Текст книги "Герои Таганрога"

Автор книги: Генрих Гофман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

– Теперь все прятать приходится. Кто же на окно добро поставит? И глазом не моргнешь, как немцы сцапают.

– Значит, найдется настойка для встречи друзей?

– Найдется, найдется, – пообещал Кузьма Иванович. Все развеселились, заулыбались.

– Раз конспирация, так по всем правилам, – сказал Морозов и, простившись, вышел на улицу.

На востоке методично бухала артиллерия. На город опускались осенние сумерки. Моросящий дождь неприятно сек лицо, сырой холод забирался за воротник.

Пустынными переулками Николай торопливо пробирался к дому – к своей землянке. То ли потому что шел дождь, то ли в преддверии комендантского часа на улицах никого не было. Только сумрачные громады немецких грузовиков, крытых брезентом, покоились у тротуаров.

Морозов заглянул в одну из кабин. На кожаном сиденье лежал автомат. И хотя кругом не было ни души, сердце тревожно забилось. Он осторожно открыл дверцу, огляделся по сторонам, схватил автомат и спрятал под пиджак.

Еще не отдавая себе отчета, зачем он взял оружие, Николай побежал к перекрестку. Хотелось побыстрее свернуть за угол. «Однако пока немцы беспечно хранят оружие, – мелькнуло в сознании. – Этим надо воспользоваться и вооружить подпольную организацию».

Занятый своими мыслями, он лишь в последний момент увидел, что дорогу ему преградил немецкий фельдфебель. Отступать было поздно и некуда. Фашист вышел из калитки и стоял на тротуаре один, глядя на приближающегося Морозова.

Не останавливаясь, Николая вытащил из кармана пистолет и выстрелил в упор. Раскрытым ртом фельдфебель глотнул воздух, схватился рукой за живот и медленно осел на землю. Николай побежал. Вместе со свистом ветра в ушах все еще гремел грохот выстрела.

К счастью, за углом, кроме двух запоздалых прохожих, никого не было. Испугавшись выстрела и бегущего человека, они шарахнулись в сторону. Николай влетел в раскрытые настежь ворота, перебрался через забор и выбрался на соседнюю улицу. Сердце выскакивало из груди. Потная рубашка прилипла к спине. Хотелось остановиться, отдышаться, обдумать то, что случилось. Тошнота подкатывала к горлу. Ведь он убил, убил в первый раз в жизни!

«Я должен был это сделать, – билась в его сознании мысль. – Он мог задержать меня с оружием в руках. И тогда все наше дело погибло бы в самом начале... А теперь на одного врага стало меньше...».

Но тошнота по-прежнему подкатывала к горлу, и перед глазами стояло удивленное лицо фельдфебеля и как он схватился руками за живот и медленно стал оседать на землю. Раньше Николай видел это только в кино, но теперь это было наяву. Он сам убил...

Война есть война. И он, Николай, – один из миллионов солдат на этой войне, добровольно взявший на плечи ее нелегкий груз. И значит, нет у него прав на малодушие и колебания. Враг должен быть уничтожен!

Город окончательно погрузился в темноту. Холодный, мокрый ветер рвал полы пиджака. Николай бережно, словно новорожденного, прижимал к груди холодный автомат – первый трофей еще не созданного подполья. Этим выстрелом открыт счет расплаты, предъявленный оккупантам. Первый шаг сделан. Он оказался нелегким. Но и вся борьба будет нелегкой.

Тихо, чтобы не потревожить мать и брата, спящих в доме, прошел он через сад к сараю. После раздумий закопал автомат за грудой дров и досок и лишь после этого пробрался в свою землянку.

* * *

К Турубаровым Николай явился задолго до назначенного срока.

– Есть кто-нибудь чужой? – в сенях спросил он Петра.

– Нет. Только Лева Костиков. Он свой, – успокоил его Петр.

– Я знаю его, – коротко сказал Николай.

Они вошли в дом. В комнате у стола сидели Лева Костиков и Рая.

Николай был мрачен. Густые, насупленные брови сошлись у переносицы.

– Здравствуйте, Николай Григорьевич. А я собирался к вам идти, – пожимая Морозову руку, решительно сказал Костиков.

