Текст книги "Санта-Барбара"
Автор книги: Генри Крейн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)
Мало-помалу Кепфелл проникся уважением к Сантане, и она уже не нуждалась в том снисхождении, с которым он, случалось раньше. Обращался к миловидной дочери Розы – этой женщины, одновременно столь близкой и столь далекой от него, бессменной гувернантки этого немаленького жилища с тех пор, как сначала Памелла, а потом София ушли из него. Он попытался успокоить Сантану:
– Я уже встречался с моими адвокатами, которые будут оспаривать решение о выпуске его под честное слово.
– Как можно было, ведь он же убийца. Ненавижу его!
– Я понимаю тебя, Сантана.
– Бедный, любимый Ченнинг... Нет, я не забуду его, господин Кепфелл. Никогда.
– Да, да, моя малышка. Но его не вернешь, он умер, моя девочка. Я хочу, чтобы ты знала: я сделаю все, что в моей власти, чтобы отправить этого монстра в тюрьму. Я даю тебе честное слово.
– Он убил Ченнинга! Он не имеет права жить!
– Да, Сантана. Мы оба любили Ченнинга. Но нужно также подумать и о Келли сегодня.
Все это время в двух шагах от них находился Филипп-можордом. Незамеченный ими, он искал повода, чтобы прервать это свидание. И он воспользовался паузой в их разговоре.
– Простите меня, господин Кепфелл. Все ждут вас. За вами танец с вашей дочерью.
Кепфелл растерянно посмотрел на Сантану.
– Я подойду позже, господин Кепфелл, со мной все в порядке.
Основное общество блестящей молодежи собралось внутри дома, притягиваемые, словно атомы к ядру, к великолепной паре. Он в костюме из белого льна, оттеняемого серо-лазоревой рубашкой. Может быть, несколько маловат ростом, но этот недостаток с лихвой восполнялся почти кошачьей гибкостью элегантного тела. Черты его лица были немножко тяжелыми, но само лицо сияло. Келли же была воплощением изящества и грации. Золотой каскад ее густых полос оттенял нежное лицо, черты которого были необычайно тонки для обитательниц Юга. Простая блузка соломенного цвета составляла прекрасный ансамбль с длинной светло-оранжевой юбкой, выкроенной на индийский манер, цвет которой, казалось, озаряет все вокруг. Однако всеобщее любопытство вызывал, в основном, он.
– Келли, любовь моя, пойдем танцевать. Играют нашу песню, – Питер с неподдельным восхищением глядел на, девушку.
– Конечно. И наступлю на подол своего платья.
– Знаешь ли ты о том, Что ты самая великолепная девушка в мире?!
– Знаю, – смеялась девушка.
Это было кокетство, рассчитанное на публику.
Питер Флинт был еще не очень хорошо известен в Санта-Барбаре, хотя все знали, что он вхож в дом к Кепфеллам. Он занимал довольно скромную должность преподавателя в местном колледже и оставался до настоящего времени в тени. А вот женитьба на Келли Кепфелл выводила его на сцену, принадлежащую богатым людям. Отныне с ним несомненно придется считаться, и «небольшой праздник» Келли был первым настоящим случаем, возможностью ранжировать его, найти ему место на этом густонаселенном звездами небе, среди тех, кто владеет властью и состоянием. И самый могущественный из них подошел к Келли и мягко тронул ее за локоть.
– А, папа! Ты хочешь танцевать?
– Я полагаю, что могу одолжить вам вашу дочь на несколько минут, – осмелев, выступил вперед Питер, желая быть изысканно вежливым. Старший из Кепфеллов улыбнулся своему будущему зятю. – Спасибо, Питер. Я не знаю, будет ли у меня в будущем такая возможность еще раз.
И новая пара слилась с танцующими. Оба были прекрасными танцорами и выглядели эффектно. Она высокая и стройная, и он, тоже высокий, с важной величественной осанкой,– не утраченной с годами.
– Я люблю танцевать с тобой, – сказала Келли в порыве нежности, которая делала ее лицо, поднятое к ловкому кавалеру, еще более привлекательным.
Слова девушки его волновали, но он ответил сдержанно:
– Возможно, это потому, что именно я дал тебе первые уроки. Видно, что ты не забыла все эти танцы на обедах в яхт-клубе.
