Текст книги "Герои Таганрога"

Автор книги: Генрих Гофман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Когда тот вытянулся перед ним, майор приказал:

– Заготовьте приказ о назначении господина Кирсанова начальником городской полиции. Распорядитесь, чтобы мне обеспечили с ним телефонную связь.

Щелкнув каблуками, адъютант вышел.

Уже прощаясь с Кирсановым и Ходаевским, майор Альберти пояснил:

– Когда будете приходить ко мне или другим чинам германской армии, требую приветствовать. Вот так. – Он резко выбросил вперед правую руку и выпалил: – Хайль Гитлер!.. Ну, повторите.

– Хайль Гитлер! Хайль Гитлер! – несмело прокричали Кирсанов и Ходаевский, вскинув руки.

– Еще научитесь, – покровительственно улыбнулся ортскомендант. – Ауфвидерзейн. До свиданьо.

Оказавшись на улице, Кирсанов с благодарностью посмотрел на Ходаевского.

– Как хорошо, что я вас встретил! Какая удача!

– Что ни делается – все к лучшему. А братьям скажите, что я их жду. Пусть приходят в бургомистрат. Мне до зарезу нужны порядочные люди.

На другой день Николай Кирсанов стал начальником промышленного отдела бургомистра, Дмитрий – директором литейно-механического завода. А через некоторое время ответственным редактором газеты «Новое слово» был назначен Алексей Кирсанов.

Когда бывший корниловский офицер Александр Петров пришел к ортскоменданту предлагать свои услуги, ему порекомендовали стать следователем полиции. Соглашаясь на эту должность, он еще не знал, что его начальником будет Юрий Кирсанов. Но, поняв через несколько дней, что его опередили, Петров затаил лютую злобу на всех братьев Кирсановых.

III

Николай Морозов только к вечеру добрался домой. Не хотел показываться на глаза соседям. Мать трясущимися руками обняла сына. Мокрой щекой прильнула к его лицу.

– Жив!.. Жив!.. А я ведь на берег ходила. Думала, в живых тебя нет. – Она усадила его на стул и, поминутно заглядывая в глаза, продолжала: – Ведь что ироды понаделали. Сколько добрых людей загубили! По берегу сплошь мертвецы лежат.

– Мама! Мне бы поесть чего, – попросил Николай. – А где брат?

– Здесь, слава богу. Немцы железную дорогу на Ростов порушили. Так он со своим паровозом и остался.

Мать взглянула на Николая:

– Как теперь жить будем, Коля? Что в городе-то делается... На улицах страсть сплошная. Грабеж, да и только. И кого грабють? Свое же растаскивают. До чего ж люди жадные! Уж ладно бы немцы, а то свои же, советские. Из яслей пианину выволокли, да так и бросили на улице. Увезти не на чем. Видно, испужались солдат немецких.

– Не советские это люди, мама, – прервал ее Николай, – так, мразь всякая, отщепенцы.

Но старушка его не слушала. Продолжая хлопотать возле керосинки, она не переставала рассказывать сыну:

– Сказывают, приказы везде развешены: расстрелом грозят за укрывательство красноармейцев и за провинности там разные. Слышишь, Коля? Деньги-то теперь другой счет имеют. За одну нашу десятку одну немецкую марку дают. А что покупать? Покупать-то нечего. Вон соседка на базар утром бегала. Там хоть шаром покати. Только немцы папиросами на продукты меняются. Сказывают, у бабки одной отобрали яички, а ей пачку папирос сунули. А зачем они ей, папиросы-то?.. Вот она, какая жизнь к нам пришла!

Старушка с горечью посмотрела на сына.

Но Николай уже не слышал ее. Облокотившись на стол, он положил голову на руки и крепко спал. Нервное напряжение последних дней и бессонная ночь сломили его. Мать осторожно подошла к сыну, погладила его голову шершавой, морщинистой рукой и, глубоко вздохнув, ушла на кухню.

Николай проснулся, когда хлопнула входная дверь.

– Вот и Виктор вернулся, – обрадовалась мать.

– Коля! Живой! – бросился в объятия Николая старший брат. – А я все хожу по городу да у людей расспрашиваю. Думал, может, кто видел тебя. Некоторые говорили: утонул, наверно. А я не верю.

