Текст книги "Герои Таганрога"

Автор книги: Генрих Гофман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

VI

Зима выдалась на редкость морозная. Ртутный столбик термометра часто опускался ниже двадцати градусов. Жители Таганрога мерзли в своих квартирах. Уголь и дрова стали редкостью. Подтапливали стульями, табуретками, досками от сараев. Несмотря на строжайший запрет германских властей, люди ухитрялись под покровом темноты разбирать заборы на улицах. По таким патрули стреляли без предупреждения.

В Исполкомовском переулке, возле детского сада, гитлеровцы убили пожилую женщину, собиравшую щепы на месте разрушенного забора. Целый день пролежала убитая на снегу, густо пропитанном кровью. А мальчонка, утащивший стул из пустовавшего здания, был прошит автоматной очередью на центральной, Петровской, улице. Он распластался на тротуаре, глядя в хмурое зимнее небо стеклянными, полными удивления глазами. Старый обшарпанный стул валялся неподалеку.

Холодом сковывало сердца. Жители Таганрога нехотя останавливались возле расклеенных объявлений, на которых жирным шрифтом было набрано обращение бургомистра:

«Ввиду начавшихся зимних морозов германское командование просит население сдать всю излишнюю теплую одежду. За новые вещи военные власти выдадут владельцам продукты питания по номинальной стоимости. На поношенные теплые вещи будет произведена соответствующая скидка.

В случае если указанная мера не достигнет желаемых результатов, военные власти будут вынуждены произвести обыски в квартирах граждан города Таганрога. Выявленные в этом случае излишки теплой одежды будут изыматься безвозмездно».

Далее следовали адреса нескольких приемных пунктов, разбросанных по всему городу. Но добровольцев не находилось. Приемные пункты пустовали.

Для обмена на продукты люди несли одежду в ближайшие села. На заснеженных дорогах их задерживали немцы и, угрожая расстрелом, отбирали последнее барахло. Несчастные возвращались в город с пустыми руками. Многие замерзали. По обочинам дорог виднелись из-под снега раздетые, обледеневшие трупы.

На базар гитлеровцы завезли целый грузовик папирос и выменивали их на теплую одежду. Одновременно по рядам ходили патрули, выискивая валенки, шарфы, фуфайки, шапки – словом, все, что хоть немного могло обогреть солдат великой Германии.

Завидев, что кто-нибудь из-под полы вытаскивал заветную вещь, собираясь выменять ее на яйца или картошку, немецкие солдаты подбегали и отбирали ее. Для виду людям выдавали расписки об изъятии теплой одежды. Но расписки эти не отоваривались.

Гром артиллерии, не переставая, катился с востока. Изредка снаряды долетали до города. Почти каждый день советские самолеты бомбили аэродром и береговую артиллерию немцев. Боясь атаки с моря, гитлеровцы обнесли побережье колючей проволокой, ночами взлетали ракеты, освещая скованный льдом залив. По слухам, фронт проходил всего в пятнадцати километрах от Таганрога.

Цены подскочили. Десяток яиц стоил триста рублей – ровно столько, сколько оккупанты платили за месяц среднему рабочему.

По улицам города слонялись оборванные, голодные военнопленные, которым посчастливилось выбраться из лагерей. Вымаливая пищу, они робко стучались в двери каждого дома. Но жители сами голодали и не могли им помочь. Сочувственно относились лишь к раненым. Завидев перебинтованного человека, женщины скрывались в глубине квартир и появлялись вновь, отдавая последнюю картофелину или мерзлый бурак.

А фашисты усиленно возили в сторону фронта бревна и доски для оборонительных сооружений. По городу не прекращались облавы. Независимо от пола и возраста задержанных гнали на окопные работы. Даже легкораненых военнопленных направляли туда же.

Видно, туго приходилось захватчикам. Десятки грузовиков и санитарных автомобилей доставляли в Таганрог раненых и обмороженных. Городские амбулатории, школы срочно оборудовались под госпитали. Постельных принадлежностей не хватало. Немцы ходили по квартирам и реквизировали простыни и одеяла.

