Текст книги "Вспоминать, чтобы помнить "

Автор книги: Генри Валентайн Миллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

Я наклонился и тут увидел, что к нам направляется Джеральд.

«А ну-ка прогони это чучело, – шепнула она. – Он нам все испортит».

«О чем вы тут шепчетесь?» – спросил Джеральд, сияя, как небесные близнецы.

«Ни за что не угадаешь, братишка!» – Актриса сально рассмеялась – слишком громко – это я понял по выражению лица Джеральда.

Джеральд склонился к нам и сказал, понизив голос: «О сексе, конечно?»

Женщина изумленно воззрилась на него и почти испуганно произнесла:

«Ты что, мысли читаешь? Откуда, черт побери, ты это знаешь? По губам понимаешь, что ли?»

«По вашим губам я мог бы читать даже в темноте», – ответил Джеральд, посылая ей пламенный взгляд.

«Надеюсь, ты не хочешь меня оскорбить? Я не такая уж простушка – кое-что кумекаю. Может, в астрологии ничего не смыслю, но что ты собой представляешь, догадываюсь».

«Тсс. – Джеральд приложил палец к губам. – Только не здесь, дорогая. Вы ведь не станете разоблачать меня перед всеми этими людьми?»

«Не стану, если отыщешь выпивку. Где ты ее прячешь? Скажи, и я сама себе налью. На одном лимонаде долго не протащишься».

Джеральд уже наклонился, чтобы прошептать ей на ухо, но тут только что вошедшая ослепительная красотка дернула его за фалды фрака.

«Дайана! Ты здесь? Как мило! Я и мечтать не мог». И он потащил ее за собой в другой конец комнаты, даже не подумав нас познакомить. Наверное, радовался в душе, что легко отделался.

«Ну и паршивый тип, – процедила блондинка сквозь зубы. – Мог бы сказать, где держит выпивку. Притворился, что все забыл при виде Дайаны. Ха-ха! А сам из таких, что в обморок валятся, если показать... ты знаешь... такую штучку с волосиками».

В подобных местах вас ни на минуту не оставляют в покое. Стоило Пегги отойти на поиски спиртного, как подошла старая дева-норвежка, разливавшая чай в соседней комнате, ведя за руку известного психоаналитика, Водолея, на горизонте у которого Венера даже не маячила. Он был похож на дантиста, выродившегося в песчаную крысу*. Его искусственные зубы сияли, отливая синевой и обнажая ряд резиновых десен. С лица не сходила улыбка, выражавшая поочередно удовлетворение, сомнение, восторг и отвращение. Норвежка, которая была медиумом, смотрела на него с благоговением, давая толкование каждому его вздоху или хмыканью. Она была Рыбой – это было видно невооруженным взглядом: сострадание к ближним прямо изливалось из нее. Ей хотелось, чтобы все страждущие пришли к доктору Бландербассу. Он просто уникален, поведала она мне, когда доктор отошел: второй Парацельс, нет, скорее, Пифагор или Гермес Трисмегист. Это подвело нас прямиком к проблеме перевоплощения. Норвежка сказала, что помнит три предыдущих воплощения – в одном она была мужчиной. Случилось это во времена фараонов, когда жрецы еще не испортили древнюю мудрость. Она медленно отрабатывала свою карму, веря, что приблизительно через миллион лет вырвется из цепи рождений и смертей.

* Игра слов. Desert rat – солдат бронетанковой дивизии союзных

«Время – ничто, – шептала она, полузакрыв глаза. – Еще столько надо сделать... столько сделать. Не хотите ли попробовать нашего восхитительного печенья? Я сама пекла».

Взяв за руку, она повела меня в соседнюю комнату, где престарелая Дочь Революции разливала чай.

«Миссис Фаркар, – сказала норвежка, не отпуская мою руку, – этот джентльмен хочет вкусить нашего печенья. Мы только что имели замечательную беседу с доктором Бландербассом, не правда ли?» И она посмотрела на меня с трогательным смущением воспитанного пуделя.

«Миссис Фаркар – очень утонченная натура, – продолжала норвежка, вручая мне печенье и чай. – Она была близкой подругой мадам Блаватской. Вы, конечно, читали „Тайную доктрину“? Ну, конечно же, читали... Вижу, вы один из нас».

