Текст книги "Вспоминать, чтобы помнить "

Автор книги: Генри Валентайн Миллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

Если вам претит сама мысль, что ваш сын станет убийцей или торговцем оружием, если вы убеждены, что смертоносное оружие нельзя производить, даже если оно не используется, тогда стройте новый мир, в котором не будет потребности в убийстве. Сосредоточьте всю свою энергию на этом, и только на этом. Если у вас есть дом, который вы любите, и он неожиданно подвергся нашествию крыс, разве вы не отставите все остальные дела и не займетесь уничтожением этой нечисти? Война – самое страшное бедствие, которое приходится выносить человеку нашей цивилизации. А что он сделал за все эти тысячи лет, чтобы с ней покончить? Да практически ничего. Разве что тратил все больше сил, выдумки и денег, чтобы сделать ее еще более ужасной – будто обманывал себя, считая, что в этом случае она перестанет существовать сама собой. Величайшие нации рухнули в результате войн. И тем не менее цивилизованный мир обманывает себя, веря (какой поразительный самогипноз!), что люди становятся лучше, гуманнее, умнее, внимательнее друг к другу. А истина заключается в том, что чем дальше продвигаемся мы по пути цивилизации, тем более жестокими становимся. Пытки, принятые у дикарей, – ничто по сравнению с теми муками, которым мы подвергаем друг друга. (Не только в дни войны, но и мира.) Добавим, что, завоевывая так называемые низшие народы Земли и перекраивая их на свой манер, мы требуем от них за это плату – быть послушными солдатами в наших армиях. Когда предстоит выполнить особенно грязную работу, мы бросаем туда колониальные войска. Прогресс! Прогресс!

Более того, зададим вопрос, который еще более усугубит и без того нелогичную, непоследовательную и парадоксальную ситуацию: поверит ли кто-нибудь из серьезных людей хоть на мгновение, что страны-победители – Китай, Россия, Америка, Англия – не станут теперь еще более воинственными, еще более настроенными на войну, еще более подготовленными к ней и не будут стремиться найти новые спорные вопросы? Германию и Японию можно не принимать во внимание. Решено. Ну и что тогда? Разве они единственные враги, которых может или будет иметь человек? Когда это было, чтобы великие державы договорились между собой или сложили оружие и стали кроткими, как ягнята? Когда это было, чтобы великие державы вели себя с малыми с тактом и уважением? А что малые державы, как они почувствовали себя, когда мы их освободили во время нашей победоносной и разрушительной кампании? Будут ли они благодарны нам и готовы принять наш образ жизни, когда народ вернется на свою разоренную, заброшенную землю, превращенную нами в огромный полигон? Возможно, они разойдутся с нами во мнении, как в будущем защищать жизнь и свободу?

Кто будет управлять миром после войны? Сильные. А кто сильный? Америка, Россия, Англия, Китай. (Еще не решен вопрос с Японией. Еще неясно, будет ли она полностью порабощена и лишена всех прав или же какая-нибудь из великих держав вступит с ней в преступный сговор, чтобы быть во всеоружии к следующей войне, которая уже надвигается.) Понятно, что Англия не откажется добровольно от своей империи. Франция потребует возврата колоний. И Голландия тоже. Возможно, и Италия. Германии, естественно, никогда уже ничего не позволят – разве что оставят воздух. Что касается Америки, то она откажется от всего, на что не сможет наложить лапу. Сохранится только одна великая империя – Британская, которой давно уже пора пасть. То, что она останется, впрочем, вполне справедливо, потому что Четыре Свободы, демонстрирующие англосаксонское представление о законности, ничего не имеют против империй. Хотя Франция – тоже империя, но ей дадут возможность подняться и снова стать сильной: ведь это свободолюбивая нация. Сильной, да не очень, потому что тогда она будет представлять угрозу английской свободе и безопасности, в основе которых лежит неслыханная алчность и желание как можно больше нахапать. Все эти отношения должны сохраняться в идеальном равновесии механизма швейцарских часов. Однако лучшие умы этого нового Entente Cordiale* легко и быстро справятся со всеми этими сложными проблемами. Нет никакой опасности, что они снова перегрызутся между собой. Ни малейшей! Россия останется коммунистической, Англия сохранит империю, Америка пребудет демократической страной, щедро раздающей подачки (с Рузвельтом у руля до конца его дней), а Франция – республикой. В Китае же, как всегда, будет царить полнейший хаос. Для обсуждения крупных проблем лидеры всех стран будут встречаться лично; что же касается более мелких, то они уладятся сами собой.

