Текст книги "Герои Таганрога"

Автор книги: Генрих Гофман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

– Наконец-то! Хоть с этими рассчитались, – Константин, опустил в тарелку уже поднесенную ко рту ложку. – Садись ужинать.

– Нет, не хочу. – Вайс присел рядом, рассказал, как они расстреливали Мусикова и Раневскую.

– Мы тоже за эти два дня многое успели, – отодвигая тарелку, сказал Константин. – Во-первых, перепрятали несколько тайников с оружием. И, во-вторых, Нина Жданова договорилась с Василием насчет побега. Пятнадцатого в пять утра, во время прогулки, и нападем на полицию. Народ уже подобрался...

– Постой, Костя! Пятнадцатое уже послезавтра.

– Да, сегодня тринадцатое. Но у нас все готово. Василий сам назначил этот день. У него в камере четырнадцать человек. Они все собираются бежать. Такой переполох устроим, что Стоянову не сносить головы. Немцы с ним потом сами разделаются...

– Костя, а ты все продумал?

– По твоему же плану действовать будем. Мы уже прикинули. Машину Тарарин подгонит в переулок. Со стороны забора: я, ты, Андрейка и Петр Турубаров с пистолетами. А с Петровской улицы: Каменский Юрий, Кузнецов, Пазон, Тарарин. Можно еще Женьку Шарова взять.

– И хватит. Больше никого... – Вайс замолчал. В комнату с кухни зашла Валентина Афонова.

– Говори. Не бойся. Жена у меня все знает, – сказал Константин.

– Я говорю, хватит народу, а то хуже будет. Вот только разве Федора Перцева.

– Хватился. Перцева этой ночью арестовали. Я думал, ты уже знаешь.

– Как – арестовали?

– Пока вы тут собираетесь, вас всех переловят, – с грустью сказала Валентина. – Уходить надо. Плывите на тот берег, пока не поздно.

Константин сердито посмотрел на жену:

– Как же можно, Валюша? Такое дело затеяли, людей вовлекли, а теперь всех бросить? Ты же сама меня уважать перестанешь.

– Знаю я, знаю. И понимаю все не хуже тебя. Только это разумом, а душа изболелась. Чувствую, что-то неладное нас ожидает.

– Брось, Валя! Успокойся! Полный будет порядок!

Валентина собрала тарелки, ушла из комнаты.

– При каких обстоятельствах Перцева арестовали? – спросил Вайс.

Константинов пожал плечами.

– Ладно. Это я сегодня же попытаюсь выяснить. А теперь слушай внимательно. Надо принимать решение. Нонну Трофимову знаешь?

– Знаю.

– Знаешь, что она на нас работает?

– Мне Василий недавно говорил об этом.

– Так вот. У нее опять стал бывать капитан Брандт. От него она узнала, что немцы временно собираются оттянуть войска от Таганрога на север, к Орлу. Видимо, там намечается летнее наступление. Эти данные она проверила. У гарнизонного врача тоже были разговоры, что получен приказ о переброске некоторых частей к Орлу. Понимаешь, насколько важны такие сведения на той стороне? Вот и решай, кого послать с донесением к советскому командованию. Кроме того, у нас есть схема охраны побережья, нанесены немецкие огневые точки, есть план расположения немецких объектов в городе...

– Виктора Гуду надо послать. Он рыбак, море с детства знает.

– Посылай его. Пусть он и об аресте Василия там расскажет.

– Ладно. Надо ему еще товарища подобрать. Вдвоем вернее.

– А пойдем сейчас к нему сходим, – предложил Вайс. – Сразу и договоримся.

– Можно и сейчас. – Константин прошел в кухню, пошептался о чем-то с женой, вернулся. – Пошли. Валя, я приду поздно! – крикнул он, выходя из дому.

...Виктор Гуда сразу же согласился плыть на ту сторону и сам назвал одного из подпольщиков, которого порекомендовал отправить вместе с ним. На подготовку Гуда попросил два дня, объяснив, что за это время попытается найти подходящую лодку.