– Спешное дело?

– За указаниями. Я, как секретарь комсомольской организации девятой средней школы, наконец, как член бюро райкома, хочу получить указания...

Николай посмотрел на Петра, потом пристально глянул на Раю. Щеки девушки залились краской.

– Она же тебе уже все рассказала, – улыбнулся он.

– Да, – сказал Лева. – Но мы решили, что ждать до семнадцатого нет смысла. Необходимо действовать сейчас...

– Вот поэтому я и пришел. Нате, полюбуйтесь. Только что сорвал с забора. – Николай вытащил из кармана сложенный лист бумаги и протянул Петру: – Читай вслух.

Развернув листок с оборванными углами, Турубаров начал читать:

– «Воззвание к еврейскому населению города Таганрога. В последние дни имелись случаи актов насилия по отношению к еврейскому населению со стороны жителей-неевреев...»

– Это же ложь. Ничего подобного не было! – выпалил Костиков. Он провел рукой по зачесанным назад черным жестким волосам, добавил гневно: – Явная провокация! Вот как это называется...

– Успокойся, Лева. Читай, Петро, дальше, – попросил Николай.

– «Предотвращение таких случаев и в будущем не может быть гарантировано, пока еврейское население будет разбросанным по территории всего города. Германские полицейские органы, которые по мере возможности соответственно противодействовали этим насилиям, не видят, однако, иной возможности предотвращения таких случаев, как в концентрации всех еще находящихся в Таганроге евреев в отдельном районе города. Все евреи города Таганрога будут поэтому в четверг, 30 октября 1941 года, переведены в особый район, где они будут ограждены от враждебных актов. Для проведения в жизнь этого мероприятия все евреи обоих полов и всех возрастов, а также лица из смешанных браков евреев с неевреями должны явиться в четверг, 30 октября 1941 года, к 8 часам утра на Владимирскую площадь города Таганрога.

Все евреи должны иметь при себе свои документы и сдать на сборном пункте ключи от занятых до сих пор ими квартир. К ключам должен быть проволокой или шнурком приделан картонный ярлык с именем, фамилией и точным адресом собственника квартиры. Евреям рекомендуется взять с собой ценности и наличные деньги; по желанию можно взять необходимый для устройства на новом местожительстве ручной багаж».

– Подлецы, грабят среди бела дня, – не выдержал Костиков.

– То ли еще будет, – хмуро сказал Николай. – Читай, читай, Петро, дальше.

– «О доставке остальных оставшихся на квартире вещей будут даны дополнительные указания. Беспрепятственное проведение в жизнь этого распоряжения – в интересах самого еврейского населения. Каждый противодействующий ему, а также и данным в связи с этим указаниям еврейского совета старейшин берет всю ответственность за неминуемые последствия на самого себя. Ортскомендант города Таганрога майор Альберти».

– Что же это такое? – Рая перевела испуганный взгляд больших глаз с Петра на Николая, потом на Костикова. – Лева! Они ведь их всех убьют? Правда, убьют?

– Конечно, убьют! – глухо проговорил Николай. – И наша задача помочь несчастным по мере сил.

– Но чем же мы можем помочь? – Костиков встал со стула, прошелся по комнате.

– Ой, ребята, а может быть, их на самом деле просто переселить хотят? – глядя на всех, с надеждой спросила Рая.

– Раиса! Неужели ты не читала наших газет? Их обязательно расстреляют. Так было в Минске и во Львове. Так будет и здесь.

– Не понимаю, – беспомощно сказала девушка. – Я не могу этого понять.

– Нужно понять. Это фашизм! – глухо сказал Николай. – И нужно помочь людям.

В комнату без стука вошел Женя Шаров. Это был невысокий, но сильный и плотный паренек с подвижным и энергичным лицом и решительным взглядом живых, острых глаз.

– А я у одного румына вот чего выменял за махорку, – он, не здороваясь, протянул на ладони маленький браунинг.

– Что же ты делать с ним будешь? – спросил Морозов.

– Немчуру стрелять.

– Подожди стрелять. На вот, прочти. – Николай протянул Жене листок.

Шаров стал читать, остальные молчали.

