Текст книги "Генри Лонгфелло. Песнь о Гайавате. Уолт Уитмен. Стихотворения и поэмы. Эмили Дикинсон. Стихотворения."

Автор книги: Генри Лонгфелло

Перевод К. Чуковского.

 
Праздно бродя, пробираясь подальше от шума,
Я, любопытный, замедлил шаги у мертвецкой, у самых ворот.
Вот проститутка, брошенное жалкое тело, за которым никто не пришел,
Лежит на мокром кирпичном помосте,
Святыня-женщина, женское тело, я вижу тело, я только на него и гляжу,
На этот дом, когда-то богатый красою и страстью, ничего другого не вижу,
Промозглая тишина не смущает меня, ни вода, бегущая из крана, ни трупный смрад,
Но этот дом – удивительный дом, – этот прекрасный разрушенный дом,
Этот бессмертный дом, который больше, чем все наши здания,
Чем наш Капитолий под куполом белым с гордой статуей там, наверху, чем все старинные соборы с вознесенными в небо шпилями,
Больше их всех этот маленький дом, несчастный, отчаянный дом,
Прекрасный и страшный развалина-дом, обитель души, сама душа,
Отверженный, пренебрегаемый всеми, – прими же вздох моих дрогнувших губ
И эту слезу одинокую, как поминки от меня, уходящего,
Мертвый дом, дом греха и безумья, сокрушенный, разрушенный дом,
Дом жизни, недавно смеявшийся, шумный, но и тогда уже мертвый,
Месяцы, годы звеневший, украшенный дом, – но мертвый, мертвый, мертвый.
 

Перевод К. Чуковского.

1

 
Вдруг что-то ошеломило меня, когда я думал, что я в безопасности,
И я бегу из любимого тихого леса,
Я не стану бродить по лугам,
Я не пойду, не разденусь, чтобы встретиться с моим любовником – морем,
Я не стану прижиматься моим телом к земле, чтобы ее тело обновило меня.
 
 
Почему же ее не тошнит, эту землю?
Как можешь ты жить на земле, ты, весенняя зелень?
Как можешь ты давать мне здоровье, ты, травяная кровь, кровь корней, плодов и зерен?
Разве изо дня в день не пихают в тебя, о земля, пораженные болезнями трупы?
Разве каждый материк не набит до краев мертвецами?
Куда же ты девала эти трупы, земля?
Этих пьяниц и жирных обжор, умиравших из рода в род?
Куда же ты девала это тухлое мясо, эту вонючую жижу?
Сегодня их не видно нигде, или, может быть, я заблуждаюсь?
Вот я проведу борозду моим плугом, я глубоко войду в землю лопатой и переверну верхний пласт,
И под ним, я уверен, окажется смрадное мясо.
 

2

 
Вглядитесь же в эту землю! Рассмотрите ее хорошо!
Может быть, каждая крупинка земли была когда-то частицей больного – все же смотрите!
Прерии покрыты весенней травой,
И бесшумными взрывами всходят бобы на грядах,
И нежные копья лука, пронзая воздух, пробиваются вверх,
И каждая ветка яблонь усеяна гроздьями почек,
И пшеница с таким бледным лицом воскресает из своей усыпальницы,
И начинают опять покрываться зеленоватым туманом шелковица и плакучая ива,
И птицы-самцы поют утром и вечером, а их самки сидят в своих гнездах,
И вылупляются цыплята из яиц,
И возникают новорожденные твари, корова рождает теленка и жеребенка кобыла,
И честно встают на пригорке темно-зеленые листья картошки,
И желтые стебли маиса встают, и сирень зацветает у дверей во дворе,
И летняя зелень горда и невинна над этими пластами умерших.
 
 
Какая химия!
Что ветры и вправду не веют заразой,
Что нет никакого подвоха в этой влаге прозрачно-зеленого моря, которая жаждет любовно прижаться ко мне,
Что я без опаски могу ей дозволить лизать мое голое тело множеством своих языков,
Что мне не грозят те хвори, которые влиты в нее,
Что все чисто всегда и вовеки,
Что так сладостна студеная вода из колодца,
Что ежевика так сочна и душиста,
Что ни яблони, ни апельсины, ни виноград, ни дыни, ни сливы, ни персики не отравляют меня,
Что, когда я лежу на траве, она не заражает меня,
Хотя, может быть, каждая былинка травы встает из того, что было когда-то болезнью.
 
