Текст книги "Герои Таганрога"

Автор книги: Генрих Гофман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Генрих Гофман
Герои Таганрога
Повесть

Славным подпольщикам Таганрога посвящает автор эту повесть.

Тем, кто в грозный для Родины час встал на защиту ее завоеваний.

Тем, кто отдал жизнь во имя грядущих поколений.

Генрих Гофман
Герои Таганрога

Об одном прошу тех, кто переживет это время: не забудьте!

Не забудьте ни добрых, ни злых.

Терпеливо собирайте свидетельства

о тех, кто пал за себя и за вас...

Юлиус Фучик

I

Таганрог эвакуировался.

Уже несколько дней в этом городе прежний, мирный порядок жизни был нарушен. В спешке эвакуации жители торопливо сновали по улицам – у каждого были свои горькие заботы. Одно хмурое, напряженное выражение лежало на всех лицах и словно роднило, объединяло людей.

Война дошла и сюда. Армия фон Клейста, танковые дивизии «Викинг» и «Адольф Гитлер» рвались на восток через Таганрог и уже были на самых подступах к городу.

В спешке эвакуации одни жители грузили на тележки и тачки свой домашний скарб – вещи, без которых казалась немыслимой жизнь. Другие торопились к заводам и там, в цехах, снимали со своих мест станки и бережно, словно это были живые существа, грузили их на автомашины. Третьи работали на железнодорожной станции, помогая втаскивать на платформы тяжелое заводское оборудование. Некоторые из таганрожцев шли в порт к зернохранилищу и несли с собой пустые мешки. Там по распоряжению горкома партии жителям раздавалось зерно.

По городу с рычанием двигались автомашины, увозя из Таганрога все, что можно было увезти: станки и запасы продовольствия, книги и документы.

Уезжали и уходили все, кто не хотел остаться под немцем. Вереницы людей тянулись из города в сторону Ростова. Рядом со взрослыми шагали притихшие дети, и нигде не слышно было их веселого смеха.

Опавшие в осеннюю грязь листья, растоптанные бесчисленными торопливыми ногами, дополняли безрадостную картину. И одно только холодное небо, как всегда, спокойно сияло над городом.

Секретарь горкома комсомола Николай Морозов, высокий черноволосый парень, руководил в порту на элеваторе раздачей зерна.

Он видел длинную, напряженно молчаливую очередь, видел хмурые лица людей. Все нарушилось в жизни, и город, его любимый Таганрог, где он знал каждый переулок и где его знали почти все, может достаться врагу. И по красивым зеленым улицам, по чисто подметенным мостовым будут ходить гитлеровцы, и под осенними каштанами будет слышна чужая наглая речь.

Думать об этом было нестерпимо. Николай нервничал, торопил людей: пусть разбирают зерно скорее, пусть останется оно у своих, пусть не достанется немцам.

В здании городского комитета партии часто хлопали массивные двери, входили и выходили люди, охваченные лихорадочным беспокойством. В кабинете первого секретаря Решетняка за длинным столом с усталыми от бессонных ночей лицами сидели секретари Ростовского обкома партии Богданов и Ягупьев, начальник артиллерии округа полковник Кариофили. Склонившись над исписанным блокнотом, генерал-майор Гречкин, заместитель командующего Северо-Кавказским военным округом, докладывал:

– На помощь Таганрогу подошел контр-адмирал Белоусов с дивизионом канонерок. Корабли «Красный Дон» и «Серафимович». Кроме этого, мы располагаем дивизионом катеров под командованием старшего лейтенанта Богословского и катерами-«охотниками» Севастопольского морского училища. Таким образом...

Дверь кабинета неожиданно распахнулась. Командир Красной Армии с двумя шпалами в петлицах подошел к секретарю горкома и, вручив ему небольшой пакет, вышел. Решетняк привычным движением надорвал конверт, извлек из него лист бумаги и после непродолжительной паузы сказал:

– Командующий обещает удерживать оборону в течение нескольких дней. Быть может, мы и хлеб из порта успели бы вывезти?

– Вряд ли, – ответил Ягупьев, – его там столько, что при наших транспортных возможностях и за месяц всего не отправишь.

– Кто руководит раздачей хлеба населению? – спросил Богданов.

