Текст книги "Генри Лонгфелло. Песнь о Гайавате. Уолт Уитмен. Стихотворения и поэмы. Эмили Дикинсон. Стихотворения."

Автор книги: Генри Лонгфелло

Перевод А. Сергеева.

 
Долго, слишком долго, Америка,
Путешествуя по дорогам гладким и мирным, ты училась только у радости и процветания,
Но теперь, но теперь настала пора учиться у горестей, бороться со страшными бедами и не отступать,
И теперь только можно понять и показать миру, каковы твои дети в массе своей
(Ибо кто, кроме меня, до сих пор понимал, что являют собой твои дети в массе своей?).
 

Перевод Н. Банникова.

1

 
Дай мне великолепное безмолвное солнце со снопами лучей раскаленных,
Дай мне налитых соком красных плодов, созревших в осеннем саду,
Дай мне поле, где травы, не зная косы, растут на приволье,
Дай мне зелень деревьев, виноград на шпалерах,
Дай маис молодой, молодую пшеницу, дай медлительность мирных животных – они учат довольству,
Дай мне тихую, тихую ночь, как бывает на взгорьях к западу от Миссисипи, где глядел я вверх на звезды,
Дай мне запах прекрасных цветов в саду на рассвете, – где я мог бы бродить в одиночестве.
Дай мне женщину в жены – у нее сладкое дыханье, от нее никогда не устанешь,
Дай мне чудо-ребенка – дай спокойную жизнь, вдали от городской суеты и шума, в деревне,
Дай мне спеть мои песни, как птице, когда захочется спеть их – свободно, для своего только слуха,
Дай мне чувство уединения – дай мне Природу, ее первозданность, здоровье!
 
 
Так взывал и молил я (бесконечно измучась, устав от войны);
Так взывал день за днем, просил, открывая все сердце.
Я и ныне взываю, но все же я верен тебе, о мой город;
Я хожу, о мой город, по твоим мостовым много лет,
Я давно пленен тобой, город, отпустить меня ты не хочешь,
Ты с избытком питаешь мой дух – ты даешь мне видеть лица
(Я мечтал убежать, уйти от тебя, но ты меня покоряешь,
И уже развеяно то, к чему взывала моя душа!).
 

2

 
Пусть у тебя будет великолепное безмолвное солнце,
Пусть у тебя будут леса, о Природа, и тихие опушки,
Пусть у тебя будут поля клеверов и тимофеевки, фруктовые сады и посевы маиса,
Пусть у тебя цветет гречиха и в ней гудят сентябрьские пчелы —
Дай мне улицы, лица людские – дай эти толпы, нескончаемо движущиеся по тротуарам!
Дай миллионы глаз, дай женщин, дай тысячи товарищей и влюбленных!
Новых встречать хочу каждый день – новые руки в своих руках держать каждый день!
Дай мне ярчайших зрелищ! Улицы дай Манхаттена!
Дай мне Бродвей, где маршируют солдаты, – дай дробь барабанов и звуки труб!
(Солдаты построены в роты или полки – часть их, отправляясь в далекую даль, горит отвагой,
Другие – время их истекло – возвращаются в поредевших рядах – молодые и все же очень старые, устало идут, не замечая ничего вокруг.)
Дай мне берега и пристани с тесно обступившими их черными кораблями!
Это по мне! Жизнь, полная напряжения! Многоликая, насыщенная до краев!
Жизнь театров, баров, больших гостиниц – она по мне!
Салон парохода! Палуба с толпами людей, движение – это по мне! И факельное шествие!
Плотно сбитый отряд, отправляющийся на войну, с нагруженными повозками позади,
Бесконечный поток людей, охваченных страстью, с сильными голосами, людей, всегда в действии,
Улицы Манхаттена – их могучий пульс, звучащие, как ныне, барабаны,
Не знающий покоя, шумный хор, звяканье и лязг мушкетов (и даже вид раненых),
Толпы Манхаттена – их музыкальный хор – разноголосый и буйный, и свет сверкающих взоров —
Лица, глаза Манхаттена навеки во мне.
 

Перевод А. Сергеева.

 
Не молодость подобает мне,
Не изысканность, я не умею тратить время на разговоры,
Неуклюжий в салоне, без манер, не танцор,
В ученом кругу безмолвен и скован, ибо я не привык к наукам,
К красоте и учености я не привык – но что-то мне все же привычно, —
Я ходил за ранеными солдатами и утешал умирающих,
А в минуты досуга и посреди бивуака
Складывал эти песни.
 