* Сердечное согласие, сердечный союз (отношения между государствами – фр.).

Как только закончится война, тут же встанет принципиальный вопрос: кто у кого будет покупать товары и на каких условиях. Что же касается проблемы долгов, то она решается просто. Долги заплатит простой народ. Он всегда платит. Хотя войны развязывает не народ, как, впрочем, и революции, правительству каким-то образом удается убедить людей, что именно они должны платить за все эти авантюры – причем и до них, и после. Ведь войны ведутся во благо народа. Но ко времени окончания войны никаких благ нет – только долги, смерть и разруха. И за все это надо платить.

На этот раз народы-победители не возражают против платежа: ведь они получат Четыре Свободы. А также разные новые машины и приспособления, повышающие производительность труда и превращающие работу в удовольствие. (Чем лучше трудишься, тем быстрее государство выплатит долги и скорее подготовится к новой войне.) Да, будет много разных новых изобретений, которые, если их не использовать в разрушительных целях, могут принести много радости. Среди прочего, появятся самолеты, которые смогут доставить нас в Китай и обратно за двадцать четыре часа – и за бесценок! В выходные дни рабочие всего мира будут летать из конца в конец земного шара, встречаясь со своими друзьями-рабочими на Яве, Борнео, в Мозамбике, Саскачеване, на Огненной Земле и в прочих местах. К чему теперь ездить на Кони-Айленд, в Довиль или Брайтон – провести выходные можно в местах и поинтереснее. Будет еще и телевидение – не забывайте! Если нет желания в свободное время летать по свету, вы сможете спокойно сидеть у камелька и смотреть, как эскимосы взбираются, скользя, на айсберги, или как примитивные народы собирают в джунглях рис, бивни, кофе, чай, каучук, чикл* и прочие полезные вещи для нашего удовольствия. Все будут работать с радостью – даже китайские кули. Потому что к этому времени многочисленная и могущественная династия Чан Кайши станет функционировать отлажено, как мощная динамо-машина. Будет положен конец торговле наркотиками, а прежде невежественные кули смогут смотреть и понимать американские фильмы, которые прекрасно заменят опиум. Возможно, для них нам придется выпускать фильмы класса «D» и продавать так дешево, что даже наибеднейший из кули сможет купить билет в кино. Для «наших смуглых братьев» мы создадим также фильмы «К» и «J». В еще больших количествах станем производить жевательную резинку, мороженое «Эскимо» и молочные коктейли «с градусом», а также открывалки, консервные ножи и прочие прибамбасы, чтобы простые люди всего мира могли наслаждаться некоторыми из предметов комфорта, сопутствующего нашему экономическому чуду.

* Растительная камедь.

Но за малыми народами следует постоянно присматривать, дабы они не подхватили коммунистическую заразу. Довольно с России Сибири, Монголии, ну и, возможно, Японии. Только не Китай! И не Малайский архипелаг, не Африка и не Южная Америка. Южная Америка может вообще стать проблемой, особенно когда в результате смешанных браков резко возрастет население. Что до Северной Америки, где перемешались многие национальности, то белые там вряд ли станут смешиваться с африканцами, меланезийцами и монголоидами. Другое дело – индейцы, они ведь стопроцентные американцы, а в этом случае можно закрыть глаза на цвет кожи. Однако не следует думать, особенно к югу от линии Мейсона-Диксона, что Четыре Свободы предполагают свободу браков между белыми и черными! Это уже относится к «пятой» или «шестой» «свободе», для осуществления которых потребуется, вероятно, еще одна война.