– Я помню о них, папа, конечно, ты же знаешь! Иден и я, мы всегда спорили, кто будет с тобой танцевать.
– Мне кажется, что ты всегда побеждала пари.
– Как и сегодня, не правда ли, папа?
Закончив танец, они подошли к Питеру.
Кепфелл по-отечески положил руки на плечи молодым:
– У меня для вас есть сюрприз.
Келли и Питер обменялись вопросительными взглядами, потом, словно очень маленькая девочка, она уткнулась плечом в отцовское плечо.
– О, папа! Ты но прекращаешь радовать меня сюрпризами. Их уже было довольно, – и с хитрой улыбкой добавила: – Хотя мне очень хочется знать, что это такое.
– Ну, хорошо, – сказал Кепфелл, – яхта уже уплыла на Кельперал Коулз. Я нанял вам вертолет, подумав, что возможно вам захочется развлечься как следует, не торопясь, вы, вернетесь лишь завтра, прямо перед наступлением ночи.
– Папа, ты на самом деле великолепен! Не так ли, Питер, это же фантастика?!
Келли посмотрела на своего жениха. Кепфелл разжал свои объятия.
– Черт возьми, у нас же на дворе восемьдесят четвертый год! Какого черта?! Ты уже большая. Может быть, в каких-то областях я немного ретроград, но не во всех же! Ну, что! Потанцуем еще, Келли?
И когда они отошли от Питера, Кепфелл сказал ей:
– Келли, у меня есть и другая причина, чтобы хотеть, чтобы ты уехала из Санта-Барбары до конца дня.
– Другая причина? Какая, папа?
Они сделали еще несколько па, прежде чем Кепфелл заговорил снова.
– Речь идет об очень важной новости. Ты должна ее знать. Так вот. Из тюрьмы освобожден Джо Перкинс. Он только что прибыл в Санта-Барбару.
Он четко почувствовал, как напряглась его дочь.
– Джо, – пробормотала она чуть слышно.
– Да. Он, как говорится, освобожден под честное слово. Но я тоже даю честное слово, что он не останется в Санта-Барбаре. В противном случае, это было бы действительно самой большой ошибкой с его стороны. Ты расстроилась, Келли?
– Успокойся, папа. Все будет нормально. Я тебе клянусь. Спасибо за танец.
А в это же время у ворот имения Мейсон вел парламентские переговоры с двумя-тремя журналистами, окруженными группой зевак.
– Я повторяю, что господину Кепфеллу нечего вам сказать. Освобождение Джо Перкинса под честное слово – это легальное решение, которое сейчас не следует комментировать. Все это, однако, не мешает нам оставить за собой право проанализировать это решение с помощью наших собственных юридических служб. Но я боюсь, что их выводы не будут сильно отличаться от официальных. Спасибо, дамы, спасибо, господа. Вы также понимаете, что свадьба моей сестры должна проходить в спокойной обстановке. Я лично буду держать вас в курсе событий – заверяю вас в этом. А сегодня действительно, еще слишком рано.
Он закрыл ворота сада и направился к праздновавшим, когда Сантана подошла к нему сзади. Мейсон считал ее красивой и напоминал ей об этом при каждом удобном случае. На этот раз она показалась ему еще более очаровательной. От его взгляда не утаилось, что она была возбуждена, но это прибавило очарования ее лицу, отливающему медью, и блеска глазам, которые никогда не были так черны, как в этот момент. В руках она держала белоснежный капор и, кажется, куда-то спешила. Ее решительный вид ничуть не озадачил старшего сына Кепфелла.
– Ты уже убегаешь, красавица? Куда же ты спешишь: к любовнику или к жаркому, которое ты забыла в печке? Если это жаркое, то я тебя прощаю при том условии, что могу разделить эту трапезу с тобой, – игриво заговорил он.
Сантана остановилась, поскорее машинально, не осознанно, и ничего но ответила.
– Все-таки куда ты спешишь, Сантана? – продолжал настаивать в той же манере Мейсон. – Келли и Питер еще даже не разрезали праздничный пирог. И кроме того, я не прочь поскользить с тобой по благородному паркету моих предков.