Перевод К. Чуковского.

 
Ты, загорелый мальчишка из прерий,
И до тебя приходило в наш лагерь много желанных даров,
Приходили и хвалы, и подарки, и хорошая пища, пока наконец с новобранцами
Не прибыл и ты, молчаливый, без всяких подарков, – но мы глянули один на другого,
И больше, чем всеми дарами вселенной, ты одарил меня.
 

Перевод К. Чуковского.

 
Ты просил у меня сладковатых стишков?
Тебе были нужны невоенные, мирные, томные песни?
По-твоему, то, что я пел до сих пор, было непонятно и трудно?
Но ведь я и не пел для того, чтобы ты понял меня или шел бы за мной,
Я и теперь не пою для тебя.
(Я рожден заодно с войною,
И барабанная дробь – для меня сладкая музыка, и мне любы похоронные марши,
Провожающие бойца до могилы с тягучим рыданием, с конвульсией слез.)
Что для таких, как ты, такие поэты, как я? Оставь же мою книгу,
Ступай и баюкай себя тем, что ты можешь понять, какой-нибудь негромкой пианинной мелодией,
Ибо я никого не баюкаю, и ты никогда не поймешь меня.
 

Перевод Б. Слуцкого.

 
Прощай же, солдат,
С тобой мы делили суровость походов,
Быстрые марши, житье на бивуаках,
Жаркие схватки, долгие маневры,
Резню кровавых битв, азарт, жестокие грубые забавы,
Милые смелым и гордым сердцам, вереницу дней, благодаря тебе и подобным тебе
Исполненных войной и воинским духом.
Прощай, дорогой товарищ,
Твое дело сделано, но я воинственнее тебя,
Вдвоем с моей задорной душой
Мы еще маршируем по неведомым дорогам, через вражеские засады,
Через множество поражений и схваток, зачастую сбитые с толку,
Все идем и идем, все воюем – на этих страницах
Ищем слова для битв потяжелее и пожесточе.
 

Перевод Б. Слуцкого.

 
Повернись к нам, о Либертад, ибо война кончилась,
Ширься впредь без всяких сомнений, решительно охватывай мир,
Отвернись от войны, от стран былого, свидетельствующих о прошлом,
От певцов, поющих отребья славы прошлого,
От гимнов феодальному миру, от триумфов королей, рабства, каст и сословий,
Повернись к миру, которому предназначены грядущие триумфы – откажись от мира отсталости,
Оставь его певцам былого, отдай им отребья прошлого,
Но то, что останется, останется для тех, кто воспоет тебя, – войны грядут для тебя
(Подумай, в свое время на тебя работали былые войны, нынешние также послужат тебе);
Так повернись же, Либертад, и не бойся – обрати свой бессмертный лик
К будущему – оно величавее всего, что было в прошлом,
И оно бодро и уверенно готовится к тебе, Либертад.
 

Перевод К. Чуковского.

1

 
Когда во дворе перед домом цвела этой весною сирень
И никла большая звезда на западном небе в ночи,
Я плакал и всегда буду плакать – всякий раз, как вернется весна.
 
 
Каждой новой весной эти трое будут снова со мной!
Сирень в цвету, и звезда, что на западе никнет,
И мысль о нем, о любимом.
 

2

 
О, могучая упала звезда!
О, тени ночные! О, слезная, горькая ночь!
О, сгинула большая звезда! О, закрыл ее черный туман!
О, жестокие руки, что, бессильного, держат меня! – О, немощное сердце мое!
О, шершавая туча, что обволокла мое сердце и не хочет отпустить его на волю.
 

3

 
На ферме, во дворе, пред старым домом, у забора, беленного известью,
Выросла высокая сирень с сердцевидными ярко-зелеными листьями,
С мириадами нежных цветков, с сильным запахом, который мне люб,
И каждый листок есть чудо; и от этого куста во дворе,
С цветками такой нежной окраски, с сердцевидными ярко-зелеными листьями,
Я ветку, всю в цвету, отломил.
 

4

 
Вдали, на пустынном болоте,
Притаилась пугливая птица и поет-распевает песню.
Дрозд одинокий,
Отшельник, в стороне от людских поселений.
Поет песню, один-одинешенек, —
 
 
Песню кровоточащего горла,
Песню жизни, куда изливается смерть. (Ибо хорошо, милый брат, я знаю,
Что, если бы тебе не дано было петь, ты, наверное, умер бы.)
 