– Кто же это меня в утопленники записал?

– Да Турубаров. Ты его знаешь. Сын его у тебя в пионерском отряде был. Дом-то у них возле моря. В Исполкомовском переулке.

– Знаю. Сына его Петром зовут. Настоящий был парень. Где он сейчас?

– За сына старик и переживает. Перед началом войны Петр в армии служил на границе. А теперь вот с июня месяца ни слуху ни духу. Может, погиб.

– Надо зайти к ним...

– Тебе не к Турубаровым, а через фронт пробираться надо, к своим, – сказал Виктор. – Немцы вон объявления вывесили. Всем коммунистам регистрацию пройти велят. Знаем мы, что это за регистрация. Сволочей много в городе осталось. Словно тараканы, из щелей повылазили.

– Послушай, братан, – сказал Николай, – вот поэтому-то я и должен остаться в городе.

Он смотрел прямо в глаза Виктора.

– Ты? – спросил брат. Он растерялся. – Неужто здесь без тебя никого нет?

– Ладно, поживем – увидим, – сказал Николай, не отвечая на вопрос брата. – А пока давай ужинать. Есть смерть как охота.

Николай придвинул к себе чашку, наполнил ее кипятком и ласково посмотрел на мать, которая торопливо наливала ему заварку из небольшого чайничка.

– Ешь, вот хлебец да маслицо. Пока есть еще, – она заботливо придвинула сыну блюдце с маслом.

Он пил чай большими глотками и чувствовал, как тепло растекается по всему телу. Неожиданно в окне задрожали стекла. Сквозь громкие залпы немецких зениток в комнату донесся гул самолета. Пристально глядя на брата, Николай ожидал взрыва бомбы. Но его не последовало.

– Наши летают, – словно угадав его мысли, проговорила мать. – Чего им на своих-то бомбы швырять?

– Говорят, немцы уже Ростовом овладели, – сказал Виктор.

– Не верю. Не могут они, не могут, не должны. Понять не могу, как они сюда-то добрались. – Николай обхватил голову руками.

– Не ты один. Многие не могут понять. А у них, оказывается, вон силища какая. Поди посмотри на улицу, – горячо заговорил Виктор. – Против танка что с ружьем сделаешь? Вон к порту вчера наши солдаты на автомашине подъехали. Хотели прикрыть корабли с людьми. Залегли, постреляли да там и остались лежать. Немцы танками их покрошили... – Он махнул рукой и нервно прошелся из угла в угол.

– Садись. Не мечись по комнате, – спокойно попросил Николай, искоса поглядывая на брата. – Сейчас надо думать, как быть дальше.

В окно постучали. Николай и Виктор переглянулись.

– Коля, иди спрячься, – сказала мать. – Бог знает кого принесет.

Николай быстро прошел в другую комнату.

– Проходи, проходи, Семеновна, – послышался из прихожей голос матери. – Зачем пожаловала?

– Да так, по-соседски зашла проведать. Николай-то твой успел уйти или нет, Мария Бенедиктовна?

– Кто ж его знает! Сердце мое за него изболелось...

– А ты не тужи. Люди сказывают, видели его ноне на улице. Значит, придет...

– Дай-то бог. Скорей бы, – Мария Бенедиктовна сокрушенно вздыхала.

Когда соседка ушла, Николай сказал матери и брату:

– Дома я жить не буду.

– Куда ж ты пойдешь, сынок?

– Пока не знаю. Это надо обдумать.

– Значит, остаешься в городе? – спросил брат.

– Остаюсь, – сказал Николай. – Только об этом никто не должен знать, понял?

– Ну, ясно, – пробормотал Виктор.

– А сегодня где ж переночуешь? – Мать с жалостью взглянула на сына.

– Переночую дома, на чердаке, – сказал Николай. – А завтра что-нибудь придумаем. Опасно мне в доме оставаться – раз люди меня видели...

– Коля, а может, в землянке? – нерешительно предложил Виктор.

Николай хлопнул себя по лбу:

– Молодец, Витюша! Первое время буду жить в землянке. Надо оборудовать ее для жилья.