– Этим занимается Морозов. – Ягупьев задумался и неожиданно добавил: – А может, действительно начнем вывозку хлеба? Раздать-то его всегда успеем...

– Действуйте, Григорий Иванович! – Богданов одобрительно кивнул.

Ягупьев вышел из кабинета, попросил секретаршу разыскать в порту Николая Морозова и срочно вызвать его в горком партии.

В приемную торопливо вошел начальник таганрогской милиции.

– Почему вы здесь? Что с эшелоном? – вскинув брови, спросил Ягупьев.

– Дорога на Ростов отрезана. В Вареновке немцы. Эшелон задним ходом пригнали обратно.

Через час, спускаясь по лестнице к выходу, Ягупьев столкнулся с Николаем Морозовым.

– Здравствуйте, Григорий Иванович! Вы меня вызывали?

– Вызывал, вызывал. Иди-ка сюда. – Ягупьев взял Морозова под руку и повел наверх.

Путь им преградил Решетняк.

– Фронт прорван, – сдерживая волнение, произнес он. – Через несколько часов гитлеровцы будут в городе. Работники горкома эвакуируются по утвержденному плану. Так что не теряйте времени.

Они молча взглянули друг на друга. Все трое любили Таганрог – здесь прошла их жизнь. Слова о том, что немцы скоро будут в Таганроге, для каждого из троих звучали одинаково: родной их город, вверенный им Советской властью, будет под сапогом врага. Эта мысль отозвалась в сердце каждого щемящей тоской. Лицо Решетняка выглядело сумрачным и усталым, Ягупьев хмуро сдвинул брови, Морозов был бледен.

Они знали, что теперь им понадобится все их мужество, чтобы принять быстрое и верное решение.

Решетняк пожал руки Ягупьеву и Морозову и усталой походкой направился к выходу.

– Григорий Иванович! Разрешите остаться в городе для подпольной работы, – сказал Морозов, глядя в упор на Ягупьева. – Я же здесь всех знаю...

– И тебя все знают.

– Ну и что же?

– А то, что для подпольной работы это плохо, – сказал Ягупьев. – Отправляйся в порт и продолжай выдачу зерна. Что останется – поджигай. Уходить будем последними, морем. Ясно?

– Ясно, Григорий Иванович. – Морозов ринулся вниз по лестнице.

– Погоди, – окликнул его Ягупьев. Прищурив глаза, он пристально смотрел на Морозова. Конечно, Морозову лучше уйти, но если он не успеет... Нельзя ли использовать его здесь? Может быть, то, что Морозова знали и любили советские люди, наоборот, поможет ему работать против немцев?

И все же Ягупьев медлил. Сумеет ли Морозов организовать людей в невероятно трудных, непривычных для него условиях – среди отчаяния и вражды, под страхом смерти и измены? Сумеет ли он, такой горячий и открытый – вот он, весь на ладони, – быть спокойным, мудрым, осторожным?

И все-таки Ягупьев решился:

– Если не прорвешься в Ростов, оставайся в Таганроге. Собери вокруг себя надежных ребят. Чтобы ни сна, ни отдыха не было немцам в нашем городе. Но помни, Николай, дело это чрезвычайно трудное и опасное. Каждый шаг должен быть продуман самым тщательным образом. Расплата за ошибку одна – жизнь. Немцы – враг сильный, коварный и беспощадный. И промах, даже незначительный, может погубить все дело, может стоить жизни десяткам людей. Понимаешь, какая огромная ответственность ляжет на тебя, если ты останешься здесь? Подумай обо всем этом.

– Спасибо! Спасибо за доверие, Григорий Иванович! – взволнованно сказал Морозов и крепко пожал руку Ягупьеву.

– Только учти: это на крайний случай, – предупредил Ягупьев. – Приказ остается прежним: уйти из города. Ну, а если...

– Все ясно!.. – уже на бегу крикнул Морозов.

* * *

...В голубом безоблачном небе перекатывались залпы артиллерийской канонады.

В порт непрерывным потоком спешили люди. Женщины с детьми устремлялись к причалам, возле которых стояли суда, предназначенные для эвакуации населения. Крики, гомон, детский плач витали над портовыми постройками...