* * *

Дмитрий Кирсанов собирался отметить день своего рождения в узком семейном кругу. Он пригласил братьев Николая и Алексея. Не было только Юрия, который все еще находился под следствием и содержался немцами в городской тюрьме.

Первым поздравить именинника пришел Николай. В подарок брату он принес дорогую шапку из серого каракуля и перчатки на меху. Присел к столу и, теребя край скатерти своими длинными пальцами, недовольно сказал:

– Алексей просил передать, что по важному делу задерживается в редакции...

– Подождем, – сказал Дмитрий. – А что ты узнал о Юрии? Когда же, наконец, они закончат это следствие?

– Я сегодня вновь разговаривал с Ходаевским. Просил его заступиться. – Николай поднялся из-за стола, худой и длинный, прошелся по комнате. – Это было так унизительно...

– Он отказал тебе в помощи?

– Нет. Но он опять подчеркнул, что Юрий уличен немцами в воровстве.

– История, конечно, не очень красивая. Юрий просто сошел с ума с этим золотом... И все же это наш брат. Кому же, как не нам, позаботиться о нем? Мы должны сделать для него все. Быть может, нужно предложить им взятку? Если нужны деньги, я готов дать незамедлительно, – нервно предложил Дмитрий.

– Подождем день-другой. Господин Ходаевский обещал сегодня же поговорить с ортскомендантом.

– Главное, не упустить время. Когда они вынесут приговор, будет поздно что-либо предпринимать. – Дмитрий стиснул руки, хрустнул пальцами. – Ты это понимаешь?

– Понимаю, – устало сказал Николай. – Я сделал все, что мог. Теперь надежда только на Алексея...

Братья замолчали. В комнате повисла гнетущая тишина. Электростанция вновь не работала, и комната была освещена керосиновой лампой. Угрюмые тени братьев скользили по стенам. Из кухни раздавались негромкие женские голоса и звон посуды. Там хозяйничали жены Дмитрия и Алексея.

Наконец дверь раскрылась, и вошла жена Алексея – худая молодящаяся блондинка с утомленным и капризным лицом.

– Полюбуйтесь! Какой я вам пирог испекла! Твой любимый, Дмитрий, с капустой. – Она поднесла блюдо с пирогом к имениннику. – У нас еще и сладкий есть. С изюмом. Отметим сегодняшний день...

Но братья не разделяли ее восторгов.

– Благодарим, – сказал Николай. – Но думаю, что мне сегодня кусок в горло не полезет. Мы тут ломаем голову, как бы Юрия выручить...

– Он сам виноват. Надоело, – капризно сказала женщина. – Не портите нам хоть сегодня праздник.

– Праздник! – раздражался все больше Николай. – Ты забыла, моя милая, как неделю назад сидела на чемоданах? Боялась, как бы большевики в Таганрог не вернулись. Только и разговоров было – успеть бы вовремя с немцами эвакуироваться. А сегодня, чуть успокоилось, мы уже о пирогах думаем. Откуда такое легкомыслие? Поражаюсь...

– Ты ничуть не изменился. При немцах ты такой же раздражительный, как и при большевиках, – насмешливо произнесла женщина.

В это время что-то глухо стукнуло в окно. Николай вздрогнул.

– А вот и Алексей! – обрадовался Дмитрий. – Он шутник. Уже двадцать лет в этот день он бросает снежок мне в окно...

Через минуту в комнате появился Алексей Кирсанов. Он был весел, лицо его розовело от мороза. Стиснув старшего брата в объятиях, он трижды поцеловал его в щеки.

– Поздравляю! Почему ты не спрашиваешь меня о моем подарке?

– Полноте! До подарков ли в наше тревожное время?

– А почему бы и нет? Поведай о своем самом большом желании, и, если я провидец, оно будет исполнено, – таинственно пообещал Алексей.

– Ты же знаешь. Если бы Юрий был здесь, на нашем маленьком семейном торжестве, лучшего подарка я бы и не желал.

– Считай, что этот подарок ты уже получил.

– Не шути, Алексей. Объясни, в чем дело.

– Сначала прочтите эту маленькую записку. Она от Юрия, – Алексей извлек из кармана клочок бумаги.