Эту землянку Николай построил в саду вместе со своими мальчишками и девчонками, еще когда был пионервожатым. Сад был глухой, заросший, землянка хорошо была упрятана среди кустов и зарослей бурьяна, днем с огнем ее не сыщешь. Там ребята играли в робинзонов, читали с Николаем разные книги. Ящик с книгами до сих пор хранился в углу землянки. Кто мог подумать, что эта землянка станет для Николая тайным кровом – местом, где он долгое время будет прятаться от немцев, откуда будет руководить подпольем!

Николай вспомнил еще, что второй лаз из землянки, тщательно прикрытый ветвями и землей, выходил на пустынную окраину улицы – ему легко будет выходить в город и незаметно возвращаться обратно, так что никто и не заподозрит, что у Морозовых кто-то живет в саду. Надо только все устроить так, чтобы можно было подолгу скрываться в убежище.

– Да, лучше ничего не придумаешь, – сказал Николай. – Ты, мама, там постели чего-нибудь мягкого, посуду принеси...

– Все сделаю, как ты просишь, сынок, – пообещала мать. – Сегодня же все, что нужно, потихоньку перенесу.

– Ну, а теперь пора спать, – сказал Николай.

Мать и брат Виктор влезли с ним на чердак, закинули ему туда матрац и полушубок.

– Если что – дайте сразу знать, – сказал Николай. – Уйду по крыше.

Николай, не раздеваясь, свалился на матрац. На чердаке пахло пылью, было темно. В который раз подумал Николай о том, что жизнь его безвозвратно переменилась – в родном доме не может он спать на своей постели, а должен спать на чердаке, скрываясь от людей. Что-то ждет его впереди?

Он долго не спал, обдумывал свое положение.

«Без трех пальцев на правой руке в армию меня все равно не возьмут, – размышлял он. – Я нужен здесь, где знаю жителей, знаю каждый закоулок. Я обязан вселять в людей надежду, вселять уверенность в нашей победе. Да, я буду полезнее здесь, в родном городе...»

Проснулся он рано утром от шума на улице. Мимо их дома продвигалась воинская часть: натужно рычали моторы автомобилей, слышались лязг танков и треск мотоциклов. В слуховое окно то и дело долетали обрывки непривычных и чужих фраз. Николай прильнул к окошку. Пристально вглядывался он в лица немецких солдат, шагавших по его родной улице. Здесь пронеслось его детство. Здесь бегал он вместе с Виктором и другими ребятишками мимо аккуратных белых домиков, разделенных заборами. Весной сады белели от цветущих жердел и вишен, бело-розовые лепестки устилали уличную непросохшую грязь. Летом дома совсем утопали в густой уютной зелени. А сейчас они стояли неприкрытые, уставясь глазницами окон на улицу, по которой грозно ползла вражеская колонна.

Но вот проехала воинская часть, и в наступившей тишине отчетливо прокатился далекий взрыв.

Виктор влез к Николаю на чердак.

– За это утро уже шестой раз ухает, – проговорил он, вопросительно взглянув на брата.

– Это наши замедленные мины на заводах рвутся, – с горечью сказал Николай. – Подумать только: сами взрываем свои заводы... Хорошо, что не скоро немцы их восстановят.

Николай снова выглянул в окошко и вдруг увидел Рогова. Рогов быстро шел по улице по направлению к их дому.

– Видишь, там человек идет, – сказал Николай брату. – Выйди скорее, незаметно проведи его к нам.

Через несколько минут Рогов был на чердаке их дома.

– Как и договорились, шел к тебе, – сказал он. – Хотел пробраться, пока людей на улице мало.

– Как вам удалось уйти? – спросил Николай.

– История долгая. Сразу вслед за тобой я не смог. Только собрался, вдруг конвоиры с берега подоспели. Построили нас всех и повели. Идем по улице, а народу тьма. Все глазеют: может, знакомых ведут. И мы смотрим. На улице Ленина такая толпа собралась, что пройти трудно. Немцы кричат: «Шнель, шнель!» Идем, как в живом коридоре. Я сделал шаг в сторону и с людьми смешался. Меня сразу в толпу втянули. Задержанных человек двести, а конвойных только трое... Где уж им заметить! Так и стоял я на тротуаре, пока все мимо меня не протопали. Сердце от счастья чуть из груди не выскочило. А потом пошел по городу и скорее к знакомым. У них и переночевал. А чуть рассвело – к тебе. – Рогов устало улыбнулся.