Я обратил внимание, что миссис Фаркар как-то странно смотрит на меня. Не в глаза, а куда-то поверх волос. Может быть, за мной стоит леди Астенброк, подумал я, и три вишенки качаются над моей головой.

Вдруг миссис Фаркар открыла рот.

«Какая красивая аура! Лиловая... с пурпурным отливом. Только взгляните!» – Она притянула к себе норвежку, заставив ту немного согнуться, указала на то место на стене, что располагалось дюйма на три выше моей редеющей шевелюры.

«Видишь, Норма? Прищурь один глаз. Ну... вон же...»

Слегка присев, Норма изо всех сил щурилась, но в конце концов вынуждена была признаться, что ничего не видит.

«Как же! Как на ладони! Видно невооруженным глазом! Продолжай смотреть! Не сдавайся!..»

К этому времени еще несколько старых перечниц, согнув ноги в коленях, старались разглядеть нимб над моим черепом. Одна из них клялась, что видит его отчетливо – правда, по ее словам, он был черно-зеленый, а не пурпурно-лиловый. Это не на шутку рассердило миссис Фаркар. Она стала с таким раздражением разливать чай, что даже опрокинула чашку на свое сиреневое платье. Норму это ужасно расстроило. Она суетилась около миссис Фаркар, кудахча, как мокрая курица.

Когда миссис Фаркар поднялась из-за стола, на платье оказалось ужасное пятно. Сама она была так взволнована, что, похоже, потеряла контроль над собой. Созерцая пятно, я инстинктивно поднял руку над головой, чтобы окунуть ее в спасительный лиловый свет моей ауры.

Мне понимающе улыбнулся чисто выбритый, полноватый гомик, который мог быть дизайнером, заметив вкрадчивым, медовым голосом, что моя аура просто потрясающая.

«Давно такой не видел, – воскликнул он, беспечно загребая пригоршню домашних печений. – А моя такая отвратительная, что не передать словами... Так, во всяком случае, говорят. У вас, наверное, прекрасный характер. У меня только один талант: хорошо слышу звуки вне пределов слышимости. Хотелось бы также быть ясновидцем. А вам? Хотя глупо с моей стороны об этом спрашивать. Конечно же, вы ясновидец. С такой-то аурой...» Он сделал очаровательную гримаску и вильнул бедрами. Я подумал, что сейчас он поманит меня ручкой, крикнув призывно: эй! Но он этого не сделал.

«Вы, наверное, художник», – рискнул я заметить после этого легкого намека на заигрывание.

«Думаю, да, – ответил он, застенчиво потупив глаза. – Мне нравится иметь дело с красивыми вещами. А цифры и все такое я просто ненавижу. Конечно, большую часть времени я живу за границей, это помогает, вы так не думаете? Вы когда-нибудь жили во Флоренции... или в Равенне? Разве Флоренция не прелесть? Не понимаю, зачем нам нужна эта война, как вы думаете? Такая гадость! Надеюсь, англичане пощадят Равенну. Эти ужасные бомбы! Брр! Как подумаю – мороз по коже...»

Женщина, стоявшая какое-то время подле меня, вдруг заговорила. По ее словам, удача отвернулась от нее семь лет назад после того, как на Майорке ей гадали по руке. К счастью, она отложила кое-что на черный день – кругленький миллиончик – эту цифру она произнесла не моргнув глазом. Теперь, когда она стала работать посредником, дела пошли немного лучше. За эту неделю она заработала три тысячи, устроив одного клиента на работу. Еще несколько таких сделок, и ей не придется голодать. Да и работа вполне приятная. В конце концов, надо что-то делать: голова должна быть занята. Это лучше, чем сидеть дома и дрожать от страха: что там правительство сделает с твоими деньгами?

Я спросил, не принадлежит ли она к секте Адвентистов седьмого дня. Она улыбнулась, обнажив золотые зубы.

«Нет, теперь уже нет. Думаю, я просто верю в Бога».

«А как вы познакомились с Джеральдом?»