 
Этим-то Земля и пугает меня, она так тиха и смиренна,
Она из такого гнилья создает такие милые вещи,
Чистая и совсем безобидная, вращается она вокруг оси, вся набитая трупами тяжко болевших,
И такие прелестные ветры создает она из такого ужасного смрада,
И с таким простодушным видом каждый год обновляет она свои щедрые, пышные всходы,
И столько услад дает людям, а под конец получает от них такие отбросы в обмен.
 

Перевод К. Чуковского.

 
И все же, мой брат, моя сестра, не отчаивайся,
Иди, как и прежде, вперед – Свободе нужна твоя служба,
Одна или две неудачи не сломят Свободу – или любое число неудач,
Или косность, или неблагодарность народа, или предательство,
Или оскаленные клыки властей, пушки, карательные законы, войска.
 
 
То, во что мы верим, притаилось и ждет нас на всех континентах,
Оно никого не зовет, оно не дает обещаний, оно пребывает в покое и ясности, оно не знает уныния.
Оно ждет терпеливо, чтобы наступил его срок.
 
 
(Да, я воспеваю не только покорность,
Я также воспеваю мятеж,
Ибо я верный поэт каждого бунтовщика во всем мире,
И кто хочет идти за мною – забудь об уюте и размеренной жизни,
Каждый миг ты рискуешь своей головой).
Бой в разгаре, то и дело трубят тревогу, – мы то наступаем, то отходим назад,
Торжествуют враги или думают, что они торжествуют,
Тюрьма, эшафот, кандалы, железный ошейник, оковы делают дело свое,
И славные и безымянные герои уходят в иные миры,
Великие трибуны и писатели изгнаны, они чахнут в тоске на чужбине,
Их дело уснуло, сильнейшие глотки удушены своей собственной кровью.
И юноши при встрече друг с другом опускают в землю глаза,
И все же Свобода здесь, она не ушла отсюда, и врагам досталось не все.
 
 
Когда уходит Свобода, она уходит не первая, не вторая, не третья,
Она ждет, чтобы все ушли, и уходит последней.
 
 
Когда уже больше не вспомнят нигде, ни в одной стране, что на свете есть любящие,
Когда ораторы в людных собраниях попытаются чернить их имена,
Когда мальчиков станут крестить не именами героев, но именами убийц и предателей,
Когда законы об угнетении рабов будут сладки народу и охота за рабами будет одобрена всеми,
Когда вы или я, проходя по земле и увидев невольников, возрадуемся в сердце своем
И когда вся жизнь и все души людей будут уничтожены в какой-нибудь части земли, —
Лишь тогда будет уничтожена воля к Свободе,
Лишь тогда тиран и нечестивец станут владыками мира.
 

Перевод Н. Банникова.

 
Птичьим щебетом грянь, о язык мой, про радость поры, когда сирень зацветает (она в памяти снова и снова),
Отыщи мне слова о рождении лета,
Собери апреля и мая приметы желанные (так на морском берегу собирают камешки дети) —
Стонут лягушки в прудах, терпкий, бодрящий воздух,
Пчелы, бабочки, воробей с незатейливым пеньем,
Синяя птица, и ласточка, быстрая, словно стрела, и с золочеными крыльями дятел,
Солнечная дымка над землею, клубы дыма цепляются друг за друга, вздымается пар,
Мерцанье холодных вод и рыба в тех водах,
Лазурное небо, бегущий ручей, – и все это в искрах веселых…
Хрустальные дни февраля, кленовые рощи, где делают кленовый сахар,
Где порхает реполов, у него бойкий блестящий глаз и коричневая грудка,
Он подает чистый певучий голос на вечерней и на утренней заре,
Он бесшумно носится в саду среди яблонь, строя гнездо для подруги;
Тающий мартовский снег, ива выбрасывает свои желто-зеленые побеги, —
Это весна! Это лето! Что принесло оно и чего мне недостает?
Душа моя, ты на свободе, но что-то тревожит меня, а что – я не знаю;
В дорогу, скорее в дорогу – измерим все дали и выси!
О, если б летать, как летает птица!
О, если бы, словно корабль, под парусом мчаться!
Взлетать за тобою, душа, как взлетает корабль на хребты водяные,
Впитать в себя всё – все краски, все звуки, синее небо, и травы, и капли росы на рассвете,
И запах сирени; ее сердцевидные листья темно-зеленого цвета,
Лесные фиалки, и хрупкий, бледный цветок по прозванью «невинность», —
Все вещи во всех разновидностях, не ради вещей, ради их природы, —
Спеть песню любимым кустам в один голос с птицей,
Птичьим щебетом грянуть про радость поры, когда сирень зацветает (она в памяти снова и снова).
 