Молодая женщина посмотрела на него долгим отстраненным взглядом, и вдруг лицо ее исказила странная гримаса. Она засмеялась каким-то внутренним неслышным смехом, и заместитель прокурора понял, что тут что-то не так.
– В чем дело, Сантана? – в замешательстве спросил он. – Что с тобой такое?
– Я его убью! – почти выкрикнула молодая женщина в лицо Мейсону.
– Что-что? Убьешь? Кого?
– Джо Перкинса. Он в Санта-Барбаре. Я отомщу ему за смерть Ченнинга.
– Успокойся, Сантана! Не говори глупости! Есть другие средства. Я и отец...
– Ты... Ты не помешал убийце Ченнинга свободно разгуливать на свободе, не помешал ему добраться до нас. Всем все равно, никому нет дела... Ну уж я-то убью его!
– Послушай меня. Я тебе обещаю, что все улажу. И, кроме того, как же ты его убьешь?!
Она порылась в сумочке и вынула оттуда револьвер.
– Вот так.
Мейсон сделал резкое движение к Сантане, и та от неожиданности выронила револьвер. Несколько секунд они молча смотрели на него, потом Мейсон наклонился и положил револьвер К себе в карман.
– Можно узнать, откуда он у тебя? Значит, так ты ходишь на праздник!
– Отдай! – крикнула молодая женщина.
– Сначала ответь, где ты взяла револьвер, Сантана?
– Ты хорошо знаешь, что мы живем в стране, где эти вещи находятся во всех шкафах и комодах. Отдай мне его!
– И не подумаю. И сейчас же отведу тебя к себе.
ГЛАВА 4
Мариса Перкинс выглядела немолодой: слишком нелегкой была у нее жизнь. Лицо ее преждевременно состарилось, и глаза потускнели. Но она сохранила прямую осанку, и ее природная стать под жестокими ударами жизни приобрела еще большее благородство. Она не могла насмотреться на Джо после долгой разлуки, а он жадным взглядом окидывал каждый предмет, находившийся в доме, ощупывал стены, мебель, каждую мелочь.
– Да, ты у себя, Джо. Молодой человек повторил:
– У себя.
– Твою комнату сохранили в таком виде, в котором ты ее оставил, почти.
– Почти?
– Ну, я сюда поставила свою швейную машину, но ты можешь ее отсюда убрать.
– Это неспешно, мама. Все осталось совершенно так же, как в моих воспоминаниях. Я обожаю этот дом!
– О, Джо! Когда ты ушел, ты был еще ребенком, а теперь ты уже мужчина.
Они услышали шаги во дворе и голос отца Джо:
– А, Джо вернулся.
Прихрамывая, отец переступил порок комнаты и остановился, не сделав ни одного шага по направлению к сыну.
– Значит, ты освободился.
Но это был не вопрос. Это было не восклицание. Слова были сказаны без всякого выражения, но в глазах отца виднелся какой-то недобрый блеск, который заставил встревожиться Марису Перкинс.
Дверь в кухню была приоткрыта, и в нее легко проскользнула молодая девушка, державшая в одной руке сэндвич, а в другой – пляжную сумку. Ее нельзя было назвать красавицей, но ее волосы были тщательно завиты, а фиалковые глаза лучились каким-то особенным светом.
– Что, папа? – удивленно спросила она.
У нее был грудной приятный голос. Джо улыбнулся, глядя на сестру, которую помнил еще ребенком и теперь увидел в новом статусе старшеклассницы. Она ему нравилась. Молодой человек знал, что ему нужно будет заново знакомиться с Джейд, с этим теперь совершенно незнакомым существом, у которого за эти пять лет жизнь шла вперед, в то время как у него она остановилась. Едва Джейд увидела Джо, она сразу же бросилась ему на шею, словно они расстались вчера.
Отец так и не переступил порога. С некоторого времени жизнь для него стала сплошной болью. И его нога, неподвижная наполовину, была не единственной причиной этой боли. Это было одно из несчастий в длинной цепи. Одно из несчастий, которое, несомненно, повлечет за собой еще другие. Он так и не ответил на приветствия своей дочери. Джейд не была, в строгом смысле этого слова, для него несчастьем. Но, конечно, она составляла для него проблему, как составляло проблему все то, что двигалось, все, что жило вокруг него. В отличие от Джо, он не расставался с ней все это время и видел, как она расцветает, как превращается из ребенка в девушку.
