Текст книги "Политическая и военная жизнь Наполеона"

Автор книги: Генрих Жомини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Только что я возвратился в Варшаву, мне доставлено было известие (30-го декабря) из Константинополя о том, что Порта объявила России войну; я получил в то же время через Галицию весть об успехах русских в Молдавии. Георгий Черный(10) овладел со своими сербами Белградом, значительной крепостью; а Михельсон приближался к Бухаресту, чтобы с ним соединиться. Известие о бедствиях пруссаков побудило правительство взять из этой армии 36 батальонов и 40 эскадронов, которые были отправлены со всевозможною поспешностью на Буг. Для меня было важно извлечь выгоды из этой диверсии, тем более, что она имела влияние на Венский кабинет, увеличивая его нерешительность и не позволяя ему принять сторону русских. Согласно с этими обстоятельствами, я послал наставления Себастиани; а Мармон, остававшийся в Далмации, получил следующие приказания.

«Курьер, отправленный из Константинополя 2-го декабря, прибыл 30-го в Варшаву: Порта официально объявила войну, и 29-го ноября русский посол выехал со своею свитой. Константинополь в восторге от этой войны: оттуда отправлено 20 янычарских полков; говорят, что такое же число этих полков двинулось из Азии в Европу. В Гирсове собрано около 60 000 человек. У Пасван Оглу(11), в Виддине, 20 000. Курьер уверяет, что Турция весьма охотно взялась за оружие; я желал бы, чтобы вы послали 5 инженерных и столько же артиллерийских офицеров в Константинополь. Вы напишете боснийскому и скутарийскому пашам, чтоб они доставили вам фирманы для удостоверения о прибытии их. Отправьте офицеров генерального штаба к боснийскому и болгарскому пашам и помогайте им всеми возможными средствами, как то: советами, продовольствием и военными припасами, Может быть, Порта потребует вспомогательного корпуса, для охранения Дуная. Я почти решился послать вас с 25 000 к Виддину, а тогда вы войдете в общую систему большой армии, составляя оконечность её правого фланга; 25 000 Французов, с 60 000 турок, принудят русских послать на помощь к 30 000, оставленным на Дунае, еще вдвое больше; а это сделает диверсию, весьма благоприятную для моих действий; но это все еще предположения. Теперь же, вы можете ограничиться отправлением к пашам от 20 до 30 офицеров, если они этого потребуют; но не давайте войска, за исключением каких-нибудь небольших отрядов для подкрепления экспедиций в 5 или 6 лье от границы. Вы можете положиться на турок, как на искренних союзников; вам предоставляется право снабжать их, по возможности, снарядами, пушками, порохом и проч., если они этого потребуют. Персидский и константинопольский послы прибудут в Варшаву, и когда вы получите это письмо, они уже будут в Иене. Эти две великие державы искренно привязаны к Франции, потому что одна только Франция может поддержать их против предприятий их врагов. Англичане колеблются в этом важном обстоятельстве и, кажется, хотят сохранить мир с Портой, которая, для поддержания этого расположения угрожает послать 40 000 человек к вратам Испагани; а наши, сношения с Персией таковы, что мы можем перенестись на Инд. Что было прежде мечтой, сделается весьма вероятным теперь, когда я получаю часто от султана письма, обнаруживающее такую сильную боязнь могущества русских и такое доверие к покровительству французской империи. Пошлите к Себастиани в Константиноноль офицеров для переписки с ним. Далмация удалена от Варшавы, и вам придется многое взять на свою ответственность».

«Я приказал генералу Себастиани послать в Виддин чиновника своего посольства для непосредственных сношений с Константинополем; но не мешало бы и Вам со своей стороны послать туда офицера. Полезно бы было, чтобы французские офицеры осмотрели различные области Турции. Они могут объяснить, как я желаю быть полезным султану; это послужит к расположению умов в нашу пользу; а вы получите важные сведения, которые и мне передадите. Одним словом, я искренний друг Порты и желаю ей быть полезен по возможности; Вам должно действовать сообразно с этою целью. Я смотрю на объявление Турцией войны России, как на счастливейшее событие в теперешнем моем положении этих. Я Вам замечу, что в столь важных происшествиях, Вы обязаны принять более участия в делах бухарестского, боснийского и скутарийского пашей, с которыми Вы должны вести частую переписку».