С появлением на рынке множества приспособлений, облегчающих труд, отпадает вопрос: кому выполнять черную работу? Конечно, машине/ Никому больше не придется пачкать руки. Механизмы будут работать эффективно, и не исключено, что рабочие могут заскучать. Разве только хозяева не будут возражать против разновидностей творческого труда. Вполне вероятно, что в последующие столетия все станут творческими людьми. Час или два проводишь у машины, а остальное время отдаешь искусству! Возможно, именно это будет положено в основу нового порядка в мире. Как замечательно! Радость творчества – то, чего человек никогда не знал раньше, – по крайней мере в цивилизованных странах. И вдруг неожиданно благодаря вездесущей машине мы станем снова как первобытные люди, – только мудрее, счастливее, осознав наконец глубину нашего счастья. Все танцуют, поют, рисуют, вырезают, играют на скрипках, бьют в барабаны, бренчат на гитарах... чудесно! И все благодаря машине! Как просто!

В конце концов, когда каждый достигнет гениальности, когда быть гением станет нормой, тогда не останется причин для зависти или соперничества. Искусство будет по-настоящему массовым. Не будет нужды в критиках и интерпретаторах, исчезнут дилеры и редакторы, юристы, бухгалтеры, политики – возможно, даже полиция. У каждого будет дом по душе – с холодильником, радио, телефоном, пылесосом, стиральной машиной, автомобилем, самолетом, парашютом и легкой вставной платиновой челюстью от доктора Коуэна. У инвалидов будут самые замечательные, самые великолепные и легкие искусственные конечности, которые дадут им возможность бегать, прыгать, танцевать и ходить без труда. У психически больных людей будут лучшие клиники и более гуманные и умелые санитары. Тюрьмы будут просторнее, чище, удобнее во всех отношениях. Будет много больниц – на каждой улице, и машин «скорой помощи», оборудованных не хуже пульмановских вагонов. Появится столько обезболивающих средств, что страдания исчезнут, не будет даже смертных мук. И еще – после того, как весь мир выучит английский, – что неизбежно случится, – пропадет всякая вероятность взаимного непонимания. Один язык, один флаг, один образ жизни. Машины делают всю грязную работу, выдающиеся умы осуществляют всю умственную деятельность – самый настоящий Entente Cordiale.

Вот такие перспективы на ближайшие пятьсот лет. Или нет ?Во всяком случае, так может быть – этого нельзя не признать. А что может этому воспрепятствовать? Трудно сказать, но, без сомнения, появится какой-нибудь идиот, какой-нибудь фанатик, который решит, что лучше знает, как нам жить. И это породит беды. Они всегда возникают, когда кто-то знает, как «лучше» жить. Пока еще невозможно предсказать, каков будет этот разводной ключ, который испортит хорошо отлаженный механизм Утопии, но у нас нет никаких сомнений, что таковой обязательно найдется. Это судьба.

Так что на всякий случай не расставайтесь со своими военными кораблями, танками, огнеметами, бомбардировщиками и прочими восхитительными штучками по части разрушения – они нам еще могут пригодиться. Однажды, как гром среди ясного неба – это всегда бывает неожиданно, обратите внимание! – какой-нибудь фанатик создаст проблему из незначительного инцидента, раздует его до колоссальных размеров, – и вот уже новая катастрофа стучится в двери. Но если мы вооружены до зубов, если готовы к войне лучше, чем в предыдущий раз, то, возможно, быстрее победим. Мы не должны утратить Четыре Свободы, помните! И не упустить возможность подготовить почву для пятой и шестой. Ведь чем больше «свобод» мы наберем, тем ближе окажемся к свободе как таковой.

Каждая новая «свобода», несомненно, вызовет гибель нескольких миллионов человеческих жизней и разрушение ряда крупных городов. Но если мы доберемся до десятой или одиннадцатой «свободы», нам будет уже безразлично, сколькими жизнями и городами придется за это пожертвовать. В конце концов, в нашей власти наделать еще детей и построить новые города – лучших детей и лучшие города. Если мы сумели гомогенизировать и иррадиировать коровье молоко, то, уж конечно, сумеем обработать и мозги наш их детей. Даже если нам придется разрушить все, что есть сегодня на земле, включая Ватикан, игра все равно стоит свеч. Нам ведь нужен мир, в котором война будет невозможна. И, ей-богу, если для достижения этой цели придется пожертвовать человечеством, мы пойдем и на это. Mieux vaut reveni en fantome que jamais*, как говорят французы.