– Да-а, – прочитав, протянул Женя. – Ну и сволочи! Что же мы можем сделать? Поднять панику на площади? Стрелять там в немцев?

– Не болтай глупостей, горячая голова! – сказал Николай. – Необходимо попытаться убедить хотя бы знакомых нам евреев не ходить на это сборище.

– Сколько же мы до завтра успеем? – спросил Петр.

– Сколько успеем... Но мы обязаны это сделать.

В разговор вмешался Костиков.

– Николай Григорьевич, пусть это будет наше первое дело. Мы давно уже думаем – чего мы сидим? Когда мы будем действовать?

– Да, Николай, – обратился к Морозову Петр. – Тут у нас уже кое-кто подобрался из ребят. Спиридон Щетинин, Иван Веретеинов, Миша Чередниченко, Александр Романенко, Олег Кравченко да нас шестеро...

– Всех знаю, кроме Ивана Веретеинова. Будьте осторожнее, ребята. Один шаг – и наткнемся на провокатора.

– Да это все наши комсомольцы, народ проверенный, – с пылом вступился Костиков. – А за Ваню Веретеинова Валентина и Петр поручиться могут.

– Горько мне вам говорить об этом, – сказал Николай, – но времена сейчас переменились. Некоторые люди оказались не такими, какими мы их представляли. Мы уже знаем, что кое-кто из комсомольцев поспешил пройти регистрацию у немцев, а отдельные девушки познакомились с немецкими офицерами и разгуливают с ними по городу...

– Сволочи! Предатели! – сказал Лева Костиков, и черные глаза его непримиримо сверкнули. – С такими мы еще посчитаемся!

– Дать им всем по шее! – любовно подкидывая на ладони браунинг, заключил Женька Шаров. Несмотря на серьезность обстановки, глаза его озорно сияли, и он никак не мог погасить их веселого блеска.

И только Петр Турубаров сидел, отвернувшись от товарищей, ссутулив тяжелые плечи, опустив голову.

– Что с тобой, Петро? Заболел? – участливо спросил его Морозов.

– Нет, – отрывисто ответил Петр. – Пройдет.

– Это с ним теперь бывает, – сказала Рая и погладила брата по плечу. Потом, дождавшись, когда ребята о чем-то заговорили, она подошла к Морозову и тихо, чтобы не услышали другие, объяснила: – Девушка его, Лариска, с немцами встречается. А Петро с ума сходит, переживает...

– Понятно, – кивнул Морозов и с сочувствием взглянул на Петра. – Здесь ему ничем помочь нельзя – сам с собой должен справиться...

– Так что же, Николай Григорьевич? – спросил его Костиков. – Что нам делать? Давайте задание.

– Ладно, ребята. Соберемся все вместе семнадцатого, как раньше договорились. Торопиться нам нельзя. Приведете с собой остальных ребят. Тогда все окончательно решим, как нам жить дальше. А сегодня за дело! Пусть каждый обойдет знакомые ему еврейские семьи, предупредит людей, чтобы уходили из города. И попросит, чтобы те знакомым своим передали. Рае и Вале это всего удобнее.

– Мы сейчас же пойдем, – взволнованно сказала Рая. – Вот только Валька с базара вернется.

– Моя знакомая семья живет на улице Ленина, а другая в Перекопском переулке, там у них детей видимо-невидимо, а дед бухгалтером на заводе работает, симпатичный старик, – сказал Лева Костиков. – Я их уговорю.

– А у нас в доме зубной врач живет, – сказал Женька Шаров. – Зубы всем дергает. Я с его сыном в одном классе учился. Он живо на своего папашу воздействует.

Ребята оживились.

– Вот и действуйте, – сказал Морозов. – Но не думайте, что это так легко. Люди даже не могут представить себе, что их ждет. Многие верят, что немцы действительно хотят их просто изолировать. Но даже одна спасенная семья – это наша победа.

– Что ж, пошли, ребята, – сказал Женька Шаров. – Айда по одному.

Распрощавшись с Петром и Николаем, ребята по одному выскользнули из домика рыбака.

– Ну вот, начало и положено, – сказал Морозов Петру. – Мы уже действуем.

– Ребята за дело горячо взялись, – сказал Петр. – Сколько успеют, они сделают.