Молдавские дела еще более побуждали меня дать несколько отдыха моим войскам; в это время диверсия войны России с Турцией принесла бы плоды, если бы действия турок были хорошо ведены, и мы с большею надеждою на успех открыли бы кампанию с наступлением весны. Русские между тем стали на кантонирквартиры около Ломзы. Каменский сдал начальство Беннингсену, которому на слово поверили, что он остался победителем, потому что он отразил отдельную атаку.

Наши дела шли лучше в Силезии, стране, вдвойне важной по своим многочисленным крепостям и по своему положению, относительно к Австрии. Крепость Глогау, атакованная вюртембергцами под начальством Вандама, сдалась тотчас по прибытии осадной артиллерии, составленной из орудий, взятых в Кюсринском арсенале. Бреславль долее противился. Этот большой город, населенный 60 000 жителей и построенный на обоих берегах Одера, был почти также обширен и важен, как Страсбург. Укрепления были не в отличном состоянии: профили их не сильны, а большая часть без одежды. Но при всем том, эта крепость была обнесена хорошими бастионными фронтами и имела для обороны 6 000 гарнизона и 60 000 жителей. Сначала генерал Тиле(12) упорно держался; два раза принц Ангальтский приближался с несколькими прусскими батальонами и с 5 или 6 000 вооруженных поселян верхней Силезии, чтоб его освободить. Благоразумные распоряжения Вандама и верность наших союзников восторжествовали над всеми препятствиями: с наступлением сильной стужи наполненные водою рвы замерзли. Вандам угрожал приступом; 7-го января город сдался на капитуляцию, а гарнизон в плен; мы взяли там 300 орудий. Бриг и Швейдниц подверглись той же участи. Последняя из этих крепостей, составлявшая неоднократно цель военных действий при Фридрихе Великом, пала теперь в молчании после кратковременной обороны, и Европа даже не заметила её падения. Известие об этих победах утешило меня в неудачах Пултуской кампании; я мог надеяться, что они сильно подействуют на Австрию, лишив ее надежды быть поддержанною со стороны Силезии.

Главные армии недолго наслаждались ожидаемым ими покоем на своих зимних квартирах. Чтобы распространить круг моего продовольствия и преградить неприятелям доступ к Данцигу, я направил корпус Бернадотта к Эльбингу. Ней должен был прикрыть интервал, нас разделявший, расположившись в Млаве; но недостаток жизненных припасов и чрезмерная деятельность побудили его выйти оттуда и подвинуться к Гейльсбергу. Беннингсен, устроив снова свою армию и надеясь на скорое присоединение двух дивизий, шедших к нему из резервного корпуса, тронулся в половине января. Некоторые утверждают, что, получив повеление употребить все возможные усилия для прикрытия Кёнигсберга, единственного пункта, остававшегося еще во власти короля и последнего его убежища, он был побужден расположением Нея двинуть свое правое крыло, чтобы прикрыть дорогу к столице; другие полагают, что смелое движение 6-го корпуса подало ему надежду разбить его. Как бы то ни было, он решился ударить на этот корпус, и хотя подобное действие вводило его армию в ложное стратегическое положение, но неоспоримо и то, что при разобщении наших сил, образовавшемся через движение Нея, это предприятие могло сделаться для нас гибельным, если бы оно было выполнено искуснее и смелее.