* Лучше вернуться в виде призрака, чем не вернуться вообще (фр.).

А пока это благословенное время не пришло, пожалуйста, продолжайте убивать друг друга. Убивайте с еще большим азартом. Убивайте убийц, убивайте самоубийство, но, главное, убивайте! убивайте! убивайте! Убивайте во имя Бога и Отечества! Убивайте во имя мира! Убивайте ради самого наслаждения убивать! Никогда не прекращайте убивать! Убивать! Убивать! Убейте свою мать! Убейте брата! Убивайте лесных животных, убивайте насекомых, птиц, цветы, траву! Убивайте микробов! Убивайте молекулы и атомы! Убейте звезды, солнце и луну, если сумеете! Убивайте все, чтобы у нас наконец был светлый, чистый, открытый мир, в котором мы бы жили в покое, счастье и безопасности до конца наших дней.

Астрологическое фрикасе

Я познакомился с Джеральдом в фойе театра во время антракта. Не успели нас представить друг другу, как он поинтересовался, когда я родился.

«Двадцать шестого декабря 1891 года... В двенадцать тридцать дня... В Нью-Йорке... Марс, Уран и Луна – в восьмом доме. Этого достаточно?»

Джеральд пришел в восторг.

«Выходит, вы кое-что смыслите в астрологии», – сказал он, улыбаясь мне ласково, словно преданному ученику.

В этот момент к нам подошла элегантная молодая женщина и тепло приветствовала Джеральда. Тот быстро представил нас друг другу.

«Двадцать шестое декабря – четвертое апреля... Козерог – Овен... Вы должны прекрасно ладить».

Я так и не узнал имени элегантной женщины – впрочем, как и она – моего. Для Джеральда это не имело ни малейшего значения. Люди существовали для него только как подтверждение его небесных теорем. Он знал заранее сущность каждого из нас. В чем-то он походил на рентгенолога: ему был виден твой астральный скелет. Где непосвященному открывался только Млечный Путь, Джеральд видел созвездия, планеты, астероиды, падающие звезды, туманности и тому подобное.

«Не строй никаких важных планов на ближайшие дни, – говорил он. – Затаись. Твой Марс вступил в конфликт с Меркурием. Сейчас из твоих планов ничего хорошего не выйдет. Дождись полнолуния... Ты ведь склонен к импульсивным решениям, не так ли?» И он бросал на свою жертву лукавый и пытливый взгляд, словно говоря: «Меня не одурачишь. Я тебя насквозь вижу».

В тот антракт в фойе состоялось много знакомств. Каждого представляли по знаку зодиака. Преобладали Рыбы – холодноватые, мягкие, невыразительные создания – по большей части флегматичные и пучеглазые. Когда на горизонте возникал Скорпион или Лев, особенно женского пола, я настораживался; от знакомств с Водолеями старался уклониться.

Позже, уже в ресторане, мы с Джеральдом подробнее обо всем поговорили. Не помню, к какому знаку принадлежал он сам, – то ли к Деве, то ли к Близнецам, – но как бы то ни было, а производил он довольно сомнительное впечатление. В нем было что-то от гермафродита. Казалось, его «достали» Весы, Лев и Стрелец. Время от времени он делал иносказательные замечания по поводу Козерога – осторожно, осмотрительно, будто сыпал соль на птичий хвост.

Он много говорил о различных внутренних органах, а также о суставах, мышцах, слизистой оболочке и прочих частях тела. Хозяину стола, который не так давно попал под грузовик, он посоветовал в следующем месяце обратить особое внимание на коленные чашечки. А молодой женщине, сидевшей слева от меня, беречь почки: только что один из «домов», связанных с почками и железами внутренней секреции, оказался под отрицательным воздействием. Мне было интересно, какое звездное тело в ответе за желчный цвет его лица и почему он ничего не предпринимает по этому поводу – хотя бы с помощью местного фармацевта.

