Текст книги "Герои Таганрога"

Автор книги: Генрих Гофман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

XIII

18 февраля вечером в домике Турубаровых собрались члены молодежной группы. Николай Морозов рассказал о последних сообщениях с фронта:

– Сегодня даже газета «Новое слово» вынуждена заявить что немцы оставили Ростов и Ворошиловград. Правда, пишут, якобы германское командование, беспокоясь о мирных жителях, сдало Ростов без единого выстрела, но это лживая гитлеровская пропаганда. Посмотрите, в этой же газете сообщается, что Красная Армия всюду несет большие потери. Откуда же они могут быть, если фрицы сдают города без единого выстрела? Этот вымысел рассчитан на дураков. А нам понятно, почему бегут завоеватели с нашей земли. Просто их нещадно бьют на фронте...

– Говорите, Николай Григорьевич, что делать, – прервал Морозова Лева Костиков. Узкие карие глаза его, как всегда, загорелись нетерпеливым огоньком.

– У меня заготовлены листовки, которые надо распространить, – Морозов извлек из кармана целую пачку бюллетеней. – Тут все написано. Прочтите внимательно.

– Читайте сами, товарищ Морозов, вслух, – попросил Кузьма Иванович Турубаров, которому подпольщики разрешили присутствовать на совещании.

Николай кивнул.

– Пожалуй, это будет правильней, – сказал он. – Может быть, у кого-нибудь из вас возникнут вопросы.

Взяв одну из листовок, он начал читать:

– «К гражданам города Таганрога. Дорогие товарищи! Героическая Красная Армия громит врага на всех фронтах. Час освобождения от немецких оккупантов приближается.

Каждый трудящийся Таганрога должен оказать содействие Красной Армии.

Товарищи! Организуйте боевые отряды помощи фронту. Вооружайтесь к предстоящей борьбе. Не допускайте взрывов фашистами заводов, все должно быть сохранено.

Героические патриоты города Ставрополя сделали так, что все военные склады остались в руках Красной Армии. Они убивали гитлеровцев, захватили много пленных, оружия и им же били врага. Так делом граждане города Ставрополя оказали помощь нашей родной Красной Армии.

Товарищи, не медлите ни минуты в подготовке к грядущей борьбе. Сигнал борьбы будет подан, и тогда все силы и средства-на борьбу с фашистскими головорезами.

Дорогие товарищи таганрожцы, докажем делом свою преданность нашей великой Родине. За оружие – и в бой с ненавистным врагом!»

Морозов кончил, но еще некоторое время ребята сидели молча. Как-то не верилось, что всего через несколько дней наступит долгожданное освобождение, придет конец ненавистному гитлеровскому режиму.

Николай первым нарушил молчание:

– Вопросов нет?.. Значит, всем понятно, что теперь вся наша работа должна строиться с учетом скорого прихода Красной Армии... Это обращение каждый должен передать другу, товарищу или знакомому. Сигнал к вооруженному восстанию получите через связных штаба. Никаких самовольных действий не предпринимать. Выступим все сразу. В спешном порядке привлекайте в группу новых членов – всех, кто хочет сражаться с фашистами.

– Николай! А оружие можно уже раздать? – спросил Петр Турубаров.

– Раздавайте. Чем на сегодня располагает ваша группа?

Лева Костиков поднялся из-за стола.

– Давай, начальник штаба, докладывай, – весело проговорил Морозов.

– Товарищи! У нас имеются два ручных пулемета, одиннадцать автоматов и девять винтовок. Это в трех тайниках. Кроме этого, на руках у некоторых есть пистолеты. Шесть штук...

– А сколько боеприпасов? – спросил Морозов.

– Около тысячи патронов и двадцать девять гранат...

– Вот и распределяйте, кому что выдать, – сказал Николай.

Он слушал Леву Костикова и думал о том, как тот сильно изменился за последний год. Ведь совсем недавно это был юный паренек, стеснявшийся своей юности и старавшийся скрыть ее. И вот незаметно уже подошла зрелость – зрелость бойца. Вытянутое лицо его утратило мальчишескую пухлость, стало суше, резче, взгляд узких карих глаз – спокойнее, тверже.