Оставив на Нареве генерала Эссена с одною дивизией, к которой присоединились еще две, прибывшие из молдавской армии, Беннингсен двинулся с остальными 7-ю дивизиями через Бишофштейн и Гейльсберг на Гутштадт; независимо от этих дивизий три лёгкие бригады генералов Барклая, Багговута и Маркова(13) составляли авангардный отряд под начальством князя Багратиона. Прусский корпус Лестока последовал за ними, двинувшись через Шиппенбейль и Бартенштейн к Прейсиш-Эйлау. Ней бы погиб, если бы русская армия направилась из Иоганисбурга в Нейденбург; но, вместо того, чтоб напасть на тыл его корпуса, растянутого на расстояние 25 лье в полковых колоннах, Беннингсен сделал большой обход, чтоб атаковать Нея с фронта и отбросить его на линию его отступления: эта ошибка дала Нею возможность сосредоточить свои силы в превосходной позиции при Гйльденбурге. Бернадотт, извещенный вовремя о приближении неприятеля, собрал свой корпус у Морунгена, где и был атакован 25-го января русским авангардом. Он отбросил неприятеля к Либштадту. Но так как этот авангард был потом поддержан главными силами русской армии, то Бернадотт должен был отступить к Страсбургу; Беннингсен последовал за ним через Остероде до Лобау.

Эти происшествия были неприятны для меня, потому что они вынуждали меня начать кампанию посреди зимы; стужа была жестокая; по Висле и Нареву шел сильный лед, который легко мог снести наши мосты; земля покрылась снегом; наши магазины были не слишком изобильны; если бы даже они были наполнены, то мы не имели бы средств перевозить продовольствие: правда, что старая Пруссия – страна прекрасная и изобильная, и не уступает ни одной из европейских в плодородии.

Я ждал возвращения весны и опасался возобновления того, что было под Пултуском, в случае оттепели. Я не хотел испытать участи Карла XII под Полтавой. Но вскоре я заметил возможность обратить эти обстоятельства к нашей выгоде, ибо мне представлялся снова случай отрезать и уничтожить неприятельскую армию. Я послал Бернадотту приказание продолжать завлекать неприятеля к Висле. Точкой опоры должен был служить ему небольшой корпус, образованный в Торне маршалом Лефевром. Все прочие корпуса получили приказание выступить с квартир. 31-го января корпус Ланна собрался в Броке, Даву в Мышнице, Сульт и кавалерия в Вилленберге, а Ожеро в Нейденбурге; наконец и корпус Нея приблизился к Нейденбургу, где я назначил мою главную квартиру. Корпус Ланна остался на Нареве, чтоб прикрыть мой тыл и удерживать войска, оставленные русскими на этой реке. С остальными четырьмя корпусами и кавалерией, я решился зайти в тыл Беннингсена, надеясь так же разбить его, как пруссаков при Иене.

Мы тронулись 1-го февраля, а 3-го я прибыл в Алленштейн с кавалерией и войсками Сульта, Ожеро и Нея; Даву прибыл в Вартенберг. Все казалось содействовало исполнению моего намерения. Беннингсен, очертя голову, спешил в расставленные сети; все его внимание было обращено на Бернадотта, которого он жарко преследовал, слепо стремясь к своей погибели; но несчастный для нас случай открыл ему глаза и лишил меня плодов одного из лучших моих соображений. Адъютант, отправленный от Бертье к Бернадотту, был перехвачен казаками. Его бумаги, которых он не уничтожил, открыли русским наши намерения и угрожавшую им опасность. Они поспешили усиленными маршами восстановить свои сообщения. К этому несчастию надобно прибавить еще и то, что Бернадотт, не получив моих приказаний, не исполнил ничего, что ему было предписано.

Мы столкнулись 3-го с русскими, готовыми к принятию боя, в Янкове; их левое крыло упиралось в Алле. Пруссаки, двинувшиеся правее, сосредоточились у Остероде. Однако я еще не отчаивался обойти левое крыло неприятелей. Я расположил главные силы против их фронта у Янкова, а правое крыло, под командой Сульта, направил по правому берегу Алле к Бергфридскому мосту, который находился за их флангом. Если бы Сульт успел выйти через Бергфрид в тыл русским, то дело было бы решительно; но они так упорно защищали мост, что мы не могли овладеть им ранее ночи. Беннингсен воспользовался темнотой, чтоб отступить к Вольфсдорфу.