– Куда же погнали остальных?

– Говорят, в лагерь какой-то. А может, и окопы рыть. Не знаю. А вот мы-то как? Когда уходить будем?

– Я остаюсь в городе.

По тому, как Николай произнес это, Рогов понял, что решение его твердое.

– Что же ты будешь делать? – спросил он.

– Свяжусь с теми, кто остался для подпольной борьбы, и буду работать с ними, – сказал Николай.

– Этих уже не найдешь, – дрогнувшим голосом глухо проговорил Рогов. – Еще вчера их почти всех арестовали...

– Откуда вы взяли, что все арестованы?

– Люди в городе знают. Все про это говорят. Да подумай сам: оставили в городе ответственных работников, которых каждый мальчонка в лицо узнает. Погибли люди, еще ничего не успев сделать. Нет у нас еще опыта подпольной работы. Смотри, и ты пропадешь ни за грош, – сурово и грустно проговорил Рогов.

Николай обхватил рукой подбородок, долго думал, потом глубоко вздохнул:

– Нет. Я не уйду из Таганрога. Если подполье провалено, я тем более должен остаться здесь.

– Ты, Сенька, просто с ума спятил! – почти закричал Виктор. – Ты же секретарь горкома комсомола. Тебя тоже все знают. Уходить тебе надо вместе с товарищем Роговым. – Он так разволновался, что назвал брата Семеном.

Дело в том, что по паспорту Николая действительно звали Семеном. А когда стал пионервожатым, прозвали его ребята Николаем. Может, оттого, что любимым героем их в то время был Николай Островский и ребятам хотелось, чтобы так звали их любимого пионервожатого. Так и пристало к нему это имя. И сам он к нему привык.

– Сенька... Не Сенька я, а Николай, – усмехнулся младший брат. – Ты, Витя, не путай. Но решение мое крепкое. Мы еще с Ягупьевым обо всем договорились.

– Ну что ж, коли так, желаю успеха. А у меня, брат, другой приказ партии. Потопаю к своим один. – Рогов встал, собираясь уходить.

– Куда сейчас? – спросил Морозов.

– Пока обратно к знакомым. А завтра на ту сторону.

– Мы с Витей вас проводим. Хочу посмотреть, что делается в городе.

– Тогда пошли.

Они вышли из дому. По дороге им часто встречались немецкие солдаты и офицеры. Всюду слышалась немецкая речь. Притулившись к домам и заборам, стояли танки с крестами на башнях, огромные грузовики с изображением орла. На площади возле стенда, на котором был вывешен приказ немецкого коменданта, собралась толпа любопытных. Николай на минуту тоже остановился, пробежал глазами по жирным строчкам и пошел догонять Рогова и Виктора.

– Приказ о регистрации коммунистов и комсомольцев, – сообщил он.

– Уже вывесили, – пробормотал Рогов. – Интересно, кто пойдет к ним на поклон?

Некоторое время они шли молча.

– Ты не знаешь, кто такой Ходаевский? – спросил вдруг Рогов.

Николай пожал плечами:

– Первый раз слышу эту фамилию. А что?

– Да и я о таком не слышал раньше, – раздумчиво сказал Рогов. – Он назначен бургомистром Таганрога. И откуда его немцы так быстро выкопали?

– Может, они этого типа с собой привезли? – предположил Виктор.

– Да нет. Говорят, наш, местный. Прислуживается к немцам, сволочь. Призывает быстрее восстанавливать разрушенное...

– Неужели народ будет работать на них? – с горечью спросил Николай.

– Пока охотников мало. Но есть. Уже приступили к починке водопровода.

За углом люди читали приказ, приклеенный прямо к стене дома. Морозов, Виктор и Рогов остановились.

Первый пункт требовал от жителей Таганрога сдать в ортскомендатуру или вновь созданную милицию имеющееся оружие и радиоприемники различных марок. Второй пункт гласил: «Все большевистские и коммунистические книги, письменные труды, журналы и картины должны быть сданы на приемный пункт в здание бургомистрата (Петровская ул., д. 74) в комнату 17, первый подъезд, от 8 часов утра до 4 часов дня по берлинскому времени...»