После трех бокалов крюшона в голове у меня все смешалось. Я не помнил – то ли следующая неделя будет удачна для меня в финансовом отношении, то ли я переломаю себе все кости. И что удивительно – мне было все равно. Дурное влияние Сатурна на мой гороскоп компенсировалось благотворным воздействием Юпитера. Я обратил внимание, что Джеральд ни разу не упомянул Венеру. Было похоже, что ему вообще наплевать на личную жизнь. Его коньком были несчастные случаи, повышения жалованья и путешествия. Разговор становился таким же пресным, как холодный омлет в клинике по лечению суставов. Я пытался вывести разговор на Плутона: эта загадочная планета интересовала меня больше других, но такая тема явно была Джеральду неприятна – он сразу мрачнел и замыкался. Ему нравились земные вопросы, вроде: «Как вы думаете, спагетти соответствуют моему темпераменту?» – или «Полезен ли мне в это время года спорт?» – или «Как быть с работой в Сан-Франциско – подходящее ли время для переезда туда?». На такие вопросы у него всегда был готов ответ. Поразительно, какую уверенность он при этом излучал. Иногда, чтобы его ответ прозвучал более драматично, он закрывал глаза, как бы мгновенно обозревая карту небесных светил. Он мог предсказывать будущее в любом порядке и, однако, как ни странно, так же, как и все остальные, покупал утреннюю газету, чтобы узнать, что произошло (во время нашей беседы) на Восточном фронте. Произойди ночью крах фондовой биржи, уверен, Джеральд и о нем узнал бы из газет. Когда несколько недель назад случилось лунное затмение, он ждал землетрясений и обвалов; к счастью, подземные толчки зафиксировали в пяти или шести тысячах миль от нас, в Тихом океане. Никто не пострадал, разве только морские чудища...

Спустя неделю или около того Джеральд позвонил мне и пригласил на новоселье, пообещав, что там я познакомлюсь с прекрасной женщиной-Стрельцом, чья грудь подобна спелым яблокам, а губы цвета раздавленной малины. «Ты скоро разовьешь бурную деятельность», – сказал он на прощание. Тон, каким он это сообщил, звучал очень обнадеживающе – по крайней мере по телефону. Однако по здравом размышлении я пришел к выводу, что «бурная деятельность» сама по себе довольно бессмысленна. Пчелы и муравьи постоянно деятельны, всегда активны, ну и что из того? К тому же мне претила сама идея бурной деятельности. Я находился в мире с собой и хотел пребывать в таком состоянии хотя бы еще некоторое время.

День клонился к закату, когда мы подъехали к дому Джеральда. Со мною были два друга – Весы и Стрелец. По обе стороны улицы на протяжении всего квартала стояли припаркованные автомобили – в основном лимузины, гладкие и сверкающие; их охраняли шоферы в ливреях. Водители уже вовсю общались между собою. Когда мы вылезли из нашего «форда», нас окинули презрительными взглядами.

Новое пристанище Джеральда было довольно миленьким домиком – приятным и неброским. Это жилище вполне подходило для преуспевающего хироманта или виолончелиста. В гостиной толпился народ – люди стояли, сидели, разговаривали, пили чай, грызли печенье. Завидев нас, Джеральд тут же бросился навстречу, на ходу представляя гостей: Весы – Близнецы... Стрелец – Водолей... Лев – Козерог... и так далее. Все напоминало атмосферу «Алисы в Стране чудес», а Джеральд теперь, когда я видел его в домашней обстановке, имел отчетливое сходство с глашатаем Красной Королевы.

Когда всех перезнакомили, я занял место в глубине эркера и стал наблюдать за происходящим со стороны. Мне было интересно, кто первый ко мне привяжется. Долго ждать не пришлось.

«Вы интересуетесь астрологией?» – спросил меня бледный субъект с запавшими щеками – он с трудом поднялся с дивана, где сидел, зажатый с двух сторон безвкусно одетыми женщинами с лицами цвета овсянки.