– Ты должен позаботиться, Петро, чтобы о том, что я в городе, знало как можно меньше людей, – на прощание сказал Петру Морозов. – В дальнейшем со многими членами нашей организации я буду иметь дело через тебя.

* * *

До самого комендантского часа ходили ребята по знакомым квартирам. Успехи у них были небольшие. Никто и слушать не хотел взволнованных девушек и парней.

– Нас будут расстреливать? Стариков и детей? За что? – наивно спрашивали усталые и недоумевающие люди Валентину или Женьку Шарова. – Вот если мы не подчинимся им, тогда нас расстреляют.

– Не ходите на площадь, спрячьтесь, – уговаривал растерянных, бледных женщин взъерошенный Лева Костиков. – Вас ограбят и убьют – вот чего они хотят.

– Куда же мы спрячемся? Нас здесь все знают. Где же мы будем жить? В погребе? А у меня Сонечка грудная на руках... Мы же умрем с голода. Кто нас будет кормить?

Лева с отчаянием смотрел на людей.

– Спасибо, спасибо, – благодарили Раю в другой квартире. – Мы и сами так думаем. Нас соседи обещали спрятать на время.

– Уходите, уходите, ничего не хочу слышать! – испуганно шептал Женьке Шарову беловолосый с бескровным лицом старик. – Вы только себя подведете. А нам все равно ничем нельзя помочь...

К комендантскому часу ребята успели обойти около двадцати семейств. Молодые подпольщики торжествовали. Все-таки кое-кто из предупрежденных ими людей согласился уехать из города.

* * *

На другой день с утра на Владимирской площади собралось больше двух тысяч евреев. Старики, женщины, подростки с узлами, чемоданами, мешками и дорожными сумками озабоченно топтались возле своих вещей, испуганно поглядывали на немецких солдат, оцепивших площадь. Начальник городской полиции Юрий Кирсанов вместе с капитаном Эрлихом забирали у людей ключи от квартир и тут же ощупывали каждого человека, отбирая наличные деньги и драгоценности. Негромкий ропот шелестел над площадью.

Негреющее осеннее солнце выглянуло из-за свинцовых туч, когда на боковой улице остановились четыре крытых брезентом грузовика. Немцы торопливо подвели к ним женщин с грудными детьми на руках и совсем уже дряхлых стариков. Подталкивая их прикладами, солдаты загнали людей в машины. Будто по команде, разом взревели моторы. Огромные грузовики, наполнив улицу черным едким дымом, тронулись с места и вскоре исчезли за поворотом.

Прошло не менее двух часов, пока Кирсанов и Эрлих под наблюдением майора Альберти зарегистрировали оставшихся евреев, а заодно произвели осмотр содержимого чемоданов и свертков. Наконец ортскомендант подал знак общего построения. Изнуренные, взволнованные люди нехотя становились в колонну, когда к сборному пункту подъехал грузовой автомобиль. Это был один из тех четырех, на которых увезли женщин и стариков. Из кабины водителя на землю лихо соскочил немецкий солдат и принялся осматривать скаты. А те, кто стоял поблизости, увидели на сиденье шофера груду поношенных женских платьев.

Вскоре колонну евреев под охраной автоматчиков повели по улицам города. Лица обреченных были испуганны и полны тревоги.

– Куда их гонят? Куда ведут? – слышались возгласы.

Горожане толпились на перекрестках, провожая унылую процессию. Среди таганрожцев был Кузьма Иванович Турубаров. Он стоял вместе с Раей. Неожиданно внимание его привлекла молодая черноволосая женщина. За ее руку держался мальчик лет четырех. Они проходили вдоль самого тротуара. Мальчик с любопытством разглядывал окружающих. У него была рыжая челка, щербатый рот и бледные веснушки на носу.

Вдруг Кузьма Иванович поймал отчаянный, молящий взгляд женщины.

– Жорик! Иди ко мне! – ласково позвал он мальчика, еще не осознав, что делает.

Женщина торопливо подтолкнула сына. Он удивленно оглянулся на мать, но она улыбнулась ему измученной, подтверждающей улыбкой. Ребенок ступил на тротуар и доверчиво сделал шаг к Кузьме Ивановичу.