«А... с Джеральдом... – И она рассмеялась нервным смехом. – Я встретила его на матче по боксу. Он сидел с индусским набобом или еще с кем-то, и я попросила у него зажигалку. Он поинтересовался, не Весы ли я по гороскопу, а я ответила, что не понимаю, о чем он говорит. Тогда он спросил, не родилась ли я между первым и пятым октября. Я ответила, что родилась первого октября. „Значит, вы Весы“, – сказал он. Я была так потрясена, что попросила его составить мой гороскоп. С того времени мои дела и пошли в гору. До этого я была в области затмения или еще чего-то. До сих пор всего этого не поняла... а вы? Однако это волнует, правда? Просишь у кого-то огоньку, а тебе говорят, когда ты родилась! Джеральд – необыкновенный человек! Шагу не ступлю, не посоветовавшись с ним».

«А вы не поможете мне устроиться на работу в кино? – спросил я. – Джеральд говорит, что у меня сейчас период удач».

«Разве вы актер?» – Она выглядела удивленной.

«Нет, писатель. При случае могу поработать „негром“».

«Вы сильны в диалоге?»

«Это мой конек. Могу продемонстрировать. Например... идут по улице два человека. Они от чего-то спасаются. Стемнело. Они заблудились. Один из них очень возбужден. Следует диалог...»

Тот, что взволнован: Куда, ты думаешь, я положил эти бумаги?

Тот, что спокоен: Гадать – все равно что бить наудачу по шару на бильярдном столе без сукна.

Взволнованный: Что? Если они попадут в чужие руки, я погиб.

Спокойный: Ты в любом случае погиб... Я думал, мы их давно спрятали.

Взволнованный: Как ты думаешь, мог кто-нибудь обчистить мои карманы, пока мы там находились? Но тогда почему не взяли часы и цепочку? Как ты это объяснишь?

Спокойный: Никак. Я ничего не предполагаю и ничего не объясняю. Я просто наблюдаю.

Взволнованный: Может, позвонить в полицию? Господи, ну должны же мы что-нибудь предпринять.

Спокойный: Ты хочешь сказать, что ты должен что-то предпринять? Лично я пойду домой спать. На этом месте мы и расстанемся. Спокойной ночи!

Взволнованный: Ты ведь не бросишь меня сейчас, правда? Не уйдешь просто так?

Спокойный: Вот именно уйду. Приятных сновидений!

«Могу сколько угодно говорить. Ну и как? Не понравилось? Но ведь это без подготовки... экспромтом. На бумаге я бы этот диалог довел до кондиции. Если хотите, могу еще по импровизировать Пусть теперь это будут две женщины. Они ждут автобус. Идет дождь, а у них нет зонтиков...»

«Простите, – сказала женщина – Весы, – но мне пора идти. Было приятно с вами познакомиться. Уверена, что с вашими способностями вы легко найдете работу в Голливуде».

Я остался стоять как оплеванный. Интересно, видна ли еще моя аура или уже исчезла. Никто не обращал больше на нее внимания.

Теперь, когда старички промыли кишочки теплым чайком, они стали подумывать о том, чтобы пойти домой пообедать. Один за другим покидали они насиженные места и ковыляли к дверям, где разбирали свои палки, костыли, зонтики и клюшки для гольфа. Леди Астенброк, похоже, задерживалась. Она оживленно беседовала с дородной кубинкой, одетой в стиле «Баттерик», по выкройкам для Бараньих Отбивных. Они говорили сразу на нескольких языках – ведь леди Астенброк была еще и законченным лингвистом. Я торчал в двух шагах от них на манер фикуса, пытаясь уловить хоть одно знакомое слово в этом диковинном наречии. Когда уходившие гости приближались к леди Астенброк, чтобы попрощаться, та резко, как слетевшая дверная петля, наклонялась, протягивая свою ледяную лапку в блеске драгоценных колец. У входных дверей толпились шоферы, готовые предложить руку помощи престарелым хозяевам. Джеральд поочередно провожал своих постоянных клиентов до их автомобилей. Он был похож на преуспевающего костоправа, который после каждого клиента кладет в карман изрядный куш. Когда отбыло последнее ископаемое, он, стоя на ступеньке крыльца, вытер пот со лба, потом извлек из кармана брюк серебряный портсигар, закурил сигарету с фильтром и выпустил через ноздри тонкое кольцо дыма. Низко над горизонтом повис тонкий серп месяца. Глядя на него, Джеральд сделал еще одну или две затяжки и выбросил сигарету. Вернувшись в дом, он внимательно огляделся. На лице его отразилось разочарование: похоже, тот, кого он ждал, еще не появился. В рассеянности он покусывал губы, а потом вдруг стремительно направился на кухню, где скорее всего опрокинул рюмочку-другую.