В это время в комнате появилась хозяйка дома, жена Дмитрия.

– Ну, все в сборе? Прошу к столу, – по-хозяйски властно сказала она.

– Одну минуточку, дорогая. Алексей принес письмо от Юрия. Ну, читай же скорее, – попросил Дмитрий.

– Нет, нет, – отмахнулся тот. – Письмо не совсем пристойно, Наш братец допустил там несколько крепких выражений... Читайте сами.

– Где же мои очки? – заволновался Дмитрий.

Он вышел в соседнюю комнату за очками, а Николай резким движением почти выхватил письмо из рук Алексея и подошел к письменному столу, где горела вторая керосиновая лампа.

«...Все говорит за то, что Стоянов донес в ортскомендатуру, такой гнусняк, – писал Юрий. – Так лизал в свое время, а теперь из шкуры лезет, чтобы... Да и ортскомендант и зондеркоманда хороши. Я их ненавижу сейчас. Ты, видишь ли, загребай жар – они будут платить три-пять рублей золотом в месяц. Ты рискуй головой, голодай и не моги красть. Арестовывают и расстреливают, не считаясь ни с положением, ни с заслугами. Для них мы только быдло. Суки. Ну и пусть их „хайль“ пользуется услугами стояновых. Одно г... То же и ортскомендант, до сих пор не нашел нужным поставить тебя в известность, в чем дело...»

В комнату вернулся Дмитрий, надевая очки.

– Где письмо? – спросил он.

– На, прочти, – протянул Николай письмо Дмитрию. – Колоритное письмецо...

Дмитрий схватил письмо, а Николай подошел к Алексею.

– Ну, рассказывай, что за сюрприз? – тихо спросил он. – По твоему лицу вижу...

– Я только что был у нового ортскоменданта и вымолил у него прекращения дела, – важно произнес Алексей Кирсанов. Глаза его блестели. – Капитан Штайнвакс при мне отдал распоряжение об освобождении Юрия. С минуты на минуту наш баловень судьбы будет здесь. Это и есть мой подарок ко дню рождения Дмитрия.

– О чем вы шепчетесь? – взволнованно спросил Дмитрий, возвращая Алексею прочитанное письмо. – Бедный Юрочка! У меня сердце болит, когда я о нем думаю.

– Прошу к столу! – снова пригласила хозяйка.

За шумом пододвигаемых стульев никто не услышал, как хлопнула парадная дверь. В прихожей раздались шаги, и в комнату вошел Юрий Кирсанов.

– Ты свободен? – удивленно воскликнул Дмитрий.

Выбравшись из-за стола, он кинулся к младшему брату. В течение нескольких минут Юрий переходил из одних объятий в другие, его тискали, целовали, вновь обнимали.

– Вот это подарочек, вот так обрадовал, – приговаривал именинник, обращаясь к Алексею.

– Ну хватит же, хватит. Юрий, небось, изголодался совсем. Да и пирог стынет, – суетилась жена Дмитрия.

Все разместились за длинным столом. Юрий был в центре внимания. Небритый и похудевший, он восседал на месте хозяина и с негодованием рассказывал об ужасах немецкой тюрьмы. Собственно, сам он отделался довольно легко. Немногим более месяца просидел в одиночной камере, отдал украденное золото и при помощи брата вышел на свободу. Немцы больше не нуждались в его услугах. Сквозь пальцы смотрели они на своих помощников, которые обкрадывали население оккупированных городов и сёл, но сурово расправлялись с тем, кто отваживался запустить руку в карман рейха.

– Ты ешь, ешь пирог, вот этот, с изюмом, – уговаривала хозяйка, подкладывая Юрию все новые порции. – Ты видишь, какой у нас сегодня пирог?

– Не о таком пироге мы мечтали, когда ждали немцев, – сказал Юрий. – Куда она подевалась, их западная цивилизация? Ну ладно, большевиков и евреев расстреливают. Я и сам, не моргнув глазом с ними разделывался. Но при чем же русский народ? При чем народ, я вас спрашиваю?

