы увеличить число наших врагов.

Ко всем этим вероятностям успеха для Австрии присовокупилась еще та, что венский кабинет мог надеяться на помощь неаполитанцев, в которых мое отсутствие и приближение бури революции, угрожавшей переступить пределы церковной области, пробудили снова ненависть, еще гораздо сильнейшую прежней. Договор, подписанный 19-го мая 1798-го года как мера оборонительная, был причиной набора для дополнения неаполитанской армии. Актон еще прежде победы при Абукире обнаружил намерение возвратиться к прежней своей политике. Прием, сделанный английскому адмиралу, которому, в противность условиям парижского договора, дозволили снабдиться провиантом в Сиракузской гавани, для облегчения производства поисков в Средиземном море, мог служить достаточным доказательством приверженности неаполитанского кабинета к Англии; но тайный договор, подписанный уполномоченными обоих дворов 11-го июня, совершенно уже утвердил союз их против Франции. Лишь только пришло известие о победе при Абукире, советники Фердинанда IV сбросили с себя личину и учредили набор всех способных к военной службе от 18 до 45-летнего возраста, для того, как говорили они, чтобы защитить берега королевства от опасности, угрожавшей им по взятии Мальты. Кроме укомплектования линейных полков, значительное число хорошо обученных войск увеличило силу неаполитанской армии до 60 000 человек. Такой сильный союзник был в состоянии дать императорским войскам перевес на полуострове.

При подобных обстоятельствах мог ли Франц II долее колебаться, когда сверх того русские и турки соглашались действовать против общего неприятеля; когда, с одной, стороны Ломбардия простирала к нему руки, а с другой вторжение французов в Швейцарию угрожало опасностью его собственным владениям. Если бы даже, отвергнув всякое честолюбие, он отказался от обратного приобретения потерянных в Италии земель, то уже самая безопасность австрийской монархии заставляла его предупредить несчастия, которыми угрожало Германии утверждение французов у самого Форарльберга.

Но как бы то ни было, первым попечением его было, избавить Неаполь от судьбы, постигшей Рим, подписав оборонительный договор 19-го мая, о котором я упомянул выше, и который полагали достаточным для обеспечения Неаполя от неприятельского вторжения.

К этим договорам, заключенным из одной предосторожности, присовокупились вскоре более важные меры: уверившись в бесполезности переговоров в Зельце, Австрия отправила графа Кобенцля в Берлин и Петербург, чтобы сблизиться с этими дворами. С Россией нетрудно было заключить договор; в октябре вспомогательная армия, над которой начальство предполагалось дать Суворову, вступила в Галицию, и должна была направиться в Моравию, с другой стороны гофскригсрат, узнав о падение Берна, поспешил поставить императорскую армию на военную ногу, и все происшествия вполне оправдывали эту предосторожность.

В самом деле, как можно было надеяться обратить Ревбеля и его товарищей к более умеренной системе? Ознаменовалось ли влияние Талейрана на политику Франции чем либо особенным, чтобы могло оправдать ту славу, которую приобрел этот государственный человек? Не со времени ли его вступления произошли все эти вторжения и безрассудные поступки?