– Раньше и не следует уходить, – сказал Константин. – У нас тут пятнадцатого кое-что должно проясниться, а шестнадцатого, как стемнеет, так и отчаливай. Только накануне зайди ко мне, может, еще какое поручение будет.

На том и договорились. Перед расставанием постояли немного возле дома Виктора в надежде услышать отдаленные звуки артиллерийского боя, к которым так привыкли за последние дни. Но восток молчал.

* * *

В назначенный день Виктор Гуда с двумя товарищами пробрался в порт металлургического завода. Не найдя подходящей лодки, он решил вплавь пересечь Таганрогский залив. Один из товарищей вызвался плыть вместе с ним, другой должен был проследить, как они спустятся в море, и в случае необходимости прикрыть их огнем.

Старые, заброшенные котлы валялись недалеко от берега. Друзья залезли в самый большой котел и спрятались там, ожидая наступления темноты. Они знали, что в сумерки немцы выставляют посты по всему побережью, и приготовились снять часового, чтобы расчистить дорогу к морю. Но до этого не дошло. Возле ржавых котлов гитлеровцев не оказалось.

Когда тьма окутала море и землю, Виктор Гуда и его товарищ ползком миновали прибрежную полосу и поплыли. Временами яркие лучи немецких прожекторов, освещая морской простор, скользили над их головами. Тогда оба пловца, вздохнув полной грудью, уходили под воду и ждали, пока не умчится во тьму предательская световая дорожка.

Около двух часов плыли они рядом. Но долго ли пролежишь в ледяной воде? Ветер вздымал волну за волной, холод сковывал тело. Уже больше пяти километров осталось позади, когда Гуда потерял товарища. Тот исчез где-то в темноте за грядами волн. Пришлось плыть одному. Но и сам он скоро почувствовал, как уходят последние силы. Порою мучительно хотелось хлебнуть соленой воды и навсегда покончить эту борьбу с разбушевавшимся морем.

Но мысль о том, что в Таганроге остались друзья, что впереди свои, которым нужно сообщить о переброске немецких войск, придавала силы. Он продолжал грести и плыл, плыл, пока не ощутил под ногами дно.

Гуда знал эту песчаную отмель. Не раз, еще до войны, бросал он здесь якорь своей рыбацкой лодки. И теперь, будучи не в состоянии плыть дальше, он пошел к берегу по горло в воде. Судороги то и дело сводили ногу, во рту пересохло от жажды.

Вскоре у самого горизонта погасли звезды, восточная часть неба окрасилась в оранжевый цвет. А когда рассвело, он увидел пологий берег. До него оставалось каких-нибудь триста метров. Но и брести по дну Гуда уже не мог. Его крик о помощи услышали наши бойцы. Они бросились в воду и вскоре вытащили на сушу вконец обессилевшего человека.

В штабе полка, куда бойцы привели Гуду, он рассказал командиру о таганрогском подполье, передал ценные данные о немецких оборонительных сооружениях, о позициях артиллерии, об огневых точках, установленных на побережье. Склонившись над картой, офицеры наносили доставленные им сведения.

Вечером за ним приехал полковник Передальский и повез в штаб фронта.

Командующий принял Гуду в просторной хате и долго расспрашивал о Таганроге, о немцах, о городском подполье и о многом, многом другом. Гуда не забыл рассказать и о том, что гитлеровцы вывозят из Таганрога воинские части, технику и отправляют на север, к Орлу.

– Вот за это спасибо. Значит, данные точные. Кое-что нам уже известно, – сказал командующий. Когда он услышал, что немцы арестовали Василия Афонова и еще нескольких членов штаба, нахмурился и, как бы раздумывая вслух, добавил: – Будем надеяться, что они дотянут до нашего прихода.

Говоря это, командующий знал, что в ближайшее время фронт наступать не будет. На то были свои причины. Не мог же он рассказать сидевшему против него подпольщику, что недавно вернулся из Москвы, где в Ставке Верховного Главнокомандующего узнал о намечавшемся немецким командованием наступлении под Орлом и Белгородом. Гитлер намеревался взять реванш за поражение под Сталинградом. И теперь судьба всей летней кампании Советской Армии зависела от исхода боев на Центральном фронте, куда за счет других фронтов сплошным потоком доставлялись и новая техника, и боеприпасы, и резервы. Советское командование готовило немцам достойную встречу на Курском выступе.