– «Лица, у которых после первого ноября будут обнаружены указанные предметы и вышеуказанная литература, подвергнутся строжайшему наказанию по законам военного времени», – прочел кто-то из толпы. Голос у человека был встревоженным.

– Где же это Петровская улица? Первый раз слышу, – сказал другой.

– Надо читать объявления новой власти, милейший, – вмешался в разговор третий человек. – Еще вчера вечером приказы были вывешены. Во-первых, улица Ленина переименована в Петровскую. И остальные улицы и переулки тоже получили старые дореволюционные названия. Во-вторых, часы надо перевести по берлинскому времени на два часа. В-третьих, каждый горожанин обязан убрать перед своим домом листья и мусор, в городе должен быть порядок. Иначе...

Рогов, Виктор и Морозов не стали слушать, что будет «иначе». Они пошли дальше по улице.

– Вот еще один – старается, – с презрением и ненавистью проговорил Рогов.

А Алексей Кирсанов – это был он – продолжал разъяснять собравшимся, как нужно вести себя в городе Таганроге, оккупированном гитлеровцами, и что станет с теми, кто не захочет повиноваться.

На углу улицы Шмидта Рогов остановился.

– Ну, Николай Григорьевич, попрощаемся. Может, и не свидимся больше. Завтра меня в Таганроге уже не будет.

– Прощайте, – сказал Морозов.

– Обдумай еще раз. Пойдем к нашим вместе, – сказал Рогов. – Жаль мне тебя. Хороший ты парень. Ведь ни за грош пропадешь...

– Нет, я остаюсь, – сказал Николай. Он улыбнулся: – Счастливого пути, Михаил Васильевич! До скорой встречи. Передайте Ягупьеву и товарищам, что я буду в городе.

Рогов шагнул к Виктору.

– Прощай и ты. Береги брата.

– Побережем, товарищ Рогов, – заверил Виктор.

* * *

Решив остаться в Таганроге для подпольной борьбы, Морозов знал, что его ждут большие, зачастую непредвиденные трудности.

Он не был специально подготовлен для этой работы. Ягупьев не успел по-настоящему проинструктировать его, не дал ему явок, не назвал ни одной фамилии. Нужно было все начинать самому.

Но с чего?

Об этом он мучительно раздумывал, лежа ночами в своей землянке. В приоткрытый лаз было видно звездное небо, тревожно шуршали ветви деревьев. Рядом спал родной, но сейчас наполненный непонятной, враждебной жизнью город.

Прежде всего Николаю нужны были люди. Те самые люди, с которыми он привык делить радость и горе, труд и отдых, с которыми в прошлой жизни одерживал большие и малые победы. Он должен был создать первую подпольную группу, пусть сначала небольшую, но сплоченную и надежную. Он понимал, что в новых условиях ему придется относиться к людям по-новому – с придирчивой подозрительностью и осторожностью. Но нужно было и верить. Без веры в людей незачем оставаться в этом оккупированном городе. За каждой дверью, в каждом доме мог жить честный и смелый советский человек. Надо было только найти его, помочь ему поверить в возможность борьбы и победы.

От брата он постепенно узнавал о тех, кто волей или неволей остался в городе. Раздумывая ночами, к кому он может в первую очередь обратиться, он старался думать об этих людях с особым пристрастием. Он устраивал им мысленную проверку и мысленно зачислял их в еще не созданную подпольную организацию.

Так явилась у него мысль о семье Турубаровых. Так припомнил он Льва Костикова и других ребят, с которыми был знаком по комсомольской работе.

Николай еще до войны частенько бывал в доме Турубаровых и хорошо знал довоенную жизнь этой семьи. Глава семьи – старый Кузьма Иванович Турубаров – всю жизнь рыбачил в Азовском море. Целыми днями бороздил он неспокойные морские просторы, но всегда возвращался с хорошим уловом. Николай любил заглянуть к ним в гости. Во дворе сушились рыбачьи сети, крепко пахло морем и рыбой. Жена Кузьмы Ивановича – Мария Константиновна – худенькая, смуглая женщина с темными приветливыми глазами – умела вкуснее других зажарить жирного чебака, отлично готовила фруктовые наливки. Бутылки с разноцветными прозрачными наливками всегда стояли в доме на всех подоконниках, весело просвечиваясь на солнце.