– Я не Жорик. Я Толя, – сказал мальчик приветливо. – А я, дядя, вас знаю. Мы с мамой к вам приходили за рыбкой.

Кузьма Иванович быстро огляделся. Никто не обращал на них внимания.

– А я тебе сейчас еще рыбки дам, – сказал он мальчику, взял его за руку и быстро протиснулся в толпу.

Оглянувшись, он увидел благодарный взгляд женщины. Она уходила в колонне...

– А куда мама пошла? – заглядывая Кузьме Ивановичу в глаза, спросил Толя.

– Она скоро придет, – ласково проговорил старый рыбак, отводя глаза в сторону.

Рая взволнованно шла вслед за ними.

– Папа, вы сумасшедший, идите скорее! – торопила она отца.

Старик Турубаров медленно, с достоинством шел прочь от страшного места и вел за теплую, замурзанную руку спасенного им ребенка.

– А куда мы идем? – доверчиво спрашивал его Толя.

– Домой, детка, домой, – бормотал Кузьма Иванович.

Толя стал полноправным членом семьи Турубаровых.

– А когда придет моя мама? – часто спрашивал он у взрослых.

– Потерпи, Толик. Скоро придет, – отвечал кто-нибудь с грустью.

Не могли же они рассказать ребенку, что его мать вместе с другими евреями Таганрога была расстреляна в то солнечное прохладное утро за колючей проволокой аэродрома. Там в небольшом овраге, названном Петрушиной балкой, на самом краю аэродрома под аккомпанемент ревущих моторов ежедневно трещали автоматные очереди. Этот овраг таганрожцы прозвали Балкой Смерти.

IV

В кабинете ортскоменданта майора Альберти собралось несколько человек. На старомодных диванах, вывезенных из городского театра и расставленных вдоль стен бывшего школьного класса, сидели: Юрий и Алексей Кирсановы, бургомистр города Ходаевский, начальник политического отдела полиции Александр Петров и заместитель ортскоменданта капитан Эрлих.

– Господа! – раздался резкий и властный голос Альберти. – Я собраль вас здесь, чтобы сообщить, что операция по изъятию нетрудоспособного населения проводится очень плёхо. Кроме того, начальник гестапо оберштурмбаннфюрер СС господин Шульце сказаль мне, что в городе узнали о расстреле этих калек и нездоровых женщин. А наш уважаемый редактор газеты до сего дня не наладил типографии. Так мы не можем опровергать вредный слух...

– Господин ортскомендант, – перебил майора Алексей Кирсанов. – У нас все готово. Через два дня вы сможете получить первый номер газеты.

– О! Гут, гут! Не забывайте указать, что слух о расстреле есть вражеский вылазка. Всем, кто будет распространять подобные слова, будет расстрел... Далее... В вашем городе есть женщины больны... как это у вас называется нехороший болезнь?..

– Венерические, – вставил Юрий Кирсанов.

– Я, я! Некоторых наших храбрых солдат – ваших освободителей надо лечить. Мы не можем допустить такой положений. Потому начальник гарнизона генераль Шведлер приказал открыть женский дом. Ну... назовем его женский ресторан. Господин бургомистр должны организовать отбор девушек. Пусть будет пока шестьдесят женщин. Объявите набор на хороший условий. – Майор Альберти вытащил из кармана расческу и причесал и без того прилизанные волосы. – Для этого можно использовать вашу гостиницу... прямо над рестораном.

Ходаевский что-то быстро записывал в небольшой блокнот.

– А теперь главное... – лицо ортскоменданта помрачнело. – За короткий время коммунистами, бандитами в городе убито пять германских солдат и один офицер. Это значит плёхо... вернее, как очень плёхо работают полиция и господин Кирсанов.

Кирсанов встал. По тому, как он часто моргал своими маленькими глазками, было видно, что он обеспокоен.

– И ви, господин Петров. Ви плёхо помогаете свой шеф. Ви есть начальник политический отдел полиции. Ви должны знать, кто мог это сделать.

Петров вытянулся в струнку рядом с Кирсановым.