Сверх того, насилие со стороны агентов Директории от источников Тибра до устьев Эмса все больше увеличивалось. Проконсулы её везде, где только можно было ожидать малейшего сопротивления, где осмеливались только думать, что свобода не состоит в слепом повиновении несправедливой их власти, делали повторения 18-го фруктидора. Вскоре после насильственной отставки правителей цизальпинской республики дошла очередь и до Голландии. Здесь, по крайней мере, был хоть какой-нибудь предлог. С принятием батавской конституции нужно было учредить и новое начальство. Члены временного народного собрания, в том виде, в каком оно оставалось после 22-го января, издали 4-го мая, по примеру конвента, декрет, по которому большая часть нового законодательного корпуса должна была быть избрана из их среды: нет ничего естественнее, как желание удержать власть, вкусив уже раз её сладости. Генерал Дендельс, желая показать на деле свою любовь к свободе, поспешил в Париж, чтобы открыть виды некоторых из членов правительства, поддерживаемых тогдашним французским посланником в Гааге Шарлем Делакруа(7). Батавская Директория приказала взять под стражу своего непокорного генерала и просила Францию выдать его. Однако же Дендельс, успевший убедить Ревбеля, возвратился сам 10-го июня с приказанием генералу Жуберу помочь ему в его предприятии. Борьба началась: по приказанию Директории были арестованы члены комиссий, назначенные заменить палаты. Национальное собрание готовилось сопротивляться; но Дендельс, явившийся, подобно Ожеро, с несколькими гренадерскими ротами, уничтожил законодательное собрание и поспешил взять под стражу трех директоров: Вреде, Лангена и Финие; но двое из них бежали, а третий был тотчас освобожден. Верховная власть была вверена временному правительству, до начатия действия новых конституционных властей.

Эти потрясения коснулись и Швейцарии. Конституция, составленная в Париже Оксом, Лагарпом и Талейраном по образцам, вовсе не свойственным этой стране, была отринута, в особенности малыми кантонами. Граубюнден, пользуясь этим, просил, в силу старинных договоров, покровительства австрийцев; и вскоре дивизия корпуса Белльгарда(8) двинулась к Куру. Отягощения, ранее неизвестные, наложенные на эту страну расположением в ней на кантонир-квартирах 40 000 войска, были нестерпимы: угнетения же проконсула Рапина довершили озлобление обеих сторон: он потребовал смены двух директоров, которые и были замещены Лагарпом и Оксом. Первый был равнодушен к этому назначению; и принял его, боясь обвинения, что он ввергнул Родину свою в бездну несчастий, не имея довольно мужества, чтобы спасти ее.

19-го августа был заключен в Париже договор между Францией и Швейцарией. К чести гельветического правительства и его уполномоченных Йеннера и Цельтнера, нужно полагать, что согласие на условия этого договора, предписанные силой, оправдывалось отказом от посредничества соседних держав в пользу угнетенных: этим наступательным и оборонительным союзом возлагались на Швейцарию набор вспомогательного войска и учреждение двух военных дорог, из которых одна должна была вести в Италию, а другая – в Швабию. Это было для Гельвеции хуже, нежели быть завоеванной и совершенно присоединенной к Франции; потому что она подвергалась в военное врем я всем тягостям набора, податей в театра войны, не имея никакой надежды на вознаграждение. Маловажным возмездием за эту жертву было приобретение Фрикталя и обещание очистить Швейцарию в продолжение трех месяцев; обещание ложное, исполнение которого было невозможно и противоречило самому содержанию договора.

Между тем, как при таких печальных предзнаменованиях, Гельвеция связывала судьбу свою с судьбой Французской республики, ей угрожала внутренняя междоусобная война. Не довольствуясь приведениям в действие ненавистной всем конституции, требовали еще торжественной клятвы в верности, и подвергали наружное, пустое требование решениям шумных народных собраний. Присяга, данная уже большею частью Швейцарии, встретила сильное сопротивление в малых кантонах. Швиц и Унтервальден поклялись скорее умереть, нежели присягнуть. Директории не нравилось, что потомки Вильгельма Теля дерзали считать себя независимее якобинцев.