Перевод К. Чуковского.

1

 
Звучность, размеренность, стройность и божественный дар говорить слова,
Пройди года, и дружбу пройди, и наготу, и целомудрие, и роды,
Реки грудью пройди, и озера, и земли,
И горло свое разреши, и впитай в себя знания, века, племена, преступление, волю,
И сокруши все преграды, и возвысь и очисти душу, и утвердись в своей вере,
И лишь тогда ты, быть может, достигнешь божественной власти: говорить слова.
И к тебе поспешат без отказа
Войска, корабли, библиотеки, картины, машины, древности, города, отчаяние, дружба, горе, убийство, грабеж, любовь, мечта,
Придут, когда нужно, и покорно прорвутся сквозь губы твои.
 

2

 
О, почему я дрожу, когда я слышу голоса человеческие?
Воистину, кто бы ни сказал мне настоящее слово, я всюду пойду за ним, —
Как вода за луною безмолвной струистой стопой идет вокруг шара земного.
 
 
Все только и ждет настоящего голоса;
Где же могучая грудь? где же совершенная душа, прошедшая через все испытания?
Ибо только такая душа несет в себе новые звуки, которые глубже и слаще других,
Иначе этим звукам не звучать.
 
 
Иначе и губы и мозги запечатаны, храмы заперты, литавры не бряцают,
Только такая душа может открыть и ударить,
Только такая душа может выявить наружу то, что дремлет во всех словах.
 

Перевод К. Чуковского.

 
Вы, преступники, судимые в судах.
Вы, острожники в камерах тюрем, вы, убийцы, приговоренные к смерти, в ручных кандалах, на железной цепи,
Кто же я, что я не за решеткой, почему не судят меня?
Я такой же окаянный и свирепый, что же руки мои не в оковах и лодыжки мои не в цепях?
Вы, проститутки, по панели гуляющие или бесстыдствующие в своих конурах,
Кто же я, что могу вас назвать бесстыднее меня самого?
 
 
Я виновен! Я сознаюсь – сам прихожу с повинной!
(Не хвалите меня, почитатели, – к черту ваши льстивые слова!
Я вижу, чего вы не видите, я знаю, чего вы не знаете.)
 
 
Внутри, за этими ребрами, я, загрязненный, задохшийся,
За этим притворно бесстрастным лицом постоянно клокочут сатанинские волны,
Злодейства и развраты мне по сердцу,
Я гуляю с распутными и пылко люблю их,
Я чувствую, что я один из них, я сам и проститутка и каторжник
И с этой минуты не буду отрекаться от них, ибо как отрекусь от себя?
 

Перевод А. Сергеева.

 
Законы творения
Для могучих художников и вождей, для молодой поросли просветителей и совершенных поэтов Америки,
Для благородных ученых и будущих музыкантов.
 
 
Все да входят в единый ансамбль мироздания, в слитную истину мироздания,
Ничто не должно нарушать законы вселенной, дабы все труды говорили о высшем законе, законе неповиновения.
 
 
В чем, по-вашему, суть творения?
Чем, по-вашему, можно насытить душу, кроме свободы ходить где угодно и никому не повиноваться?
Что, по-вашему, я твержу вам на сотни ладов, кроме того, что каждый мужчина и каждая женщина не уступают Богу?
И что нет Бога божественнее, чем Вы сами.
И что именно это в конечном счете подразумевают все мифы, древние и сегодняшние.
И что вы или каждый должны подходить к творениям в свете этих законов.
 