– Надо бистро закончить регистрацию населения, – недовольно продолжал майор Альберти. – Ви должны знать каждого жителя. Немецкое командование доверило вам много власти, и немецкое командование требует вашу работу. Завтра мы расстреляем десять заложник за погибших солдат великой Германии. – Альберти сел и жестом предложил сесть Кирсанову и Петрову. – Я хочу, чтобы ви тоже сообщили в газете, – повернулся он к Алексею Кирсанову. – Пусть жители знают. Так будет всегда. За каждый убитый солдат хотим расстреливать десять заложник. Это очень серьезный предупреждений...

Майор Альберти умолк, заглянул в небольшой лист бумаги, лежавший на письменном столе, потом поднял голову и, причмокнув, сказал:

– Хорошо! Можно уходить. Остаются только начальник полиции и господин Петров.

Когда Ходаевский, Алексей Кирсанов и капитан Эрлих скрылись за дверью, Альберти, насупив белесые брови, взглянул на Юрия Кирсанова.

Начальник полиции снова обеспокоенно заморгал. Он знал эту свою привычку, но в минуты волнения не мог справиться с нею.

– Скажите, господин Кирсанов! Отчет на золото ви составил правильно?

Нижняя полная губа Юрия отвисла. В голове промелькнула догадка: «Знает или просто так спрашивает? Нет, Стоянов не мог увидеть. А если видел?» От одной этой мысли озноб пробежал по коже. Ведь все драгоценности: золотые часы, кольца, браслеты, серьги, брошки, отобранные у евреев перед расстрелом, прошли через руки Кирсанова. Он не мог равнодушно взирать на блеск драгоценных камней, на матовую желтизну благородного металла. Вот уже двадцать лет упрекал Юрий старшего брата за то, что тот, спасая шкуру, бросил в порту чемодан с фамильными драгоценностями. Это золото снилось Юрию по ночам, часами фантазировал он, как зажил бы за границей, успей вовремя сесть с чемоданом на отплывающий пароход.

В тот осенний день, когда уводили на расстрел евреев, Юрий составил опись награбленного. Нет, он не мог отдать немцам все. И он прикарманил два золотых портсигара, десяток колец и около сотни золотых монет царской чеканки. По сравнению с тем, что досталось немцам, это были крохи. Составлять опись награбленных вещей Юрию помогал начальник районной полиции Борис Стоянов. Юрий тогда был очень осторожен. Он лихорадочно старался припомнить сейчас весь тот день. Когда наблюдавший за их работой капитан Эрлих всего на пару минут вышел из комнаты, Юрий ловко рассовал по карманам еще не занесенные в список предметы. В то время Стоянов был занят бумагами за другим столом. Но вдруг он видел?

Эта картина быстро промелькнула в воспаленном мозгу Кирсанова. Однако он как можно спокойнее, с достоинством ответил:

– Там все правильно, господин комендант, – и обиженно добавил: – Неужели русский дворянин не заслуживает доверия?

– Нет, нет, господин Кирсанов. Наверно, я ошибся. Мне очень нравился один портсигар. Я смотрел его там, на площади. А теперь я видел другие. Может быть, я ошибся... Вы, господин Петров, тоже помогали начальнику составлять опись?

– Никак нет-с. Это не я. Там был господин Стоянов. Тот, немного хромой, – четко ответил Петров.

– О да! Теперь я вспоминаль. Там бил тот, хромой. Гут. Можно уходить.

* * *

Выйдя от коменданта на улицу, Петров распрощался с Кирсановым, пообещав через час вернуться в городскую полицию. Быстрым шагом направился он в районное отделение полиции, начальником которого был Стоянов.

Шел крупный, мокрый снег, порывистый ветер бил в лицо, заползал за воротник. На углу улицы кричала женщина, вырываясь из рук немецкого солдата. Петров шел, не замедляя шага, ни на что не обращая внимания. Тяжелые, злые мысли одолевали его. Он мучительно размышлял над тем, как отомстить Кирсанову.

Петров был властолюбивым и жестоким человеком и не прощал, когда ему переходили дорогу. Кирсанов, даже не подозревая об этом, нажил в нем крупного врага. Петров сам хотел быть шефом полиции. Эта работа привлекала его, она дала бы удовлетворение его честолюбию. И вдруг вместо него Кирсанов, этот интеллигент и размазня, начальник полиции! Было отчего преисполниться ненавистью.