Дети Турубаровых – Петр, Раиса и Валентина – учились в школе, где Николай был пионервожатым. Николай помнил, что Петр был охоч до всяких проделок и выдумок, но учился очень хорошо, Валентина всегда серьезна и сдержанна, а младшая, черноглазая Раиса, – живая хохотушка. Потом они выросли и часто по старой дружбе заходили к Николаю в горком комсомола, брались за любое, самое трудное поручение и никогда не подводили.

Мать Николая и старики Турубаровы тоже были знакомы между собою. Они нередко встречались то на базаре, то в поликлинике, а к Кузьме Ивановичу мать Николая ходила за рыбой.

За год до начала войны Петр ушел служить в армию в пограничные войска. Перед отъездом он зашел к Морозову в горком комсомола попрощаться. Это был уже высокий, ладный, красивый парень с такими же, как у Марии Константиновны, большими темными и ласковыми глазами.

И вот теперь Николай в первую очередь вспомнил об этой семье.

Он хотел начистоту поговорить со стариками, узнать, как собираются жить ребята, и предложить им работать в подполье. В согласии их он не сомневался.

Николай понимал – о том, что он остался в городе, должно знать как можно меньше людей. В дальнейшем ему придется думать о конспирации и выработать осторожный и продуманный стиль работы, а пока нужно верить! Без этого он не сможет сделать своего главного первого шага.

* * *

В конце Исполкомовского переулка дорога круто спускается к морю, а по бокам ее, над обрывом, прилепились маленькие домики рыбаков. Здесь, в пятом слева, живут Турубаровы.

Распахнув незапертую калитку, Николай вошел в маленький узкий дворик, прошел вдоль дома, постучал в дверь.

За дверью послышались шаги, в сенях раздался знакомый глуховатый голос:

– Кто там?

– Откройте. Свои.

Откинулся крючок. На пороге стоял Кузьма Иванович. Он почти не изменился за то время, что Николай не видел его, но выглядел более усталым, чем обычно.

– Здравствуйте, Кузьма Иванович! – сказал Николай. В глазах Турубарова он сразу приметил радость.

– Николай Григорьевич... Коля... Неужели вы? Заходите скорее! Вот не ожидал...

И старик почти втащил его в дом.

– Дочки-то дома? – вытирая ноги в маленьких сенях, спросил Николай.

– Дома, дома! И еще кое-кто объявился. Тоже тебе рад будет.

Николай переступил порог просторной чистой комнаты и увидел Петра.

Петр встал ему навстречу.

– Вот здорово! Радость-то какая! А мне сказали, что тебя нет в городе, – обрадовался он, пожимая руку Николаю.

– Так и мне сказали, что от тебя ни слуху ни духу, – усмехнулся тот.

В это время в комнату вбежали Рая и Валентина.

– Николай Григорьевич, ой, здравствуйте! – задыхаясь, радостно выпалила Рая, сияющими черными глазами вглядываясь в Морозова. – Ой, как хорошо!

– Мама нам сказала, что вы у нас, мы все во дворе побросали и сюда, – вмешалась старшая Валентина.

– Здравствуйте, девушки, – тепло улыбнулся им Николай.

– Ладно, дайте гостю к столу сесть, – обратился к сестрам Петр. – А вы, мама, несите нам скорее картошку. – И Петр пододвинул к столу свободную табуретку.

– У вас, я вижу, вся семья в сборе, – сказал Николай.

– Да, товарищ Морозов, как раз к обеду угодили, – ответил Кузьма Иванович.

Он называл Николая то товарищем Морозовым, то Николаем Григорьевичем, то Колей.

– Мы теперь больше дома сидим, – продолжал он. – Нынче на улицу выходить страшновато – того и гляди на неприятности нарвешься.

– Да, времена настали невеселые, – произнес Николай и обратился к Петру: – Ну, рассказывай, откуда тебя принесло...

– Вы садитесь, картошечки горячей покушайте, – суетилась Мария Константиновна. – После поговорите. Мама-то как ваша?

– Как все, – усмехнулся Николай, присаживаясь к столу. – Вместе со всеми беду терпит.

– А у нас тут вчера одну старушку немец чуть не пришиб, – с горькой усмешкой сказал Кузьма Иванович. – Старенькая она. Медленно улицу переходила. Так он, скотина, из машины своей выскочил да наотмашь ей по лицу и съездил. Бедная только кровью умылась.