Чтобы устрашить непокорных, Шауэнбург(9) вступил с войсками в Люцерн; но видя, что переговоры оставались без успеха, он решился потушить эту искру сопротивления в Альпах и направил две колонны против Унтервальдена. Этот кантон состоит из небольшой долины, ограниченной со стороны оберланда горой Бруниг, а с северной стороны люцернским озером. Отправленная водой из Туна колонна вышла на берег в Бриенце, и взойдя на брунигскую гору, спустилась к Сакселену; другая, посаженная на суда в Люцерне, достигла Штанцштадта. От двух до трех тысяч поселян, с малочисленной и худо управляемой артиллерией, не могли ничего сделать против семи или восьми тысяч воинов, победоносных в ста сражениях; не будучи в состоянии одержать победы, они, по крайней мере, дорого продали свою жизнь и пали героями после двухдневного кровопролитного боя. Даже женщины брали оружие падших и, без пользы умирая, умножали только число жертв; французы, озлобленные значительной потерей и приведенные в неистовство ружейными выстрелами изо всех домов, зажгли местечко, состоявшее из одних деревянных строений; оно быстро сделалось добычей пламени, и продолжавшийся еще некоторое время на развалинах его бой, мало по малу перешел в энгельсбергскую долину. Набросим покрывало на картину этих событий, равно ужасных для Франции и для Швейцарии, происшедших единственно от макиавеллизма нескольких человек.

Это кровавое наказание исполнило негодования всю Европу; республиканцы досадовали, что из золоченных палат Люксембургского дворца была объявлена война бедным хижинам, чтобы заставить их пушечными выстрелами променять на метафизику иллюминатов свою прежнюю вольность. Государственные люди всех партий со стыдом видели, как бесполезно Франция губит храбрых сынов своих.

Чтобы избежать подобного кровопролития, Швиц и Ури присягнули; но это не избавило их от бесчисленных притеснений.

После этой горестной экспедиции оставалось еще решить судьбу Граубюндена. Участь прочих кантонов была слишком незавидна, чтобы побудить граубюнденцев разделить ее. Старания французского посланника Флорана Гюйо, пример Планта и Салис-Севиса, не могли заставить патрициев вдруг покориться и народному правлению, и тягостному политическому игу. Напрасно просили они в Париже сохранения своих старинных учреждений и независимости; ответ Талейрана не давал им никакой надежды, и они решились предаться Австрии и просить её помощи. Основываясь на старинных договорах императора Максимилиана(10), Австрия поспешила отправить к ним тысяч семь или восемь войска, и 19-го октября дивизия имперцев вступила в Кур.

Между тем Директория, убежденная возвращением Франсуа де-Нёшато, что мир может быть сохранен только значительными уступками, увидела необходимость готовиться к бою. Армии её состояли почти из одних кадров; лучшие полки бесполезно тратили время на берегах Нила и в песчаных степях Сирии, как некогда Лузиньян(11) перед Птолемаидой. Реквизиция не доставляла более людей, и в настоящих обстоятельствах этот революционный закон не мог уже иметь никакого применения. В совещании, которое директория имела с военными людьми, заседавшими в законодательном собрании, она убедила их в необходимости обеспечить армии новым способом набора рекрутов, который был бы скор в исполнении, и надежен. Генерал Журдан уже в конце августа предложил проект закона, по которому все молодые люди от 20 до 25 лет, без исключения, подлежали воинской службе. Этот род набора, уступая в строгости реквизиции, не падал, по крайней мере, без различия на целые поколения: разделив военное народонаселение на пять классов, он дозволял постепенно набирать необходимое число рекрут, допуская выбор по жребию и поставку за себя другого.

Поражение нашего флота при Абукире и объявление войны Портой убедили Директорию в невозможности держаться долее в Египте против соединенных сил Англии и Турции, и заставили ее раскаиваться в этой экспедиции, как в первоначальной причине всеобщего пожара, готового снова вспыхнуть.

В таком положении дел оставалось одно только средство: поспешить с набором для укомплектования армий и с умеренностью продолжать переговоры, как для того, чтобы выиграть время, так и для того, чтобы по возможности избежать решительного разрыва.

Между тем приступили к набору одной части из 200 000 конскриптов, отданных в распоряжение Директории законом 28 сентября. Договором, заключенным в Люцерне 30 ноября, было положено набрать 18-тысячный вспомогательный корпус в Швейцарии, обмундирование и содержание которого Франция приняла на себя [сверх этого, в случае, если бы противники угрожали вторжением в Гельвецию, она должна была образовать народное ополчение Организация его определялась весьма благоразумным законом: подвижным было только отборное войско, составленное по возможности из холостых людей от 18 до 43 лет; оно состояло из 64 батальонов, каждый в 1 000 человек; первый вспомогательный корпус этого ополчения был определен в 23 000 человек].