Перевод К. Чуковского.

 
Не волнуйся, не стесняйся со мною, – я Уолт Уитмен, щедрый и могучий, как Природа.
Покуда солнце не отвергнет тебя, я не отвергну тебя,
Покуда воды не откажутся блестеть для тебя и листья шелестеть для тебя, слова мои не откажутся блестеть и шелестеть для тебя.
 
 
Девушка, возвещаю тебе, что приду к тебе в назначенный час, будь достойна встретить меня,
Я повелеваю тебе быть терпеливой и благостной, покуда я не приду к тебе.
 
 
А пока я приветствую тебя многозначительным взглядом, чтобы ты не забыла меня.
 

Перевод И. Кашкина.

 
Ну кто же теперь верит в чудеса?
А я вот во всем вижу чудо:
Проходя по улицам Манхаттена,
Глядя поверх крыш на далекое небо,
Бродя босиком по самой кромке прибоя
Или стоя под деревом где-то в лесу,
Говоря днем с теми, кого я люблю, и по ночам лежа в постели с теми, кого я люблю,
Или за столом, пируя с друзьями,
Разглядывая незнакомых людей, сидящих напротив в вагоне,
Или следя, как пчелы вьются над ульем в летний полдень,
Или как стадо пасется в лугах,
Любуясь на птиц, или на чудесных стрекоз,
Или на чудо заката, или на звезды, светящие спокойно и ясно,
Или на крутой, восхитительно тонкий изгиб молодого весеннего месяца;
Все это и остальное для меня чудеса,
Слитые вместе, и каждое в отдельности – чудо.
 
 
Для меня каждый час дня и ночи есть чудо,
Каждый кубический дюйм пространства – чудо,
Каждый квадратный ярд земной поверхности – чудо,
Каждый фут в ее глубину полон чудес.
Для меня море открывает все новые чудеса:
Рыбы – скалы – движение волн – корабли – их команда, —
Каких вам еще надо чудес!
 

Перевод Н. Банникова.

 
Где целый день нескончаемо движется толпа городская,
Чуть в сторонке стоят и смотрят на что-то дети, я подошел к ним и тоже смотрю.
 
 
У самой обочины, на краю мостовой,
Точильщик работает на станке, точит большущий нож;
Наклоняясь, он осторожно подносит его к точилу;
Мерно наступая на педаль, он быстро вращает колесо, и, лишь он надавит на нож чуткой и твердой рукою,
Брызжут щедрыми золотыми струйками
Искры из-под ножа.
 
 
Как это трогает и захватывает меня —
Грустный старик с острым подбородком, в ветхой одежде, с широкой кожаной лямкой через плечо,
И я, готовый во всем раствориться, зыбкий призрак, случайно остановившийся здесь, весь внимание,
Люди вокруг (немыслимо малая точка, вкрапленная в пространство),
Заглядевшиеся, притихшие дети, беспокойная, шумная, сверкающая мостовая,
Сиплое жужжание крутящегося точила, ловко прижатое лезвие,
Сыплющиеся, прядающие, летящие стремительным золотым дождем
Искры из-под ножа.
 

Перевод И. Кашкина.

 
О Франции звезда!
Была ярка твоя надежда, мощь и слава!
Как флагманский корабль, ты долго за собой вела весь флот,
А нынче буря треплет остов твой – без парусов, без мачт,
И нет у гибнущей, растерянной команды
Ни рулевого, ни руля.
 
 
Звезда померкшая,
Не только Франции, – души моей, ее надежд заветных!
Звезда борьбы, дерзаний, порыва страстного к свободе,
Стремления к высоким, дальним целям, восторженной мечты о братстве,
Предвестье гибели для деспота и церкви.
 
 
Звезда распятая – предатель ее продал —
Едва мерцает над страною смерти, геройскою страной,
Причудливой и страстной, насмешливой и ветреной страной.
 
 
Несчастная! Не стану упрекать тебя за промахи, тщеславие, грехи,
Неслыханные бедствия и муки все искупили, Очистили тебя.
 