Теперь леди Астенброк говорила с кубинкой по-французски. Она прямо фонтанировала названиями фешенебельных курортов – Жуан-ле-Пэн, Канны, По. Очевидно, она много времени провела на юге Франции, а также в Италии, Турции, Югославии и Северной Америке. Кубинка слушала ее, не проявляя никаких эмоций, и только непрерывно обмахивалась отделанным слоновой костью миниатюрным веером, который мог быть только украден из музея. Ее грудь была унизана капельками стекавшего с лица пота. Время от времени она протирала шелковым носовым платочком глубокую расщелину между стиснутыми грудями. Она делала это как бы между прочим, не опуская глаз. Леди Астенброк притворялась, что не замечает этих неприличных жестов. Если бы она позволила себе сделать паузу и задуматься об их природе, то, несомненно, ужаснулась бы. Леди Астенброк скорее всего не прикасалась к своей груди с тех пор, как та усохла.

Кубинка была необъятных размеров, и стул, на котором она сидела, совсем не соответствовал ее габаритам. Начать с того, что зад свисал с сиденья, как вылезшее из квашни тесто. Иногда, когда взгляд леди Астенброк начинал блуждать по комнате, кубинка незаметно почесывала зад ручкой веера, а однажды, не обращая на меня внимания, яростно провела несколько раз веером по спине. Было ясно, что она утратила всякий интерес к бессвязной речи леди Астенброк, мечтая поскорее оказаться дома, скинуть корсет и всласть начесаться, как шелудивая собака.

Я был поражен, когда к подошедшему франтоватому коротышке кубинка обратилась как к своему мужу. Я почему-то не мог представить ее замужем, но вот ее муж во плоти стоял передо мною – монокль в глазу, в руке – пара кремовых перчаток. Как я понял, он был итальянский граф, по профессии – архитектор. В нем чувствовались большая природная живость и упрямство; что-то в нем было от хищника и что-то от денди. И еще что-то от поэта – из тех, что стоят на голове или обдумывают фразу или размер, свисая вниз головой с люстры. Он более естественно смотрелся бы в камзоле с большим, приклеенным к груди сердцем.

С бесконечным терпением, в котором, однако, угадывалась скрытая угроза, он стоял за спиной жены, ожидая, когда та закончит беседу с леди Астенброк. В нем была некая неявная жесткость, которая делала его похожим на неаполитанского брадобрея, ждущего момента, чтобы по-тихому перерезать жене горло. Я не сомневался: как только они усядутся в автомобиль, он защиплет ее до синяков.

Теперь в большой комнате осталось не больше дюжины людей. Мне показалось, что среди них преобладают Девы и Близнецы. Все впали в какое-то оцепенение, вызванное духотой и однообразным жужжанием насекомых. Сам Джеральд находился в спальне, где были повсюду развешаны фотографии его любимых звезд – без сомнения, клиенток. Рядом с ним за письменным столом сидела довольно привлекательная молодая женщина. Они вместе просматривали гороскоп. Я помнил, что женщина пришла сюда вместе с красивым молодым человеком, который был не то ее любовником, не то мужем, и они тут же разошлись по разным углам.

Молодой человек, оказавшийся актером (он играл в вестернах «Юниверсал»), был очень привлекателен, но его привлекательность была на любителя: этот человек находился на грани нервного срыва. Он лихорадочно метался, переходя от группы к группе и постоянно держась сбоку; прислушивался к разговору, а затем бросался прочь, как жеребенок. Я видел, что ему до смерти хочется с кем-нибудь поговорить, но никто ему в этом не помогал. Наконец он рухнул на диван, где уже сидела некрасивая низкорослая женщина, на которую он не обратил ни малейшего внимания. Молодой человек нервно поглядывал по сторонам, готовый взорваться по малейшему поводу.