Разговор сменился тягостным молчанием.

– Эх, папа, – с жаром заговорил вдруг Петр, – я, пока домой шел, и не такого насмотрелся.

Служил я на самой границе. В то утро, когда немцы все это начали, я в секрете стоял. Настораживала тишина на той стороне. За последние дни мы привыкли к шуму. Часто слышали крики людей, детский плач. Видимо, немцы население из приграничной зоны эвакуировали. По ночам сильно ревели моторы танков, автомашин. А тут тишина такая и душно, будто воздуха не хватает.

Сменили меня перед самым рассветом. Только на заставу вернулся, хотел спать завалиться, тут-то и громыхнуло. Такая кутерьма поднялась вокруг. Мы, конечно, в ружье и по своим местам. Оборону заняли. А немцы волна за волной накатываются. Одна цепь расплещется, заляжет, за ней другая двигается. Мы стреляем. Глядишь, отхлынут назад. И так два дня кряду. Ни ночью, ни днем никакой передышки. – Петр замолк на минуту и снова начал: – Потеснили они нас малость. Гляжу – самолеты летят, с крестами, стал я окапываться. Тут и началось. Меня взрывом из окопчика вытряхнуло да об землю. Помню только, перед глазами круги поплыли. Очнулся уже в плену. Вот так и попал за колючую проволоку. Много там нашего брата набралось. Будто скот в загоне. А кругом конвоиры свирепые. Чуть что не так – в зубы прикладом норовят, а тех, кто недоволен, пулей успокаивали...

На третью ночь я убежал. В деревне под крыльцо дома спрятался, там и пролежал почти сутки. Как раз напротив хата небольшая стояла. Возле нее две маленькие девчушки играли. От скуки я в щелку за ними наблюдал.

Днем пригнали людей к этой хатенке. Затолкали внутрь, и девчушек малых туда же, заколотили окна и двери да и подожгли лачугу. Из огня крики, плач. Да где там! Так и сгорели заживо.

Голос Петра звучал гневно, с болью.

– Ночью у одной доброй женщины одежду рваную раздобыл, переоделся и пошел на восток. Шел по России и узнать ее не мог. Всюду разрушения и пожарища, люди чужие, язык немецкий. От немцев я в лесах прятался. Да не уберегся. Словили опять... Вместе с другими, такими же, в эшелон. Думал, в Германию повезут. Но возле Мариуполя выгрузили. Заставили под конвоем окопы рыть. Как подумаю, что против своих рою, лопата из рук валится. Кругом фрицы с автоматами. Не будешь копать – убьют. Кто притомился, присел, того очередью автоматной к земле пришивали. А поесть и не спрашивай. На обед, будто свиньям, болтушку из очисток картофельных дают. Выбрал я подходящий момент и снова сбежал...

Валентина и Рая давно перестали есть и с жалостью смотрели на брата. Присев на краешек стула, не сводила с него глаз и мать. Только отец, повернувшись спиной, поглядывал в окно. Но чувствовалось, что и он ловит каждое слово сына.

«Пойдет ли этот парень, – думал Николай Морозов, – с оружием в руках против немцев? Или, добравшись до отчего дома, решит отсидеться за чужой спиной?»

– У нас здесь тоже не сладко. Хлеба до сих пор не продают. В море ходить за рыбой не разрешают. Запрет строжайший, – оторвавшись от окна, проговорил Кузьма Иванович. – На базаре стакан соли пять рублей. Стакан махорки – двадцать пять. Селедка паршивая и та три рубля стоит. Вот и прокормись тут. А на днях в порту горелое зерно выдавать начали, так там тыщ десять народу собралось. Разве пробьешься? Я уже ботинки и плащ на мешок картошки выменял. Только надолго ли хватит? Пока наши вернутся, тут ноги протянешь...

– А скоро ли вернутся, батя? – спросил Петр.

– А куда ж им деться-то? Помотают по степи немца, душу ему повытряхнут и назад придут. Это уж как пить дать. Вон самолеты наши, почитай, каждый день прилетают. Вчера аэродром бомбили, а позавчера в парке аж шестерых немцев пристукнули. Правда, и своим трохи досталось...