Да и все остальные изменились с того памятного дня, когда, собравшись здесь, подписывали клятвы. Рая по-прежнему не отрывает взгляда от Левы и ловит каждое его слово. Но она уже не стесняется своей любви, не вспыхивает и не краснеет, когда кто-нибудь пытается подшутить над ней. Любовь ее выросла и окрепла в трудные дни, это уже взрослая любовь, которой незачем стесняться и незачем скрываться.

И Спиридон Щетинин и Иван Веретеинов тоже изменились. Они еще больше раздались в плечах. И темный пушок над верхней губой стал у них теперь походить на мужские усы.

И только Женя Шаров остался таким же добродушным и ласковым, с девичьей ямочкой на подбородке. Даже голодные месяцы оккупации не смогли согнать румянца с его щек, погасить его веселость.

Николай медленно обводил взглядом всех собравшихся за столом и чувствовал, как тепло становится на сердце.

– Как будем распределять оружие? – негромко спросил Петр Турубаров. Он видел, что Морозов задумался, и не сразу решился прервать его раздумье.

– Надо учесть, кто каким видом оружия лучше владеет, – сказал Морозов.

Пулеметы достались Петру Турубарову и Евгению Шарову. На них охотников было мало. Только Шаров и Турубаров умели ими пользоваться. Но вокруг автоматов разгорелся спор. Каждый считал, что из автоматов можно уничтожить больше фашистов, чем из длинной неудобной винтовки.

Когда страсти улеглись и каждый автомат обрел хозяина, Турубаров сказал:

– Завтра вечером приходите сюда за оружием.

– А зачем тянуть? Выдавайте сегодня. Может, завтра уже придется действовать. И незачем лишний раз всем собираться вместе, – посоветовал Морозов.

– Надо раскрыть тайники. Здесь у меня только один.

– Вот и раздай пока то, что есть.

– Хорошо! Я сейчас выдам автоматы, и вы сразу разойдетесь по домам, спрячете их в надежном месте... Женя, пойдем со мной, поможешь.

На улице было уже темно. Петр попросил Шарова подержать дверь, а сам забрался по ней на крышу дома и скрылся в слуховом окне чердака. Через некоторое время он вернулся с шестью автоматами.

– Остались только ручной пулемет и несколько гранат. Винтовки и второй пулемет в другом месте.

Те, кто получил автоматы, одевшись, бережно прятали оружие под полами шуб и пальто. Радостные, возбужденные направились они к выходу.

– По дороге не напоритесь, – предупредил Петр.

Вскоре разошлись и остальные. Только Морозов не ушел, остался ночевать у Турубаровых. Он уже совсем обвыкся в этой дружной, гостеприимной семье. Частенько далеко за полночь затягивались у него разговоры с Кузьмой Ивановичем.

Вот и сегодня, когда комната опустела, старый рыбак подсел к столу против Морозова, вздохнул и сказал:

– Эх, дети, дети! Неужели дождались, выстояли? Одному богу известно, сколько мы с матерью бессонных ночей провели. Все о вас беспокоились...

Петр не дал ему договорить:

– Ладно, батя. Сейчас не об этом речь. Радоваться надо. Ведь наши близко. Со дня на день все это кончится.

– Да, со дня на день. Только осторожнее надо бы. Под конец вам к немцу никак нельзя попадаться.

– Что ж нам теперь, спрятаться, Кузьма Иванович? Сидеть и ждать, пока нас Красная Армия освободит? – мягко спросил Морозов. Он понимал беспокойство старого рыбака. Но чем его можно было утешить?

– Зачем же так, Николай Григорьевич? Я ведь понятливый, – немного обиженно сказал старший Турубаров. – Только сердцу родительскому не прикажешь... А война еще впереди. Немца-то до Берлина гнать придется. Так что вы уж поберегитесь маленько...

В добрых глазах старого рыбака показались слезы. Он отвернулся, смахнул их платком и, как бы оправдываясь, вымолвил:

– Нервишки совсем расшалились. Видно, с возрастом это. Вы уж извините за-ради Христа... Знал ведь, что наши вернутся, а только нет-нет да и начнешь сомневаться. Уж очень далече немцев пустили. Аж не верилось...

– Ты, отец, разговорами их не мучь. Спать пора. Я давно постелила, – перебила его Мария Константиновна.

– Кто же сейчас заснет? Пушки-то, слышь, как бухают...