Петров с раздражением вспоминал минуты, когда, вытянувшись в струнку, он стоял перед своим ненавистным начальником и выслушивал его надменные и скучные нотации. А тот даже не скрывал удовольствия, выговаривая Петрову. «Сейчас в самую пору рассчитаться. Только бы подтвердил Стоянов. Но этого я заставлю, я его намертво прижму», – думал Петров, входя в здание, где располагалась районная полиция.

– Начальник у себя? – опросил он у дежурного.

– Здеся он... – буркнул полицай и, когда Петров уже поднимался по лестнице, зло добавил: – Хромая бестия... И где ж ему ешо быть?

Увидев Петрова в дверях своего кабинета, Стоянов поднялся из-за стола и, прихрамывая на одну ногу, пошел навстречу.

– Здравствуй! Что нового? – спросил он.

– Садись! – отрывисто бросил Петров.

Придерживаясь руками за поручни, Стоянов тяжело опустился в мягкое кресло и вытянул ногу с деревянным протезом.

– Слушай, – сказал Петров, присаживаясь напротив. – Слушай внимательно. И говори только правду, не то несдобровать.

– В чем дело? – насторожившись, спросил Стоянов.

– Ты составлял с Кирсановым опись на жидовское золото?

– Ну, я.

– Кирсанов хапнул там малость? – Петров впился в Стоянова испытующим взглядом.

– Было дело, – ответил тот, почесывая затылок. – Только свидетелей, акромя меня, никого нет. Пусто было в комнате. Да я и подал вид, будто ничего не видел. Не хотелось с начальством связываться. Того и гляди в дураках останешься. Я ведь эту премудрость давно усвоил.

– Какую премудрость? – не понял Петров.

– Есть такая побасенка: «Я начальник – ты дурак. Ты начальник – я дурак».

– А ты дураком не будь. Альберти уже пронюхал. Теперь в самый раз столкнуть Кирсанова, чтоб происхождением своим глаза не колол. Подлюга проклятый! – Петров стиснул челюсти, подался вперед. – Слушай, Борис. Я бы лучше с тобой работал. Накромсали б мы дел вместе. Любо-дорого. И вот тебе мой совет. Пиши рапорт ортскоменданту. Опиши все, как было. Сделаешь?

Стоянов молча кивнул, ухмыльнулся.

– Только вот думаю, как бы этот рапорт к Кирсанову не угодил? – Он вопросительно посмотрел на Петрова.

– А ты сам иди к Альберти. Расскажешь, как было, из рук в руки передашь бумагу. Не сделаешь – я доложу. Смотри, тебе же хуже будет.

– Не горячись ты. Кому грозишь? Мы теперь с тобой одной веревочкой связаны. Только действовать надо наверняка.

– Вот и действуй. Тебе все козыри выпали, а Юрка Кирсанов на мизере сядет.

– Ладно, была не была, – махнул рукой Стоянов.

После ухода Петрова он долго сидел за письменным столом, скрипел пером по глянцевому листу бумаги. От напряжения капельки пота выступили у него на лбу. Исписав половину листа, разорвал бумагу, бросил клочки в корзину. Потом долго сидел неподвижно, уставившись в одну точку. Собственно, что плохого сделал ему начальник городской полиции?

Стоянов вспомнил, как, прочитав объявление о наборе служащих в полицию, он пришел к Кирсанову наниматься. Кроме паспорта, у него была справка органов НКВД, удостоверяющая, что он, Борис Стоянов, освобожден из-под стражи как отбывший наказание.

Кирсанов принял его приветливо, посочувствовал. Сразу назначил начальником районного отделения. А теперь вот на него же надо донос сочинять. Стоянов замотал головой.

– Нет... К черту... – проговорил он, убирая со стола чистые листы бумаги.

Неожиданно рука его, выдвигавшая ящик стола, замерла. Он вспомнил угрозу Петрова. «А что, если эта бестия на меня донесет? – подумал и пожалел, что признался. – К той власти не пристал, и от этой могут погнать. Куда тогда денешься?»

Стоянов резко придвинул к себе лист бумаги, взял ручку заскорузлыми пальцами и снова начал писать.