Когда последние суда, переполненные людьми, начали отваливать от пристани, Николай Морозов приказал поджечь зернохранилище.

Помня приказ Ягупьева, Николай направился к причалам южного мола. Одним из последних взбежал он по шатким мосткам на палубу небольшого парохода «Ростов».

– Николай! – послышался знакомый голос. Обернувшись, он увидел на корме, возле двух легких орудий, работников горкома партии Зимина и Рогова.

– Морозов! Иди к нам! – позвал Рогов.

Протискиваясь сквозь толпы людей, переполнивших палубу, Николай направился к товарищам. Неожиданный вой снаряда заставил всех насторожиться и пригнуть головы. С треском разлетелся капитанский мостик. Вместе с градом осколков рухнул на палубу установленный на нем пулемет. К суетливой многоголосице, к детскому плачу прибавились крики и стоны раненых.

Николай глянул в сторону маяка и увидел два фашистских танка. Они стояли на берегу, над самым обрывом, и стреляли по кораблям. На палубе вооруженного судна «Кренкель», только что отчалившего от северного мола, показалось пламя. В это время второй снаряд снес палубные надстройки на корме «Ростова».

Люди в панике прыгали за борт. А море кипело, дыбилось от артиллерийских снарядов. Огромные фонтаны воды обрушивались на головы тех, кто барахтался в этой морской пучине всего в нескольких десятках метров от суши. Цепляясь за щепы, порой друг за друга, люди стремились удержаться на воде. Но это удавалось немногим. Море, распоротое снарядами, поглощало людей. В каждой набегавшей волне исчезали их головы.

– В трюмах снаряды! Всем покинуть корабль! – услышал Николай властную команду.

Не раздумывая больше, он прыгнул за борт. Ледяная вода обожгла тело. Через мгновение Николай вынырнул на поверхность. После секундной тишины под водой в уши вновь ударили вопли и крики, заглушавшие залпы немецких танков.

Всю свою силу вложил Николай в те несколько взмахов, которые приблизили его к берегу. И хотя теперь под ногами появилось твердое дно, опасность не миновала. К залпам пушек прибавилась трескотня пулеметов. Фашистские пули доставали людей в воде.

Выбравшись на сушу, Николай увидел, что немцы сосредоточили огонь на катерах, уходящих в море. Он позавидовал тем, кому удалось вырваться из этого бурлящего ада. И, не успев еще осмыслить, в каком положении оказался сам, он увидел, как разлетелся в щепы один из катеров. Только дымное облачко повисло над морем в том месте, где не улегся еще бурун – последний след погибшего катера.

Стрельба прекратилась так же внезапно, как и началась. Танки ушли с обрыва.

Николай смотрел на море. Всегда такое синее и ласковое, сегодня оно показалось ему чужим и страшным. В прибрежной волне колыхались трупы. Море бережно подталкивало их к берегу. И с каждой новой волной, в журчании белой пены, словно твердило без устали: «Ш-ша-гайте, вс-с-тавайте, пош-ш-ли, пош-ш-ли...»

Но люди продолжали лежать на волнах вперемешку со щепами, досками, палками и не слышали шелеста волн и шуршания прибрежного песка.

А море шипело и твердило протяжно: «Ш-ш-ша-гай-те, ш-ш-ша-гай-те, пош-ш-ш-ли, пош-ш-ш-ли...»

И, будто повинуясь этому зову, расталкивая колыхающиеся на волне тела, из воды выбирались люди. Среди них Николай увидел Рогова, Зимина и заведующего отделом пропаганды Шкурко. Они подошли к Морозову. С их одежды стекала вода, лица были измученными.

– Дело наше дрянь, товарищи, – процедил Зимин. Слизнув стекающую по лицу соленую воду, он поморщился и обреченно махнул рукой.

– Что, нахлебался водички? – спросил Шкурко. – Погоди, еще не то будет...

Все они: и Рогов, и Николай Морозов, и Шкурко – старательно выжимали промокшую одежду. Наконец Николай натянул на себя влажные рубашку и брюки. Обернувшись к городу, он увидел, как понуро бредут туда те, кому посчастливилось выбраться из воды. Вскоре только Морозов, Рогов и Шкурко остались на берегу.

– А где же Зимин? – с беспокойством спросил Шкурко.