 
За то, что, даже ошибаясь, всегда ты шла к высокой цели,
За то, что никогда себя не продавала ты, ни за какую цену,
И каждый раз от сна тяжелого, рыдая, просыпалась,
За то, что ты одна из всех твоих сестер, могучая, сразила тех, кто над тобою издевался,
За то, что не могла, не пожелала ты носить те цепи, что другие носят,
Теперь за все – твой крест, бескровное лицо, гвоздем пробитые ладони,
Копьем пронзенный бок.
 
 
О Франции звезда! Корабль, потрепанный жестокой бурей!
Взойди опять в зенит! Плыви своим путем!
 
 
Подобна ты надежному ковчегу, самой земле,
Возникнувшей из смерти, из пламенного хаоса и вихря,
И, претерпев жестокие, мучительные схватки,
Явившейся в своей нетленной красоте и мощи,
Свершающей под солнцем свой предначертанный издревле путь —
Таков и твой, о Франция, корабль!
 
 
Исполнятся все сроки, тучи все размечет,
Мучениям придет конец, и долгожданное свершится.
И ты, родившись вновь, взойдя над всей Европой
(И радостно приветствуя оттуда звезду Колумбии),
Опять, о Франции звезда, прекрасное искристое светило,
В спокойных небесах яснее, ярче, чем когда-нибудь,
Навеки воссияешь.
 

Перевод Н. Банникова.

 
Далеко-далеко на севере, в захолустье, средь мирных пастбищ,
Живет мой приятель-фермер, герой моих рассказов, прославленный укротитель быков;
Ему пригоняют трехгодовалых и четырехгодовалых быков, совершенно диких,
Он берется за самого свирепого – и ломает ему норов, укрощает его;
Он смело выходит, даже не взяв в руки кнута, на двор, где бычок мечется, обезумев,
Упрямо мотая головой, с бешеными глазами, —
Только глянь! – как скоро его ярость утихла, как быстро мой друг усмиряет его!
Погляди, по фермам вокруг есть немало быков, молодых и старых, и это он, мой приятель, он укротил их,
И все знают его, все любят его;
Погляди, среди них есть такие красивые, такие величественные,
У одного светло-бурая масть, другой весь в крапинах, есть быки с белым ремешком вдоль спины, есть пестрые.
Есть с широко разведенными рогами (добрая примета!), и глянь – ярко-рыжие,
Глянь – два со звездочкой на лбу, – у всех круглые бока, широкие спины,
Как прочно и грузно стоят они, упершись в землю копытами, и какие глаза у них умные!
Как смотрят они на своего укротителя – им хочется, чтобы он подошел к ним, как они все поворачиваются к нему головами!
Как они выражают покорность, как беспокойны, когда он от них уходит, —
Я гадаю про себя: что же они думают о нем (прочь книги, политика, прочь все поэмы),
Признаюсь, я завидую обаянию лишь этого человека – моего молчаливого, неграмотного друга,
Которого любят десятки быков, который живет на ферме
Далеко-далеко на севере, в захолустье, средь мирных пастбищ.
 

Перевод А. Старостина.

 
Странствуя утром,
Выплыв из ночи, из мрачных мыслей, думая о тебе,
Мечтая о тебе, гармоничный Союз, о тебе, божественно поющая птица,
О тебе, переживающий дурные времена мой край, удушаемый черным отчаянием, всяким коварством, изменой,
Чудо узрел я – дроздиху, кормящую своего птенца,
Песнопевца-дрозда, чьи восторженные звуки, полные радости и веры,
Всегда укрепляют мой дух, согревают его.
И тогда я подумал и почувствовал:
Если черви, и змеи, и мерзкие личинки могут превратиться в сладостное, одухотворенное пение,
Если можно всякую гадкую тварь так преобразить, нужной, благодетельной сделать,
Тогда я могу верить в тебя, в твои судьбы и дни, о родина;
Кто знает – может, эти уроки годны и для тебя?
Быть может, благодаря им когда-нибудь твоя песня поднимется радостной трелью,
И ей будет предназначено прозвенеть на весь мир.
 

Перевод В. Левика.