– Юрий прав, – поддержал брата Николай. – Не далее как вчера господин Ходаевский сообщил мне, что в Таганрог прибыла зондеркоманда СС-10А. Ее возглавляет полковник Кристман, его заместитель в нашем городе – директор Герц. Эта зондеркоманда уже разместилась в школе имени Чехова. Вы не знаете, зачем они пожаловали? – Николай вопросительно посмотрел на братьев, на ощупь взял со стора пачку сигарет и, достав одну, размял ее пальцами. – На днях они приступают к планомерным мероприятиям по уничтожению лишней части населения. Нет, я хочу знать: вы слышали что-нибудь подобное? Планомерное уничтожение лишней части населения, – чеканя каждое слово, повторил он.

Сигарета в его руке лопнула. На пол посыпался табак. Резким движением он вытянул из пачки вторую, зажег спичку и глубоко затянулся едким дымом.

– Быть может, это непроверенный слух? – испуганно проговорила жена Алексея.

– Я просто не верю этому, – удивленно произнес Дмитрий.

– А я верю. Они могут все. Сначала они регистрировали больных. Потом их расстреляли. Берут на работу честных людей и сами же сажают их в гестапо! – с жаром начал перечислять Юрий. – Я им говорил, что наш народ терпелив, но не беспредельно...

– Постой, постой! В тебе просто говорит обида, – перебил его Алексей. – Ты же сам во всем виноват.

– Это неправда. Вы слышите? Я не виноват ни в чем. Меня оклеветали.

Алексей усмехнулся:

– Юрий! Кого ты обманываешь? Я же в курсе всех твоих дел. Ты знаешь, как доверительно относится ко мне господин Ходаевский. Тебя погубила глупая страсть к золоту. И это когда великомученица матушка Россия так нуждается в честных людях. Мало того, что ты запятнал наше имя. Ты еще лжешь родным братьям. Постыдился бы.

– Дорогие! К чему сейчас эти семейные сцены? – вмешался старший Кирсанов. – Зачем горячиться? Мы поможем Юрию открыть новое дело. Ну, скажем, мастерские по ремонту керосинок и примусов.. Это даст ему средства для существования. Конечно, на первое время, пока все станет на свои места. А в будущем...

– В будущем, я боюсь, как бы мы все не оказались той самой лишней частью населения, которую собираются уничтожить господа немцы... – произнес Николай.

– Ну, ты стал просто невыносим, – вмешался в разговор Алексей. – Подхватил большевистскую сплетню и повторяешь глупости. Я ответственный редактор газеты и, уж наверное, знал бы о функциях полковника Кристмана. Его команда будет вести борьбу все с теми же большевиками. Это же ясно, как дважды два.

– Хорошо! Посмотрим, что будет дальше. Вы уговорили меня поверить в новый порядок... Поверить в свободную Россию с ее колокольным звоном. Я говорил, что не люблю иллюзий... Как жить дальше?

– До колокольного звона пока далеко. Но немцы уже выиграли эту войну. В феврале начнется решительное наступление у нас на юге. Красная Армия как серьезная сила уже не существует. Сопротивляются только разрозненные части фанатиков, – убежденно доказывал братьям Алексей. – Взятие Ростова – это случайность. Каждому здравомыслящему человеку ясно, что Советская Россия уже разбита. Остается лишь Америка и Англия. Но и с ними тоже скоро будет покончено. Мы печатаем в нашей газете речь господина Риббентропа о положении Англии в этой войне. Положение ее незавидно. Германская империя победоносно шествует вперед. Хотите, я вам прочитаю небольшую выдержку?

С молчаливого согласия остальных Алексей вытащил из внутреннего кармана пиджака отпечатанный на машинке текст русского перевода, нашел нужное место и стал читать:

– «Красная Армия как реальная сила на сегодня не существует. Россия разбита. Теперь все тяготы войны лягут на Англию. Господин Черчилль, неважно, по своей ли собственной инициативе или под влиянием Рузвельта, слепо последовал за политикой войны. В то время как Рузвельт, безусловно, является главным виновником войны, вся тяжесть и страдания ее переложены на Англию. А виды на будущее у Англии более чем мрачны...