– Наверно, со всеми в город подался, – предположил Николай.

– Тогда нам с ним не по пути, – ответил Рогов и тут же спросил: – На чем к своим добираться будем?

Шкурко пристально посмотрел на Рогова, потом на Морозова и, поеживаясь от холода, сказал:

– Поначалу обогреться где-нибудь не мешает.

С молчаливого согласия товарищей он зашагал вдоль берега к старым, проржавевшим котлам, которые издавна валялись возле металлургического завода имени Андреева. Морозов и Рогов последовали за ним.

Наступили туманные осенние сумерки. Теперь вместо смолкнувших артиллерийских залпов сверху, со стороны города, все чаще доносились лязг и скрежет гусениц и натужный рев танковых моторов. По небу уже давно плыли низкие дождевые облака. Колючие иглы мороси то и дело залетали в большой котел, где, прижавшись друг к другу, сидели Рогов, Морозов и Шкурко. Обдумав свое положение, они решили связать небольшой плот и ночью переправиться к своим. Сейчас надо было собрать обломки досок.

– Уже темнеет. Пошли за досками, – предложил Морозов и начал выбираться из котла.

Сильный оглушительный взрыв тряхнул землю. Чайки с криком метнулись в море. От неожиданности Морозов присел на корточки.

– Это наши мины на заводах рвутся. Сейчас фашистам не до нас, – успокоил его Рогов.

Втроем они выбрались из своего убежища. По всему берегу валялись обломки лодок, мачты, обрывки рыбацких сетей.

– Собирайте только бревна да доски, что подлиннее, – посоветовал Шкурко, – а я вон в той сторожке пошукаю.

Он направился к маленькому сарайчику, прилепившемуся у самого подножия обрыва. Морозов и Рогов успели притащить к котлам две доски, бревно и несколько веревочных обрывков, когда к ним подбежал взволнованный Шкурко:

– Пойдем, подывитесь, яка там людына лежит.

Пройдя сарайчик, Морозов в полутьме увидел лежащего навзничь человека. Под его головой растекалась лужа крови. Рядом валялся пистолет ТТ.

– Это же Зимин! – воскликнул Рогов.

– Да, Зимин, – подтвердил Шкурко. – А ты, Михаил Васильевич, недоброе о нем подумал. Сказал: «Нам с ним не по пути».

– Да... Вижу, что зря сказал, – согласился Рогов. Они стояли и молча смотрели на Зимина.

– А по-моему, не зря. Застрелиться не хитрое дело, – глядя на товарищей, сказал Николай. – Война еще только начинается. Мог бы он и подороже свою жизнь отдать. Хоть одного гада с собой бы в могилу унес...

Подобрав пистолет, Морозов сунул его в карман и вышел. Взвалив на плечи валявшееся неподалеку небольшое бревно, он зашагал к котлам.

Около двух часов возились они в темноте, почти на ощупь связывая плот – единственную надежду на спасение. Обрывками сетей, кусками проволоки крепили доски и бревна. Студеный, пронизывающий ветер пробирался под одежду, но они не чувствовали холода. Желание побыстрее покинуть этот берег придавало силы.

Когда плот был готов, они дружно столкнули его в море. Стоя по колено в воде, Морозов и Рогов придерживали связанные бревна, пока на них взбирался Шкурко. Вторым забрался Рогов, и... жалкий плотик ушел под воду.

– С такой осадкой вам и вдвоем не доплыть на ту сторону, – с сожалением вздохнул Морозов.

– Да... двоих он не выдержит. На нем и одному-то рискованно плыть, – сказал Рогов и спрыгнул в воду.

– Нет. Одному можно. Давайте потянем жребий. Кому счастье улыбнется, – настаивал Шкурко, стараясь удержаться на скользких бревнах.

– Утонуть в Азовском море не такое уж большое счастье, – пошутил Морозов.

– Один выплывет, – настаивал Шкурко.

– Ты уже на плоту. Ты и выплывай. Доберешься – кланяйся нашим. А мы попробуем сушей добраться.

Рогов отдал Шкурко старый брезентовый плащ. Морозов протянул ему единственное весло. Через минуту и маленький плотик и человек растаяли в непроглядной тьме.