1

 
Гордая музыка бури!
Ветер, вольно летящий, звонко свистящий вдоль прерий!
Шумно качающий кроны деревьев! Ветер горных ущелий!
Форму обретшие бледные тени! Вы, потайные оркестры!
Вы, серенады призраков, чьи скрипки сеют тревогу,
Влившие в ритмы природы наречия всех времен и народов,
Вы, мелодии великих композиторов! Вы, хоры!
Вы, безудержные, причудливые, религиозные пляски! Вы, пришедшие к нам с Востока!
Ты, зыбкий ропот реки, ты, грозный шум водопадов!
Ты, грохот пушек далеких и цокот копыт кавалерии!
Эхо яростных битв, разноголосье горнистов!
Гул проходящих войск, наполняющий позднюю ночь, торжествующий над моим бессильем,
Проникающий в мою одинокую спальню, – как все вы захватываете меня!
 

2

 
Продолжим наш путь, о душа моя, и пусть остальное отходит.
Внимай всему неотрывно, ибо все стремится к тебе.
Вместе с полночью входят они в мою спальню,
Их пенье и пляски – они о тебе, душа.
 
 
О праздничная песнь!
Дуэт жениха и невесты – свадебный марш,
Губы, жаждущие любви, и сердца, переполненные любовью,
Разрумянившиеся щеки, и ароматы – шумный кортеж, полный дружеских лиц, молодых и старых, —
Ясные ноты флейт, и кантабиле звучных арф,
 
 
И вот, гремя, приближаются барабаны!
Победа! Ты видишь в пороховом дыму пробитые пулями, но развевающиеся знамена? И бегство побежденных?
Ты слышишь крики побеждающей армии?
(Ах, душа, рыдания женщин – хрипение раненых в агонии,
Шипенье и треск огня – чернеющие руины – и пепел городов, и панихиды, и людское отчаянье.)
 
 
Теперь наполняйте меня, мелодии древности и средневековья!
Я вижу и слышу древних арфистов, внимаю их арфам на празднествах Уэльса,
Я миннезингеров слышу, поющих песни любви,
И менестрелей, и трубадуров, ликующих бардов средневековья,
 
 
Но вот зазвучал гигантской орган,
Рокочет тремоло, а внизу, как скрытые корни земли
(Из которых все вырастает порывами и скачками —
Все формы силы, и красоты, и грации – да, все краски, какие мы знаем,
Зеленые стебли травы, щебечущие птицы, играющие, смеющиеся дети, небесные облака),
Таится основа основ, и зыблется, и трепещет,
Все омывая, сливая, рождая все из себя и жизни давая опору.
И вторят все инструменты,
Творения всех музыкантов мира,
Торжественные гимны, восторги ликующих толп,
И страстные зовы сердца, и горестные стенанья,
И все бесконечно прекрасные песни тысячелетий,
И задолго до их всеобъемлющей музыки – первозданная песня Земли,
Где звуки лесов, и ветра, и мощных волн океана
И новый сложный оркестр, связующий годы и небеса, несущий всему обновленье,
Поэтами прошлого названный Раем,
А после блужданье, и долгая разлука, и завершение странствий,
И путь окончен, Поденщик вернулся домой,
И Человек и Искусство с Природой слились воедино.
Tutti [169]169
  Tutti(итал.) – музыкальный термин, обозначающий игру всего оркестра.


[Закрыть]! Во славу Земли и Неба!
На этот раз Дирижер Всемогущий взмахнул чудодейственной палочкой,
 
 
То мужественный зов хозяина мира,
И вот отвечают все жены.
 
 
О голоса скрипок!
(Не правда ли, голоса, вы идете от сердца, которому не дано говорить,
Томящегося, озабоченного сердца, которому не дано говорить.)
 

3

 
Ах, с младенческих лет,
Ты знаешь, душа, как для меня все звуки становятся музыкой,
Голос матери моей в колыбельной или в молитве
(Голос – о нежные голоса – все милые памяти голоса!
И высшее в мире чудо – голоса дорогой моей матери или сестры),
Дождь, прорастанье зерна, и ветер над тонколистой пшеницей,
И моря ритмичный прибой, шуршащий о влажный песок,
Чириканье птиц, пронзительный крик ястребов
Иль крики дичи ночной, летающей низко, держащей путь на юг иль на север,
Псалмы в деревенской церкви или под сенью деревьев пикник на зеленой поляне,
Скрипач в кабачке – и под треньканье струн залихватские песни матросов,
Мычащее стадо, блеющие овцы – петух, кукарекающий на рассвете.
 