5

 
По широкой груди весны, над страною, среди городов,
Между изгородей, сквозь вековые чащи, где недавно из-под земли пробивались фиалки – крапинки на серой прошлогодней листве,
Проходя по тропинкам, где справа и слева полевая трава, проходя бесконечной травой,
Мимо желтых стеблей пшеницы, воскресшей из-под савана в темно-бурых полях,
Мимо садов, мимо яблонь, что в розовом и в белом цвету,
Неся мертвое тело туда, где оно ляжет в могилу,
День и ночь путешествует гроб.
 

6

 
Гроб проходит по тропинкам и улицам,
Через день, через ночь в большой туче, от которой чернеет земля,
В великолепии полуразвернутых флагов, среди укутанных в черный креп городов,
Среди штатов, что стоят, словно женщины, облаченные в траур;
И длинные процессии вьются за ним, и горят светильники ночи,
Несчетные факелы среди молчаливого моря лиц и обнаженных голов,
И ждет его каждый поселок, и гроб прибывает туда, и всюду угрюмые лица,
И панихиды всю ночь напролет, и несется тысячеголосое могучее пение,
И плачущие голоса панихид льются дождем вокруг гроба,
И тускло освещенные церкви, и содрогающиеся от горя орга́ны, – так совершаешь ты путь
С неумолчным перезвоном колоколов погребальных,
И здесь, где ты так неспешно проходишь, о гроб,
Я даю тебе ветку сирени.
 

7

 
(Не только тебе, не тебе одному, —
Цветы и зеленые ветки я всем приношу гробам,
Ибо свежую, как утро, хотел бы пропеть я песню тебе, о светлая и священная смерть!
 
 
Всю тебя букетами роз,
О смерть, всю тебя покрываю я розами и ранними лилиями,
Но больше всего сиренью, которая цветет раньше всех,
Я полной охапкой несу их тебе, чтобы высыпать их на тебя, —
На тебя и на все твои гробы, о смерть.)
 

8

 
О плывущая в западном небе звезда,
Теперь я знаю, что таилось в тебе, когда месяц назад
Я шел сквозь молчаливую прозрачную ночь,
Когда я видел, что ты хочешь мне что-то сказать, ночь за ночью склоняясь ко мне,
Все ниже поникая с небес, как бы спускаясь ко мне (а все прочие звезды глядели на нас),
Когда торжественной ночью мы блуждали с тобою (ибо что-то не давало мне спать),
Когда ночь приближалась к рассвету и я глядел на край неба, на запад, и увидел, что вся ты в истоме тоски,
Когда прохладною прозрачною ночью я стоял на взгорье, обвеваемый бризом,
И смотрел, где прошла ты и куда ты ушла в ночной черноте,
Когда моя душа, вся в тревоге, в обиде, покатилась вслед за тобою, за печальной звездой,
Что канула в ночь и пропала.
 

9

 
Пой же, пой на болоте,
О певец, застенчивый и нежный, я слышу твою песню, твой призыв,
Я слышу, я скоро приду, я понимаю тебя,
Но я должен помедлить минуту, ибо лучистая звезда задержала меня,
Звезда, мой уходящий товарищ, держит и не пускает меня.
 

10

 
О, как я спою песню для мертвого, кого я любил?
И как я спою мою песню для милой широкой души, что ушла?
И какие благовония принесу на могилу любимого?
 
 
Морские ветры с Востока и Запада,
Дующие с Восточного моря и с Западного, покуда не встретятся в прериях, —
Эти ветры – дыхание песни моей,
Их благовоние я принесу на могилу любимого.
 

11

 
О, что я повешу на стенах его храмины?
Чем украшу я мавзолей, где погребен мой любимый?
Картинами ранней весны, и домов, и ферм,
Закатным вечером Четвертого месяца, серым дымом, светозарным и ярким,
Потоками желтого золота великолепного, лениво заходящего солнца,
Свежей сладкой травой под ногами, бледно-зелеными листьями щедрых дерев,
Текучей глазурью реки – ее грудью, кое-где исцарапанной набегающим ветром,
Грядою холмов на речных берегах с пятнами теней и с большим изобилием линий на фоне небес,
И чтобы тут же, поблизости, – город с грудой домов, со множеством труб дымовых,
И чтобы бурлила в нем жизнь, и были бы мастерские, и рабочие шли бы с работы домой.
 