И действительно, откуда-то издалека, будто из-под земли, доносился надрывный, протяжный гул.

Несмотря на ворчание Марии Константиновны, спать легли все-таки поздно. Вспоминали довоенную жизнь. То, что казалось таким обыденным, привычным, теперь приобретало особое значение. Скоро, очень скоро вернется она, прежняя счастливая жизнь. Порукой тому был этот дальний грохот артиллерии. И, прислушиваясь к нему, они вспоминали, перебивая друг друга. И то, как проходили первомайские демонстрации, и какой хлеб продавали в булочных. Какие шли кинофильмы. Как вся страна встречала челюскинцев. Какие пели песни. Сколько стоили под осень знаменитые приазовские арбузы...

– Ладно, – наконец сказал Кузьма Иванович, – давайте укладываться. – И, поднявшись, пошел в свою комнату.

– Спокойной ночи, Николай, – сказал Петр и тоже ушел в комнату, где давно уже спали сестры.

Морозов разделся, лег на диване в столовой.

Он еще не успел заснуть, когда послышался резкий стук в дверь.

Кузьма Иванович прошел мимо и, торопливо набросив на плечи пальто, вышел в сени.

– Кто там?

– Открывайте! Полиция!

«Неужели кого-нибудь из ребят схватили с автоматом? – мгновенно мелькнула у Морозова мысль. – Что делать? Бежать в окно?» Но во всех окнах – и в тех, что выходили во двор, и в тех, что были обращены на улицу, – раздавался нетерпеливый стук.

Дом был окружен.

– Открывайте живее, а то стекла выставим!

– Сейчас, сейчас, – Кузьма Иванович откинул щеколду. В столовую ворвались несколько полицаев с белыми повязками на рукавах.

Из дверей спальни и детской выглядывали испуганные, побледневшие лица Марии Константиновны, Валентины, Петра и Раи.

– Собирайтесь, Турубаровы! Живее! Вы арестованы.

– Кто же все-таки арестован? – тихо спросил Кузьма Иванович.

– Вы и ваши дети. Разговаривать будем не здесь, – властно заявил Петров, руководивший ночной операцией.

В спальне послышался плач ребенка. Мария Константиновна кинулась туда и вернулась с маленьким Толиком на руках.

– Хозяйка с мальчиком могут остаться! – распорядился Петров. – Остальные живей, а то выгоню раздетыми.

Николай, успев натянуть брюки и куртку, подошел к Петрову.

– А мне можно остаться? Я здесь в гостях задержался. Знаете ведь – комендантский час. Вот и заночевал...

Морозов сам удивился, как спокойно прозвучал его голос.

– Документы? – коротко бросил Петров.

– Мой паспорт остался дома.

– Пройдете с нами. В полиции разберемся.

В спешке полицаи даже не стали производить обыск. Подталкивая арестованных прикладами в спину, они вывели на улицу Кузьму Ивановича, Петра, Раису, Валентину Турубаровых и Николая Морозова.

Сразу же за воротами в темноте проглядывалась чернеющая толпа людей. Подойдя ближе, подпольщики узнали своих товарищей по борьбе и их родителей, которые стояли в окружении полицейских, державших наперевес немецкие автоматы.

«Все, – подумал Николай. – Кажется, взяли всю группу. Теперь настал час самых трудных испытаний. Выдержат ли?..»

Когда Турубаровых и Морозова втолкнули в общую массу, а вокруг сомкнулось плотное кольцо полицейских, Петров подал команду двигаться. Полицаи приподняли дула своих автоматов.

«Кто-то выдал», – решил Николай. Сомнений не было. Рядом с ним, действительно, шли почти все члены подпольной группы Петра Турубарова. Отсутствовало всего два-три человека.

Со стороны Ростова продолжал доноситься раскатистый гром далекой артиллерийской канонады.

«Может, в эту минуту там, на востоке, наши поднялись в атаку, – подумал он. – А мы идем на верную смерть и даже не сопротивляемся». И, словно угадав его мысли, к нему протиснулся Евгений Шаров.

– Николай! Надо бежать, пока не поздно, – заговорил он шепотом. – Меня взяли дома. Один полицай проговорился, что у Костикова нашли все наши клятвы... Его взяли сразу же, как он вернулся с совещания. Часа два назад...

