Текст книги "Вспоминать, чтобы помнить "

Автор книги: Генри Валентайн Миллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

Буфано, человек из прочного материала

«Мне не интересно то, чего мы не можем сделать – только то, что можем, интересует меня... Я не знаю ничего в человеческом устройстве, что не было бы законченным и надежным». Такова вкратце философия Буфано. Философия действия, в основе которой истина, мужество, упорство и вдохновение.

Во всем, кроме внешнего облика, Буфано – великан. Как скульптор, он опередил время. Его мысли и поступки соотносятся с вечностью. Все, к чему он прикасается, все, в чем принимает участие, обретает прочность, долголетие, неразрушаемость. ТЕПЕРЬ – вот его вотчина. Он никогда не бывает критиком – только проектировщиком и строителем. Он никогда не теряет ни минуты, всегда налегке и в любой момент готов вступить в драку. Он сочетает в себе черты мечтателя, труженика, атлета, гладиатора, авантюриста, монаха, святого и государственного деятеля. Он не привязан к какому-то определенному месту – он пускает корни всюду. Он типичный американец и в то же время человек, принадлежащий всему миру. Он размышляет в категориях настоящего, но при этом не теряет связи со всем, что есть лучшего в прошлом и что сулит надежду в будущем. Он верит в человека – в его актуальные возможности и в его потенциал. Подобно Франциску Ассизскому, которым восхищается, Буфано не ограничивается одним человечеством: ему дорог весь мир, – это живой организм, даже та его часть, что зовется «неодушевленной». Буфано же бросил якорь в самом центре этого живого, дышащего, постоянно меняющегося мира.

Через несколько столетий о нем будут говорить как о человеке, вступившем в единоборство с твердыми материалами. Через несколько столетий его провозгласят человеком монументального видения. У Буфано действительно масштабное зрение, это все признают. Слишком масштабное для большинства людей – вот в чем трагедия. Те, кто завидует ему и клевещет на него, называют Буфано зазнайкой. Но они никогда не заглядывали в его душу. Эти лилипуты не понимают: все, чего настойчиво добивается Буфано, можно осуществить уже в наше время. Глядя на Буфано, стоящего рядом с огромной глыбой, которую он готов рассечь, так и хочется крикнуть: «Но это невозможно]» Маленький человек – и материал необыкновенной прочности, огромная бесформенная глыба. Какое же терпение, какой напор, какая стойкость нужны, чтобы справиться с этим! Какая любовь! То, что он работает вдвое больше обычного рабочего, сущая правда. Но это нам почти ничего не говорит. Сущая правда и то, что за один день он иногда приканчивает с десяток инструментов. Но и это почти ничего нам не говорит. Для нас важно, что он ищет, что пытается извлечь на свет. Короче говоря, смысл его деятельности в том, чтобы создавать произведения, передающие высшую красоту, а также истину и чистоту, и достигать этого с помощью простейших средств. Согласно эстетическим взглядам Буфано, простота является тем же знаком целостности, каким для древних евреев был монотеизм. Речь здесь идет, конечно же, не о детской простоте, хотя дети часто живее реагируют на его работы, чем взрослые. Это простота, обретенная постоянным созерцанием и железной дисциплиной. Это простота святого, который сам далеко не простой человек. По тонкому обращению с формой Буфано сравнивают с Эйнштейном. Между двумя современниками действительно есть нечто общее: один – мастер абстрактного, другой – конкретного*, но обоим свойственно открывать людям истину.

* Игра слов: concrete (англ.) имеет еще одно значение – «бетон».

Статую святого Франциска, изваянную Буфано из черного гранита и сейчас находящуюся на одном из парижских складов, Роджер Фрай назвал «самой значительной скульптурой за последние пятьсот лет». Все монументальные работы Буфано революционны – они будоражат и волнуют воображение не меньше самых сложных теорий Эйнштейна.