Досадуя, что неприятель в другой раз ускользнул, я решился, по крайней мере, сильно преследовать его. Он продолжал отступать через Фрауэндорф и Ландсберг к Прейсиш-Эйлау. Его арьергард, опрокинутый 4-го и 5-го в небольших стычках, понес довольно значительный урон 6-го, в более важных делах при Гофе и Ландсберге. Правда, что он там держался с удивительною стойкостью против великого герцога Бергского, который пускал в дело свои бригады одну за другою через дефиле болотистого ручья. Наконец кирасиры врубились, уничтожили два батальона и взяли 1500 пленных.

Быстрое отступление русских оставляло пруссаков одних. Лесток сначала хотел пробиться на Денпен, но его авангард был встречен 5-го у Вальтерсдорфа корпусом Нея, который уже перешел Пассаргу у Деппена. Он храбро сражался; в особенности отличилась кавалерия Рош-Эймона(14); но, имея дело с гораздо превосходящими силами, этот авангард был совершенно разбит и потерял 16 орудий и множество пленных. Главные силы прусского отряда только усиленными переходами избежали совершенного уничтожения; они перешли Пассаргу в Шпандене и прибыли 7-го в Гуссенен, между Прейсиш-Эйлау и Цинтером.

Русские остановились в позиции за Прейсиш-Эйлау. Их арьергард, расположенный впереди города, был 7-го опрокинут после кровопролитного боя, равно славного и для генералов Маркова и Барклая, начальствовавших русскими, и для атаковавшей их пехоты корпуса Сульта. 18-й линейный полк дорого заплатил за небольшую высоту около Тенкнатена; мы овладели ею после неимоверных усилий. Бой в самом городе Эйлау был не менее упорен. Барклай-де-Толли, поддержанный дивизией князя Голицына(15), два раза занимал его даже посреди ночной темноты, и уже только при третьей атаке уступил натиску дивизии Леграна. Мы заняли город позже 8 часов вечера. Мюрат расположился в виду неприятеля, и донес мне, что он отступает. Потеря Эйлау делала это предположение вероятным. Я поверил этому и заснул, до крайности утомленный (я проводил по 20 часов в сутки в движении или занятиях после выступления из Варшавы). Я, однако, проснулся до рассвета и объезжал войска в то самое мгновение, когда ужасная канонада загремела у Эйлау. Я спал, можно сказать, под огнем русских батарей, введенный в заблуждение донесениями Мюрата.

Армия шла уже целую неделю без магазинов, посреди льдов и снегов; войска Сульта ночью ворвались на штыках в Эйлау; грабеж в таком случае неизбежен. Половина полков рассыпалась по домам; их пробуждение было ужасно. Я ожидал на другой день генерального сражения, но полагал, что оно произойдет далее: отступление неприятеля из города, прикрывавшего большую часть фронта поля сражения, заставляло верить донесению Мюрата. Решившись дать сражение, русские полководцы почувствовали, что им было весьма важно снова взять город, защищаемый одним корпусом Сульта, ослабленным до 18 000. Даву, который сначала направился на Домнау, получил приказание приблизиться к моему центру. Нею приказано было идти к Крёйцбургу. Я велел Ожеро прибыть сколь возможно поспешнее для поддержания Сульта, и расположил мою гвардию на кладбище. Даву получил новое приказание свернуть влево и войти в общую линию; Нею предписано было двинуться вправо. Бернадотт находился еще в двух переходах от нас. Это замедление произошло от того, что перехватили офицера, который вез к нему мои приказания. Это происшествие доказало мне необходимость вести переписку по особому ключу, которую я ввел позже. Русская армия занимала правым крылом Шлодиттен, а левым – Клейн-Заусгартен. Она простиралась до 80 000. Беннингсен сделал некоторые перемены в её организации: он соединил кавалерию, которая состояла при дивизиях, и расположил ее на флангах и в резерве; пехота построилась в две линии, частью развернутым фронтом, частью в колоннах к атаке. Резерв, составленный из 4-й и 7-й дивизий, образовал две густые колонны позади центра, имея слева 28 эскадронов, под начальством князя Голицына. Вся конная артиллерия (около 60 орудий) была собрана для образования недостающего резерва. Артиллерия, бывшая при дивизиях и состоявшая из 150 батарейных и 250 легких орудий, была размещена вдоль фронта обеих линий.