Рядом с Морозовым шагал Петр Турубаров.

– Да, Николай, – тихо сказал он. – Надо бежать... Только сейчас... Потом поздно будет...

В это время арестованные вышли на перекресток. Из боковой улицы метнулся снежный вихрь, стеганул по лицам.

– Давай! – выдохнул Петр и выхватил из кармана пистолет.

Раздался выстрел. Один из полицаев схватился за грудь и рухнул в сугроб. И в ту же секунду ринулись в разные стороны, в клубы взвихренного ветром снега три одинокие фигуры. Чьи-то крики нарушили тишину. Загремели беспорядочные выстрелы.

Морозов заскочил в первый попавшийся дворик, побежал, проваливаясь в сугробы, к высокому забору. Бежать было тяжело, перехватывало дыхание. И те, кто бежал сзади, также дышали прерывисто. Топота их шагов не было слышно. Слышалось только это хриплое, прерывистое дыхание.

Еще два шага!.. Еще шаг!.. Николай собрал последние силы, подпрыгнул, ухватился за холодные обледенелые доски. Подтянулся, запрокинул на гребень забора ногу... Но другую уже железной хваткой стиснули чьи-то сильные руки. Сразу несколько жестких, беспощадных в своей ярости рук.

Два полицая сорвали Николая с забора и вместе с ним рухнули в снег. Изловчившись, отплевываясь от набившегося в рот снега, Морозов нащупал в кармане пистолет. Но на него уже навалились сверху, схватили за руки. Град ударов посыпался на спину, кованый сапог стукнул по голове. В глазах поплыли лиловые, оранжевые круги, в ушах растекался звон.

Он не чувствовал, как полицаи обшаривали карманы, как вытянули его пистолет, как, заломив руки за спину, связывали их ремнем. Николай очнулся только в тот момент, когда его поставили на ноги и здоровенный верзила с белой повязкой на рукаве вытолкнул его за калитку. Ветер мел по земле снежную крупу, бил в лицо. Николай жадно хватал его широко открытым ртом, постепенно приходя в себя.

Вдруг на соседней улице прогремели одиночные выстрелы. И опять все стихло. «Верно, Петра или Женю Шарова ловят», – подумал Николай.

Впереди, в Исполкомовском переулке, раздавались окрики и ругань. Это подгоняли арестованных. Четверо полицаев молча вели Морозова. Двое поддерживали под руки, чтоб не упал, а двое били в спину прикладами автоматов. Николай не обращал внимания на эти тупые удары. Сквозь дикую боль в рассеченной голове, сквозь звон в ушах он пытался уловить стрельбу артиллерии, что недавно неслась от Самбека. Но то ли умолкли орудия, то ли посвист ветра заглушал все вокруг, то ли ему повредили слух, больше не слышались гулкие раскаты пушечных залпов.

XIV

Стоянов до позднего вечера сидел в своем кабинете, ожидая, когда приведут Льва Костикова. Резкий телефонный звонок заставил его вздрогнуть. Сняв трубку, он услышал знакомый голос Петрова:

– Господин начальник! Прошу срочно выслать усиленный наряд полиции. При обыске у Костикова мы обнаружили семнадцать партизанских клятв. Сейчас послал человека в сельскохозяйственную школу и к заведующему адресным столом – выяснить адреса. Хочу по горячим следам накрыть весь выводок...

Стоянов задохнулся от радости:

– Алло, алло! Действуешь правильно. Сейчас соберу людей и отправлю в твое распоряжение. Куда высылать?

– Угол Петровской и Итальянского. Мы скоро туда пойдем, – прохрипела телефонная трубка.

Бросив ее на рычаг, Стоянов выбежал из кабинета и приказал дежурному объявить тревогу. Через пятнадцать минут около двух десятков заспанных полицейских толпились возле здания полиции. После соответствующего распоряжения они построились в колонну по три и мелкой рысцой побежали вдоль безлюдной Петровской улицы.

– Это теперь на всю ночь, – проговорил дежурный полицай, когда Стоянов возвращался в свой кабинет.

Смерив его пренебрежительным взглядом, начальник полиции самодовольно улыбнулся. «Утро вечера мудренее», – подумал он и, решив не беспокоить капитана Брандта, которому собирался звонить, остановился возле дежурного:

– Передашь Петрову, чтоб Костикова в одиночку, отдельно от других посадили.