...К теперешнему положению Британскую империю привели своей политикой войны господа, стоящие у власти в Лондоне. И при таком серьезном положении господин Черчилль продолжает повторять свои методы бесконечных блефов, в успех которых он сам уже более не верит. И он был бы рад, если бы в первую голову посредством этих методов ему удалось удержать в послушании свой собственный народ. Не могу же я допустить, что своей болтовней он серьезно думает произвести впечатление на правящие круги Германии. Так низко я все же не хотел бы оценить способность здравого суждения господина Черчилля...»

Его прервал громкий и настойчивый стук в дверь. В переднюю вышла хозяйка дома. Вскоре послышался ее испуганный голос:

– Дмитрий! Иди скорее! Я не понимаю, чего они хотят.

Дмитрий, а вслед за ним и Николай с Алексеем вышли в переднюю. Там стояли два немецких солдата, офицер и переводчик.

Офицер приветливо улыбался.

– В чем дело? – спросил Николай. Офицер быстро заговорил гортанным голосом.

– В связи с наступающим Новым годом, вернее, с праздником, который собираются отмечать в германской воинской части, – начал переводчик, – эти господа производят сбор лишней посуды. Им требуются вилки, ножи, тарелки, стаканы – словом, все, что...

– Словом, у меня нет охоты выслушивать обо всем, что потребуется этим господам, – перебил его Дмитрий. – Передайте им, что они ошиблись адресом. Здесь живет директор литейно-механического завода Кирсанов...

– И ответственный работник бургомистрата, – добавил Николай.

Переводчик торопливо заговорил по-немецки. Офицер понимающе кивал головой и, когда переводчик закончил, спросил на ломаном русском языке:

– Зачем господин директор не хотель помогат германской золдат? Зачем нет ложка, вилька?

Теперь братья Кирсановы, и немецкий офицер, и солдаты враждебно рассматривали друг друга. Переводчик скромно стоял в стороне.

– Безобразие! – кипел Николай. – Я буду жаловаться.

– Подожди, – сказал брату Юрий. Он подошел к столу, собрал все имеющееся на столе столовое серебро и протянул его офицеру.

– Вот все, что мы можем пожертвовать великой Германии, – сказал он, улыбаясь, офицеру.

– О... о... гут... Карашо! – закивал офицер. По его лицу расползлась довольная улыбка. Видно было, что офицер обрадован, – конфликт закончен. Он незамедлительно подал команду: солдаты, щелкнув каблуками, вышли из комнаты. Лейтенант раскланялся и вместе с переводчиком ушел вслед за ними, унося столовое серебро братьев Кирсановых.

– Зачем ты это сделал? – с возмущением спросил Николай.

Юрий ничего не ответил. Он был бледен.

– Не очень-то это вяжется с хвастливой речью немецких правителей, – раздраженно продолжал Николай. – Немецкая армия дошла до того, что по квартирам собирает столовые приборы...

– Чему ты удивляешься? У них весь металл расходуется на оружие. Поэтому они и выигрывают войну. Разве сейчас в вилках дело? – Дмитрий подошел к столу и, взяв единственную забытую вилку, взвесил ее в руке. – Из такой три-четыре пули отлить можно.

– А вы обратили внимание, какой галантный офицер? – заметила жена Алексея.

– Не вынес бы я ему ножи и вилки, посмотрели бы вы, каков он на деле, – усмехнулся Юрий.

– Вы с Николаем так критикуете немцев, будто с нетерпением ожидаете возвращения большевиков, – недовольно проговорил Алексей. – А между тем нам отступать некуда. Как говорят, мосты сожжены.

– Да, – торопливо согласился Николай. – Но меня возмущает эта немецкая чванливость. Кричат о победе над миром, а у самих нет даже вилок, нет теплой одежды.

– Зато у них есть танки и пушки, – вмешался Дмитрий. – У них есть порядок. А у большевиков только бутылки с горючей жидкостью и зажигательные речи комиссаров. К счастью, их уже никто не слушает. У меня на заводе работают пленные. Один из них рассказывал, как они перешли к немцам... Убили своего командира и перебежали сюда. Удивляюсь, как в этих условиях красные еще сопротивляются...