Тут в комнату вошла ярко-рыжая женщина с фиалковыми глазами; за ней следовал высокий молодой летчик с плечами, как у Атласа, и резкими заостренными чертами лица человека, проводящего много времени в среде, где обитают птицы.

«Всем привет!» – сказала женщина, не сомневаясь, что присутствующие сразу же ее узнают.

Усевшись на краешек шаткого стула и держа спину прямо, словно проглотила аршин, она с горящими глазами нетерпеливо постукивала ножкой, будто говоря: «Я здесь, как видите... Не верила, что получится. Ну, что ж, приступайте, говорите комплименты... Я вся внимание».

У нее было безукоризненное английское произношение, что мало сочеталось с ее подвижной мимикой. Она могла быть Кончитой Монтенегро или Лулу Хегоробору, кем угодно – только не цветком Британской империи. Я тихо поинтересовался, кто она такая. Бразильская танцовщица, ответили мне, ее сейчас все отчаянно снимают.

Бразильский павлин и тот был бы более пунктуальным. Тщеславие, тщеславие! Ее так и распирало. Она передвинула свой стул, поставив его в самый центр комнаты, чтобы никто другой не мог завладеть вниманием нашей вялой аудитории.

«Мы взяли самолет в Рио, – рассказывала она. – Я всегда путешествую самолетом. Наверное, это экстравагантно, но я слишком нетерпелива. Свою собаку мне пришлось оставить с горничной. Я думаю, все эти идиотские правила – просто глупость. Я...»

Я... я... я... я... Она, похоже, просто не ведала о существовании второго или третьего лица. Даже о погоде она умудрялась говорить от первого лица. Танцовщица была похожа на сверкающий айсберг: ее подсознание было полностью под водой и так же ей не нужно, как Иона – киту. Когда она говорила, подрагивали носки ее ног – элегантных, ухоженных ног, способных выполнять самые изысканные па. От одного только прикосновения к ним можно было упасть в обморок.

Меня поразила ее неподвижность. Только голова и ноги были живыми – остальное тело было словно под наркозом.

Из диафрагмы неподвижного торса она извлекала свой голос – обольстительный и чарующий, хотя она и не говорила ничего такого, чего не говорила бы уже раз сто или тысячу до этого. Она сидела перед нами, как крысолов, вечно насвистывающий одну и ту же мелодию, и хотя внешне излучала радость и энергию, на самом деле скучала отчаянно, прямо изнывала от скуки.

«Да, я тоже Близнецы, – услышал я ее голос, в котором подтекстом звучало, что она находится под особым покровительством богов. – Да, я раздвоена. Я... я... я... я. Даже в своей раздвоенности она по-прежнему оставалась заглавной буквой «Я».

Неожиданно из спальни вышел Джеральд.

«Лолита! – воскликнул он, заставив свой фальцет завибрировать от восторга. – Как это мило с твоей стороны! Как ты ослепительна!» Он протянул к женщине руки и, касаясь ее кончиками пальцев, как в балете, пожирал восхищенным взглядом с головы до пят.

Пока он разыгрывал этот маленький фарс, мой взгляд случайно остановился на женщине у письменного стола в спальне. Она вытащила из сумочки платок и осушила им глаза. Я видел, как судорожно сжимала она руки, устремив вверх молящий взор. Она, казалось, совершенно утратила рассудок.

«Лолита, дорогая, как хорошо, что ты приехала. Конечно, на самолете? Какая прелесть! Ты всегда на высоте! А шляпка – просто загляденье! Где ты ее купила? Наверное, в Рио? Надеюсь, ты не сбежишь сразу? У меня для тебя чудесные новости. Венера сейчас к тебе благоволит».

Лолиту, похоже, не удивило это сообщение. Думаю, она знала больше об отношении к ней Венеры, чем Джеральд и все психопомпы загробного мира. Ее Венера находилась у нее между ног и, более того, всегда была под контролем. Единственное, что омрачало ее любовную жизнь, – это критические дни. Но и тогда оставалось еще много всего, что можно делать, не раздвигая ноги.