Творение гиганта должно стоять на открытом, большом пространстве, чтобы быть сродни духу, давшему ему жизнь. Некоторые из скульптур Буфано настолько внушительны, что могут царить над целыми городами; другие так выразительны, что их можно ставить посреди пустыни, где они будут пребывать в вечном союзе со стихиями и творениями воздуха; а вокруг некоторых могут вырасти новые города, заселенные мужчинами и женщинами, чьи взоры обращены в будущее. Но вместо этого с его скульптурами связаны постыдные истории пренебрежительного к ним отношения, безразличия, презрения и даже воровства и вандализма. Буфано не всегда знает, где находятся некоторые величайшие его работы, что с ними случилось и в каком они состоянии. Иногда толком не известен владелец. Вокруг этого величайшего из американских скульпторов витает, наподобие ауры, легенда о гонениях на него и мученичестве. Буфано стал национальной проблемой. Куда бы он ни приезжал, там тут же вспыхивают споры, разгораются битвы. Он как бы постоянно находится в центре циклона.

Сам Буфано – спокойный, сдержанный, скромный человек. Он из тех людей, которые всем сердцем стремятся принести людям мир и покой. Но, будучи исключительно творческим и деятельным человеком, подкрепляющим действие словом, а слово поступком, человеком правдивым, честным и чистым, как полевой цветок, он не может не порождать споров. В Буфано нет ничего загадочного, как думают некоторые. Он выглядит белой вороной среди нас, потому что живет в своем мире. Он верит в то, что говорит, и всегда говорит то, что думает. Если вы идете на компромисс или тянете время, вы автоматически выпадаете из круга его общения. Сам Буфано не рвет с людьми. Он принимает всех, его инстинктивным порывом является стремление обнять весь мир, всех людей, примирить все мировоззрения. Но при этом у него специфический взгляд на вещи, собственная манера улаживать дела – самая достойная и эффективная манера: делать это просто и прямо. Он не хочет просто изображать, он хочет воплощать, реализовывать, олицетворять. Если у него есть какой-то интерес к политике, то он сводится к желанию, чтобы навсегда покончили с политическими махинациями. Если есть какой-то вкус к лидерству, то только на первое время, чтобы указать направление и показать другим, как надо конкретно воплощать этот проект. Он не карьерист – он генератор активности. В отличие от современных генералов, руководящих военными действиями с почтительного и безопасного расстояния, Буфано всегда на передовой, всегда в авангарде – открыт и готов принять первый удар. В прошлом к нему относились как к «гласу вопиющего в пустыне», теперь же он стал силой, с которой нельзя не считаться, – не только в искусстве, но и в жизни. Для него же искусство и жизнь едины. Он трудится, чтобы очистить музеи, а не заполнять их. Он борется за то, чтобы вывести искусство на улицы, чтобы оно постоянно присутствовало в нашей каждодневной жизни. В этом его ересь, за это его преследуют и осуждают. Его желание сделать искусство частью нашей жизни вызывает подозрение; а из-за его убеждения, что художник должен пользоваться плодами своего труда, в нем видят подстрекателя.

«Трудности, испытываемые при работе с твердым камнем или металлом, будят воображение», – говорит Буфано. Он поведал нам, как работа с этими материалами укрепила его в поисках чистой формы. В каком-то смысле Буфано сам стал походить на твердые материалы; в каком-то смысле он работает над собой так же героически, как над гранитом, порфиром и нержавеющей сталью. Внутренние и внешние очертания его личности представляют собой простые плавные линии, открывающие нам человека поразительной чистоты. Многочисленные стычки с миром отшлифовали его, огонь страстей закалил, он стоит на прочном фундаменте, готовый выдержать любые испытания, любую критику. Его потребности очень скромны, все его пожитки укладываются в один бумажный пакет. С другой стороны, в своей работе он использует только самые лучшие материалы, не обращая внимания на их дороговизну. Чтобы осуществить свои проекты, обычно монументальные, ему приходится напрягать весь свой ум, волю, воображение. Иногда он встречает сопротивление. Битва Буфано с обществом вызывает в памяти старую историю о паутине и скале. Скала огромная, несокрушимая, прочная; паутина цепкая, сковывающая, удушающая. Скала знает свою силу, вся она – как кристаллизованная воля. Паутина же равнодушна, у нее нет никаких позитивных качеств, кроме сомнительного преимущества быть помехой другим.