В конце беседы командующий посоветовал Гуде отправиться в партизанский отряд «Отважный-2», который нес боевое охранение морского побережья возле самой линии фронта.

– А к подпольщикам в Таганрог мы пошлем людей. Попробуем наладить прямую связь с вашими ребятами. Они нам еще помогут при освобождении города.

– Могу и я с ними пойти, – предложил Гуда.

– Нет, пока побудьте в партизанском отряде. Если потребуется – вызову.

Но в партизанский отряд Виктор Гуда попал не сразу. Несколько дней он провел в Ростове, в штабе партизанского движения фронта. Виделся с секретарем обкома партии Ягупьевым. Больше двух часов провел он у него в кабинете, рассказывая о Таганроге. Известие о гибели Морозова и аресте Василия взволновало секретаря обкома.

– Слишком доверчивы наши люди, – сказал Ягупьев. – А враг коварен, не гнушается буквально ничем. Наверно, и к вам в подполье пробрались провокаторы. Нужна тщательная проверка людей. Я попытаюсь добиться, чтобы к вам в Таганрог командировали опытного партизанского командира. Судя по всему, в этом есть крайняя необходимость. Без умелого руководства все таганрогское подполье не сможет выстоять и окажется в руках гестапо...

Размышляя вслух, Ягупьев как бы невзначай ставил вопросы. Он хотел знать, как относятся немцы к населению города. Много ли успели угнать в Германию молодежи? Как с продовольствием? Какую продукцию выпускают заводы Таганрога? Кто в настоящее время руководит городским подпольем?

Он все ждал, что Гуда, отвечая на вопросы, вспомнит и назовет фамилию Козина, от которого в Ростове так и не получили никаких известий. Но тот говорил о других товарищах, и тогда Ягупьев спросил:

– Про Алексея Козина не приходилось слышать?

– Нет. У нас в подполье такого не было.

– Ну что ж, прощаюсь с вами до встречи в родном Таганроге, – сказал Ягупьев. – Уверен, что это будет очень скоро.

XX

В середине мая на улицах Таганрога участились облавы. Немецкие солдаты и полицаи задерживали прохожих, толкали их в машины и отправляли на рытье траншей и ходов сообщения. В спешном порядке гитлеровцы разбирали деревянные дома, хозяйственные постройки, рубили деревья на улицах города и все это везли к фронту на укрепление оборонительных сооружений.

Газета «Новое слово» в каждом номере призывала граждан добровольно помогать германскому командованию, вступать во вновь создаваемые подразделения немецкой армии, обещая после разгрома большевиков райскую жизнь. Но охотников не находилось. Даже те, кто когда-то роптал на Советскую власть, успели раскусить «новый порядок». Добровольцами записались только такие, кому нечего было терять, кто уже бежал с немцами с Кубани и Дона.

А радио не умолкало ни на минуту. Вместе с хвастливыми речами Геббельса и других заправил третьего рейха диктор ежедневно перечислял приметы немецких солдат-дезертиров, за поимку которых гитлеровское командование обещало вознаграждение. Некоторых задерживали немецкие патрули, других – русская вспомогательная полиция. После короткого расследования дезертиров расстреливали в Петрушиной балке.

С одним из румынских солдат, бежавших с фронта, Василий Афонов познакомился в камере в первый же день своего ареста. Он сразу обратил на него внимание, когда очутился в подвале полиции.

Петр Понтович – так звали румына – отличался от других, заключенных своей одеждой. Он все еще был в солдатской форме, но без ремня.

От Сахниашвили, который оказался в этой же камере, Василий узнал, что Понтовича ожидает расстрел. «Румын, а тоже не хочет воевать за Гитлера», – думал Василий, когда распахнулась дверь и надзиратель выкрикнул:

– Афонов! Выходи на допрос.

Шагая по мрачным коридорам в сопровождении полицая, Василий гадал, какие обвинения могут ему предъявить. Дознались ли немцы о подполье или это случайный арест по другому поводу? Кто еще арестован?