 
Мелодии всех прославленных в мире народов звучат вкруг меня,
Немецкие песни дружбы, вина и любви,
Ирландские саги, веселые джиги и танцы – напевы английских баллад,
Французские и шотландские песни, и надо всем остальным —
Творенья великой Италии.
 
 
Вот на подмостки, с бледным лицом, но движима огненной страстью,
Выходит гордая Норма [170]170
  Норма– героиня одноименной оперы итальянского композитора Винченцо Беллини (1801–1835).


[Закрыть], размахивая кинжалом.
Бот обезумевшая Лючия [171]171
  Лючия– героиня оперы «Лючия ди Ламмермур» Г. Доницетти (1797–1848), сюжет которой взят из романа В. Скотта «Ламмермурская невеста».


[Закрыть]идет с неестественным блеском в глазах,
И дико клубятся по ветру ее разметавшиеся волосы,
 
 
А вот Эрнани [172]172
  Эрнани– герой одноименной оперы Дж. Верди (1813–1901). Либретто написано на основе драмы В. Гюго «Эрнани».


[Закрыть]гуляет в саду, украшенном пышно для свадьбы,
Среди ночных ароматов роз, сияя от радости, он держит любимой руку
И слышит внезапно жестокий призыв, заклятье смертное рога.
 
 
Скрестились мечи, развеваются белые волосы,
Но все ясней баритон и баc электрический мира,
Дуэт тромбонов – во веки веков. Libertad!
 
 
Густая тень испанских каштанов,
У старых, тяжелых стен монастырских – печальная песня,
То песня погибшей любви – в отчаянье гаснущий светоч жизни и юности,
Поет умирающий лебедь – сердце Фернандо [173]173
  Фернандо– Вероятно, имеется в виду Фернандо, монастырский послушник, влюбленный в Леонору, героиню оперы итальянского композитора Г. Доницетти «Фаворитка».


[Закрыть]разбилось.
Преодолевшая горе, возвращается песня Амины [174]174
  Амина– героиня оперы Беллини «Сомнамбула».


[Закрыть],
Бесчисленны, как звезды, и радостны, точно утренний свет, потоки ее ликований.
 
 
(Но вот, переполнена счастьем, идет и она!
Сияют глаза – контральто Венеры – цветущая матерь,
Сестра горделивых богов – запела сама Альбони [175]175
  АльбониМариэтта (1823–1894) – итальянская певица, первая исполнительница контральтовых партий в операх Россини.


[Закрыть].)
 

4

 
Я слышу те оды, симфонии, оперы,
Я слышу Вильгельма Телля – то говорит пробужденный, разгневанный грозный народ,
Звучат «Гугеноты», «Пророк»и «Роберт-Дьявол»Мейербера,
И «Фауст»Гуно, и «Дон-Жуан»Моцарта.
 
 
Звучит танцевальная музыка всех народов,
Вальс (этот изящный ритм, затопляющий, захлестывающий меня блаженством),
Болеро под звон гитар и щелканье кастаньет.
 
 
Я вижу религиозные пляски и старых и новых времен,
Я слышу древнюю лиру евреев,
Я вижу, идут крестоносцы, вздымая крест к небесам, под воинственный грохот литавров,
Я слышу, поют монотонно дервиши, и песнь прерывают безумные возгласы, и, все в неистовом круговерченье, они обращаются к Мекке.
Я вижу религиозные пляски экстазом охваченных арабов и персов,
А там, в Элевзине, жилище Цереры, я вижу пляску нынешних греков,
Я вижу, как плещут их руки, когда изгибается тело,
Я слышу ритмичное шарканье пляшущих ног,
 
 
Я вижу древний неистовый пляс корибантов – жрецов, которые ранят друг друга,
Я вижу юношей Рима, бросающих и хватающих дротики под пронзительный звук флажолетов,
Вот они падают на колени, вот поднимаются снова.
 