Сейчас, когда она поднялась, ее тело несколько ожило. В движениях бедер появился шарм, который отсутствовал, когда она сидела. Эти движения напоминали кокетливую игру бровями, которую она вовсю использовала. Она жеманно изгибала то одно бедро, то другое. Это была своего рода скрытая мастурбация, какую обычно практикуют воспитанницы частных школ, если у них заняты руки.

Она сделала несколько шагов в направлении спальни с грацией сосульки, только-только начинающей таять. Голос ее звучал теперь иначе. Он, казалось, исходил из груди самой Венеры. Он был густой и аппетитный, как редиска, плавающая в сметане.

«Когда ты освободишься, – произнесла она, глядя поверх плеча Джеральда на фигурку в спальне, – мне хотелось бы с тобой поговорить».

Подтекст был такой: «Гони эту зареванную неудачницу, и я расскажу тебе о моей бурной личной жизни».

«Мы уже заканчиваем», – сказал Джеральд, чопорно поворачивая голову в сторону спальни.

«Поторопись! – нетерпеливо произнесла Лолита. – Я скоро отчалю». При этом она слегка качнула бедром, словно говоря: «Я тебя предупредила. Действуй поживее!»

В это время в комнату вошел бразильский летчик с подносом, на котором были сандвичи и немного хересу. Лолита жадно набросилась на еду. Ковбой с сумасшедшинкой в глазах тоже вскочил на ноги и принялся уплетать сандвичи за обе щеки. Сидевшая в углу леди Астенброк с надменным выражением ждала, что кто-то поднесет к ней поднос. Все вдруг взбодрились, выйдя из состояния оцепенения. Насекомые перестали жужжать, зной немного спал. Казалось, общая спячка закончилась.

Этого-то момента и ждал ковбой. У него появился шанс излить душу, что он и поспешил сделать низким, рокочущим голосом, довольно приятным, несмотря на истерические нотки. Он был из тех невротичных «настоящих мужчин», которых штампуют киностудии и которые ненавидят свою лжемужественность. Ему хотелось поведать нам всем о своих страхах, которых у него было предостаточно. Он явно не знал, с чего начать, но твердо намеревался заставить нас себя слушать. И вот неожиданно он стал рассказывать о шрапнельных ранах, стал рассказывать просто так, на пустом месте, словно мы только и делали, что все время об этом говорили. Он хотел, чтобы мы почувствовали, каково это быть израненным и обливаться кровью, особенно под чужим небом, без всякой надежды на спасение. Его тошнило от необходимости скакать на диких лошадях через густые заросли за сто пятьдесят долларов в неделю. Он уже был актером, когда жил на Восточном побережье, и пусть там он не был знаменитостью, зато ему не приходилось ежедневно сидеть в седле. Он жаждал момента, чтобы проявить свои истинные актерские способности. Можно было догадаться, что он голоден, – возможно, его жена уединилась с Джеральдом в спальне, чтобы узнать, когда они снова будут есть вдоволь. Можно было предположить, что сто пятьдесят долларов в неделю они получают с интервалом в пять или шесть недель, и в этот промежуток им остается только жевать конское седло. А может, его жена закрылась с Джеральдом, чтобы узнать, почему скудеет мужская сила мужа. Многое витало в воздухе за этим жестким, безжалостным описанием подробностей шрапнельных ранений.

Решительный молодой человек с безумным взором был, несомненно, Скорпион. Он словно просил у нас разрешения корчиться в судорогах на ковре, кусать лодыжки Лолиты или швырнуть в окно бокал с хересом. Его мучило что-то, лишь косвенно связанное с профессией. Его положение в будущем? Ранняя беременность жены? Или куча других вещей, связанных со всеобщей катастрофой? В любом случае он находился в мертвой точке – чем бы она ни являлась, и чем больше метался, тем больше путались его мысли. Если бы хоть кто-нибудь возразил ему! Если бы подверг сомнению его сумбурные, беспорядочные высказывания! Но нет, никто даже рта не раскрыл. Все сидели, как воды в рот набрали, глядя, как несчастный бьется в судорогах.