Эйлау лежит в несколько холмистой долине, окруженной с трех сторон, более перерезанною местностью, и пригорками, между которыми находится множество озер, которые покрылись от мороза столь крепким слоем льда, что на них можно было действовать всеми родами оружия; они были покрыты снегом, и потому, не замечая их, на поверхности их производили даже кавалерийские атаки. Наша позиция командовала неприятельскою; только на левом фланге он имел преимущество Заусгартенских высот, которые, впрочем, он весьма недолго занимал, потому что они были слишком удалены от места расположения главных сил.

Исключая артиллерию, наши силы были равны; впрочем трудно было, чтобы Ней успел получить посланное к нему приказание и вступить в дело. Даву мог также не ранее полудня принять участие в сражении. Итак, неприятель имел большой перевес. Однако я надеялся одержать победу, рассчитывая на упадок духа армии, преследуемой по пятам четыре дня. Но русский солдат особенно замечателен в превратностях счастья: на другой день поражения у него та же стойкость, как и на другой день победы. Они сражались как исступлённые. Я должен и своим войскам отдать справедливость; они делали чудеса. Сульт один выдержал первый натиск неприятеля; только герои Аустерлицкие могли отразить подобный удар. Сверх того многочисленность неприятельской артиллерии была для нас гибельна, и я понял, что уже миновала та пора, когда можно было покорить страну с 40 орудиями, как при Маренго.

Сульт понес уже значительный урон, когда 7-й корпус дебушировал, чтобы, по предназначению своему, занять место в нашем центре в атаковать центр неприятельский. Кавалерия Мюрата, усиленная дивизией Сент-Илера из корпуса Сульта, приняла вправо, чтоб облегчить присоединение Даву. Снег падал такими большими хлопьями, что воздух совершенно потемнел: в двух шагах ничего не было видно.

Между тем как Тучков удерживал у Эйлау дивизию Леграна, генерал Дохтуров выдвинул две густые резервные колонны против корпуса Ожеро; дивизия Эссена старалась взять его во фланг. К несчастью этот корпус, вовсе неожиданно, попал между русским кавалерийским и пехотным резервами; это заметили только тогда, когда эскадроны их смешались с 1-ю дивизией. Ожеро хотел построиться в каре: но уже было поздно; притом же намокшие ружья не стреляли, и войска наши, окруженный со всех сторон и обстреливаемые 40 батарейными орудиями, сделались жертвою несчастной ошибки. Половина дивизии Дежардена пала под картечью, или была изрублена; дивизия Эдле(16) подверглась той же участи; первого убили, второй был тяжело ранен; Ожеро был также ранен пулею.

Чтобы хоть сколько-нибудь выручить Ожеро, я приказал Мюрату атаковать неприятельский центр всею резервной кавалерией. Дивизия Эссена была прорвана и вся масса нашей кавалерии пронеслась с дерзостью до 3-й линии русских, стоявшей тылом к лесу. Русская пехота смыкала свои ряды по мере того, как наша кавалерия ее теснила и прорывала; наконец, атакованные в свою очередь свежими войсками, наши эскадроны должны были отступить, потеряв д'Опуля, Дальмана, и других отличных генералов. Мой адъютант Корбино(17) был убит ядром. Возвращение сделалось столь же трудным, как и первые атаки, потому что русские, сомкнувшись, повернулись фронтом назад и наша кавалерия снова должна была пробиваться сквозь крепкие ряды русской пехоты.