– А ты не удивляйся, – ответил Николай. – Если немцы будут и дальше так же себя вести, я тоже начну сопротивляться. Пойми, я потомственный дворянин, занимаю руководящее положение в бургомистрате и должен бегать, как мальчик, по приказу любого лейтенанта. Они не скрывают своего пренебрежения к каждому русскому, даже к тем, кто готов служить им верой и правдой. И мы должны, наконец, твердо заявить о себе. Если освободительная миссия господина Гитлера не блеф – я его покорный слуга, если это лишь ширма – простите... Я не намерен быть рабом немецких колбасников...

Резкие залпы зенитных орудий, от которых задребезжали стекла в оконных рамах, прервали спор. Над городом, словно напоминая о предстоящем возмездии, вновь появились советские самолеты. От взрывов бомб содрогались стены. В комнате наступила тишина.

– Интересно, чем же мы будем есть? – растерянно глядя на стол, произнесла хозяйка.

VII

В небольшом белом домике в Котельном переулке собрались братья Афоновы. Их тоже было четверо, и старшего тоже звали Дмитрий. Только он один и отсутствовал в этот новогодний вечер – сражался на фронте в рядах Красной Армии. За столом, рядом с отцом – старым потомственным рабочим металлургического завода имени Андреева – сидели Александр, Константин и Андрей. Последний был самым младшим в семье.

Мать – невысокая, худенькая женщина – уже закончила кухонную возню и, поставив рядом с селедкой большой чугунок вареного бурака, присела к столу.

– Ешьте. Больше ни на что не заработали, забастовщики неугомонные, – сказала она, несмело поглядывая на мужа.

Семен Терентьевич не спеша достал из кармана старый кожаный футляр, вытащил из него очки, перевязанные у переносья суровой ниткой, и, надев их, протянул руку к бутылке. Молча наполнил самогоном небольшие лафитники, поставил бутылку на прежнее место и торжественно произнес:

– Чтобы в новом году наш Дмитрий вернулся с победой!

Одним большим глотком он опростал лафитник, закусил ломтиком лука, спросил:

– А ты, мать, почему не пьешь?

– А я сроду-то не терплю эту гадость. А теперь, при немцах, и подавно не буду.

– А я думал, с забастовщиками не хочешь, – его глаза весело заблестели, улыбка разгладила морщинки на лбу. – Только пойми, мать. Не хочу я для фашистов железо катать. Они из него ружье сделают, а из того ружья в твоего же сына стрелять почнут. Мою же власть расстреливать будут. Понимаешь? Вот и подумай, работа это или сплошное что ни на есть предательство?

– А жрать что будете? – сердито вскинулась на него жена. – Все нажитое, почитай, наполовину на базар снесли...

Семен Терентьевич спокойно достал из чугунка бурак, положил на тарелку и, кивнув на одного из сыновей, ответил:

– Вон Александр зажигалки мастерить начал. Ходовой товар. Глядишь, и мы с Костей чего-нибудь придумаем, – он посмотрел на свои руки. – Они у меня работы не боятся, было бы на кого робить.

В каждом жесте, в каждом движении этого пятидесятилетнего человека чувствовались спокойствие и необоримая уверенность в своих силах. Казалось, ничто не в состоянии вывести его из себя. И хотя посеребренные виски, глубокие морщины у глаз говорили о нелегко прожитой жизни, он, казалось, не унывал. Сыновья же, напротив, хмуро поглядывали на отца.

– Чего, Константин, пригорюнился? – спросил Семен Терентьевич.

– А чему, батя, радоваться? Витасику и годика нет, – вспомнил он сына. – Ему молока надо. А где его взять, молока-то? Валя совсем измучилась.

И без того удлиненное лицо Константина вытянулось еще больше, резко обозначились скулы, глаза у него были грустными.

В этом году ему исполнилось двадцать. Женился он рано. И теперь не только семья – война взвалилась на его неокрепшие плечи. Будто недавно еще гонял голубей, и никаких забот, кроме учебы. После школы устроился на завод, гордился рабочим званием. А тут – на тебе... Немцы. И завод стал не в радость. По примеру отца не пошел наниматься к фашистам. Только что теперь делать, как жить, как кормить семью?