Набор рекрутов продолжался сначала довольно успешно, исключая Бельгию, где непокорные, подкрепляемые поселянами, открыто подняли знамя бунта. К счастью, корпуса, расположенные по сию сторону Рейна и в Голландии, могли еще вовремя направить туда довольно сильные колонны, чтобы все привести в порядок; однако же, огонь тлел под пеплом, и мог вспыхнуть от малейшей искры.

Гораздо труднее было достать денег; ассигнации, этот ложный признак оборотных капиталов во Франции, уничтожились; звонкой монеты не было; обыкновенные подати были слишком незначительны; а расход утроился огромными выгодами, которые нужно было предоставлять корыстолюбивыми недоверчивым поставщикам, чтобы заставить их принять на себя подряды по различным отраслям продовольствия.

Однако же, не смотря на деятельность, с которой производились с обеих сторон приготовления к войне, переговоры все еще продолжались; или от того, что с обеих сторон надеялись еще кончить миролюбиво, или, может быть, от того, что желали выиграть время для вооружения. Испания явилась посредницею: посланники ее в Вене и Париже передавали взаимные предложения. Австрия готова была из уважения к России и Пруссии отказаться от Инфиртеля; но требовала за это Мантую и линии Минчио, выступления французских войск из Швейцарии и Рима, и, наконец, восстановления независимости Пьемонта и цизальпинской республики.

Если эти требования были искренны и сделаны с тем намерением, чтобы надолго утвердить мир, то нельзя не согласиться с их справедливостью. Но не должно ли было опасаться, что, по возвращении Мантуи и очищении Швейцарии и Италии, Венский кабинет найдет новые причины к войне? Когда между двумя сильными державами существует обоюдная недоверчивость, политика их делается мрачнее и затруднительнее. Директория готова была все захватить, чтобы обеспечить себя против своих неприятелей, а Австрия видела в этих поступках одну нестерпимую жажду завоеваний. От того-то, несмотря на мирный ход дел Раштадтскаго конгресса, рекрутский набор производился с деятельностью в наследственных владениях и полки пополнялись. Русские подавались вперед к Моравии, но не слишком спешили со своим движением, которое обстоятельства могли еще сделать излишним.

Между тем Раштадтский конгресс приближался к окончанию, не замечая, что труды его зависели от оборота, который примут частные переговоры между большими державами. Французы получили почти все, чего желали. Срытие Эренбрейтштейна хотя и встретило некоторое сопротивление, но миролюбивые уполномоченные Германии были готовы наконец согласиться с условием, чтобы Кель, нами срытый, был возвращен империи. Система обращения духовных владений в светские, которую предложил Робержо(12), и ультиматум французских уполномоченных, были приняты за первоначальное основание переговоров. Казалось, все брало удовлетворительный оборот, когда известие о движении русских к Моравии послужило поводом к ноте Французского правительства, в которой оно объявляло, что почтет это движение за объявление войны, если русские вступят в пределы империи, и что переговоры должны быть остановлены, пока не дано будет совершенно удовлетворительного ответа на этот вопрос. Тогда окончились действия Раштадтского конгресса, существовавшего после сего только для виду, потому что война второй коалиции уже начиналась неприязненными действиями Неаполя.

Англия снова торжествовала, видя собирающуюся со всех сторон бурю над Францией, лишенной тогда лучших своих защитников. На этот раз для составления коалиции не нужно было ее кабинету глубоких соображений: неблагоразумие директории более, нежели агенты Альбиона, способствовало к соглашению совершенно противоположных выгод России, Австрии и Турции. Однако же, несмотря на это, английское министерство не упускало ничего, чтобы еще более воспламенить их против Франции, и с этим намерением предлагало в ноябре венскому кабинету денежное вспоможение; предложение было отвергнуто, чтобы не повредить переговорам, начатым с директориею на счет уступки части Италии.