– Говорят, взяли немцы Ростов-то, – робко заметила Мария Константиновна.

– А хоть и взяли, мама. Все равно этим война не кончится. Красная Армия победит, обязательно победит, – страстно заговорила Рая.

– Конечно, победит, – поддержал ее Николай. – Только и нам нельзя сидеть сложа руки. А то ведь некоторые рабочие на заводах работают. Восстанавливают разрушенное для немцев. По первому зову новой власти потянулись...

– Это вы про ходаевских да кирсановых говорите, – пробурчал Кузьма Иванович. – А про рабочего человека – зря. Рабочего немец на своей шкуре еще испытает...

– Ты, конечно, защищаешь рабочего человека, батя, – вмешался Петр. – Но ведь многие добровольно работать пошли. Как это объяснить, товарищ Морозов?

– Не все здесь по своей воле остались, – сказал Кузьма Иванович. – Многие уехать не успели. До последней минуты станки из города вывозили, пока не отрезал немец Ростова. Но ведь живые люди остались. Ты смотри в корень, товарищ Морозов. Жить-то им надо. А на что? Как жить? Ну, поменяют они на базаре вещички разные, а дальше-то как? Вот и выходит, чтобы с голоду не помереть, идут работать. По необходимости. Воду людям в городе дать надо? Не одни же немцы здесь остались. Электричество надо? Хлеб печь надо? Вот и пустили вчера пекарню. А как на немца рабочий человек будет работать – это мы дальше поглядим. Как бы немцу эта работа боком не вышла. Да и ты здесь для того, Николай Григорьевич, чтобы по-прежнему за тобой, а не за немцем народ пошел. Вот и приоткрой людям глаза, как похитрее поступать следует...

Старый рыбак даже устал от такой длинной речи. Он вздохнул, смущенно покашлял и уставился живыми, острыми глазами в лицо Николая.

– Это вы правы, Кузьма Иванович, – сказал Николай. – Сейчас народу многое разъяснять придется, а главное... учить его, как врагу покоя не давать.

– Правильно, – довольно согласился Турубаров. – Я вот не больно грамотный, а газеты привык читать. Ума в них набирался. А где их сейчас возьмешь? Вот ты так и устрой, чтобы народ умную мысль где-нибудь мог прочесть, пропиши ему что к чему. Хоть на листочке маленьком...

– Слушаю я вас – и не согласен, – горячо и сердито вмешался в разговор Петр. – По-моему, из города надо уходить, в партизаны податься. И драться с оружием в руках, как все. Небось, где-нибудь и здесь есть отряды?

Морозов повернулся к нему:

– Нет, Петр. Вокруг города голая степь, партизанам в ней не укрыться. А в Таганроге мы у себя дома и можем стать хозяевами положения...

Николай внимательно оглядел всех: поняли ли его?

– Я буду вам помогать! – вдруг сказала Валентина и покраснела.

– И я хочу, – присоединилась Рая.

Николай вздохнул с облегчением.

– Вот и хорошо, – сказал он. – Будем работать вместе. За этим я к вам и шел. А ты, Петр?

– А что мы будем делать? – спросил Петр.

– Станем вредить врагу по всем линиям. Покоя не будем давать ему ни днем, ни ночью... Согласны?

– Конечно, конечно! – откликнулись Валя и Рая.

– Хорошее ты дело затеваешь, Николай Григорьевич, если я тебя правильно понял, – сказал старик Турубаров. – И если я тебе, старый, нужен, я тоже согласен, как и мои девочки, – он улыбнулся дочерям.

– Я тоже согласен, – тихо сказал Петр. – Раз по-другому нельзя, надо здесь что-то делать.

– Пока будем привлекать к нам проверенных людей, – сказал Николай, – за которых можем поручиться, как за самих себя. Конспирация – главное в нашем деле. Агитируйте только тех, у кого сердце не дрогнет... И давайте снова соберемся здесь семнадцатого ноября. За это время и наше положение определится.

Морозов встал, собираясь уходить.

– Мария Константиновна! Смотрю я, и вроде чего-то не хватает у вас в доме, а чего, понять не могу, – развел он руками. – Ах, вот в чем дело! Ведь раньше у вас на подоконниках четверти с фруктовыми настойками стояли, а сейчас пусто, – лукаво рассмеялся он.