12

 
Вот тело и душа – моя страна,
Мой Манхаттен, шпили домов, искристые и торопливые воды, корабли,
Разнообразная широкая земля, Юг и Север в сиянии, берега Огайо, и сверкающая, как пламя, Миссури,
И бесконечные вечные прерии, покрытые травой и маисом.
 
 
Вот самое отличное солнце, такое спокойное, гордое,
Вот лилово-красное утро с еле ощутимыми бризами,
Безграничное сияние, мягкое, постепенно растущее,
Чудо, разлитое повсюду, омывающее всех, завершительный полдень,
Сладостный близкий вечер, желанная ночь и звезды,
Что сияют над моими городами, обнимая человека и землю.
 

13

 
Пой же, пой, серо-бурая птица,
Пой из пустынных болот, лей песню с укромных кустов,
Бесконечную песню из сумерек лей, оттуда, где ельник и кедр.
 
 
Пой, мой любимейший брат, щебечи свою свирельную песню,
Человеческую громкую песню, звучащую безмерной тоской.
 
 
О звенящий, и свободный, и нежный!
О дикий, освобождающий душу мою, о чудотворный певец,
Я слушаю тебя одного, но звезда еще держит меня (и все же она скоро уйдет),
Но сирень с властительным запахом держит меня.
 

14

 
Пока я сидел среди дня и смотрел пред собою,
Смотрел в светлый вечереющий день с его весенними нивами, с фермами, готовящими свой урожай,
В широком безотчетном пейзаже страны моей, с лесами, с озерами,
В этой воздушной неземной красоте (после буйных ветров и шквалов),
Под аркою неба предвечерней поры, которая так скоро проходит, с голосами детей и женщин,
Я видел неугомонные приливы-отливы морей, я видел корабли под парусами,
И близилось богатое лето, и все поля были в хлопотливой работе,
И бесчисленны были людские дома, и в каждом доме была своя жизнь,
И вскипала кипучесть улиц, и замкнуты были в себе города, – и вот в это самое время,
Обрушившись на всех и на все, окутав и меня своей тенью,
Надвинулась туча, длинный и черный плащ,
И мне открылась смерть и священная сущность ее.
 
 
И это знание сущности смерти шагает теперь рядом со мною с одной стороны,
И эта мысль о смерти шагает рядом с другой стороны,
И я – посредине, как гуляют с друзьями, взяв за руки их, как друзей,
Я бегу к бессловесной, таящейся, все принимающей ночи,
Вниз, к морским берегам, по тропинке у болота во мраке,
К темным торжественным кедрам и к молчаливым елям, зловещим, как призраки.
 
 
И певец, такой робкий со всеми, не отвергает меня,
Серо-бурая птица принимает нас, трех друзей,
И поет славословие смерти, песню о том, кто мне дорог.
 
 
Из глубоких, неприступных тайников,
От ароматных кедров и елей, таких молчаливых, зловещих, как призраки,
Несется радостное пение птицы.
И чарующая песня восхищает меня,
Когда я держу, словно за руки, обоих ночных товарищей,
И голос моей души поет заодно с этой птицей.
 
 
Ты, милая, ты, ласковая смерть,
Струясь вокруг меня, ты, ясная, приходишь, приходишь
Днем и ночью, к каждому, ко всем!
Раньше или позже, нежная смерть!
 
 
Слава бездонной Вселенной
За жизнь и радость, за любопытные вещи и знания,
И за любовь, за сладкую любовь, – но слава ей, слава, слава
За верные и хваткие, за холодящие объятия смерти.
 
 
Темная мать! Ты всегда скользишь неподалеку тихими и мягкими шагами,
Пел ли тебе кто-нибудь песню самого сердечного привета?
Эту песню пою тебе я, я прославляю тебя выше всех,
Чтобы ты, когда наступит мой час, шла твердым и уверенным шагом.
 
 
Могучая спасительница, ближе!
Всех, кого ты унесла, я пою, радостно пою мертвецов,
Утонувших в любовном твоем океане,
Омытых потоком твоего блаженства, о смерть!
 
 
От меня тебе серенады веселья,
Пусть танцами отпразднуют тебя, пусть нарядятся, пируют,
Тебе подобают открытые дали, высокое небо,
И жизнь, и поля, и громадная многодумная ночь.
 