«Немного», – ответил я, улыбаясь и пожимая его вялую руку.

«Мы все так любим Джеральда. Он просто волшебник. Не знаю, что бы мы без него делали».

Я ничего не ответил, и возникла неловкая пауза. Он продолжал:

«Вы, полагаю, живете в Голливуде, мистер... Простите, напомните мне ваше имя. Я – Хелблингер... Джулиус Хелблингер».

Я снова протянул руку и сказал:

«Рад познакомиться, мистер Хелблингер. Нет, я здесь не живу. Приехал погостить». «Вы, наверное, юрист?» «Нет, писатель».

«Писатель... как интересно! А могу я поинтересоваться, какие книги вы пишете?»

Тут мне на помощь пришел Джеральд, который прислушивался к нашему разговору и теперь, крайне возбужденный, присоединился к нам.

«Не советую вам открывать его книги, – сказал Джеральд, подняв одну руку вверх и расслабив кисть так, что пальцы свободно болтались. – У него очень порочное воображение, не так ли, „Двадцать шестое декабря“?»

В этот момент одна карга предприняла попытку подняться с дивана с помощью изящной трости с золотым набалдашником. Увидев, что она беспомощно, как дохлая рыба, валится обратно на диван, я поспешил прийти ей на помощь. Занимаясь ею, я обратил внимание на ее ноги, которые напоминали две сухие щепки. Похоже, она никогда не совершала пути длиннее, чем от автомобиля до подъезда. Глаза на бледном, одутловатом лице были похожи на два семечка – вроде тех, которыми кормят птиц. Огонек в этих тусклых глазках мог вспыхнуть только алчным блеском. Она могла бы быть сестрой-близняшкой Кэрри Нейшн, изображенной Грантом Вудом в состоянии дьявольского озарения. Я ясно представил, как она поливает хризантемы из дырявого цветочного горшка на лужайке в родной Пасадене. Скорее всего она от парикмахера шла к нумерологу, от нумеролога – к хироманту, от хироманта – на чаепитие, где после второй чашки чаю начинала чувствовать некоторое шевеление в кишечнике, поздравляя себя с тем, что сегодня может обойтись без слабительного. Иметь хороший стул для нее, без сомнения, – самая большая радость в жизни. Ставя старушку на ноги, я слышал, как ее черствое сердце стучит, словно ржавый механизм «Ингерсолла».

«Вы очень любезны, – произнесла она, пытаясь изобразить на своем каменном лице некое подобие улыбки. – Мои бедные ноги то и дело подводят меня. Джеральд говорит: все оттого, что Марс противостоит Сатурну. Похоже, это мой крест. А вы кто? Телец? Нет, дайте немного подумать... Близнецы? Так?»

«Да, – ответил я. – Я, моя мать и сестра – все мы Близнецы. Странно, правда?»

«Да уж», – ответила она, тяжело дыша от титанических усилий справиться с головокружением. Кровь наполняла ее вены, как чернила промокательную бумагу.

«Джеральд говорит, что я принимаю все слишком близко к сердцу... но как не волноваться, если правительство отнимает весь твой доход? Понятно, что войну надо выиграть, но, Бог мой, с чем мы останемся, когда все кончится? Я не буду моложе – это уж точно. У нас осталась всего одна машина, и – как знать? – может, мы и ее лишимся. А что вы думаете об этой войне, молодой человек? Разве не ужасно, что все время льется кровь? И можно ли надеяться, что хотя бы здесь мы в безопасности? Не удивлюсь, если японцы высадятся в Калифорнии и займут все побережье под самым нашим носом. Что вы думаете? Вижу, вы очень терпеливый слушатель. Простите мою болтовню. Я уже больше не молода. Ну, так что?»

Я молчал и только улыбался – думаю, немного печально.

«Вы, надеюсь, не иностранец?» – спросила она несколько встревожен но.

«Нет, – ответил я. – Я американец». «Откуда? Из Среднего Запада?»

«Нет, из Нью-Йорка. Я там родился».