Сахниашвили успел рассказать ему, что уже несколько раз побывал у следователя и что полиция интересуется только тем, кто дал ему листовку. Аптекарь клялся, что нашел ее случайно в госпитале военнопленных и не знает, как она там появилась.

«Били меня. Но я терпел. Никого не называл», – вспомнил Василий слова Сахниашвили. Да, единственно правильным будет не отвечать ни на какие их вопросы.

В небольшой комнате, куда привели Василия, сидел за столом фельдфебель немецкой армии с сонными, равнодушными глазами. Некоторое время он молча, будто нехотя, разглядывал арестованного. Потом, не предлагая сесть, представился: «Адлер Людвиг», – и тут же спросил на русском языке:

– Имя?

– Василий.

– Нет. Фамилия?

– Афонов. Василий Афонов.

– Какой год?

– Родился в 1910 году.

– Я... я... Гут. Семья есть?

– Есть. Жена и двое детей.

Василий тут же пожалел, что сказал про семью: «Ведь их нет в городе». Но сразу вспомнил о паспорте, отобранном при аресте, – там же они все равно записаны.

– Где родился?

– В Таганроге.

– Национальность?

– Русский.

– Образование?

– Низшее, – соврал Василий.

– Какой выполнял работа?

– Слесарь.

– Где?

– На заводе «Гидропресс».

– Адрес?

– Перекопский переулок, дом тридцать.

Закончив формальности, фельдфебель отложил ручку, поднял голову:

– Скажи, почему ты не хотел пройти регистраций?

– Какую регистрацию?

– Зачем играешь в дурака? Нам известно, ты есть коммунист.

– Нет. Это неправда.

– У нас точный сведений. Лучше признавайся. Ты есть хороший слесарь, простой русский человек. Пройдешь регистраций и будешь опять на «Гидропресс».

Теперь Василий окончательно понял, что его арест не связан с работой в подполье. Но он решил до конца отрицать свою принадлежность к Коммунистической партии. Полагая, что, кроме доноса какого-нибудь предателя, у немцев нет никаких улик, он удивленно сказал:

– Господин фельдфебель! Произошла ошибка. Я никогда не был коммунистом. Мой отец был сослан большевиками в Сибирь. Меня самого тогда чуть не арестовали. – Василий начал придумывать ужасы, которые он якобы пережил при Советской власти. Причем врал он так убедительно, что немец, кажется, начал верить ему.

Задав еще несколько вопросов о довоенном прошлом Василия, Людвиг Адлер многозначительно улыбнулся:

– Гут, гут, Афонов. Мы все проверим. Если ты обманывал, будет очень плехо...

В это время дверь распахнулась, и в комнату вошел гауптшарфюрер Мюнц. Фельдфебель Адлер вскочил со стула и, уступив ему место за столом, стал быстро о чем-то докладывать по-немецки.

Дверь опять распахнулась. Два солдата втолкнули в комнату Копылова. Он еле держался на ногах. Лицо его было залито кровью. Из-под разорванной рубахи виднелось исполосованное малиновыми рубцами тело.

Узнав Василия, Копылов отшатнулся. Василий тоже не смог скрыть волнения.

От гауптшарфюрера Мюнца не ускользнуло и это.

– Вы знаете этого человека. Нам все известно, – перевел Адлер слова Мюнца Афонову.

И не успел Василий собраться с мыслями, как услышал испуганный голос Копылова:

– Товарищ Василий! Не верьте им. Козин разбился. Он мертв. Меня самого заставили хоронить его здесь, во дворе....

Боль и отчаяние звучали в этом голосе. Василий повернул голову. В глазах Копылова стояли слезы, окровавленное лицо его дергалось. Он еще не понял, что выдал товарища.

В какой-то момент Василию показалось, что Копылов потерял рассудок.

– Ага! Так вы и Козина знаете, товарищ Василий? – с усмешкой спросил фельдфебель Адлер. Он тут же перевел гауптшарфюреру Мюнцу слова Копылова, обращенные к Афонову.