– Значит, ты освободился.
Он снова машинально повторил свою фразу каким-то неживым и безразличным тоном. Перед ним стоял его сын, сын, которого он только что продал. Он даже не знал почему. Из-за привычки к подчинению, из-за усталости, да просто из-за трусости Джои Перкинс, как старая лошадь с разбитыми ногами, которой надели наглазники для того, чтобы она продолжала свою дорогу, уже давно потерял всякую способность к сопротивлению.
Сегодня утром у него попросили высказать: верноподданнические чувства, и он сделал это, сделал, и глазом не повел. Господин Кепфелл, надо сказать, обставил это дело, как подобает. Вызванный секретаршей, Перкинс явился на виллу словно какой-то крестьянин, которого вызывают в замок и который, как бы не предстать пред грозные очи господина графа, стоит и теребит шапчонку. Кепфелл был щедр и изъявил ему честь, приняв в маленьком салоне и поставив перед ним стаканчик виски. Тон, который он принял, был смесью сердечности и доверительности.
– Джон, я попросил вас прийти, чтобы предложить вам сотрудничество. Позвольте мне быть откровенным. Возвращение вашего Джо может принести нашей семье, моей дочери Келли в особенности, кучу проблем. У меня и так из-за Джо было много неприятностей. Если не считать того, что я пережил смерть моего сына. Короче, с меня достаточно, и я не хочу подвергать, себя и свою семью риску.
Шапчонки не было у Джона под руками, поэтому он принялся постукивать по стаканчику виски пальцами. Последовавшее за этим молчание красноречиво говорило о том, что хозяин ждет некоего знака согласия. Перкинс поспешил удовлетворить его желание.
– Я понимаю, господин Кепфелл. Джо, конечно, наделал делов. Разрушил все то, что вы с таким трудом создали. Что правда, то правда.
– Значит, мы с вами договорились.
Кепфелл встал – последнее слово должно было быть произнесено стоя. Он протянул руку Джону Перкинсу.
– Сделайте все, что можете, чтобы искупить то, что было сделано. Конечно, никто никогда не вернет мне моего сына, но по крайней мере нужно избежать новых несчастий. Джон, я бы предпочел, чтобы Джо принял решение не задерживаться в Санта-Барбаре.
– Да, господин Кепфелл.
Этого разговора и этих слов – «да, господин Кепфелл» – Джо не слышал, но он сразу же понял, что его отец стал на сторону Санта-Барбары, а значит, отец для него чужой непонятный человек. Словно иностранец, объясняющийся на другом языке. И о чем с ним говорить? Может, о ноге спросить? Мать говорила о ней. Он об этом и спросил. Отец наконец отошел от двери, сел в кресло, помолчал.
– Со мной произошел несчастный случай, – наконец, сказал он. – Ты знаешь, Джо, вообще дела пошли очень плохо после того, как тебя упекли в тюрьму.
– Да, папа, я очень сожалею.
Мариса, в предчувствии нехорошего, придвинулась к сыну – ей хотелось быть около него, а Джейд выронила из рук свою пляжную сумку и застыла на месте.
– Хочу кое о чем спросить тебя, Джо.
– Да, папа, я слушаю. Какие у тебя планы?
Джо ждал этого вопроса, но не думал, что его, зададут сразу и в том единственном месте Санта-Барбары, где он надеялся обрести мир. Так начиналась война.
Джо сделал над собой усилие и ответил:
– Ну, я не знаю еще.
– Нужно подумать об этом, Джо, – продолжал настаивать отец.
– Ну не знаю, город есть город. Я думаю, что смогу найти здесь работу.
Ответ, которого он опасался больше всего, прозвучал.
– Только не в Санта-Барбаре. Здесь Для тебя ничего нет.