 
Тихая ночь под обильными звездами,
Берег океана и волны – я знаю их хриплый голос,
И душа, обращенная к тебе, о просторная смерть под густым покрывалом,
И тело, льнущее к тебе благодарно.
 
 
Над вершинами деревьев я возношу мою песню к тебе,
Над волнами, встающими и падающими, над мириадами полей и широкими прериями,
Над городами, густо набитыми людом, над кишащими людом дорогами, верфями,
Я шлю тебе эту веселую песню, радуйся, радуйся, о смерть!
 

15

 
В один голос с моей душой
Громко, в полную силу пела серо-бурая птица,
Чистыми и четкими звуками широко наполняя ночь.
 
 
Громко в елях и сумрачных кедрах,
Звонко в сырости и в благоуханье болот,
И я с моими товарищами там, среди ночи.
 
 
С глаз моих спала повязка, чтобы могли мне открыться
Бесконечные вереницы видений.
 
 
И забрезжили предо мною войска,
И, словно в беззвучных снах, я увидел боевые знамена,
Сотни знамен, проносимых сквозь дымы боев, пробитых картечью и пулями,
Они метались туда и сюда, сквозь дымы боев, рваные, залитые кровью,
И под конец только два-три обрывка остались на древках (и всё в тишине),
Вот и древки разбиты, расщеплены.
И я увидел мириады убитых на кровавых полях,
Я увидел белые скелеты юношей,
Я увидел, как трупы громоздятся над грудами трупов,
Но я увидел, что они были совсем не такие, как мы о них думали,
Они были совершенно спокойны, они не страдали,
Живые оставались и страдали, мать страдала,
И жена, и ребенок, и тоскующий товарищ страдали,
И бойцы, что оставались, страдали.
 

16

 
Проходя мимо этих видений, проходя мимо ночи,
Проходя один, уже не держа моих товарищей за руку,
Проходя мимо песни, что пела отшельница-птица в один голос с моею душою, —
Победная песня, преодолевшая смерть, но многозвучная, всегда переменчивая,
Рыдальная, тоскливая песня, с такими чистыми трелями, она вставала и падала, она заливала своими потоками ночь,
Она то замирала от горя, то будто грозила, то снова взрывалась счастьем,
Она покрывала землю и наполняла собой небеса —
И когда я услышал в ночи из далеких болот этот могучий псалом,
Проходя, я расстался с тобой, о сирень с сердцевидными листьями,
Расцветай во дворе у дверей с каждой новой и новой весной.
 
 
От моей песни я ради тебя оторвался
И уже не гляжу на тебя, не гляжу на запад для беседы с тобою,
О лучистый товарищ с серебряным ликом в ночи.
 
 
И все же сохраню навсегда каждую, каждую ценность, добытую мной этой ночью, —
Песню, изумительную песню, пропетую серо-бурою птицей,
И ту песню, что пропела душа моя, отзываясь на нее, словно эхо,
И никнущую яркую звезду с полным страданья лицом,
И тех, что, держа меня за руки, шли вместе со мною на призыв этой птицы,
Мои товарищи и я посредине, я их никогда не забуду ради мертвого, кого я любил,
Ради сладчайшей и мудрейшей души всех моих дней и стран, – ради него, моего дорогого,
Сирень, и звезда, и птица сплелись с песней моей души
Там, среди елей душистых и сумрачных, темных кедров.
 

Перевод К. Чуковского.

 
О Капитан! мой Капитан! сквозь бурю мы прошли,
Изведан каждый ураган, и клад мы обрели,
И гавань ждет, бурлит народ, колокола трезвонят,
И все глядят на твой фрегат, отчаянный и грозный!
Но сердце! сердце! сердце!
Кровавою струей
Забрызгана та палуба,
Где пал ты неживой.
О Капитан! мой Капитан! ликуют берега,
Вставай! все флаги для тебя, – тебе трубят рога,
Тебе цветы, тебе венки – к тебе народ толпится,
К тебе, к тебе обращены восторженные лица.
Отец! ты на руку мою
Склонися головой!
Нет, это сон, что ты лежишь
Холодный, неживой!
Мой Капитан ни слова, уста его застыли,
Моей руки не чувствует, безмолвен и бессилен,
До гавани довел он свой боевой фрегат,
Провез он через бурю свой драгоценный клад.
Звените, смейтесь, берега,
Но горестной стопой
Я прохожу по палубе,
Где пал он неживой.
 

Перевод. И. Кашкина.