Английские эскадры, владычествовавшие со времени победы при Абукире на Средиземном море, решились прочно на нем утвердиться и овладели островом Минорка. Нельсон именем короля неаполитанского занял остров Гоццо, а Мальте, блокированной с моря, угрожала атака и с сухого пути.

Англия не довольствовалась изысканием средств к увеличению этого внешнего могущества; совершенное присоединение Ирландии и соединение ее парламента с великобританским, подавало надежду на полное примирение и слияние обоих народов, и на значительное умножение силы.

Средства для замещения отправленных в Ост-Индию 5000 человек и для приготовления экспедиции с целью отнять Египет у французов, должны были умножить наборы и государственные издержки. Умножение числа пунктов, охраняемых флотами и завоеваний в колониях, требовало также умножения морской силы. Несмотря на счастливо придуманный способ погашения внутреннего государственного долга, огромные проценты его увеличивались ежегодно новыми займами. Налог десятого процента с доходов, заменивший некоторые другие неудовлетворительные подати, увеличил государственный доход против прошедшего года на 240 миллионов и вполне покрыл недоимки по всем частям бюджета.

Последние члены мальтийского ордена, удалившиеся в Германию, поднесли, по смерти барона Гомпеша(13), звание гроссмейстера императору Павлу I. В конце октября прибыл в архипелаг российско-турецкий флот, предшествуемый воззванием греческого архиепископа к православным, и возмутил Ионические острова против французов, незначительное число которых, запершиеся в стенах Корфу, было вскоре атаковано и с моря, и с суши.

Мадридский кабинет, верный естественному своему союзу, но наскучивший жертвами, которые приносил более прихотям начальников бурной республики, нежели истинным пользам Испании и Франции, видел себя снова в необходимости подвергать опасностям флот свой в океане или на Средиземном море. Судя по слабости его усилий, можно было думать, что он как бы против воли выполнял требования своих политических польз и искал своей пассивностью снисхождения Сент-Джеймского кабинета; действия Карла IV(14) были тем естественнее, что поступки с его родственниками, королями сардинским и неаполитанским, заставляли его раскаиваться в обязательствах, принятых им по Сент-Иль-Дефонскому трактату. Не смотря на то, он был увлечен обстоятельствами; опасность, грозившая морскому равновесию, заставила его выставить обещанную помощь и усилия его посланников в Вене и Париже для отвращения войны доказывали, что кабинет его вполне постигал, какое дурное влияние может иметь она на действия наших морских сил.

Португалия более, чем когда-нибудь, была прикована к судьбе Британии, и победа при Абукире заставляла предполагать, что она долго еще не выйдет из этой зависимости. В положении Швеции и Дании не произошло, значительной перемены; хотя их флаги и начинали ощущать затруднения, представляемые Англией торговле нейтральных держав; но при общих волнениях положение их было еще довольно хорошо.

К удивлению всей Европы, знак к начатию войны был подан неаполитанцами. Армия их увеличилась до 70 000 человек, и слишком известный впоследствии Макк был назначен предводительствовать ей. Этот генерал, ученик Ласси, вел довольно успешно экспедицию принца Кобургского против Дюмурье в 1793 году; но в его предположениях для похода 1794 был заметен недостаток военных правил; он обладал пылким воображением и познаниями, но ум суждения его имели ложное направление. Фердинанд IV, гордясь своими силами и побуждаемый Нельсоном и Актоном, отважился вторгнуться с 50-тысячною армиею в римские владения, откуда он тем легче надеялся вытеснить нас, что Шампионе прикрывал эту страну только 18 000, растянутыми от Адриатического моря до Средиземного. Выступив 23-го ноября, Макк приблизился 27-го к Риму несколькими колоннами и принудил слабую армию Шампионе отступить к Чивита Кастеллане (древней Веие), крепкая позиция которой позволила нашим войскам дождаться подкреплений.