Мюнц вызвал солдат и приказал увести Афонова. Потом вместе с Адлером они долго допрашивали Копылова, допытываясь, откуда он знает Афонова. Но тот уже понял, что сказал лишнее, и стойко перенес все пытки, так и не раскрыв рта. В бессознательном состоянии его унесли с допроса.

– Он молчал здесь. Там он молчать не будет, – сказал Мюнц Адлеру. – Прикажите поместить их в одну камеру и подсадите туда своего человека. Кстати, и этого бывшего начальника полиции из Михайловки и второго, Акименко, тоже переведите к ним. Вместе они будут разговорчивее.

* * *

В подвальных камерах русской вспомогательной полиции содержались арестованные, задержанные различными немецкими органами. Начальник полиции не всегда знал, кого и за что гитлеровцы помещают в арестное отделение. Его информировали только о тех, кто находился здесь по следственным делам полицейского управления.

Василий Афонов числился за зондеркомандой СД-6, поэтому Борис Стоянов о нем ничего не знал. Но неожиданно доклад начальника политического отдела заставил Стоянова задуматься и об Афонове. Петров выложил перед своим шефом показания румынского дезертира Понтовича, который был задержан русской вспомогательной полицией. Стоянов дважды перечитал протокол допроса.

«Пятнадцатого мая в камере № 5, – заявлял Понтович, – ко мне подошел заключенный Василий Афонов и сказал, что семнадцатого собирается бежать во время выноса параши в пять часов утра со следующими лицами: Плотниковым, Шубиным, Акименко, Сахниашвили, Подолякиным, Копыловым, Подергиным. И стал меня агитировать убежать с ними. Для того чтобы нас не разыскали в городе, он дал мне записку с адресом: Николаевская, 94 – Алла, куда я должен был спрятаться.

На мой вопрос: „Как же это можно сделать?“ – Афонов мне ответил, что его знакомая, работающая рядом с полицией, передала в окно от сестры известия. „Мои ребята – восемь человек, оставшиеся на свободе, семнадцатого утром нападут на полицию с гранатами и револьверами. Трое с улицы, а пять с переулка. Фамилии и имена этих людей он не называл“».

– Полагаю, что нам повезло, – сказал Петров. – У нас в руках птичка высокого полета. Вряд ли эти бандиты рискнули бы идти на жертвы и атаковать полицию с оружием ради простого смертного.

– Да, да! Вы правы. Я запрещу эти прогулки...

– Зачем же? Напротив. У нас блестящая возможность выловить наглецов. Устроим засады, и через день они все окажутся в наших руках.

Стоянов потер пальцами мочку уха, в задумчивости посмотрел на Петрова:

– Спасибо, Александр Михайлович! В вас всегда чувствуется, как бы правильнее сказать, офицерская находчивость, что ли. Я бы сам никогда не додумался...

– Не скромничай, Борис. И прошу тебя, не обращайся ко мне на «вы». Я всегда помню о нашей дружбе и рад помочь тебе советом и делом. Особенно в эти тяжелые времена мы должны, как никогда, поддерживать друг друга...

– Бесспорно, Александр... Поэтому я прошу ни о чем не докладывать пока капитану Брандту. Переловим бандитов и, как в прошлый раз, сами пожнем лавры, – Стоянов кивнул на орден, сверкающий на груди Петрова.

– Да, конечно. Пока это внутреннее дело нашей полиции.

Петров все понял. В последнее время Стоянов относился к нему с некоторым недоверием. Это было вызвано тем, что Брандт частенько приглашал Петрова к себе и требовал доклада о работе политического отдела полиции. А раньше о всех делах Стоянов доносил Брандту лично. И теперь он мечтал сам доложить в ГФП о решительных и смелых действиях полиции, связанных с выявлением и поимкой подпольщиков.

Стоянов ни на минуту не забывал, что Афонова арестовали немцы и в случае, если он окажется крупным руководителем большевистского подполья, Брандт неминуемо напомнит о плохой работе русской вспомогательной полиции, а быть может, и воспользуется этим, чтобы отстранить его от руководства. Для беспокойства у Стоянова были веские основания. Выстрелы в немецкого генерала и бургомистра рикошетом ударили и по нему. Не только бургомистр, но и сам генерал Рекнагель предупредил его, что снимет с должности, если в ближайшее время полиция не расправится с подпольщиками.