А наверху, над обрывом, все чаще разносилось эхо одиночных беспорядочных взрывов да изредка стрекотали автоматные очереди.

Мокрые, продрогшие, побрели Морозов и Рогов по берегу искать новое убежище. Хотелось хоть ненадолго спрятаться от леденящего ветра.

Маленький одинокий домик вырос на их пути. По открытой настежь двери, по выбитому окну было видно, что хозяева покинули его. Споткнувшись о брошенное в прихожей ведро, Морозов ввалился в крохотную комнату. Но и здесь разбросанные в беспорядке табуретки, перевернутый стол красноречиво говорили о спешке, с которой бежали отсюда люди.

Отшвырнув ногой табуретку, Морозов прошел в угол и сел прямо на пол. Рогов примостился рядом. Несколько минут они сидели молча. Николай рукой начал ощупывать пол, отодвинул тяжелый котелок. Огромная усталость навалилась на плечи. Хотелось вытянуться прямо здесь, на этих холодных шершавых досках. Неожиданно рука наткнулась на что-то круглое.

– Картошка! – радостно воскликнул Николай. – Вареная! Только теперь оба почувствовали голод. Рогов проглотил слюну и явственно ощутил запах картошки, которую протянул ему Николай.

– На. Ешь. Кажется, разломил поровну.

Нервы были напряжены до предела. Тревожные мысли будоражили мозг. Морозов проглотил кусочек и отложил картошку в сторону.

– Может, домой на первое время податься? Там мать... и покормит и спрячет.

В памяти возникла кровать с чистой простыней и теплым одеялом.

– Сейчас домой нельзя. На улицах наверняка патрули ходят. Утром спокойнее доберемся. Переждем день-другой в городе, а там и махнем через фронт. Пойдешь со мной?

– Не знаю еще, – сказал Николай. – У меня другая идея. Может, я здесь больше пригожусь...

Так, не смыкая глаз, тихо переговариваясь, пролежали они на голых досках до самого утра.

А когда рассвело, под окном вдруг раздались чьи-то тяжелые шаги. Рогов и Морозов встревоженно прислушались.

– Бежим, – прошептал Морозов.

Но было уже поздно. В дверях показались два немецких солдата с автоматами наперевес. Позади них стоял офицер.

Под громкие крики солдат: «Stehen auf! Schneller! Shneller!» – Рогов и Морозов поднялись с пола. Их вывели на улицу и, подталкивая в спину дулами автоматов, повели вдоль берега к маяку. Так началось для них утро 18 октября 1941 года.

В большом сарае, что высился возле маяка, набралось уже больше сотни людей. Среди них были и матросы, и красноармейцы, и просто гражданские люди, пойманные немцами на берегу. Были здесь и знакомые – живые свидетели того, как от вражеского снаряда погибли на кораблях секретарь горкома Решетняк, заместитель председателя горисполкома Рамазанов. Люди собирались группами, жались друг к другу, рассказывали, как адмирал Белоусов, тяжело раненный, пытался еще командовать дивизионом канонерок.

Вспоминая погибших товарищей, Николай мучительно думал и о себе: что будет дальше, что предпринять? В нем зрело решение остаться в городе. К счастью, его не обыскивали, и пистолет Зимина покоился в кармане брюк. Решив избавиться от оружия, он направился в дальний угол сарая, но его нагнал Рогов:

– Николай, выйдем во двор.

Оказавшись на воздухе, Николай вздохнул полной грудью. Словно парусники, плыли по небу белые облака. Выглянувшее из-за них солнце начало пригревать землю.

– Смотри, никакой охраны, – тихо проговорил Рогов. – Уходи. Двое часовых спустились вон туда, к морю.

– А вы?

– Уходить надо по одному. Я пережду, а потом тоже подамся. Жди меня дома.

Не раздумывая больше, Николай спокойно вышел со двора и, оглядевшись по сторонам, быстро зашагал к городу.

II

Четверо людей находилось в большой, обставленной старинной мебелью комнате. На «семейный совет» собрались братья Кирсановы.

Старший из них, Дмитрий, – невысокий лысеющий человек – стоял у окна. Николай и Юрий сидели за круглым столом и курили. Самый молчаливый, Алексей, – бледный и худой – расположился в кожаном кресле с высокой спинкой.