– Слушаюсь, господин начальник!

– Ты запиши, а то забудешь фамилию.

– Слушаюсь! – Полицай схватил ручку.

– Да! Без меня пусть никому из немецких властей не докладывает. Утром сам разберусь. А пока я домой отдыхать пошел. Если что срочное будет – пришлешь посыльного.

– Слушаюсь!

Вскоре во дворе затарахтел мотоцикл, и, мигая притушенной синей фарой, Стоянов выехал из ворот полиции. «Небось, пьянствовать поехал... А может, и впрямь спать захотел, домой подался», – задумался Анатолий Кашкин. Он сегодня дежурил. Настроение у него было паршивое. Весь день грызла мысль, что примкнул не к тому берегу.

Неожиданное наступление Красной Армии ломало все планы на дальнейшую жизнь.

Нет, раньше Кашкин не был врагом Советской власти. Ему при ней жилось хорошо. Но по скудости ума он поверил немцам, что с Красной Армией уже покончено и новый порядок установлен теперь надолго. Вот и пристроился на работу в полицию и лез из кожи, выслуживался.

Был он крепок в плечах, и хоть мал ростом, силенками бог его не обидел. Бывало, в уличных драках он одним ударом мог сбить человека с ног. Да разве это ценили? Нынче другое дело. Однажды Стоянов пригласил его на допрос, приказал арестованного по зубам стукнуть. С тех пор и пошло. Каждый следователь норовил на подмогу вызвать его. И Кашкин старался.

За окном, разорвав тишину, прокатились отдаленные выстрелы, рассыпалась автоматная очередь. Дежурный насторожился, прислушался. Где-то в проводах подвывал ветер. К зданию полиции подходила толпа людей. «Ишь, сколько набрали», – подумал Кашкин, узнав фонарики полицейских, которыми те освещали себе путь.

Вскоре в комнату дежурного вошел Петров и направился в кабинет Стоянова. За ним два полицая ввели окровавленного человека.

– Господин начальник домой уехали, – доложил Кашкин. – Велели Костикова в отдельную камеру посадить...

– Без тебя знаю, что делать, – ответил Петров и, распахнув дверь кабинета, гаркнул: – Давай его сюда!

Морозов еле держался на ногах. Все тело ныло от побоев. Петров сел за письменный стол, вынул из кармана шинели листовки, отобранные у Морозова, и тихо, с издевкой спросил:

– Паспорт, значит, дома оставил, а это всегда при себе носишь?

Стиснув связанные за спиной руки, Николай молчал.

– Фамилия?

Рассеченная губа арестованного скривилась в усмешке.

– Фамилия, спрашиваю! – закричал Петров.

– Морозов моя фамилия. Николай Морозов.

– Кто руководит вашей бандитской организацией?

Морозов пожал плечами:

– Никакой организации я не знаю.

– Тогда откуда эти листовки? – уже спокойнее заговорил Петров.

– Больше ни на какие вопросы я отвечать не буду. Так что не тратьте времени понапрасну.

– Ничего, ответишь. Все подробно расскажешь. Не таких обламывали... Еще раз по-хорошему спрашиваю, откуда эти листовки?

Николай молчал, с ненавистью поглядывая на Петрова.

– А ну, кликни Кашкина, – попросил тот одного из полицаев.

Через несколько секунд Кашкин появился в дверях:

– Звали, господин начальник?

– Тебя, небось, сон одолевает? А ну-ка разомнись маленько, – Петров кивнул на Морозова.

Кашкин подошел неторопливой походкой, заглянул Николаю в глаза и, подавшись немного назад, резко выбросил вперед руку. От удара в подбородок Николай, будто подкошенный, грохнулся навзничь.

– Ты же так убить можешь, а мне он живой до зарезу нужен, – прошипел сквозь зубы Петров.

Виновато улыбаясь, Кашкин вытянул руки по швам.

– Унесите его в общую камеру. Утром я его потрясу за душу, – ухмыльнулся Петров.