Между тем, одна из русских колонн, опрокинувших Ожеро, преследовала остатки этого корпуса вдоль западной стороны Эйлау и проникла до кладбища, на котором я находился с гвардейскою батареей, имея в некотором расстоянии 6 батальонов старой гвардии, которая составляла мою последнюю надежду. Я приказал моему конвою, состоявшему из ста человек, напасть на фронт этой колонны, чтоб удержать её стремление и дать мне время сделать нужные распоряжения. Один батальон моих гренадер ударил в штыки на первый батальон русской колонны и остановил ее. Мюрат со своей стороны отрядил бригаду Брюйера(18); она бросилась во фланг русской колонны, которая в одно мгновение была прорвана и уничтожена. Это было слабое вознаграждение за поражение Ожеро, корпус которого так сильно пострадал, что после сражения я должен был его совершенно уничтожить, разместись слабые остатки его по другим частям армии.

В то время, как это происходило около Эйлау и в центре, Сент-Илер и часть кавалерии Мюрата боролись с переменным счастьем против левого неприятельского фланга, состоявшего из дивизий Сакена и Остермана, подкрепляемых дивизией Каменского. Дела уже начинали принимать дурной оборот; я горел нетерпением, ожидая появления Даву на правом крыле согласно с данным ему приказанием; одно это могло удержать победу. Наконец, в час пополудни, он явился на высотах, преследуя отступающие бригады Багговута и Барклая. Генерал Беннингсен, узнав, что левое крыло его обойдено и отступает, направил для поддержания его дивизию Каменского: но этого уже было мало; Даву, подкрепляемый драгунами Мильго(19) и атаками Сент-Илера, принудил к отступлению Остермана, Каменского и Багговута; все левое крыло русских было оттеснено к Кутшитену.

Беннингсен, не опасаясь за свой центр, вынужден был постепенно посылать все, чем он мог располагать, на подкрепление этого крыла. Столь многочисленные силы, собранные на этом пункте, остановили наконец стремление Даву; к довершению несчастия, прусский корпус Лестока, избегнув войск Нея, прибыл на поле сражения никем не преследуемый. Он прошел позади русской линии и, примкнув к левому флангу, восстановил дело. Даву, который уже занял деревню Кутшитен в тылу левого неприятельского фланга, видя себя в свою очередь обойденным, был принужден очистить эту деревню, и почел себя счастливым, удержавшись на высотах Ауклапена, потому что он имел дело более нежели с половиною неприятельской армии.

Ней, который упустил пруссаков, преследуя один только отряд их, случайно узнал о происходившем сражении; он не слышал канонады и не получал моего приказания. Он тотчас решился повернуть на Шмодиттен, чтоб присоединиться к моему левому крылу. Уже было поздно, чтоб дать сражению решительный оборот, потому что становилось темно, и только довольно частая перестрелка и несколько пушечных выстрелов продлили сражение до 8 часов; но, во всяком случае, прибытие Нея в тыл русского правого крыла произвело решительное действие, потому что заставило неприятелей оставить поле сражения в продолжение ночи. Чтобы с большею безопасностью произвести свое отступательное движение, они приказали дивизии Сакена, наименее потерпевшей, атаковать Нея. Хотя Ней и удержался у Шмодиттена, но атака Сакена ввела его в недоумение, и заставила сомневаться в выгодном для нас окончании сражения. Ней расположился на некотором расстоянии от Кёнигсбергской дороги, и русские производили свое движение в продолжение целого утра, так сказать, под выстрелами его артиллерии.