Стремящийся докопаться до сути вещей Буфано поневоле тревожит нечто хрупкое, невидимое, неуловимое, что не дает развалиться нашему прогнившему обществу. Когда он начинает действовать, общество сотрясается, как медуза. И, подобно медузе, оно всегда реагирует одинаково, обхватывая возмутителя спокойствия цепкими жалящими щупальцами. Непроизвольно вызываемые Буфано волнения и беспорядки – свидетельства его живой натуры. Большинство людей, пытаясь улучшить положение вещей, не затрагивают их сути и просто кое-что подправляют. Но Буфано с резцом в руке пробивается к живому, болевому центру. Будь наше общество хрупким, тонким механизмом, такой образ был бы нелестным для скульптора, в природе которого нет ничего грубого, жестокого или бестактного. Напротив, нет на свете человека более впечатлительного и чуткого, более нежного, доброжелательного и благодарного. Но наше общество на сегодняшний день совсем не похоже на хорошо отлаженные швейцарские часы. Буфано это знает. Он знает: если тебе удалось что-то сделать, надо звонить в парадную дверь, а если тебе не открывают, надо ее выламывать. Не для того работал он всю жизнь с твердыми материалами, чтобы его одолела какая-то медуза. Когда Народному симфоническому оркестру в Сан-Франциско потребовался дирижер, он самолично полетел в Лондон и вернулся вместе с сэром Томасом Бичемом. Он собрал двести пятьдесят тысяч зрителей на торжественное открытие выставки работ сан-францискских художников под открытым небом, что принесло городским художникам более десяти миллионов долларов, практически ничего не получив за это сам – даже благодарности. Когда предложили воздвигнуть достойный памятник покровителю города святому Франциску, – памятник, который заставил бы померкнуть отвратительную Башню Койт на Телеграфном холме, Буфано вынудил отцов города купить участок под статую в Твин-Пикс. Я был там как-то вместе с Буфано, чтобы взглянуть на панораму. Есть земля, есть прекрасный вид – город, раскинувшийся внизу во всем великолепии, – но где же статуя добродетельного святого Франциска? Опять все те же скала и паутина. На этот раз, похоже, паутина побеждает. Похоже, говорю я, потому что битва все еще продолжается, потому что паутина только на вид прочна.

В конечном счете она разорвется и скала выступит наружу. В результате Буфано доведет дело до конца – как говорится, высидит отложенное яйцо, высидит все, которые отложит, – не важно, будут они из гранита или нержавеющей стали, из портландского цемента или динамита.