* * *

В подвалах управления городской полиции, там, где раньше были авиамодельные и столярные мастерские Дворца пионеров, располагались теперь камеры арестованных. В стенах узкого коридора, освещенного блеклым светом двух электрических лампочек, зияли ниши, в глубине которых виднелись массивные деревянные двери со смотровыми оконцами – «волчками» и большими висячими замками. Под низкими сводами неподвижно стоял спертый, удушливый воздух.

Сюда-то вместе с родителями загнали молодых подпольщиков, задержанных этой февральской ночью. Полицейские отделили женщин и девушек от остальных и увели их в женскую камеру. Всех же мужчин, за исключением Костикова, втолкнули в одну из ниш и, захлопнув дверь, оставили в непроглядной тьме.

Разглядеть что-нибудь в этом мраке было невозможно. Но чувствовалось, что в камере уже кто-то есть.

Зажженная кем-то спичка вырвала из темноты трехъярусные грубо сколоченные нары, распростертые на полу тела и под самым потолком глядевшее в ночь зарешеченное окно. Храп, посвист, сонное бормотание, приглушенные стоны неслись из каждого уголка переполненной камеры.

– Вон там посвободнее, – сказал старик Шаров, отец Евгения, и, взяв под руку Кузьму Ивановича Турубарова, увлек его за собой.

Натыкаясь на спящих, они с трудом добрались до боковой стены, потеснили тех, кто лежал возле нее, и, притулившись друг к другу, опустились на корточки.

Шаров подтолкнул Турубарова локтем, зашептал на ухо:

– Раз мой Женька на свободе, пусть делают со мной что хотят.

– А думаете, их не поймают?

– Где там! Они хлопцы шустрые. Которые за моим сыном погнались, так и вернулись ни с чем. Я их приметил. И вашего, небось, не догнали.

– У меня за дочек сердце болит, – перебил его Турубаров. – Петр, тот крепкий... А эти совсем девочки... Младшей-то и восемнадцати нет.

– Да-а... Нам, старикам, все одно, вроде прожили уже жизнь. Теперь вроде их очередь пожить наступила. Только вон оно, как оборачивается...

Несколько минут длилось тягостное молчание. Кузьма Иванович обдумывал, чем может кончиться этот арест, когда старик Шаров заговорил опять:

– А энтово, Костикова, зачем от нас увели, не знаете?

– Кто их ведает, кого они еще уводить будут? Посидим, и до нас доберутся.

– Нам что. У нас ничего не взяли, а у Костикова вроде бы оружие нашли и еще клятвы какие-то...

– Не надо! Не надо! Пустите меня! – раздался совсем рядом чей-то пронзительный крик, и опять все стихло.

– Во сне, небось, мается, – сочувственно проговорил Шаров, прислушиваясь к бормотанию спящих.

Еще долго они сидели молча, и вдруг на потолке загорелась лампочка. Тусклый ее свет, разогнавший тьму, на мгновение ослепил глаза. Потом Кузьма Иванович опять увидел нары, до отказа заполненные людьми, цементный пол, где вразброс и в обнимку спали арестованные. Только в углу, возле параши, было немного просторнее. Там, облокотившись о стену, сидели друзья его сына. Нет, на их лицах не было испуга.

В коридоре послышались торопливые, сбившиеся шаги. Чувствовалось – несут что-то тяжелое. Зазвенели ключи, распахнулась дверь, и два полицая, словно мешок, бросили на пол безжизненное тело. Ударившись головой о цемент, человек застонал, повернулся на бок.

– Это же Николай Морозов! – испуганно вскрикнул Иван Веретеинов.

Ребята подхватили Морозова, подтащили к стене.

– Дайте платок кто-нибудь. У него все лицо в крови. Да намочите же вы его, – расслышал Кузьма Иванович негромкие голоса.

Сердце у него похолодело от мысли, что и Петр не смог убежать. Он стиснул руку Шарову, но тут же поднялся и, перешагивая через спящих, подошел к Морозову. В этот момент Николай приоткрыл глаза, увидел товарищей и улыбнулся. И эта улыбка красноречивее слов сказала, что он не сломлен и что еще не все потеряно.

Склонившись над ним, Кузьма Иванович спросил вполголоса:

– Николай Григорьевич! А Петра моего не видели?

Морозов молча повертел головой, опустил веки. Потом, видимо пересиливая боль, приподнялся, прислонился к стене, облизнул разбитую губу.