– Вы знаете, о чем я сейчас думал? – отворачиваясь от окна, спросил Дмитрий. Довольная улыбка появилась на его важном одутловатом лице.

– Где же нам угадать? – с легкой насмешкой отозвался Николай. Это был седой человек с длинным лицом, в поношенном, но тщательно отутюженном костюме. – Наверное, ты думал о том, как была бы счастлива наша матушка, если бы дожила до этого дня.

– Не угадал, милый братец! – довольно воскликнул Дмитрий. – Об этом я думал вчера, когда они драпали. Неужели и мы так выглядели в девятнадцатом?

– Объективности ради следует заметить, что мы – хуже, – сказал Николай.

– Но мы драпали с чемоданами, а они с пустыми руками. Им нечего положить в чемоданы, этим нищим энтузиастам, – ворчливо проговорил самый младший из братьев, Юрий Кирсанов – розовощекий блондин с гладко зачесанными на пробор волосами.

– Неужели за двадцать два года ты не забыл об этих чемоданах? – обернулся к нему Дмитрий.

Юрий побагровел.

– В них заключалось все наше будущее, – раздраженно отозвался он. – До сих пор не пойму, как ты мог их бросить в последний момент? Ведь из-за этого мы не смогли уехать.

– Ты знаешь, что у меня не было другого выхода, – спокойно сказал Дмитрий. – Тогда на пристани они налетели слишком внезапно. Бр-р, я не люблю об этом вспоминать... У меня оставался простой выбор: жизнь или эти дурацкие чемоданы. А ты никак не можешь простить мне, что я не захотел пожертвовать жизнью ради двух дюжин золотых браслетов, портсигаров и прочей дребедени...

– Дребедени? – Голос Юрия повысился, лицо рассерженно запылало. – Ты называешь это дребеденью? От этой дребедени зависела вся наша жизнь.

Николай примирительно похлопал по столу узкой длинной ладонью.

– Тише, дорогие братья, – сказал он. – Сейчас не время ссориться.

– Разве я не прав? – возмущенно обратился к нему Юрий. – Из-за этого мы прожили двадцать два года здесь... А как мы жили? Единственное, что у нас осталось, – это комната со старой рухлядью...

– Сейчас не время ворошить прошлое, – сказал Николай. – Подумаем о настоящем.

– Успокойся, Юра, – вмешался в разговор молчавший до сих пор четвертый брат, Алексей. Он удобно откинулся назад в кожаном кресле, далеко вытянув длинные ноги в старомодных штиблетах со штрипками. – Неужели ты думаешь, что, оставив тебе жизнь, большевики оставили бы и твое золото? Николай прав: пора кончать бесполезные разговоры и подумать о настоящем. Я считаю, что нам сегодня же следует обратиться к немецким властям. Думаю, что для русских дворян у них всегда найдется работа. Вряд ли они рассчитывают установить в России новый порядок без нашей помощи.

– Ты уверен, что мы им понадобимся? – перебил его Николай. Он нервно хрустнул пальцами.

Алексей передернул плечами.

– Двадцать с лишним лет мы ждали этого момента, – торжественно сказал он. – У нас уже не было никакой надежды. Но вот этот момент настал. Наконец-то мы можем что-то сделать для России – для нашей России. Не понимаю, в чем ты сомневаешься. Ты не веришь немцам? Ты не веришь в их освободительную миссию?

Тонкие пальцы Николая забарабанили по столу. Серые водянистые глаза его обратились на брата с едва заметной усмешкой.

– Просто я последовательней тебя, – сказал он. – Помнится, в семнадцатом году ты был самым ярым сторонником войны до победного конца. С теми же немцами.

Алексей приподнялся в кресле, резко подтянул ноги в старомодных штиблетах.

– Тогда нам было что защищать! – почти крикнул он. – Сегодня немецкие армии призваны пройти по России очистительной волной. Они вернут нам то, что было отнято и испоганено большевиками. Это болезненная, но необходимая операция возрождения истинной России.

– А тебе не кажется, что немцы начали эту войну не ради истинной России и благополучия братьев Кирсановых, а ради самих себя и ради собственного немецкого благополучия?

– Поздравляю! – Губы Алексея брезгливо искривились. – Уж не стал ли ты большевиком за эти годы?