***

Думается, такой город, как Сан-Франциско, такой штат, как Калифорния, такая нация, как американцы, должны были бы гордиться тем, что у них есть Буфано; думается, великое общество должно гордиться, что у него есть такой скульптор. Ведь Буфано как раз из тех гениев, которые всегда думают о благе общества, в котором живут: он стремится улучшить, облагородить, прославить это общество. Он совсем не умеет жить только для себя. Даже выбор материалов, с которыми он работает, и сам метод работы говорят о таком строе души. Его произведения никогда не предназначались для музеев, где ими восхищались бы только знатоки. Его статуям не уготован жребий томиться и задыхаться в духоте залов. В прежнее время у Буфано были бы покровители, люди со вкусом и убеждениями, как и он сам, люди, полные грандиозных замыслов и способные воплотить их в жизнь. В наши дни таких людей, которые при этом стояли бы у руля власти, просто нет. В Америке, самой богатой стране в мире, нет министерства изобразительных искусств. По сути, у нас ничего не делается для жизнеобеспечения и защиты художника. Напротив, создается впечатление, что основная задача – отбить у него охоту работать. Долгие годы Буфано борется за создание министерства изобразительных искусств. Если бы ему удалось в этом преуспеть, я приветствовал бы его назначение на пост министра такого министерства. Не сомневаюсь, он сдвинул бы дело с мертвой точки. И поддержал бы истинно талантливых людей в нашей стране. При теперешнем положении дел драгоценный талант самого Буфано пропадает втуне, растрачиваясь на вещи, которые можно было бы перепоручить менее талантливому человеку. Самое настоящее преступление – допускать, чтобы Буфано расходовал свою творческую мощь не по назначению. Мы ждем от него новых монументальных произведений. Государство должно выделить средства на далеко идущие планы Буфано и помочь ему воздвигнуть по всей стране монументы, которые отражали бы славные моменты американской истории, приобщая граждан к добродетелям чистоты, простосердечия, искренности и великодушия, что могло бы стать фундаментом великого общества. В настоящее время он, будучи одним из членов Художественной комиссии Сан-Франциско, связан по рукам и ногам и ведет почти безнадежную борьбу с властями за восстановление тех его статуй, которые, находясь под защитой города, потеряны, изуродованы или украдены. Он тщетно умоляет городские власти вернуть федеральному правительству США те статуи, которые были временно переданы городу. Никто из городских чиновников не чувствует никакой ответственности за эти произведения искусства и не испытывает вины по поводу утраты некоторых из них. У Буфано нет уверенности, что по отношению к оставшимся под опекой города статуям не будет такого же пренебрежения и проявлений вандализма.

Где же городские власти хранят статуи Буфано? Думаю, уместно задать здесь этот вопрос. Отвели ли они для них подходящие, достойные места? Ласкают ли они взор досужего путешественника, въезжающего в город по одной из главных дорог? Нет, их нужно долго искать, ибо они основательно запрятаны. Одно из лучших произведений Буфано, изначально предназначенное украшать вход в миссию Сан-Хуан Батиста, стоит сейчас в Негритянском микрорайоне. Колоссальная статуя Мира, высеченная скульптором для Всемирной ярмарки, пылится на складе: ее отвергли из-за восхитительно простого решения в моделировании головы. У Пингвина из нержавеющей стали, стоящего в безлюдном Аквапарке, уже пропала голова. У статуи Баха, выполненной для поселка Кармел, где проводятся знаменитые Баховские фестивали, голову похитили в ночь перед открытием памятника. Ее не нашли и по сей день, и ни городские власти, ни полиция не дали никакого удовлетворительного объяснения этому акту вандализма. Исчезла статуя Мать народов, а Бюро пропаж государственного имущества отрицает, что она вообще когда-либо существовала. Замысел монумента святому Франциску – покровителю города, который все эти годы ждал, чтобы его наконец почтили, был уничтожен в самом зародыше – возможно, при молчаливом попустительстве все тех же городских властей. На работу с этими произведениями (а список далеко не полный) ушли годы; все они изготовлены из лучших материалов, стоимость их оплатили самые разные организации, и, однако, ничего, абсолютно ничего не делается, чтобы восстановить или реставрировать их, возместить убытки, вознаградить скульптора за работу и потерянное время и дать ему возможность продолжить его исполинский труд. Единственная статуя, которая стоит в подходящем окружении, о которой заботятся и любовно охраняют, – это памятник Сунь Ятсену в китайском районе Сан-Франциско. Но это китайцы, которые доказывают свою любовь к искусству на протяжении столетий.

Постыдный перечень утрат – недостойный ответ на благородные слова Буфано: «Искусство – это единый мир человечества, где нет ни рас, ни национальностей, там говорят на одном языке, понятном всем народам, оно – алфавит человеческого общения».

Как надо не понимать душу художника, чтобы намекать или даже открыто обвинять (как и было), что Буфано сам – возможно, с помощью коллег – уродовал и похищал свои творения! Якобы для рекламы! Но Буфано не нужна реклама! Ему нужна реставрация его работ, однако власти Сан-Франциско предпочитают заниматься самообманом.