– Друзья! Помните клятву! – прошептал он. – Никто из нас не должен проронить ни слова. Подожди ты! – Он недовольно отстранился от Миши Чередниченко, который продолжал вытирать кровь на его лице. – Мы не знаем, кто нас выдал... Но тот, кто начнет давать показания, того и будем считать предателем... Ясно?

Ребята утвердительно закивали.

– У меня листовку нашли, – прошептал Спиридон Щетинин. Смуглое горбоносое лицо его с темной черточкой усов над верхней губой выглядело взволнованным. Но на нем не было страха.

«Этот выдержит», – мельком подумал Николай, превозмогая разрывающую голову боль.

– И у меня их много забрали, – с трудом усмехнулся он окровавленными губами. – Говорите, что я давал вам листовки... а где брал, вы не знаете... Вы же на самом деле не знаете, откуда они... – Николай пытливо, сквозь застилавшие глаза радужные пятна, всматривался в каждого и понял по взглядам, что никто из них действительно этого не знал. – И про оружие помалкивайте... А где Костиков? – вспомнил вдруг он.

– Леву посадили отдельно, Николай Григорьевич. Говорят, у него клятвы обнаружили, – зашептал Кузьма Иванович, опускаясь возле Морозова.

«Неужели Костиков выдал?» Эта мысль не укладывалась в сознании. «Проговориться он мог. Но предать?..»

До самого утра арестованные не сомкнули глаз. А когда за окошком чуть забрезжил рассвет, их стали по очереди вызывать из камеры на допрос.

* * *

Стоянов приехал на службу раньше обычного. Поначалу он собирался лично допросить Костикова и только потом доложить капитану Брандту о ночном успехе.

Петров уже был на месте и ожидал прихода начальника. Услышав от него об убитом полицае, о пистолете, отобранном у Морозова, о двух бежавших после ареста, наконец увидев пачку листовок и партизанских клятв, Стоянов окончательно убедился в том, что городская полиция случайно напала на след подпольной комсомольской организации, которая так досаждала немцам и бургомистру.

Он приказал доставить к нему в кабинет арестованного Костикова и, не дожидаясь, пока того приведут, позвонил Брандту и сообщил радостную весть.

Брандт поблагодарил Стоянова за усердие и попросил к вечеру доложить в ГФП-721 результаты допросов. И хотя в голосе капитана Стоянов уловил недовольные нотки, он не придал этому никакого значения.

А между тем об аресте Костикова Брандт узнал еще до доклада Стоянова. Ему успел позвонить разгневанный гауптштурмфюрер Миллер – шеф зондеркоманды службы безопасности СД-6, а вслед за ним и сам начальник зондеркоманды СД-6 штурмбаннфюрер Биберштейн, приехавший в Таганрог из города Шахты. Оба они с возмущением потребовали, чтобы русская вспомогательная полиция не мешала работать немецким разведывательным органам, которые установили слежку за коммунистическими агентами. Арест Костикова сорвал их тщательно разработанный план.

Капитан Брандт пообещал во всем разобраться и наказать Стоянова за самовольные, несогласованные действия. Но, узнав из доклада начальника вспомогательной полиции, что вместе с Костиковым арестована целая подпольная группа, решил повременить с выводами. Ведь вспомогательная полиция подчинялась теперь ему. И если Стоянов на самом деле в одну ночь выловил этих бандитов, то и он, Вилли Брандт, заслуживает всяческого поощрения. Надо только вовремя и умело доложить обо всем начальнику ГФП-721 полицайкомиссару Майснеру и генералу Рекнагелю.

Стоянов уже успел вызвать следователей и дал им указание о немедленном активном допросе арестованных, когда Кашкин втолкнул к нему в кабинет Леву Костикова.

– Так вот ты какой, герой!

Опираясь на палку, Стоянов проковылял через весь кабинет и, разглядывая юношу, подошел к нему вплотную.

– Что ж ты, козявка, один против всей германской армии поднялся? Новый порядок тебе не по душе?.. Гляди-ка, храбрец, а дрожит как заяц, – рассмеялся Стоянов, оборачиваясь к стоявшему возле стола Петрову.