– Нет, не стал, – угрюмо сказал Николай. – Я просто не хочу стать жертвой иллюзий. Я не люблю немцев и не верю им. – Он усмехнулся. – Но большевиков я не люблю еще больше.

В прихожей раздался громкий звонок.

– Я открою, – сказал Юрий, вскакивая из-за стола. Настороженная тишина воцарилась в комнате. Лица братьев Кирсановых обратились к двери.

– Петров, – сказал Юрий, возвращаясь в комнату.

В дверях показался высокий мужчина с хмуроватым волевым лицом и тщательно прилизанными назад волосами. По его твердой прямой походке, по вскинутой голове угадывалась военная выправка.

– Здравствуйте, господа! – сказал он, проходя к столу. – Рад видеть вас в полном здравии. От души поздравляю с долгожданным днем. – Он вздохнул и перекрестился. – Я с такой завистью смотрел сейчас на автоматы немецких солдат, – продолжал он, здороваясь за руку с каждым из Кирсановых, – что невольно поймал себя на мысли: с каким наслаждением я стрелял бы вчера в спину этим удиравшим скотам, будь у меня в руках оружие.

– Браво, господин Петров! Браво! Эта же мысль родилась и у меня! – воскликнул Дмитрий, продолжая стоять у окна. – Мимо нас только что провели группу пленных. Я смотрел на улицу и завидовал этим немецким парням с автоматами. Только я бы не нянчился. Я расстреливал бы каждого коммуниста.

– А о чем ты думал вчера, когда отсиживался в погребе? – перебил старшего брата Николай.

– Смею тебя заверить, вчера я прятался не от большевиков и тем более не от немцев. Я укрывался от шального снаряда, от дурацкой бомбы. К тому же я был безоружен.

Дмитрий обиженно замолчал.

– А я не мог лишить себя удовольствия, – задумчиво произнес Петров, – и весь день просидел у окна, наблюдая их бегство. Я жалел лишь о том, что этой картины не видит генерал Корнилов, под знаменами которого я имел честь служить. Старик умер бы со спокойной душой.

– Особенно если узнал бы, что его боевой офицер почти двадцать лет служил рядовым бухгалтером в большевистском горздравотделе, – съязвил Юрий Кирсанов.

– А вам хотелось, чтоб я сдох с голоду? – спросил Петров.

– Ну, полноте, полноте. Юрий же шутит, – вступился за брата Дмитрий. – Он у нас младший, ему с детства прощалось многое.

– Право же, мне непонятна неуместная шутка Юрия Васильевича.

– Извините, Александр Михайлович! Это у меня от радости. Времечко-то какое! Дождались наконец. Дожили. – Юрий встал и примирительно протянул руку Петрову.

Пожимая ее, Петров улыбнулся, сверкнув золотыми зубами, и, уже присаживаясь к столу, сказал:

– Господа! Я пришел к вам как русский дворянин и обращаюсь как к дворянам. Мы должны действовать сообща. Отдавая должное нашим освободителям, мы вместе с тем имеем возможность предъявить и свои права. Я думаю, немецкое командование должно пойти нам навстречу. Ведь без нашей помощи они вряд ли сумеют восстановить порядок.

– Что вы предлагаете, господин Петров? – спросил младший Кирсанов.

– Мне неловко идти одному. Поэтому я предлагаю всем вместе явиться к немецкому коменданту и предложить свои услуги.

– А по-моему, всем рисковать незачем. Можно пойти господину Петрову и одному из нас, – предложил Николай. – Немцы есть немцы.

– Хорошо! Если вы боитесь, с господином Петровым пойду я, – сказал Юрий. – Только сделаем мы это завтра. Пусть все поуляжется.

– Возражений нет? – спросил Петров, окидывая взглядом в отдельности каждого из Кирсановых. Братья согласно закивали. Петров одобрительно улыбнулся. И так как возражений не было, он раскланялся и направился к двери.

– Завтра утром я за вами зайду, – бросил он Юрию с порога.

– Мне тоже пора. Хочу побродить по городу, подышать свободным воздухом, – сказал Юрий, когда за Петровым захлопнулась дверь.

Быстро накинув серый поношенный плащ, Юрий вышел на улицу.