Это стало ясно, когда мэр Сан-Франциско назначил Буфано специальным уполномоченным по делам искусства: потребовалось всего несколько часов, чтобы по ложному обвинению препроводить его в тюрьму. Там Буфано в свойственной ему манере устроил настоящий бунт. Он отказался раздеваться и спать на отведенной ему грязной кровати; он отказался есть принесенные помои; он также отказался пользоваться вонючим сортиром. Буфано держали в заключении всего десять дней, но для отцов города, болезненно реагировавших на шум вокруг его ареста, этого было больше чем достаточно. Когда тюремщики решили удовлетворить его запросы, Буфано потребовал, чтобы те же условия предоставили всем остальным. «Я не лучше их, – сказал он. – Если они преступники, то и я тоже». Он настоял, чтобы посылаемая ему друзьями (а также провинившимися чиновниками) еда распределялась поровну между всеми заключенными, а их постели и постельные принадлежности отвечали требованиям гигиены. И так далее. Для его карьеры специального уполномоченного все это было как нельзя лучше: Буфано приступил к чистке авгиевых конюшен. И начал с самого низа – со связанными руками и с кандалами на ногах, что символизирует роль, которую ему было предназначено вечно играть. В минуты унижения он, должно быть, часто вспоминал великих людей, с которыми его в тот или иной период жизни сводила судьба– например, Махатму Ганди и Сунь Ятсена. Вспоминал он, наверное, и своего деда, сражавшегося и погибшего рядом с Гарибальди. Думал, должно быть, и о Микеланджело, и о тех гонениях, которые обрушил на него завистливый Аретино.

О Буфано можно точно сказать одно – у него нет иллюзий относительно человека. Он живет с открытыми глазами. Однако сколь много и знает он о слабости, невежестве и жестокости человека, это знание не пугает его. Если есть дело и его долг – это дело сделать, Буфано идет вперед, как настоящий солдат. Он видит суть вещей. Если для завершения проекта нужна помощь банкира, он пойдет к банкиру; если губернатора Оклахомы – к губернатору; если для поддержания его планов потребуется поддержка президента Соединенных Штатов – Буфано не побоится обратиться и к президенту – не важно, сколько помощников преградят ему дорогу. «Я художник, – говорит он, – а художнику время дорого». Как точны эти простые слова! А вот бизнесмены, городские администраторы, государственные чиновники – жуткие волокитчики.

Перебирая в памяти все, что сделал на своем веку Буфано – и как скульптор, и как деятель, – не веришь, что все это под силу одному человеку. Он не обнаруживает никаких признаков возраста. Худощав, подтянут, подвижен и готов к испытаниям. У него скромные потребности, простые вкусы, нет никакой крупной собственности. Он объездил весь мир, включая Тибет, Сиам, Бали, остров Пасхи, Японию, Китай, Африку. Он знает много, очень много выдающихся людей во всех областях жизни в самых разных уголках земного шара. Всюду его узнают и чествуют – всюду, кроме ратуши Сан-Франциско. И куда бы Буфано ни ехал, он везде оставляет частичку себя, семя, которое со временем вырастает в дерево, обросшее легендами, – это и есть Буфано. Люди любят посмеиваться над его замечаниями типа: «Я только что из Москвы» или «На днях я был в Чунцине», словно поездка в такие места в порядке вещей. Но подобные путешествия вполне в духе Буфано, который на серебряных крыльях перелетает с одного конца земли на другой. Он умеет осуществлять свои желания, что свойственно чистым сердцем людям. Он мечтатель, который может по своему желанию уноситься в эмпиреи. Воображение всегда к его услугам. Другим постоянно что-то мешает, их истощает духовная лень. Буфано же всегда свободен, всегда доступен. «А votre service»* – вот его девиз.

* К вашим услугам (фр.).