Поначалу было трудно понять, в каком месте земли его настигал в очередной раз разрыв шрапнели: он уже назвал на одном дыхании девять стран. Его выследили в Варшаве; в Роттердаме в него бросили бомбу; топили в Дюнкерке; убивали при Фермопилах; по воздуху его доставили на Крит, откуда он бежал на рыбацкой лодке; и вот наконец он оказался где-то в диком высокогорном районе Австралии, у каннибалов, питаясь чем придется. Трудно сказать, действительно ли он пережил все эти кровавые приключения или всего лишь репетировал роль для нового радиоспектакля. В своей речи он использовал все существующие местоимения – личные, возвратные, притяжательные. То он сам управлял самолетом, то был отставшим солдатом или грабителем в тылу у побежденных. То перебивался с хлеба на воду, то упивался шампанским, как Эрих фон Штрогейм. Но всегда, при любых обстоятельствах он был несчастен. Никакими словами не мог передать он всю глубину своего горя.

В самый разгар этой лихорадочной агонии я решил встать и пойти осмотреться. На дорожке, ведущей в сад, я встретил Гумберто – того своего друга, что был Стрельцом. Тот только что вырвался из когтей горбуньи с экземой. Мы вернулись вместе в сад и там наткнулись на стол для пинг-понга. Молодая пара, назвавшаяся братом и сестрой, пригласила нас составить компанию в парной игре. Только мы начали играть, как на заднем крыльце появился ковбой; некоторое время он мрачно следил за нами, потом скрылся в доме. Через минуту из дома вышла очень загорелая женщина – энергия в ней била через край; подойдя ближе, она жадно следила за игрой. То был прямо бык в женских одеждах; дыхание ее извергало пламя; груди поднимались и опускались, как спелые канталупы. Первый мяч, по которому она ударила, вступив в игру, разлетелся на две части; второй – перелетел через забор, а третий угодил прямо в глаз моему другу Гумберто. После этого она, разгневанная, удалилась, заявив, что предпочитает бадминтон.

Вскоре вышел Джеральд и пригласил нас остаться на обед. Его друг-дизайнер обещал приготовить на всех спагетти, сообщил он.

«Так что не вздумайте сбежать», – прибавил Джеральд, погрозив нам насмешливо пальцем.

Мы, конечно же, сказали, что не собирались оставаться. (Разве он не заметил, как нам скучно?)

«Вы что, не любите спагетти? Они недостаточно хороши для вас?» – спросил Джеральд, притворно надувшись.

«Нам дадут выпить?» – поинтересовался я, надеясь, что он поймет намек и скажет, что коктейли уже готовят.

«Об этом не беспокойтесь, – сказал Джеральд. – Вы, Козероги, ужасно практичны. Ответ мой: да, для вас кое-что найдется».

«А что именно?» – попробовал уточнить Гумберто, у которого за этот день изрядно пересохло в горле.

«Тсс, – оборвал его Джеральд. – Сосредоточьтесь на пинг-понге. Кто вас только воспитывал?»

«Меня мучает жажда», – не унимался Гумберто.

«Пойдем в дом, и я налью тебе стакан холодной воды. Это пойдет тебе на пользу. Ты слишком возбужден. Кстати, подумай о своей печени. Вино – яд для тебя».

«Пусть не вино, а что-нибудь другое», – настаивал Гумберто, твердо вознамерившись выжать из Джеральда хоть какую-то выпивку.

«Послушай, Стрелец... веди себя, как подобает джентльмену. Здесь не ночлежка. Играй лучше в пинг-понг. Я пришлю вам в партнерши очаровательную девушку». Отвернувшись от нас, он бочком проскользнул в дом.

«Ну что ты на это скажешь? – вздохнул Гумберто, отбросил в сердцах ракетку и надел пиджак. – Пойду сам чего-нибудь раздобуду». Он оглянулся, ожидая, что кто-нибудь захочет к нему присоединиться. Брат прекрасной Лео изъявил желание его сопровождать.

«Не задерживайся!» – попросила жена Гумберто.

Тот вдруг вспомнил, что забыл нечто важное, вернулся к жене и спросил, где находится ее сумочка.

«Мне нужна мелочишка», – сказал он.

Порывшись в сумочке, он вытащил несколько банкнот.