Ченнинг Кепфелл-старший умел делать все, как надо. Легкий и грациозный, словно бабочка, вертолет перенес молодых на широкую скалистую площадку, усаженную экзотическими пальмами, и также грациозно опустил их в нескольких милях от побережья. Потребовалось немало затрат, чтобы привезти на этот крошечный островок с не очень щедрой естественной растительностью презентабельные роскошные породы, а также обеспечить его всеми современными удобствами, без которых калифорнийский миллиардер, конечно же, не мог обойтись – включая продуманную систему водоснабжения и мощную подземную электростанцию, расположенную рядом с виллой. Это оригинальное строение, которое некоторые злые языки называли странным и даже уродливым, отличалось от моделей на континенте тем, что было почти полностью покрыто некоей стеклянной оболочкой. Это было последнее хобби Ченнинга Кепфелла, который неожиданно стал энтузиастом использования солнечной энергии, – что выглядело высочайшим кокетством со стороны нефтяного короля. Одному очень ловкому изобретателю удалось воспользоваться этим неожиданным меценатством, захватить монополию на дом и создать для этого дома подобие монструозного кристалла из богемского стекла. Правда, эти солнечные батареи приводили в действие Только морозильник и телевизор, но иногда Ченнинг забывал упомянуть о том, что, кроме солнечного электропитания, существует еще мощная подземная электростанция, и визитеры, бывавшие в доме, выказывали восхищение.
Едва сойдя на землю, Питер и Келли были полностью окружены заботами со стороны выписанного из-за моря обслуживающего персонала и могли прекрасно проводить время – наслаждаться поданным в постель великолепным кофе, купаться в бассейне и объясняться в любви.
– Это наша планета, – говорил Питер. – Она принадлежит только тебе и мне. Я тебя обожаю, мадемуазель Кепфелл.
– Скорее уж, мадам Флинт, – отвечала Келли.
– Все остальное может идти к черту: суша, загрязнение окружающей среды. Мы на это плюем. Хочешь искупаться перед обедом, милая, или ты слишком устала?
– Что значит «устала?» Ты меня принимаешь за сахарную пудру, господин Флинт.
– Ты будешь моей женой, – говорил Питер, – и у нас будет куча детей, чтобы было с кем праздновать день материнства. Мы перенаселим мир с твоей помощью.
– Да, но пусть детей у нас будет, не больше, чем пальцев у меня на руках. Согласен?
– Согласен. А сколько у тебя пальцев на руках, Колли?
– Достаточно для того, чтобы замесить тебя, как тесто. Прыгай в воду, Питер.
– В Санта-Барбаре для меня есть дело, говорил Джо. – С настоящего момента я подчиню свою жизнь одной цели: узнать, кто убил Ченнинга? Я буду проводить в поисках каждый час, каждую минуту. Почему я потерял пять лет своей жизни в тюрьме, в то время как я никого не убивал? А где-то здесь, на свободе, ходит убийца. Папа, я здесь для того, чтобы его найти.
ГЛАВА 5
В конечном счете противостояние между Джо и его отцом закончилось прескверно. Если переживания Джо, в силу ого молодости, могли иметь еще какой-то выход, то страдания Джона Перкинса камнем легли на ого душу. Это было отчаяние измучавшегося человека, готового на самый крайний шаг – самоубийство. Когда Джо спросил его, верит ли отец, что его сын действительно убил Кепфелла, старый Перкинс не ответил на этот вопрос, и это красноречивое молчание стало для него еще одним несчастьем в череде тех несчастий, которые питали мазохизм этого бедного человека. На самом деле, он и не знал ответа. Откуда он мог его знать, он, решительно закрепивший за собой репутацию слабого мужчины, напуганного слухами, бродившими по, городу, отгородившего себя от всего мира своей угрюмостью и преисполненного, благодарности, к тому, кто, как ему казалось, мог навеки исключить его из списка пригодных для работы, но считавший себя спасенным им и тем самым связанный с всемогущим Кепфеллом, он мог двигаться только в состоянии этого подчинения. Для того, чтобы познать истину, ему нужна была любовь. А была ли у него еще любовь к своему сыну, к Марисе, Джейд? И как бы в свое самооправдание Джон Перкинс, слывший молчальником, начал бормотать какие-то слова, перешедшие в длинный и страстный монолог. Который, к сожалению, ничего не прояснил.