Где-то в глубине души он понимал, что не должен сидеть без дела. В Красную Армию его не взяли, потому что броня была – работал на оборонном заводе. «Старший брат бьет немцев на фронте, а мы попробуем здесь», – частенько прикидывал он. И хоть спрятал комсомольский билет в надежное место, помнил о нем всегда.

– Может, пойти на завод работать? – сказал Константин. – Там незаметно и навредить можно. А все же пайком оделят.

И мать, и братья глянули на Константина с надеждой. Только отец поморщился. Он молча разлил по лафитникам остаток самогона, потом строго спросил:

– Перед братом-то как оправдаешься? Иль не веришь, что он вернется?

– Делами своими оправдаемся. Ретивых не так уж и много. Если людей подобрать...

Он не договорил. В дверь постучали.

– Кто там? Входи! – крикнул Семен Терентьевич.

В комнату вошел человек, до глаз обмотанный серым шарфом.

Афоновы насторожились.

– А-а! Все семейство в сборе. Привет от родственников, – проговорил вошедший, разматывая шарф. Он неторопливо стряхнул с шапки снег. – Ишь, как метет!

– Василий! Никак ты? – удивился Семен Терентьевич, признав племянника.

– А кто же? Я, дядя Семен, я. Собственной персоной.

Они обнялись.

– Проходи, проходи к столу. Андрейка, тащи табуретку с кухни!

Сняв пальто, Василий подошел к столу и, потирая покрасневшие от мороза руки, сел на стул. И лицом, и невысокой коренастой фигурой, и неторопливыми жестами он походил на Семена Терентьевича. Он походил на него больше, чем родные сыновья. И хотя было ему всего тридцать два года, выглядел он старше: морщинки, лучами расходившиеся от глаз, и небритые, покрытые светлой щетиной щеки старили его.

– Значит, справляем новогодний праздник? – покосился он на лафитники с мутноватой жидкостью.

– Надо же для порядку, – смутился Семен Терентьевич. – А тебя как в Таганрог занесло? Я-то думал, ты на ту сторону подался. Выпей и рассказывай.

Василий взял из рук Андрея протянутый ему лафитник, чокнулся с каждым и маленькими глотками, не морщась, выцедил крепкий самогон.

– За наше с вами здоровье!.. Будь они трижды прокляты! – сказал он, ставя лафитник на стол. – Еле ноги унес из Матвеева Кургана.

– Пошто ты с Красной Армией не ушел? Ведь ты секретарь райисполкома, коммунист. Немцы ноне таких не жалуют. Аль две головы на плечах имеешь?

– Уходил, дядя Семен, уходил. А потом обратно решил вернуться. Потому что надо же кому-нибудь и здесь праведный суд вершить. Соображаешь? Вот и пришел в родной город. Дел и здесь много. – Василий умолк.

Ему не хотелось рассказывать о провале курганского подполья.

История эта была тяжелая. Подполье было плохо организовано: люди проверены наспех, слабо знали друг друга. Василию неожиданно для него самого предложили остаться в Матвееве Кургане до прихода немцев. Он был утвержден в должности начальника штаба подпольной организации.

Конспирация подпольщиками почти не соблюдалась, о тайнике с оружием знали почти все. Не было ничего удивительного, что немцы на второй день после своего прихода уже обнаружили этот тайник. Один из подпольщиков оказался предателем и выдал немцам оружие. На собрании было решено из Матвеева Кургана уходить. Некоторые ушли в Шахты, другие подались через фронт к своим. Так курганское подполье перестало существовать.

Василий Афонов решил обосноваться в Таганроге. Он понимал, что не выполнил задания партии, и собирался организовать новое подполье, учтя все ошибки курганской организации. В Таганроге он вырос, здесь у него родственники, и ему нетрудно будет устроиться.

– Жить-то где будешь? – прервал его мысли Семен Терентьевич.

– Пока у сестры Евдокии в Перекопском переулке остановился. Там, наверное, и приживусь...

– Смотри... А то, если хочешь, у нас можно. Место найдется. У Евдокии и без тебя полно... Семья-то твоя у нее останется?