Костикова действительно знобило. Всю ночь он просидел на голом цементном полу в сырой холодной одиночке и продрог так, что до сих пор не мог отогреться. Сказывались и огромное нервное напряжение и сознание вины перед товарищами, чьи клятвы он не сумел надежно упрятать.

«Только бы не проговориться о городском штабе, о совещаниях у Василия, о других...» Но как он ни старался забыть обо всем, что знал, ему это не удавалось. Улыбающиеся лица Василия и Константина Афоновых, Пазона и Вайса, Тарарина и Морозова неотступно стояли перед его глазами. И чтобы не думать о них, он пристально уставился на Стоянова.

– Жид? – спросил тот.

– Нет. Я не еврей.

– А почему Левка?

Костиков устало вздохнул, пожал плечами.

– Комсомолец?

– Да! Член Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи.

– Ишь, какой разговорчивый! Где листовки печатали?

– Этого я не скажу.

– Кто дал тебе задание собирать бандитскую организацию?

– Никто не давал задания. Сами решили.

– Патриоты, значит? – насмешливо спросил Стоянов.

– Да, – коротко ответил Костиков.

Стоянов подумал, медленно покачал головой.

– Нет, патриоты на фронте дерутся, – сказал он. – А вы здесь в немецком тылу под мамкиными юбками остались. Думаете, вас за это Советская власть помилует?

Костиков промолчал.

– Ну так вот что, поиграли и хватит. Теперь у вас всех одна дорога. На Петрушину балку. Но ты парень толковый. Нам такие нужны... Расскажешь, чье задание выполнял, кто вас подбил организовать банду и снабжал листовками, останешься цел. Ну как, по рукам?

Костиков посмотрел на руки Стоянова, брезгливо поморщился и отвернулся.

– Жаль мне тебя, – сказал Стоянов. – Дураки вы. Восемнадцать щенков против такой силы поперли. На что надеялись?.. Комсомольцы! Вон Кашкин тоже комсомольцем был, – кивнул он на застывшего у двери дежурного полицая. – Так, что ли, Кашкин?

– Не, господин начальник, меня не приняли, – испуганно признался тот.

– И правильно сделали, – бросил Костиков. Он уже успел успокоиться, взял себя в руки.

– Ну ладно, побеседовали – и хватит, – сказал Стоянов и, подойдя к столу, достал толстую резиновую плетку. – На вопросы отвечать будешь?

– Нет! – твердо проговорил Костиков.

Стоянов приблизился и стал неистово стегать арестованного по голове, по плечам, по лицу. Плетка со свистом рассекала воздух. Прикрыв голову руками, Костиков продолжал стоять.

– Скажешь! Скажешь! Скажешь! – приговаривал Стоянов с каждым ударом. Наконец он в изнеможении опустил плеть.

Костиков молчал. На его щеках и на лбу вздулись малиновые рубцы, под правым глазом расплывался огромный синяк.

– Разрешите мне, господин начальник? – попросил Петров, молча наблюдавший эту картину.

– Валяй, попробуй. – Стоянов кивнул Петрову на резиновый шланг, лежавший на подоконнике.

Но тот подошел к столу, взял клятвы, листовки «Вести с любимой Родины» и подошел к Костикову.

– Вот эти клятвы, в том числе и ваша, обнаружены у вас во время обыска. Узнаете?

Костиков устало кивнул головой.

– А эти листовки обнаружены у вашего товарища, у Морозова. Кстати, вот и его клятва. Значит, это вы и ваши люди распространяли листовки по городу?

Костиков продолжал молчать. Его снова начал бить мелкий озноб. Правый глаз совсем заплыл.

– Вашу банду мы всю выловили. Вы это знаете, – продолжал Петров. – Эти клятвы, листовки и оружие – достаточные улики, чтобы сейчас же отправить всех на Петрушину балку.

– Что же вам еще от меня нужно? – тихо спросил Костиков.

– Фамилии тех, кто руководил вами, от кого вы получали задания. Только чистосердечным признанием вы можете искупить свою вину. О ваших показаниях никто не узнает. Если же вы будете упорствовать, мы сообщим вашим друзьям, что вы лично передали нам эти комсомольские клятвы. И, представьте себе, нам поверят. Ведь клятвы-то налицо, и хранились они у вас... Так стоит ли упорствовать, стоит ли заставлять нас прибегать к крайним мерам?