«Теперь мы не увидим Гумберто несколько часов», – вздохнула жена.

Только они ушли, как к нам вышла посланная Джеральдом «очаровательная девушка». Ей было лет шестнадцать – обычная простушка с морковно-рыжими волосами и прыщавой кожей. Джеральд просунул в дверь голову и одобрительно кивнул. Почему-то всем сразу расхотелось играть. Девушка была на грани истерики. В это время вернулась все та же «буйволица» – похоже, лесбиянка, – она бросилась прямиком к столу и заграбастала ракетку.

«Я с тобой поиграю, – сказала она простушке и с силой резанула мяч поверх ее головы. – У меня слишком много энергии», – пробормотала «буйволица». Она удовлетворенно похлопывала себя по бедрам ракеткой, пока простушка ползала на коленях в зарослях розовых кустов, разыскивая мяч.

Мы сидели на ступеньках, глядя на них. Мисс Лео, в глазах у которой поблескивали золотые искорки, рассказывала про дюны Индианы. Она призналась, что приехала в Калифорнию, чтобы быть ближе к брату, который жил неподалеку в армейском лагере. Сама она нашла работу в универсаме – продает там сладости.

«Надеюсь, Родни не напьется, – волновалась она. – Он быстро пьянеет. Гумберто не накачает его, как вы думаете?»

Мы заверили мисс Лео, что ее брат находится в хороших руках.

«Не хочется, чтобы у него были неприятности, – продолжала она. – Пьяный, он может клеиться к кому попало. А сейчас так много разных болезней... вы понимаете, о чем я. Поэтому я предпочитаю не отпускать его одного. Поймите меня правильно – я не против, если он познакомится с хорошей, чистой девушкой... но ведь есть и другие... Конечно, все ребята раньше или позже что-нибудь подхватывают. Но Родни дома много не бегал. Мы всегда были хорошими друзьями...» Она вдруг взглянула на меня, воскликнув: «Вы улыбаетесь. Я говорю глупости?»

«Нет, что вы! – поторопился сказать я. – Совсем нет. Я нахожу все это очень трогательным».

«Трогательным? Что вы имеете в виду? Надеюсь, не думаете, что Родни – маменькин сынок?»

«Я думал не о Родни».

«Значит, со мной что-то не так?»

«Да нет. Я вообще не вижу здесь ничего плохого...»

«Вы думаете, я в него влюблена? – Она весело засмеялась. – Если хотите знать правду, так оно и есть. Я в него влюблена. Если бы он не был моим братом, я вышла бы за него замуж. А вы бы не вышли?»

«Не знаю, – ответил я. – Никогда не был ничьей сестрой».

Пожилая женщина вышла на заднее крыльцо, чтобы выбросить мусор. Она не была похожа на обычную уборщицу – в ней было нечто «духовное».

«Смотрите не простудитесь, – сказала женщина. – Такие вечера очень коварные. Обед скоро будет готов». Она улыбнулась нам материнской улыбкой, еще минутку постояла, скрестив руки на увядшем лоне, а потом скрылась внутри дома.

«Кто это?» – спросил я.

«Моя мать, – сказала Лео. – Правда, милая?»

«Да, конечно», – ответил я, несколько удивленный тем, что ее мать делает черную работу для Джеральда.

«Она принадлежит к секте квакеров, – пояснила девушка. – Кстати, можете звать меня Кэрол, если хотите. Это мое имя. Мама не верит в астрологию, но она любит Джеральда. И считает его беспомощным».

«А ты тоже из квакеров?»

«О нет. Я вообще не религиозна. Просто обыкновенная деревенская девушка. Мне кажется, что я довольно туповата».

«А мне так не кажется», – возразил я.

«Ну, может, не очень туповата... но все-таки туповата», – настаивала она.

«Почему ты так думаешь? С чего ты взяла?»

«Ну, я же слышу других людей. И себя тоже слышу. Понимаете, мои мысли самые обыкновенные. Большинство людей слишком сложны для меня. Я их слушаю, но не понимаю».

«То, что ты говоришь, кажется мне весьма умным, – признался я. – Скажи, а ты много видишь снов?» Казалось, ее поразил мой вопрос.