– За семью я спокоен. В тесноте, да не в обиде. Хорошо, что успел вовремя в Таганрог их перевезти. А вы-то почему здесь остались?

– Работали по эвакуации станков до последнего дня. А немец-то вдруг дорогу на Ростов и перерезал. Вот мы и застряли. А теперь голову ломаем, как жить дальше. Константин вон на завод собрался, – Семен Терентьевич зло усмехнулся. – А я не хочу – погожу...

– Да что вы, батя! Я не работать, я вредить им хочу! На улице кто-то листовки расклеивает, комендатуру взорвали, склады подожгли в порту. Люди головой рискуют. А мы что? Что дома можно сделать? Ждем, когда другие немцев погонят.

Осунувшееся лицо Константина, освещенное светом керосиновой лампы, зарумянилось.

Семнадцатилетний Андрей восторженно наблюдал за братом. Как губка, впитывал он каждое слово, брошенное Константином, и видимо, уже чувствовал себя одним из участников будущей битвы. Александр был намного старше и относился к обоим братьям снисходительно. Сосунки, мол, еще.

Отец внимательно слушал сына. Василий молча доедал вареный бурак.

– Молодец, Костя! – вдруг сказал он, отодвинув пустую тарелку. – Верно говоришь. Работать можно по-умному. Зачем дома сидеть? Иди на завод, а там и дело найдется... какое нужно.

– Иди, иди, сынок. Иди на завод. Глядишь, и отец одумается, – робко вставила мать.

– Не дождетесь! Лучше с голоду сдохну, а к немцу не пойду работать. У меня с ним еще с той войны дружба не склеилась, – с гневом проговорил Семен Терентьевич.

– А ты, дядя Семен, собираешься за Советскую власть бороться? – спросил Василий. – Или дома отсиживаться будешь?

– Я и борюсь... На немца работать не иду, голодать предпочитаю. Вот моя борьба.

– Кто же так борется? Надо посерьезнее что-нибудь придумать.

– Это уж ты, Василий, и придумай. Ты коммунист, руководство, ты и шевели мозгами, возглавляй. А я что? Я как все... – И Семен Терентьевич хитро посмотрел на Василия. – Эх ты, мать честная! – кивнул он на ходики, висевшие на стене. – Заговорились совсем. Новый год проглядели!

Стрелки часов показывали половину первого.

* * *

Однажды вечером на западе вспыхнуло зарево большого пожара. Жители Таганрога думали, что горят какие-то склады. Но, кроме военных властей, только начальник полиции Стоянов да некоторые члены бургомистрата знали, что происходит. Зондеркоманда СС-10А по приказу штурмбаннфюрера Кристмана начала планомерное уничтожение «лишней части» населения.

Цыганский колхоз, располагавшийся в нескольких километрах западнее города, привлек внимание эсэсовцев. Они скосили пулеметным огнем женщин, детей, стариков и, заметая следы преступления, подожгли их дома и колхозные постройки. Бушующее пламя негаснущей зарницей осветило небо на горизонте.

...До комендантского часа оставалось каких-нибудь сорок минут, когда в Котельном переулке Николай Морозов лицом к лицу столкнулся с Константином Афоновым. Костя вынырнул из-за угла. Посторонившись, он хотел пропустить Николая, но тот остановился, удивленно спросил:

– Это ты, Афонов?

Скорее по голосу Константин узнал секретаря городского комитета комсомола.

– Здравствуйте! Это я, – ответил он, не протягивая руки.

Николай обратил внимание на его оттопыренное пальто.

– Что, опять голуби?

До войны Костя слыл ярым голубятником. Даже на комсомольское собрание, где его должны были принимать в комсомол, он принес за пазухой голубей и выпустил в окно целую стаю чиграшей и монахов.

– Нет. Не голуби это, – виновато улыбнулся Константин и поманил Николая пальцем.

Во дворе ближайшего дома, куда они зашли, он распахнул пальто. Отблески зарева сверкнули на вороненом стволе немецкого автомата.

– Вот они нынче какие голуби.

– Где достал?

– С пьяным румыном на валенки поменялся.

Николай глянул на ноги Константина и только теперь увидел, что тот топчется на снегу в одних шерстяных носках.