О Буфано ходят легенды. Говорят, что он жил в буддийском монастыре в Индии, сам стал монахом и в этом обличье добрался до Тибета, побывал даже в самой Лхасе. Другие легенды касаются его подвигов и приключений в Китае во времена Сунь Ятсена. Не знаю, сколько в них правды, а сколько вымысла. С самого начала нашего знакомства я обратил внимание, что в его характере есть черты, которые могли быть позаимствованы из восточных источников. Он, например, я заметил, не отвечал на глупые вопросы и, похоже, даже не слышит их, а просто продолжает говорить дальше – с того места, где остановился, как будто никто его и не прерывал. В такие моменты глаза его словно мертвели, он смотрел не на человека, а сквозь него. Они становились глазами статуи или человека в трансе: «Не слышу зла, не вижу зла, не говорю зло». Таков Буфано в самом типичном для него состоянии. Я уже говорил, что он никогда не критикует собратьев-художников. Глядя на их работы, он не говорит ничего – ни плохого, ни хорошего, и ты понимаешь, что он видит и вбирает в себя все лучшее, что есть там, и спокойно отвергает плохое. Если настаивать, он честно выскажет свое мнение, но лучше на него не давить.

Помнится, он предупредил меня однажды: если я когда-нибудь соберусь посетить племя навахо, о котором мы как-то говорили, то не должен приставать к индейцам с расспросами. «Они не любят американцев, – объяснил он. – Американцы задают слишком много вопросов». Как же здорово, часто думал я, расставшись с Буфано, когда тебя не засыпают вопросами, не подвергают пустой критике, не осуждают все подряд. Буфано – прирожденный рассказчик. Он предпочитает демонстрировать свои знания и мудрость таким образом, а не в лоб. Может, поэтому его и обвиняют в уклончивости, в уходе от прямого ответа. По этой же причине на него сыплются обвинения в неискренности и склонности к преувеличению. Буфано – выдумщик, это несомненно. Но отсюда не следует, что он лжец и извратитель истины. Напротив, в самых невероятных выдумках он подходит к ней ближе, чем любитель голых фактов. Он говорит, как поэт, – я бы даже сказал, как один из поэтов прошлого, – в этот момент он творит, творит непроизвольно, от полноты жизни. Буфано берет голые факты и возвращает им утраченные прекрасные одеяния из символов, мифов, аллегорий, в которые они когда-то были облечены. Он делает это сознательно: ведь без надлежащего обрамления факты не представляют никакого интереса. Он также понимает, что подобное приукрашивание веселит сердце. Это свойство было у всех древних народов, да и в наши дни его можно встретить у жителей Средиземноморья и у кельтских народов. Только мы, американцы, высмеиваем его и считаем подозрительным. Окажись Буфано среди европейцев, среди жителей Африки и аборигенов Австралии или среди тонко чувствующих красоту балийцев, его способности рассказчика оценили бы по заслугам. Что касается балийцев, думаю, Буфано любит их больше всех других: ведь все они в своем роде художники. Он любит их за врожденную грацию, душевное равновесие, такт, вежливость, почтительность и художественные способности. А еще за их великодушие и гостеприимство. Но больше всего за то, что они изо всех сил защищают свои естественные права.

Человек, отдающий предпочтение таким добродетелям, должен неважно ощущать себя в нашем грубом обществе. Я часто спрашиваю себя, почему он продолжает здесь жить, почему не пустится вновь в путь и не начнет новую жизнь в более радостных и счастливых условиях? Мне интересно, что было бы, если бы его, подобно Робинзону Крузо, выбросило на берег острова Пасхи. Впрочем, он и так там был. Разве мог скульптор такого масштаба не побывать на родине монументальной скульптуры?