Потери с обеих сторон были огромные: 10 000 убитых устилали поле сражения; 30 000 раненых лежали в сараях и садах соседних деревень и все еще ничего не было решено. Моя армия была так ослаблена, что я намерен был отступить, чтобы соединиться с корпусами Бернадотта и Лефевра. Известие о прибытии Нея заставило меня остаться; а Беннингсен избавил меня от неприятности уступить ему поле сражения. Он отступил к Кенигсбергу и прикрыл себя Прегелем: Мюрат на другой день его преследовал и был в двух лье от этого города. Отступление Беннингсена к Кёнигсбергу представляло мне случай нанести ужасный удар русской армии, которая так неосторожно устремилась туда, откуда ей не было другого выхода, кроме моря и Штранда. Если бы Бернадотт и Лефевр были у меня под рукою, то я мог бы двинуться на Таниay и привести неприятеля в отчаянное положение; но моя армия, за исключением корпуса Нея, была так ослаблена, что я почел за благоразумнейшее дать ей отдых и ожидать сдачи Данцига, чтоб снова начать наступательные действия. Бернадотт и кирасиры Нансути присоединились ко мне два дня спустя. Корпус Лефевра, направленный на Остероде, мог уже служить резервом. Кроме этих подкреплений, я ожидал еще 8 000 гренадер, которых Удино вел из Варшавы через Пултуск и Вилленберг.

Таково было ужасное сражение при Эйлау, столь занимательное по необыкновенным обстоятельствам, его сопровождавшим, и столь нерешительное по последствиям. В одиннадцать часов Сульт уже потерпел сильный урон, а корпус Ожеро был почти уничтожен. Все было потеряно, если бы я не удержался на кладбище у Эйлау с моею гвардией, кавалерией и артиллерией, действиями которой я сам распоряжался. Вся армия может засвидетельствовать, что я менее всех был устрашен опасным положением, в котором мы находились до прибытия Даву. Я бы желал, чтобы тогда случились возле меня те, которые утверждают, что я не имел присутствия духа и мужества.

Неприятель заставил меня оставить кантонирквартиры. Я не хотел вести зимнюю кампанию и ждал подкреплений, в особенности же большего числа артиллерии и военных припасов. Итак, я поспешил стать снова на квартиры. Пассарга прикрывала мой левый фланг, Алле, от Гутштадта до Алленштейна, центр, а Омулев – левое крыло. Я расположил мою главную квартиру в Остероде, а потом в замке Финкенштейне. Бернадотт, на левом крыле, занимал Прейсиш-Эйлау Браунсберг; Сульт стоял около Вормдита, Либштадта и Морунгена; Ней впереди, на Алле, у Гутштадта, Алленштейна и Гильгенбурга. Кавалерия была распределена по всем этим корпусам, чтобы лучше прикрывать их кантонирквартиры. Лефевр возвратился к Данцигу для блокады.

В то самое время, как я располагался за Алле, дивизии, оставленные неприятелем на Нареве, подкрепленные новыми войсками, пришедшими из Молдавии, атаковали мое правое крыло. Ланн был болен, Савари командовал его корпусом; к счастью его, Удино, шедший на соединение со мною через Вилленберг, имел приказание поддержать его в случае нужды и прибыл совершенно вовремя: русская дивизия тянулась по правому берегу реки; Савари, подкрепленный войсками Сюше, двинулся навстречу и опрокинул ее. В то самое время другие две дивизии напали на Остроленку по левому берегу. Неприятель проник в город; но наши войска снова его вытеснили, и, выйдя сами из города, вступили в сражение, которое окончилось в нашу пользу. Русские отступили, потеряв 7 орудий и 1 500 человек, в числе которых был и молодой Суворов(20). Это было последнее дело зимней кампании.