«Но не живете там? Я вас не осуждаю. Там жить невозможно... столько иностранцев. Я уехала оттуда тридцать лет назад и возвращаться не собираюсь... О, леди Астенброк!.. Как я рада снова вас видеть. Когда приехали? Я и не знала, что вы в Калифорнии».

Я стоял и держал ее палку. Старая ведьма, похоже, совсем забыла про меня, хотя я по-прежнему был рядом, готовый поддержать ее шаткий скелет, если старуха пошатнется или станет валиться на пол. Наконец, заметив, что леди Астенброк бросает смущенные взгляды в мою сторону, она заскрежетала заржавевшими членами и отодвинулась на неполный дюйм в сторону – только чтобы дать мне понять, что о моем присутствии не забыли.

«Леди Астенброк, позвольте представить мистера... Простите, как, вы сказали, вас зовут?»

«Я вам ничего не говорил, – произнес я твердо. И, выдержав паузу, прибавил: – Химмельвайс. Август Химмельвайс».

Леди Астенброк заметно поморщилась, услышав ужасное тевтонское имя. Она протянула мне два ледяных пальчика, которые я сжал так лихо, что послышался хруст. Но еще больше, чем это отвратительно экспансивное рукопожатие, леди Астенброк рассердил мой наглый взгляд, который я тут же устремил на три вишенки, свисавшие с полей ее умопомрачительной шляпы. Только чокнутая английская аристократка могла выбрать такой фасон. Она стояла предо мной, как творение подвыпившего Гейнсборо, на которое заключительные мазки нанес Марк Шагал. Чтобы вызвать у окружающих образ Империи, нужно было всего-то засунуть пучок спаржи меж высохших грудей. Ее грудь! Автоматически мой взгляд скользнул туда, где ей положено быть. Тут же возникло ощущение, что леди Астенброк в последний момент, когда прыскала духами из пульверизатора, сунула туда ваты. Не сомневаюсь, что она никогда не рассматривала то, что в их кругу называется интимными местами. Какая мерзость! И раньше, и теперь... Если бы время от времени не возникала необходимость помочиться, о них вообще можно было бы забыть...

«Леди Астенброк – автор книг о Винни Вимпл», – поспешила сообщить мне старая карга из Пасадены. При этом сообщении я должен был изобразить аu courant*, но мне было наплевать, кто такая леди Астенброк – знаменитая писательница или чемпионка по крокету. Поэтому я отозвался довольно спокойно: «Сожалею, но мне ничего не известно об этих книгах».

* Полная осведомленность (фр.).

Мои слова разорвались бомбой.

«Не говорите нам, мистер...»

«Мистер Химмельвайс», – пробормотал я.

«Не говорите нам, мистер Химмельвайс, что вам ничего не известно о Винни Вимпл. Эти книги знают все. Где вы провели все эти годы? Бог мой, я ничего подобного не слышала».

Леди Астенброк снисходительно произнесла:

«Мистер Химмельвайс, возможно, читает Томаса Манна, Кроче и Унамуно. Я на него не в обиде. Я пишу от скуки. И сама не могу себя читать. Мои книги просто чудовищно примитивны».

«Как вы можете такое говорить, дорогая леди Астенброк! Ваши книги очаровательны! Прошлой зимой, когда у меня разыгралась подагра, я их заново перечитала... все подряд. Какое у вас воображение! Какая буйная фантазия! Не знаю, что бы мы делали без ваших книг о Винни Вимпл, просто не знаю... Ах, вот и барон Хафнагель. Я должна перемолвиться с ним. Простите, леди Астенброк». И она заковыляла в другой конец комнаты, истерически визжа: «Барон Хафнагель! Барон Хафнагель!»

Леди Астенброк опустилась на диван с такой осторожностью, словно у нее была стеклянная задница. Я предложил принести ей чаю и печенья, но она явно не слышала меня. Ее остекленевшие глаза уставились на фотографию полуголой чувственной блондинки, стоявшую на маленьком столике у ее локтя. Я попятился от дивана и тут же налетел задом на актрису, со следами былой красоты на увядшем лице. Я уже открыл рот, чтобы извиниться, но меня опередил резкий смешок, похожий на шелест слюды.