– Ты хочешь, чтоб я тебе рассказал, – прорычал он вдруг в адрес Джо, который всего-навсего требовал простого ответа на простой вопрос, – ты хочешь, чтобы я тебе сказал, чтобы объяснил, чем была вся наша жизнь все эти годы, пока ты был в тюрьме. Ну давай поговорим о деньгах, например. Все наши маленькие сбережения съели расходы на твой судебный процесс: все стоило больших денег – судебные издержки, адвокаты, а они очень дорогие, эти адвокаты. Теперь я скажу тебе, как мы выкрутились. Мы второй раз перезаложили этот дом и сегодня платим проценты, королевские проценты. Мы сгибаемся под тяжестью долгов. Посмотри на платье матери. Она носит его с тех пор, как тебя забрали. Она не может позволить купить себе другое. Твои родители разорены, а еще надо платить, платить и платить в течение двадцати лет. Ты освободился, прекрасно. Ну а нас забрали на двадцать лет, и еще неизвестно, выберемся ли мы им этой кабалы.
Мариса, понимая, что дом сносит ураган, пыталась заставить отца замолчать, спасти свое жилище. Бесполезно, она почти воочию видела, как распадается их очаг, как окна и двери срываются с петель, как сносит крышу, как валятся со страшным шумом стены.
Отец продолжал:
– Джо, ты был нашей надеждой, ты был тем, кто должен был познать удачу и собрать состояние. Ты должен был жениться на богатой наследнице, ты должен был стать человеком, который завоевал бы признание и блестяще реализовал свои возможности. Но ты вверг нас в нищету...
С шумом хлопнула дверь. Сначала раз, потом другой. Это Джейд, быстро подняв свою пляжную сумку, выскочила из рушащегося дома, и сразу же за ней последовал брат.
Мариса, пристально посмотрев на своего мужа, сказала:
– Запомни, Джо останется в Санта-Барбаре и будет делать все, что захочет. Он здесь у себя дома, а вот ты можешь уходить. До свидания, Джон.
На самой вершине холмов, где черная решетка поясом охватывала белые стены громадного имения семьи Кепфеллов, внимательный глаз наблюдателя мог различить и большой сад, который примыкал к соседнему, не менее огромному строению. В отличие от сада, который как бы выставлял свой объем напоказ, это строение не бросалось в глаза, но отличалось элегантностью и составляло со всем окружением единое целое. Почти столетие разделяло эти два архитектурных ансамбля, и потомство талантливых строителей одного было уже предано земле, когда второе еще едва зародилось. Строение называлось «Малая Каталония», о чем, впрочем, не было официального свидетельства, но всякий в Санта-Барбаре знал, что это был самый старый дом в городе, и этому дому не нужно больше оправдывать свое имя, так же, как Эйфелевой башне. Конечно, придирчивый глаз педанта мог бы заметить какие-то искажения – царапины, покосившееся крыло, но тем не менее ансамбль решительно противостоял ходу времени и худшим, если таковые были, качествам его владельца. А самым худшим из этих качеств было то, что Аугуста Локридж, жившая здесь со своей матерью и своей дочерью, не имела и десятой части доходов, которые позволяли бы в одно и то же время содержать и семью и такое жилище. Кроме того, был еще и мальчик, Уорен, который решительно не хотел жить в родовом имении. Эта семья Локридж, а правильнее было бы назвать – семья Стентон, потому что единственный Локридж-отец находился сейчас на другом конце света, была представительницей тех мелкопоместных дворян, что скупо жили в громадных руинах и не способны были даже под угрозой смерти сломать последнюю ветвь своей истории. Несмотря на то, что была разорена и всеми оставлена, Аугуста, со своим неизменным красным зонтиком, считала своим долгом регулярно спускаться по Стейт-стрит, уверенная в том, что даме ее ранга подобает посещать своих арендаторов. Она не понимала, что все эти арендаторы давно разбогатели и приобрели громадную власть, делающую их сильными мира сего... Нет, она не собиралась прощать Кепфеллам их причиняющего неудобства богатства. Как и Минкс, ее старая мать, которая жила воспоминаниями о своей былой власти, Аугуста в своей манере поклялись взвалить на себя тяжесть наследства, только вот дети... Один из них находился как раз рядом с их домом, среди буйной зелени старого сада. Молодое тонкое и насмешливое лицо, типично калифорнийская грива волос, высокая, как у скандинава, фигура. Подростка интересовало окно первого этажа этого благородного здания, по которому он умело стучал небольшими камешками. В окне появилось лукавое лицо Джульетты, и, свесив собственную светлую гриву, она кокетливо улыбнулась нарушителю спокойствия.