 
Я слышу, как с мусульманской мечети взывает к творцу муэдзин,
Я вижу внутри, в мечети, молящихся (ни проповеди, ни доводов важных, ни слов),
Но в странном, благочестивом молчанье – пылают лбы, запрокинуты головы и страстный восторг выражают лица.
Я слышу и многострунные арфы египтян,
Простые песни нильских гребцов,
Священные гимны Небесной империи
И нежные звуки китайского кинга [176]176
  Кинг– название старинного китайского ударного музыкального инструмента.


[Закрыть](и скалы и лес зачарованы)
Или под флейту индуса, под звон будоражащей вины [177]177
  Вина– индийский струнный щипковый инструмент.


[Закрыть]—
Вакхический клич баядерок [178]178
  Баядера– храмовая танцовщица в Индии.


[Закрыть].
 

5

 
И вот уже Азия, Африка покидают меня – Европа завладевает мной, заполняет мое существо,
Под гигантский орган, под оркестр звучит всемирный хор голосов,
Могучий Лютера гимн «Eine feste Burg ist unser Gott»,
«Stabat Mater [179]179
  Stabat mater– католическое песнопение на текст духовного стихотворения XIII в. Начальные слова «Stabat mater dolorosa…» (лат. – «Мать скорбящая стояла…»).


[Закрыть]dolorosa»Россини,
И, разливаясь в высоком пространстве собора, где так прекрасны цветные витражи,
Ликует страстное «Agnus Dei» [180]180
  Agnus Dei(лат. – агнец божий) – католическое песнопение, заключительная часть мессы.


[Закрыть]или «Gloria in Excelsis». [181]181
  Gloria in excelsis(лат. – слава в вышних) – хвалебное песнопение, вторая часть католической мессы.


[Закрыть]
 
 
О композиторы! Божественные маэстро!
И вы, певцы сладкогласные Старого Света – сопрано! теноры! басы!
Вам новый, поющий на Западе бард
Почтительно выражает любовь.
 
 
(Так все ведет к тебе, о душа!
Все чувства, все зримое, все предметы – они приводят к тебе,
Но в паши дни, мне кажется, звуки идут впереди всего остального.)
 
 
Я слышу рождественский хор детей в соборе святого Павла
Иль под высоким плафоном огромного зала – симфонии, оратории Генделя, Гайдна, Бетховена,
И «Сотворенье» [182]182
  «Сотворенье»(«Сотворение мира») – оратория И. Гайдна.


[Закрыть]меня омывает прибоем божественных волн.
 
 
Дай удержать мне все звуки (я с напряженьем, в безмерном усилье, кричу),
Наполни меня голосами вселенной,
Дай мне изведать трепет всего – Природы, бури, воды и ветра – опер и песен – маршей и танцев,
Наполни – влей их в меня – я все их жажду вобрать.
 

6

 
Ибо я сладко проснулся,
И, медля, еще вопрошая музыку сна
И вновь обращаясь к тому, что мне снилось – к неистовой буре,
Ко всем напевам, к сопрано и тенорам
И к быстрым восточным пляскам в религиозном экстазе,
К органу, ко всем инструментам, чудесным и разноликим,
Ко всем безыскусственным жалобам горя, любви и смерти,
Сказал я своей молчаливой, но жадной до впечатлений душе, не в спальне своей, не в постели:
«Приди, я нашел для тебя тот ключ, который долго искал,
Пойдем освежимся средь жаркого дня,
Весело жизнь узнавая, странствуя в мире реальном,
Только питаясь и впредь нашей бессмертной мечтой».
 
 
И больше того сказал я:
К счастью, то, что ты слышишь, душа, это не звуки ветра,
Не грезы бушующей бури, не хлопанье крыльев морского орла, не скрежет и скрип,
Не песни сияющей солнцем Италии,
Не мощный орган Германии – не всемирный хор голосов – не сочетанья гармоний —
Не свадебные песнопенья – не звуки военных маршей,
Не флейты, не арфы, не зов горниста, —
Но к новым ритмам, близким тебе,
К стихам, пролагающим путь от Жизни к Смерти, смутно дрожащим в ночной полумгле, неуловимым, незапечатленным,
К ним мы пойдем среди яркого дня, их мы запишем.