«Это всего лишь я... не волнуйтесь! Эскимосы трутся носами, а мы...» – Снова взрыв смеха – на этот раз рассыпавшийся подобно руладам Галли-Курчи. А потом неожиданно: «Я – двенадцатое ноября, а вы?»

«Двадцать шестое декабря, – ответил я. – Козел с парой рожек».

«Как мило! А я даже не знаю, кто я – змея или сороконожка. Немножко черта во мне точно есть и море секса. – И она сладострастно подмигнула мне бледно-голубым глазком. – Послушайте, – она еще ближе прижалась ко мне, – может, принесете выпить? Я думала, этот соколик (имелся в виду Джеральд) предложит мне чего-нибудь, но, кажется, ошиблась. А что здесь вообще происходит? Не собирается ли кто-то закатить истерику, а? Кстати, меня зовут Пегги. А вас?»

Я назвал мое настоящее имя.

«Но официально меня знают как Химмельвайса», – прибавил я и подмигнул.

«Официально? – отозвалась она. – Не понимаю. Официально – это как?»

«Психи, – сказал я. – Сами понимаете». И я постучал по голове.

«Ах, вот как? Вы хотите сказать, что они здесь все чокнутые? Я так и думала. Послушайте, а кто тот парень... ну, хозяин дома? Чем он занимается?»

«Гороскопами».

«Астрологией, что ли? Не думайте, не такая уж я дурочка. А по какому поводу гулянка? Зачем он всех собрал? Может, хочет вытрясти деньжат? Если станет ко мне приставать с этим – пожалеет».

«Не думаю, что он будет к вам приставать, – сказал я. – Во всяком случае, не по этому поводу». И я снова грязно подмигнул.

«Ага! Вот, значит, что ему нужно! – Она обвела присутствующих оценивающим взглядом. – Никакой конкуренции, я бы сказала. Может, они всего лишь прикрытие». И она высокомерно кивнула на старушенций вокруг.

«А вы чем занимаетесь?»

«Я? Пишу».

«Правда? А что именно? Книги по истории, биологии?..» «Нет... Озорные», – ответил я, стараясь густо покраснеть. «То есть как озорные? Очень озорные или, попросту говоря, грязные?»

«Думаю, грязные».

«Что-нибудь вроде леди Чаттербай или Чаттерслей, как ее там? Надеюсь, не такое барахло?» Я рассмеялся.

«Нет, не такое... одни сплошные непристойности. Ну там... чувиха, засос, телка, плоскодонка...»

«Не так громко! Забыл, где находишься? – Она бросила быстрый взгляд через плечо. – Послушай, а почему бы нам не посидеть где-нибудь и не поболтать? Что ты еще знаешь? Звучит обнадеживающе. Так что ты сказал, кто ты есть – козел? Это кто такой? Стрелец?»

«Козерог».

«Козерог: Наконец что-то ясно. Какого числа ты родился? Хочу запомнить... И что, все Козероги такие? Бог мой, я думала, что достаточно сексуальна, но, может, и мне надо поучиться. Иди сюда, где нас никто не услышит. Так что ты сказал? Повтори...»

«Чувиха, засос, телка, плоскодонка...»

Она смотрела на меня восхищенным взглядом. Потом протянула руку.

«Потрясно, дружище! Ты говоришь на моем языке. Послушай, а ты не можешь добавить что-нибудь по круче? Ведь раньше это были нормальные слова, расхожая монета. Ну и прибавь немного старых добрых ругательств. Давай, начинай. Хочу писать кипятком. Вот те на! Повезло мне, что тебя здесь встретила. Так выпьем мы, а? Только не вздумай принести старую конскую мочу. Постарайся найти бурбон... Подожди, не уходи сразу. Повтори все еще раз. Начни с „чувихи“, как раньше. Но вверни туда и старые слова. Давай после вечеринки пойдем куда-нибудь. Ты, надеюсь, не только слова можешь говорить? Это было бы слишком... Пойди сюда, я что-то шепну тебе на ушко».