Теперь же Стоянов рассчитывал восстановить свой пошатнувшийся авторитет. Он приказал подготовить усиленные наряды полиции и выставить их для засады в ночь на 17 мая. Он так увлекся подготовкой этой операции, что не придал никакого значения докладу начальника уголовного отдела полиции, который сообщил о найденном на улице трупе мужчины с простреленной головой. Услышав, что с убитого похищены сапоги, Стояков махнул рукой и сказал:

– Явное ограбление. Уголовниками занимайтесь сами, а мне сейчас не до них.

– Господин начальник! Осмелюсь доложить: деньги и документы остались при нем. Установлена личность убитого. Это военнопленный Мусиков, проживавший у известной Софьи Раневской. Вчера она исчезла из города. По заявлению брата и матери – уехала в Амвросиевку. Быть может, Раневская причастна к убийству. Прошу разрешения выехать в Амвросиевку для установления ее местонахождения.

– Хорошо, поезжайте, раз дело требует.

В ночь на 17-е Стоянов сам проконтролировал расстановку постов, проверил, надежно ли укрыты засады, распорядился, чтобы арестованных вовремя вывели на прогулку.

Съездив ненадолго домой, он вернулся в полицию и вместе с Петровым до утра просидел в своем кабинете.

Но вопреки ожиданиям никакого нападения не было. Пока узники под надзором охранников медленно прохаживались по двору, на ближайших улицах так никто и не появлялся. Арестованных вновь загнали в камеры. Стоянов с презрительной усмешкой отошел от окна, сказал Петрову:

– Александр Михайлович! Тебя водят за нос, а ты поверил этой брехне.

– Не торопитесь с выводами. Могло произойти что-нибудь непредвиденное. Рекомендую подвергнуть Афонова активному допросу.

– Согласен. Вызови ко мне следователя Ковалева.

Стоянов еще не знал, что уже 15 мая восемь вооруженных подпольщиков ровно в пять утра приходили к полиции. Они предусмотрели все, даже автомобиль с работающим мотором стоял за углом. Больше часа прождали они в нервном томлении. Но... В этот день по неизвестной причине арестованных так и не вывели на прогулку. Тогда Константин Афонов перенес побег Василия на 17-е.

Эту дату предложил Вайс, потому что 17-е было воскресным днем и он полагал, что большинство полицейских будет отсутствовать. Договорились о встрече в субботу вечером. Но к этому времени один из подпольщиков, дядя которого служил в полиции, успел сообщить о готовящейся засаде. Вот почему Стоянов так и не дождался вооруженного нападения.

А Константин Афонов и Вайс недоумевали. Они не понимали, откуда полиции стали известны их намерения. Не могли же они предположить, что еще 15 мая, пожалев простого румынского солдата, которому за дезертирство грозил расстрел, Василий решил его спасти и сам рассказал ему о задуманном побеге. Уже несколько дней приглядывался он к этому неотесанному деревенскому парню, а когда услышал от Нины Ждановой новую дату побега, сообщил Понтовичу даже адрес Аллы Варфоломеевой – связной городского подпольного штаба, у которой посоветовал укрыться на первое время.

Пойманный полицаями Петр Понтович был целиком во власти русской вспомогательной полиции и ГФП-721. Он знал, что его ожидает расстрел, и надумал спасать свою шкуру самостоятельно, рассчитывая купить себе жизнь ценой предательства. Дело его вел следователь Ковалев, который теперь служил в тайной полиции капитана Брандта.

Александр Ковалев предал Родину еще до оккупации Таганрога. Революция разметала семью Ковалевых по всему свету. Мать и сестра успели удрать за границу, долгое время жили во Франции, а перед самой войной сестра вышла замуж и переехала в Канаду. Мать же по-прежнему оставалась в Париже.

Ковалев еще до войны мечтал перебраться за границу, да не пришлось. И потому в первом же бою с немцами он поднял руки и сдался в плен. Но до Франции было еще далеко. Гитлеровцы требовали заслужить право на жизнь при новом порядке. Тогда Ковалев приехал в Таганрог, где оставались его жена и сын, и поступил на службу в полицию.