Через несколько дней майор Альберти принял Стоянова. Заикаясь и путаясь, Стоянов рассказал коменданту о том, что видел своими глазами, как Кирсанов сунул в карман два золотых портсигара из вещей, отобранных у евреев.

– Гут, гут, господин Стоянов. Ви есть честны рюсски человек. Ви правильно понял своя задача. Германская армия проливает кровь за новый порядок, за свобода ваш народ. А господин Кирсанов надо только золото. Гут, гут. Карашо. Мы ничего не забываль. Германское командование благодарит вас.

– Рад служить, – поспешно ответил Стоянов, польщенный тем, что майор Альберти на прощание протянул ему руку.

Несколько дней спустя Стоянова назначили заместителем начальника городской полиции. Кирсанов же по-прежнему оставался начальником. Правда, теперь при встречах майор Альберти и капитан Эрлих подозрительно стали смотреть на него. У Кирсанова все еще хранились ключи от квартир расстрелянных евреев, которые он выдавал немецким офицерам по запискам ортскомендатуры.

Однажды на одну из таких квартир Кирсанов пригласил Стоянова и Петрова. Ему хотелось хоть чем-то привлечь к себе симпатии немцев. Он решил отпраздновать юбилей: исполнился ровно месяц с того дня, когда дивизии армии фон Клейста ворвались в Таганрог.

Пять девушек, которых Кирсанов пригласил из открывшегося недавно женского ресторана, щебетали возле большого стола, уставленного различными яствами. Несмотря на голод, царивший в Таганроге (за целый месяц людям всего один раз выдали по восемьсот граммов горелого зерна на хлебную карточку), на столе были разложены розовые колбасы, румяные куры, банки с консервами, заливной поросенок на блюде и стояли бутылки с вином.

На улице уже стемнело, а гости, собравшиеся на пир, все еще не садились за стол. Девушки непрерывно заводили патефон и поглядывали на дверь. Ждали майора Альберти и капитана Эрлиха, тоже приглашенных Кирсановым.

Когда стрелки стенных часов показали десять, Кирсанов обиженно проговорил:

– Сколько же можно ждать? Наверно, уже не придут. Давайте к столу.

После второго тоста, который он провозгласил за фюрера и великую Германию, все оживились. У Кирсанова заметно улучшилось настроение. Он обнял полную блондинку, сидевшую рядом, и начал что-то нашептывать ей на ухо. Его отвисшая пухлая губа то и дело касалась ее щеки. Заметив это, одна из девушек, Лариса Стрепетова, с голубыми холодными, как зимнее небо, глазами брезгливо поморщилась.

В дверь неожиданно постучали.

– Наконец-то! – обрадовался Кирсанов, вскакивая.

Он торопливо вышел в прихожую, но через мгновение снова появился в комнате. Только теперь он медленно пятился назад. Следом за ним вошли капитан Эрлих и три гитлеровца с автоматами.

– Ви арестован! – четко проговорил Эрлих, обращаясь к Кирсанову. – Прошу извинения, господа, – откланялся он Стоянову и Петрову.

Последние, хоть и догадывались, в чем дело, не сразу пришли в себя. Побледневшие девицы тоже притихли.

– Это шутка, господин капитан? – пробормотал Кирсанов, снизу вверх заглядывая в глаза Эрлиху, который был на целую голову выше его.

– О! Я... Я... Ви ошень хорошо все понял, – закивал капитан.

Подойдя вплотную, он ощупал карманы Кирсанова и вытащил пистолет. Затем отдал команду своим солдатам, и те, подхватив под руки растерянного начальника полиции, вывели его из комнаты.

Когда дверь за ними захлопнулась, Эрлих подошел к Ларисе, согнутым пальцем поднял ее подбородок и сказал, улыбаясь:

– Гут, гут. Это есть настоящи рюсски красавиц, – он похлопал ее ладонью по щеке, надел перчатку и раскланялся. – Ауфвидерзейн. Можно продолжать, господа.

Стоянов и Петров уже оправились от замешательства. Они начали уговаривать Эрлиха остаться.

– Нет. Нет, господа. Я имею совсем мало время, – отказывался Эрлих, отстраняя стакан с водкой, протянутый ему Петровым.