* * *

Майор Альберти был в отличном расположении духа. Еще вчера он получил приказ за подписью фон Клейста о назначении ортскомендантом Таганрога и понял, что на долгое время осел теперь в тылу. Правда, забот прибавилось. С самого утра его начали осаждать по вопросам расквартирования воинских частей. Кроме того, согласно инструкции необходимо было в срочном порядке организовать местное самоуправление, подобрать людей, способных наладить в городе нормальную жизнь. Многое, очень многое нужно сделать, но все это мелочи по сравнению с тем, что он пережил на передовой в последние дни боев.

Адъютант только что повесил большой портрет Гитлера на стене его временного кабинета и застыл у двери, ожидая дальнейших распоряжений.

– Кто меня хочет видеть? – спросил майор Альберти.

– Начальник гарнизона назначил бургомистром Таганрога господина Ходаевского. Этот русский пришел засвидетельствовать свое почтение.

– Кто еще?

– Еще несколько русских предлагают свои услуги.

– Хорошо! Пригласите бургомистра.

Через минуту в кабинет вошел толстый седой мужчина и, вежливо поклонившись, представился ортскоменданту. Из-за его спины выглядывал Юрий Кирсанов.

– Господин комендант, – начал бургомистр на ломаном немецком языке, – я позволю себе представить вам потомка старой дворянской фамилии...

– Можете говорить по-русски. Сейчас мне особенно нужна практика, – перебил его комендант.

– Да, да. Я буду говорить по-русски. Этот господин, – Ходаевский кивнул в сторону Кирсанова, – русский дворянин, немало претерпевший от большевиков. Вы уже слышали, что такое НКВД, а он ощутил это на себе. Словом, он хочет работать, и я могу за него поручиться.

– А что вы умеете делать? – вскинув белесые брови, спросил у Кирсанова майор Альберти.

– Я работал плановиком-экономистом в одном из советских учреждений. Но это...

– Что такое плановик-экономист? Экономист – это банкир. А плановик что такое?

– Это неважно, – сказал Ходаевский. – Важно то, что господин Кирсанов ненавидит большевиков и может быть очень полезен. К тому же он хорошо знает жителей города. Знает, кто чем дышит...

– Дышать нужно воздухом, а душить нужно шея, – рассмеялся ортскомендант, сделав недвусмысленный жест рукой вокруг шеи. – Может быть, господин Кирсанов возьмет на себя городскую полицию? Как это у вас называется? Кажется, милиция.

– Да, да, милиция, – торопливо закивал Ходаевский. В маленьких глазках Кирсанова сверкнул огонек.

– Вы согласны душить большевиков? – Майор Альберти уставился на Кирсанова.

– Согласен! – не задумываясь, ответил тот.

– Тогда находите дом и организовывайте русскую полицию. Пока она может называться по-вашему. К милиции у вас больше привыкли. Новый порядок надо прививать постепенно. Вы, господин Кирсанов, будете выявлять большевиков, комсомольцев, евреев. Все они враги великой Германии... и ваши враги тоже. Регистрируйте таких, а потом общими усилиями будем их отнимать от общества, – ортскомендант опять провел рукой вокруг шеи.

– Я шел сюда по улице Ленина мимо Дома пионеров. Здание пустует. Разрешите...

– Почему улица Ленина? Это имя не должно произноситься в городе. Надеюсь, господин бургомистр сегодня же исправит такое недоразумение...

– Да, да. Мы назовем эту улицу именем Гитлера, – поспешил Ходаевский.

– Нет. Так не будем делать. Мы, немцы, уважаем русских, мы уважаем ваше прошлое. Кто был ваш популярный царь?

– Петр Первый, – выпалил Кирсанов. – Он основал этот город.

Майор Альберти одобрительно кивнул головой:

– Назовите улицу его именем. Будет Петрштрассе. Или как лучше, по-вашему?

– Петровская улица, господин майор, – сказал Кирсанов. – Она и до революции так называлась.

– Гут. Гут. Очень хорошо. Пусть будет так. Надо все улицы называть, как до революции. А дом, как вы его назвали? Пионеров, кажется? Можете занимать. Пусть там будет полиция. Подчиняться только мне. – Альберти подошел к двери и кликнул адъютанта.