– А, это ты, Тэд. А как же пляж? Без тебя пляж превратился в безжизненную пустыню.
– Мне можно войти?
– Давай.
Даже не подумав, что для этого существуют двери, Ромео стал карабкаться по стене, используя для опоры каждый ее выступ, а также остатки старой водосточной трубы. Наконец он ввалился в комнату своей богини. Лейкен смеялась.
– Roslein, Rolein, Rrolein rot, Roslein ant der Heiden.
– Что это такое? – спросил запыхавшийся Тэд.
– Это с немецкого. Стихотворение, которое мы сейчас учили в школе. Это история маленькой дикой розы и невоспитанного мальчишка. Невоспитанный мальчик ей говорит: «Маленькая роза, я сейчас тебя сорву». А роза ему отвечает: «Я тебя уколю».
Тэд, слушая девушку, потрогал царапины на своем предплечье, которые он заработал, карабкаясь на стену.
– В следующий раз входи через дверь, – заметила Лейкен.
– А как же твоя мамаша?
– Конечно, тебе придется выбирать между мамашей и дикой розой, но вот сегодня мамаши дома нет.
– А бабушка?
– Минкс здесь – и никого больше – ни мамы, ни папы, ни дяди, ни моего старшего брата. Ты закончил свой полицейский допрос?
Тэд нежно обнял девушку и прошептал ей в самое ухо:
– Нужно сажать розы без шипов, дорогая Лейкен. Как ты считаешь?
Однако в этот волшебный мир ворвался резкий голос, требующий, чтобы Лейкен спустилась вниз.
– Маман вернулась.
– Я вижу только одно спасение – кровать.
– Кровать?
– Ну да. Я могу под ней спрятаться!
Аугуста с облегчением сбросила свое пальто и порылась в своей сумочке.
– Лейкен, – крикнула она. – Ты дома? Я поднимаюсь к тебе.
Минкс, съежившись в своем кресле, проворчала:
– Оставь малышку в покое.
– Слушайте, маман, это моя дочь, и я сама знаю, что мне нужно делать.
– «Моя дочь», «моя дочь». Это еще и моя внучка.
Тем временем Тэд, столь храбро пробиравшийся сквозь розовые кусты и столь робкий но отношению к Аугусте, быстро юркнул под матрац, отказавшись играть роль любовника в этом водевиле. Конечно, это очень мало напоминало шекспировскую пьесу, но тем не это был тоже спектакль.
Конечно, Аугуста ничего не могла сообщить своей дочери такого, чего бы та не знала. Их короткий разговор показался Тэду вечностью. Но когда флакон духов, принесенный от Гарди, был открыт, опробован и тут же снова закрыт, Тэд Кепфелл пообещал себе подарить такие же духи Лейкен, когда он подрастет. Потому что это был Кепфелл. Он был похож на Монте-Гю из семьи Капулетти. Когда Аугуста наконец спустилась вниз, чтобы поговорить со своей собственной, матерью, Тэд снова предстал перед своей прекрасной дамой. Игра шекспировской пьесы возобновилась, и Ромео снова выступил в своей роли.
Сантане не удалось убедить Мейсона отдать ей револьвер, и, отвертевшись от приставаний Мейсона, не испытывая желания предпринять что-нибудь еще, она решила просто пойти проведать свою мать. К этому времени та должна была уже закончить свою работу на вилле Кепфеллов. Она надеялась, что свидание с матерью принесет ей спокойствие. Ее желание убить Джо Перкинса было всего-навсего коротким порывом, но не убеждением. Если бы Мейсон таким резким образом не вмешался, маленький револьвер вскоре занял бы место под грудой простыней, которые она складывала вверху гардероба, и никогда это маленькое оружие не оказалось бы снова в сумочке молодой женщины. А сейчас ей следовало с кем-то поговорить – она не могла оставаться наедине со своим секретом. Работа – этот наркотик, источник забвения – не могла поглотить ее целиком. Уверенность, что она заменяет ей все, оказалась, несмотря на кажущийся успех, всего-навсего иллюзией. Ужасная тайна владела ею. До сих пор не потерявшая ни своей остроты, ни своей злободневности. Возвращение Джо, конечно, должно было послужить разоблачением. Мысли путались в голове Сантаны, и ясность в них наступила только тогда, когда Сантана, пройдя пару кварталов, подошла к маленькому домику своих родителей и поняла, что она пришла к своей матери, чтобы «разродиться»; можно сказать, «разродиться» второй раз. А Роза была умелой акушеркой.