Это он с Петровым и Стояновым истязал молодых подпольщиков, арестованных вместе с Морозовым. Он сам подвешивал Леву Костикова за ноги к потолку камеры пыток, а на одном из допросов выбил глаз Спиридону Щетинину. И именно он загонял Николаю Морозову под ногти булавки.

За преданность и усердие гитлеровцы наградили Ковалева орденом «восточных служащих». После этого он стал еще старательнее выслуживать себе право на жизнь в Европе. Вот ему-то и приказал Стоянов провести активные допросы Василия Афонова.

– И не церемоньтесь с ним, – сказал начальник полиции. – Возьмите на подмогу полицейского Кашкина и выбейте из этого Афонова показания. Мы должны знать, кто стоит за его спиной, через кого и с кем он договаривается о побеге. Опросите всех заключенных. Из них тоже можно кое-что вытянуть. Этот румын пригодится особенно на очных ставках...

– Слушаюсь, господин начальник, будет исполнено, – пообещал Ковалев.

Его карие и всегда немного печальные глаза, полные губы, добродушное лицо меньше всего говорили о том, что этот человек был садистом.

– Кстати, вы выяснили, кто проживает по этому адресу, на Николаевской? – спросил Стоянов.

– По приказанию господина Петрова за домом девяносто четыре установлено наблюдение. Адрес точный. Понтович передал мне записку, написанную рукой самого Афонова. Так что улики налицо. Я сегодня же займусь этим делом.

– Смотрите не переусердствуйте. Он мне живой еще нужен, – предупредил начальник полиции.

С этого дня Василий Афонов потерял счет времени. Допросы следовали один за другим, превращаясь в какой-то непрерывный кошмарный сон. Вначале он отрицал, что готовился к побегу. Молча терпел избиения, не стонал, когда Ковалев стегал его толстым телефонным проводом, скрученным вчетверо.

Но когда в камере пыток его, раздетого, привязали к сетке железной кровати и на полу под ним подпалили газету, он не выдержал, застонал. Пламя обжигало голое тело. Василий скрипнул зубами, стараясь не проронить ни слова, и так, не раскрывая рта, потерял сознание.

Обычно в таком состоянии его уносили обратно в камеру. Но на этот раз он очнулся на той же металлической сетке. Кашкин выплеснул на него целое ведро холодной воды.

– Чего ты упрямишься? – сказал Ковалев, когда Василий открыл глаза. – Назови, кто хотел устроить тебе побег, и на этом закончим.

Василий сомкнул веки, замотал головой.

– Ведь Понтович изобличил тебя полностью на очной ставке. Записку-то с адресом ты писал?

С трудом проглотив густую слюну, Василий признался, что хотел бежать, но категорически отрицал, что знает людей, которые собирались ему помочь.

– Не знаю я их... Проходили двое мимо окна и бросили в камеру кусок хлеба. В середине была записка. Предложили убежать в воскресенье во время прогулки, – выдавил он из себя.

– А чей адрес ты дал Понтовичу?

– Сам не знаю. Написал, что пришло в голову.

– Не хочешь говорить, черт с тобой. Кашкин, неси еще газету, – распорядился Ковалев.

Под кроватью снова запылала бумага. От невыносимой боли Василий опять потерял сознание.

Гауптшарфюрер Мюнц тоже получил от своего агента, сидящего в камере, сведения о готовящемся побеге арестованных. Он уже понял, что Василий Афонов является крупной фигурой в большевистской организации Таганрога. Еще на прошлом допросе, не выдержав пыток, Копылов назвал своих друзей из Михайловки Акименко и Судейко. От Акименко не удалось вытянуть показаний, Судейко же оказался более разговорчивым. Он рассказал о подпольной группе села Михайловки и сообщил, что она подчинялась какому-то городскому штабу. Он также донес и о подготовке к побегу заключенных из пятой камеры.