Военные действия были остановлены дурным временем года и я решился этим воспользоваться, чтобы взять укреплённые места, остававшиеся у нас в тылу. Я истратил почти все артиллерийские заряды; они по почте присылались ко мне из Магдебурга и Кюстрина; мне нужно было время, чтоб их запасти в достаточном количестве. С другой стороны, превосходство неприятельской артиллерии заставило меня отдать приказание о присылке ко мне всех канонирских рот, которыми только можно было располагать, и я дал им прусские пушки, чтоб употребить снаряды этого калибра, найденные во взятых арсеналах. Для этого я приказал даже французские орудия лить по этому новому калибру. Я также ожидал 50 000 человек, частью из моих сил, частью от союзников моих, членов Рейнского союза. Это время отдыха в старой Пруссии и в Польше было одной из замечательнейших эпох в моей жизни, как по опасности моего положения, так и по искусству, с которым я выпутался из этих затруднительных обстоятельств.

Приезд барона Винцента и генерала Нейпперга(21), присланных Австрией в Варшаву, чтобы договариваться о посредничестве, внушил мне справедливые опасения. Я страшился, что она пошлет 150 000 вооруженных посредников на Эльбу: это бы поставило меня в весьма затруднительное положение. Я понял, что слишком облегчил дело моим неприятелям, и не раз раскаивался, что увлекся в эти дальние и не гостеприимные страны и так мало обращал внимания на тех, которые мне советовали противное. Венский кабинет имел в это время более верный и более славный случай восстановить свой перевес, нежели в 1813 году. Он не умел этим воспользоваться, и моя твердость спасла меня.

Даже Испания, на которую я так полагался, дала мне понятие об опасности, которой я подвергался в то самое время, как я громил при Иене прусскую армию, эта держава угрожала разорвать союз со мною. Мадридский кабинет, раздраженный продажей американцам Луизианы и предложением уступки Балеарских островов взамен Сицилии, тем более был не расположен ко мне, что сражение при Трафальгаре давало мало надежды на выгоды нашего союза. Князь мира (Годой), упрекаемый в упадке испанской торговли, страдавшей от закрытия гаваней и прекращения сношений с Америкой, желал переменить политику, чтоб возвратить себе прежнюю народность.

Этот министр, недальновидный, как все временщики, слишком высоко ценил могущество Пруссии: он думал, что если Испания была та же, что во времена Людовика XV, то и Пруссия и Франция не изменились со времен Фридриха. Угрожаемый английской партией, устрашенный отказом России в ратификации договора Убри, и союзом против меня Пруссии, Швеции, России и Англии, уверенный что и Австрия без сомнения не замедлит к нему присоединиться, он полагал, что может разорвать узы, связывавшие его с Францией и таким образом возвратить Испании морскую торговлю, которой ей недоставало. Это было бы в порядке вещей, если бы он постарался переговорами достигнуть нейтралитета; он счел, что гораздо проще воспользоваться затруднительным положением, в котором он полагал меня, и выдать прокламацию или манифест, который, хотя не называл меня, но был слишком явно против меня направлен. Неделю спустя, он узнал о сражении при Иене, вступлении моем в Берлин и разрушении монархии, которую он полагал довольно сильною, чтобы потрясти мое могущество, и поспешил написать испанскому послу, бывшему при прусском дворе, поручая ему стараться укротить мой гнев.

Для доведения затруднительности моего положения до высшей степени, недоставало только, чтоб Австрия объявила войну; она разумеется, имела более к этому причин, нежели Мадридской кабинет, который имел общую со мною выгоду противиться морскому могуществу англичан и спасти от них Америку, на которую они уже в продолжении столетия устремляли свои виды. Венский кабинет, напротив того, не мог не обольститься представлявшимся ему выгодным случаем, для возвращения Италии и восстановления своего могущества в Германии. Он слишком хорошо понимал свои выгоды, и желал этого; но, разделенный во мнениях и удерживаемый партией эрцгерцога Карла, которая опасалась войны, он хотел соблюсти наружные формы, и вместе с тем выиграть переговорами время, чтоб стать на военную ногу и потом уже предложить вооруженное посредничество. Между тем Австрия объявила, что она готова содействовать всеми силами к восстановлению мира.