Неожиданное появление Сантаны очень образовало Розу, потому что как раз сейчас она думала о своей дочери.
– Пообедаешь с нами, Сантана?
– Не знаю, мама.
– Ко мне подходил Мейсон... Хотел поговорить се мной. Что там за история произошла с револьвером?
– Я ничего не знаю.
– Сантана?!
– Не помню, маман. Я всякого такого наговорила Мейсону.
Сантана взяла ножик и устроилась рядом с матерью чистить морковь. Роза улыбнулась. Таким образом лучше всего было вести разговор? Он мог стать более искренним, более интимным. Как бы невзначай она продолжала тихо расспрашивать дочь, помогая ей раскрыться, сказать самое трудное.
– Я ничего не понимаю, Сантана. Я не понимаю, почему ты так беспокоишься. Для тебя-то возвращение Джо что-то значит? В конце концов, дорогая, мне совершенно необходимо знать, что с тобой происходит. Ты ведь знаешь, что и сделала бы все, чтобы ты была счастлива. Ты ведь это знаешь?
– Да, я это знаю.
Терпение матери, казалось, было безгранично, и ее упрямство тоже. Медленно, но уверенно Роза приближалась к тому нарыву, который должен вскрыться.
– Вот этот Джо Перкинс. Но в какой связи он так взволновал тебя? Потому Что он убил Ченнинга? Кстати, расскажи мне о Ченнинге. Ты его любила?
Сантана несколько помешкала, взяла другую морковку и сказала изменившимся голосом:
– Он был замечательным.
С этого момента Роза почувствовала, что она на верном пути.
– Это правда. Ты ведь с ним выросла. Вы были как брат и сестра.
Ответ, которого она боялась, прозвучал, откровенно и резко.
– Нет, мама!
Нащупав ниточку к сердцу дочери, Роза старалась ее удержать:
– Но ведь его все любили, – ровным голосом продолжала она.
– Но не так, как я, маман.
Значит, ее Сантана была влюблена в прекрасного Ченнинга?!
– Ты любила его?
– А он – меня. Но скрывали это от всех и сделали все для того, чтобы никто ничего не узнал. Ни ты, ни папа, никто. Мы знали, что ни ты, ни папа не одобрили бы этого.
– Моя дорогая, должно быть, тебе было очень тяжело. Теперь я понимаю.
– Но это еще не все.
– Еще не все?
Сантана открыто посмотрела на мать, и их взгляды встретились: взгляд взрослого, много пережившего человека и взгляд несчастной девушки. Роза обхватила дочь за шею и нежно привлекла к себе. Нужно было теперь ее выслушать. Выслушать внимательно. И Сантана заговорила, заговорила быстро, не останавливаясь, словно боялась, что ее прервут.
– Я была беременна от Ченнинга, когда его убили. Именно поэтому я не могла больше и не хотела больше вас видеть. У меня был ребенок. Я была горда и счастлива тем, что он у меня есть. Все устроил господин Кепфелл. Я родила в клинике, в которую он меня устроил. И я никогда не видела своего ребенка.
– Сантана, дорогая моя. Как это случилось?
– Кепфелл отобрал его у меня. Я была слишком молода и слишком подвержена влиянию. Я не знала, что мне делать с этим ребенком, и Кепфелл этим воспользовался. Я заключила с ним ужасную сделку. Ты знаешь, как нас воспитывали. Я бы никогда не посмела говорить вам о моем ребенке, о нашем с Ченнингом ребенке. Кепфелл сдержал слово. Я не видела больше моего мальчика – да, я знаю, что это был мальчик, – ни разу в течение этих пяти лет. Я попыталась забыть его, но ничего не забыла. И теперь считаю: быть верной Ченнингу, значит совершить новое убийство. Я даже не уверена, что Джо Перкинс убил ого. Нет. Быть верной нашей любви – это значит найти нашего шла, и это сделаю, маман.