 
Посторонитесь, Штаты!
Дорогу мне – простому, обыкновенному человеку, человеку прежде всего.
 
 
Уплатите мне отработанное мною.
Дайте петь песни о великой Идее, а все остальное возьмите себе.
Я любил землю, солнце, зверей, я презирал богатство,
Я делился со всеми, кто бы ни попросил, заботился об увечных и неразумных, отдавал свой заработок другим,
Ненавидел тиранов; спорил, не считаясь с богом; терпеливо, терпимо относился к людям, не сгибал голову ни перед чем известным иль неизвестным,
Дружил с неучеными мужественными людьми, и с юнцами, и с матерями семейств,
Читал эти листья себе на вольном воздухе, проверял их на деревьях, звездах, реке,
Проходил мимо всего, что оскорбляло мою душу или пачкало мое тело,
Хотел лишь того для себя, чего для других добивался,
Спешил в лазареты, где товарищей находил из всех штатов
(Сколько солдат, умирая, склоняли голову на эту грудь,
Скольких кормила эта рука, этот голос обо́дрил,
Скольких к жизни вернули – этот голос, эта рука);
И, никого не отвергнув, откликаясь на все,
Охотно я подожду, чтобы поняли меня и оценили как надо.
 
 
Скажи, Мать, разве не был я верен заветам твоим?
Разве образ твой исказил я в жизни своей и в делах?
 

Перевод И. Кашкина.

 
Был ребенок, и он рос с каждым днем и каждый день видел новое,
И на что бы он ни взглянул – он всем становился,
И все становилось частью его на этот день, на этот час
Или на многие, многие годы.
 
 
Ранняя сирень стала частью его,
И трава, и белый или розовый вьюнок, белый и красный клевер, и песня синицы,
И мартовские козочки, и розовые поросята, табунок жеребят, и резвый теленок,
И шумливый птичий двор, и утята в грязи возле пруда,
И рыбы, так непонятно повиснувшие под водой, и сама красивая непонятная вода,
И водяные растения с большими плоскими листьями – все стало частью его.
 
 
Апрельские и майские побеги стали частью его,
Зимние всходы и желтые всходы маиса, и овощи огородов,
И яблони – сначала в цвету, а потом все в плодах, и лесная ягода, и придорожный сорняк,
И старый пьянчужка, ковыляющий домой из сарая при кабаке, где он отсыпался после попойки,
И учительница, идущая в школу,
Послушные мальчики и драчуны-забияки,
Румяные девочки в чистеньких платьях, и босоногие негритята,
И все, что менялось в городе и деревне, в которых он рос.
 
 
И родители: тот, кто зародил его, и та, что его носила и родила,
Они дали ему не только жизнь,
Они отдавали ему себя каждый день, они стали частью его.
Мать, спокойно собирающая ужин на стол,
Мать в чистом чепчике и платье, ее ласковые уговоры, и когда она проходит мимо – запах свежести от нее и от ее одежды.
Отец, сильный, поглощенный делами, раздражительный, грубый, переменчивый, несправедливый,
Подзатыльники, быстрая громкая речь, когда он торгуется до хрипоты ради выгодной сделки,
Семейный уклад, привычные словечки, гости, вещи и сладкая на сердце тоска.
Привязанность, с которой не совладать, ощущенье всего, что окружает тебя, и сомненье – а вдруг все окажется сном?
Дневные сомненья, и сомнения ночи, и желанье узнать: так ли это все и как именно,
Такое ли все, каким оно кажется, или все это только проблеск и промельк?
Люди, снующие по улицам городов, – что́ они, как не промельк и проблеск?
А сами улицы, фасады домов, товары в витринах,
Экипажи, фургоны, тяжелые настилы пристаней, скопления и заторы у переправы,
Деревня на взгорье, когда издали видишь ее на закате с другого берега быстрой реки,
Тени, отсветы сквозь дымку, на колокольне, на крышах, там, за две мили отсюда.
А тут рядом шхуна, сонно дрейфующая вместе с отливом, с маленькой лодкой, зачаленной за кормой,
Или сумятица теснящихся волн, всплеск ломких гребней, удары прибоя,
В высоком небе пожар облаков и вдали полоса коричневой отмели, затерявшейся в чистом недвижном просторе,
И горизонт, и пролетевшая чайка, и запах соленых лагун, водорослей, ила, —
Все это стало частью ребенка, – он рос с каждым днем, и каждый день видел новое, и не перестанет расти, будет всегда расти с каждым днем.