Но я отклонился от темы. Я говорил об усвоении им некоторых восточных свойств, особенно из даоистского и буддистского мировоззрения. Только вдумайтесь, как соответствует нижесказанное характеру Буфано: «Истинный мудрец взирает на Бога (Небеса), но не предлагает свою помощь. Он совершенствует свою натуру, но не вмешивается в дела других. Он руководствуется учением Дао, но не строит никаких планов. Он отождествляет себя с милосердием, но сам не зависит от него. Он ссужает деньги соседу, но сам их не копит. Он соблюдает необходимый этикет, не чураясь его. Он ведет дела, не уклоняясь от них. Он не нарушает закон. Он полагается на друзей и не преуменьшает их заслуги. Он приспосабливается к вещам и не игнорирует их».

В статуе Сунь Ятсена Буфано вольно или невольно придал революционеру ореол мудреца. К примеру, положение рук характерно для благородного наставника. Спокойная, величавая, уверенная поза, в какой Буфано изобразил этого великого революционера, характерна и для самого скульптора. Голова Сунь Ятсена заметно отличается по очертаниям и объему от всех других, изваянных Буфано. На первый взгляд в ней ощущается некоторая неправильность: она, если можно так выразиться, слишком уж натуралистична. К тому же поначалу голова кажется огромной, хотя она совершенно пропорциональна остальному телу и далеко не так колоссальна по объему, как, например, голова статуи Мира. Голова революционера, выступающая из одеяния, выполненного из нержавеющей стали, эта голова из шлифованного коричневого камня очень выразительна в своем величавом спокойствии. Буфано изваял голову Разума, голову Мудрости – именно китайского Разума и китайской Мудрости (очень отличающихся от наших). Однако, когда глядишь на статую, не можешь отделаться от чувства, что автор изобразил в ней некую универсальную личность, а не просто выдающегося китайского революционера. Для Буфано характерно умение уловить эти внешние противоречия и разрешить их в целом, что делает честь ему как тонкому психологу. Во всем он ищет скрытый смысл, суть всех вещей.

Мне доставляет удовольствие подробно остановиться именно на этой его работе, еще раз пережить моменты подлинной радости, подлинного восхищения, которые охватывают меня всякий раз, когда я смотрю на нее. Позади, на взгорье, растут, простирая ветви к небу, тополя; они качаются, сгибаясь на ветру, как пышный плюмаж над статуей великого Освободителя. За тополями виднеется ряд довольно убогих, покрашенных в яркие краски домишек – американских, но почему-то вызывающих в памяти Китай. И деревья, и домики создают своеобразный фон огромному, величественному памятнику Сунь Ятсену. Чтобы вполне насладиться красотой статуи, надо обязательно обойти вокруг и посмотреть на нее с разных углов. Сзади она выглядит не хуже, чем спереди. Строгие, спокойные очертания фигуры превосходны. Перед статуей нельзя не остановиться с благоговейно склоненной головой, шепча слова благодарности. В духе идущей из глубины веков китайской традиции она воплощает в себе союз действия и бездействия. Покой, мудрость, сочувствие, понимание – все олицетворяет эта статуя. Перед нами памятник эволюции человеческого разума, выраженный в радикальном, революционном его преломлении, никогда не потеряющем свою актуальность.

Другой аспект ориентализма Буфано может показаться странным: он глубоко убежден, что по-настоящему имеет значение только земная жизнь. Я говорю «странным», потому что на первый взгляд такое убеждение совпадает с западным материалистическим мировоззрением. Но когда я говорю, что для Буфано по-настоящему имеет значение только земная жизнь, то вкладываю в это утверждение совсем иной смысл, чем принято. Такой смысл содержится в словах Дж. Мида*, который говорит, что «только земная жизнь имеет значение, ведь именно здесь происходит встреча горнего и дольнего, внутреннего и внешнего, здесь поле истинно важной битвы, в которой мировой процесс поглощен осознанием мировой задачи... В одном из величайших мифов человечества сказано, что величие ангела на небе – того, про которого в другом месте говорится, что он вечно созерцает Лик Отца, то есть, по всей видимости, непосредственно ощущает Божественное Присутствие, – возрастает по мере успеха борьбы его земного двойника, человека, ведущего тяжелую битву в условиях существования во времени и пространстве; все это длится до того времени, когда земля вознесется до небес, а небеса опустятся до земли, а свобода и необходимость сольются в осознании Божественного промысла»**.