Кроме этого, арестованный Федор Перцев сознался, что писал первомайские лозунги по заданию Василия Афонова, и назвал его руководителем всего таганрогского подполья. Располагая этими данными, гауптшарфюрер Мюнц приказал доставить к нему на допрос Василия Афонова и уже приготовился ошарашить его собранными уликами и добиться чистосердечного признания, когда в его кабинет вошел штурмбаннфюрер Биберштейн.

– Я огорчу вас, дорогой Мюнц. Я очень вас огорчу, – сказал он. – Мне и самому чертовски обидно. После огромных трудов мы вышли, наконец, на серьезную партизанскую группу. Но, как это часто бывает, награды и благодарности достанутся другим. Гауптшарфюрер Мюнц и фельдфебель Адлер удивленно смотрели на своего шефа. – Да, да! Награды достанутся другим. Получен приказ рейхсфюрера Гиммлера. Через два дня наша зондеркоманда покидает Таганрог. Срочно подготовьте дела большевистских агентов для передачи их в ГФП. Теперь ими займется капитан Брандт. Как видите, ему опять повезло.

– Осмелюсь спросить, господин штурмбаннфюрер, куда переводят нашу команду? – прервал Биберштейна Мюнц.

– Рейхсфюрер доверил нам один из районов Белоруссии. Там идет настоящая партизанская война. Нашей команде поручено обеспечить тыл немецкой армии. Надеюсь, мы с честью выполним эту задачу.

В дверях кабинета показался эсэсовец и доложил, что арестованный Афонов доставлен на допрос к следователю Мюнцу.

– Отправьте его обратно в камеру, – распорядился Биберштейн, обращаясь к Мюнцу. – У нас нет времени. Пусть с ним возится теперь капитан Брандт. Сегодня же подготовьте дела к передаче в ГФП-721, а завтра вечером доложите мне о том, что они приняты по акту тайной полевой полицией.

– Будет исполнено, экселенц. Действительно, этому Брандту чертовски повезло. Ведь в наших руках нити крупной бандитской организации.

– Ничего не поделаешь. Такова воля всевышнего. – Биберштейн вытянул руку в фашистском приветствии и вышел из комнаты.

На другой день Василий Афонов и другие арестованные с ним подпольщики поступили в распоряжение тайной полевой полиции. Таким образом, к многочисленным сведениям, которыми располагал капитан Брандт через своих агентов прибавились еще и обширные данные, собранные службой безопасности СД-6. Теперь Брандт готовился нанести окончательный удар по всему городскому подполью.

* * *

Начальник уголовного отдела русской вспомогательной полиции, не успев стряхнуть дорожную пыль, прибежал к Стоянову, когда тот никого не ждал. Читая протоколы допросов Василия Афонова и его соседей, он искал расхождения в их показаниях и так увлекся этим, что недовольно поморщился, оторвавшись от целой кипы серых листов бумаги.

– Что у вас? Я же предупредил – уголовниками займитесь сами.

– Осмелюсь доложить, господин начальник! По сапогам на политическое дело наткнулись.

– По каким сапогам? – не понял Стоянов.

– Убийство военнопленного Мусикова, у которого сапоги стащили, припоминаете?

– Ну и что?

– Его убили не с целью ограбления, а по мотивам политического порядка.

– Откуда такие сведения?

– Нашел я Софью Раневскую. Она рассказала. Оказывается, Мусиков состоял в бандитской организации какого-то Афонова. Работал на «Гидропрессе». Там у них основное гнездо. Раневская намекает, что информировала немцев. За это ее партизаны и хотели убить...

– Она-то откуда знает, что это партизаны?

– А ее вместе с ним расстреливали. Она в голову ранена. Потому и убежала в Амвросиевку, боялась, что добьют...

– Где она сейчас? – оживился Стоянов, чувствуя, как близко подобралась полиция к раскрытию организации.

– Привез я ее, привез, господин начальник. Сам в арестное отделение сдал. Она этих партизан по пальцам пересчитала. Кто где работает, где живет – все точно рассказывает.

– Давай ее ко мне живо... И Петрова зови сюда.

...Оказавшись в кабинете у Стоянова, Раневская поведала начальнику полиции о Василии Афонове и о многих членах городского подпольного штаба, имена которых она слышала от Мусикова.