* Смотри его «Поиски старого и нового», Лондон, 1913. – Примеч. авт.

** Совершенно марксистский язык, за исключением терминологии! – Примеч. авт.

Позвольте мне процитировать еще одно место, потому что именно там я вижу связь между невысказанной философией Буфано и древним учением метемпсихоза, о котором говорит автор...

«Согласно этому возвышенному символу веры, главные уроки земного существования сводятся к неразделимости жизни одного человека и бытия в целом, и, посредством этого, возможности для каждого единичного существования наслаждаться союзом с Божеством. Эта более высокая судьба включает в себя как свободу, так и необходимость. Свобода состоит в том, что человек волен изменять свои личные взгляды по мере изменения обстоятельств жизни, которая неизбежно связана с бытием в целом. Вместо того чтобы смотреть на жизненные обстоятельства как на досадные препятствия и вредные ограничения, мы видим в них вечно новые возможности и быстрейший путь к себе; нам следует принимать их радостно, как вечно меняющиеся оттенки предначертанной нам судьбы. Ведь эти изменения помогут нашей единичной любви и воле слиться со всеобщей любовью и волей, и мы водно и тоже время обретем нашу собственную высшую судьбу и соединимся с остальными – и тем самым сознательно поможем исполнению Божественного промысла».

Эта целостная концепция жизни, распространенная в древних восточных учениях, а также лежащая в основе астрологии, выражает более адекватно, ярко и значительно отношение человека к миру, чем это делают наши современные социальные, этические и метафизические школы. Я это подчеркиваю потому, что Буфано, являющийся могучей личностью, Буфано, обладающий столь сильным социальным сознанием, Буфано, в характере которого так много противоречий, может быть понят только с позиций более высокой, всеобъемлющей философии жизни. Неправильно видеть в нем лишь бесстрашного человека – фанатика, или бунтаря, или потенциального лидера, или просто художника, который из-за излишка темперамента и таланта бросается от одного вида деятельности к другому. У Буфано есть качества, свойственные людям античности, для которых мир был един, а жизнь имела смысл. Подобно им, он воспринимает действительность как сиюминутную и трансцендентную одновременно. Активность и пассивность его натуры слиты воедино, и одно не противоречит другому. Можно сказать, что Буфано никогда не спит. Он человек, чье сознание работает в режиме, неведомом не только рядовому человеку, но и выдающимся людям. Его сны не похожи на обычные сны, отличаются они и от праздных мечтаний. Его сны слиты со всепроникающей, вечной реальностью – основой всех основ. Он не ставит подпись под скульптурой не из ложной скромности, а потому, что искренне верит в божественную природу творчества, в то, что он, Буфано, всего лишь инструмент в руках Творца, и в то, что через тысячу или две тысячи лет станет не важно, кто создал эти произведения – он, Бенджамин Буфано, или кто другой. Для него важно лишь одно: чтобы и тогда люди получали от них радость, чтобы его творения вдохновляли и стимулировали творчество других. Что же до наших дней, то Буфано всегда узнает свою работу: его душа живет в каждой линии, в каждом контуре, в мягкой, обтекаемой форме. В каждой его скульптуре можно видеть неподражаемое, подчас комичное смешение противоположных начал, такое характерное для поэта и метафизика, мечтателя и деятеля, новатора и традиционалиста. Если монументальные творения Буфано серьезны, выразительны и величественны, то более мелкие скульптуры (в основном из животного мира) говорят о его озорной фантазии, математическом уме и воображении, граничащем с магией. Окажи ему власти поддержку, Буфано за оставшиеся годы создал бы настоящий пантеон скульптур, которые выразили подлинный живой дух нашего времени. Для людей будущего эти произведения были так же понятны и вечны, как для современных людей – египетская, ацтекская, китайская или индийская скульптура.