Текст книги "Детские шалости"

Автор книги: Генри (2) Саттон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Глава 7

Эта женщина, которая в первый же вечер их знакомства отсосала ему в туалете Henry’s Nitespot и после этого уселась на унитаз, и, пока он застегивал штаны, она поменяла Татрах, эта женщина, на которой где-то через четыре месяца он женился и у которой через два месяца после этого случился выкидыш, а через год она, с помощью кесарева сечения, дала жизнь его дочери, эта женщина, которая затем исчезла на десяток лет и еще несколько месяцев, вместе с его дочерью, когда той было почти три с половиной годика, эта женщина, которая называла себя Ким, хотя фактически ее звали Кимберли, сказала по телефону, после того, как он ответил, что он хуев Дед Мороз, и после того, как они задали друг другу несколько простых, но напряженных вопросов, типа «Ну и как ты поживаешь?» и «Где, черт возьми, ты была все это время?», между этими долгими паузами напряженной тишины, когда он понадеялся, что она не услышит, как бешено колотится его сердце, после того, как они оба долго прокашливались, явно пытаясь отдышаться и говорить более спокойно, и никто из них, как он заметил, не сказал ничего типа «Рад тебя слышать», ничего подобного – Ким сказала по телефону, и ему не пришлось это выпытывать:

– Знай, что я решила связаться с тобой только из-за Лили. Сюрприз, сюрприз. – Она всегда говорила «сюрприз, сюрприз», вспомнил он. – Мы полагаем, настало время познакомить ее с отцом.

– Кто это мы? – спросил он.

– Я и Дэйв, мужчина, с которым я живу, – мы скоро поженимся.

– Я не понимаю этого, – сказал Марк. – Почему сейчас? Почему не десять ебаных лет назад?

– Я не хочу об этом всем говорить, не по телефону, – сказала она, – просто Лили спрашивала о тебе, и мы наконец обустроились. Нашли постоянный дом. До этого мы путешествовали.

– И это все? – спросил он. – Ты решила, что настало время, чтобы познакомить Лили со мной? Ты и этот парень Дэйв так решили?

– Да, – сказала она. – Больше я не собираюсь ничего объяснять.

– Еще как собираешься, – сказал он. – Ты много чего должна мне объяснить.

– Слушай, Марк, я не собираюсь сейчас с тобой ругаться. Я легко могу просто повесить трубку и никогда больше не перезванивать. Если ты хочешь видеть свою дочь, я предлагаю тебе быть более сговорчивым и успокоиться.

– Успокоиться? Да, точно, – сказал он. – Легко успокоиться, когда ты меня шантажируешь. Я не могу выиграть, не правда ли? Никогда не мог у тебя выиграть.

– Марк, предупреждаю тебя, я теряю терпение.

– Окей, говори, что хочешь. Всегда так было, правда?

– Так когда ты будешь готов с ней повидаться? – сказала она.

– Сегодня, – ответил он. – Сейчас.

– Ну что ж, такого не произойдет, да? – сказала она, а затем пустилась в объяснения, где именно она теперь живет с этим парнем Дэйвом и когда будет возможно, чтобы он приехал и повидался с Лили, потому что, сказала она, она будет настаивать, чтобы именно на первое свидание он приехал к ним сам. Он может забрать Лили на несколько часов, свозить на ланч или еще куда-нибудь, но это должно происходить в Ньюбери. Она не хочет, чтобы он слишком нервировал Лили. Она застенчивый, чувствительный ребенок, и общение с ним ей будет явно в новинку.

– Ну и чья это вина? – спросил он.

– Марк, – сказала она, – я тебя предупреждаю.

И он понял, что у него нет выбора, и перебрал несколько дат, чувствуя себя тотально обессиленным и выжатым, его снова охватило это знакомое чувство, оно фактически душило его, пока он держал, прижав плечом к уху, телефонную трубку и кричал Николь, чтобы та посмотрела на календарь, висевший у них на кухне, рядом с холодильником, и тогда он услышал, как Ким тоже что-то говорит кому-то, кто находится рядом с ней, Дэйву или, возможно, Лили, хотя за весь этот телефонный разговор ему не дали поговорить с дочерью, и они в конечном итоге остановились на субботе. Первое мая, банковский выходной день. По крайней мере, как сказала Ким, это была ближайшая приемлемая дата для встречи с Лили, но он не дал ей самой определиться с датой, потому что она знала, какие чудовищные в этот день будут пробки, и хотела доставить ему как можно больше неудобств – это было просчитано, в этом она была сильна, она всегда доставляла неудобства. Этого он и ждал, думал он, слыша по телефону ее голос, и этот голос был таким же резким, как и всегда, и таким же фальшивым – наверняка это не единственная причина, по которой она с ним связалась, и дело, конечно же, в деньгах.

И, понятное дело, Николь завела с ним об этом разговор, сказав, что новый ебарь Ким подстрекает ее выбить какие-то деньги из настоящего отца Лили. Может, сказала она, он вообще хочет избавиться от Лили и заставляет Ким отдать девочку на воспитание отцу. Особенно если принимать во внимание то, что они собираются пожениться. Марк пытался убедить Николь, что не в этом дело, что Ким не пойдет на такое, памятуя, как неуютно она себя чувствовала от этой мысли, не только из-за Джеммы, но и потому, что она беспокоилась, что Лили может оказаться неуправляемой или больной, а кроме того, у них все равно не было лишней комнаты. Хотя на самом деле он не знал, что способен выкинуть этот парень.

Но когда он видит перед собой Ким, и Лили, и то, в каком ужасном состоянии этот административный дом, в котором живет его дочь, к передней двери приколочена картонка, и этот убийственный запах затхлости, сигарет и котов, и в этом доме вообще нет мебели, на которую можно было бы присесть, и он понимает, что об этом никто и не подумал – только эти пакеты из-под фасоли и подвешенный в гостиной гамак, и это все, что он может разглядеть – и никаких знаков присутствия Дэйва и других детей Ким, и теперь он уже понятия не имеет, сколько им может быть лет, и когда он понимает, что это то самое место, в котором они решили обосноваться – после многих лет путешествий, как известила его Ким, бог знает где и как они путешествовали – он еще больше уверен, что Ким объявилась совсем не из-за Лили. Если она не хочет избавиться от Лили и спихнуть ее на него, то, по крайней мере, она захочет получить от него денег. Он не такой наивный, каким был раньше. Теперь уже не такой.

Марк успел подумать обо всем этом до того, как она набралась наглости задать ему вопрос прямо в лоб. И вот Ким говорит, и все это слышит Лили:

– Я тебя впущу, но у нас дома тотальный бардак, мы все еще не разобрали вещи, правда, Лил? Она только-только пошла в школу, Марк. Да, Лил? Кроме этого, мы не можем позволить себе потратиться на форму и все эти учебники, которые ей нужны, и всякие другие вещи. Полагаю, что ты сможешь помочь нам немного, правда? Я не планировала тебя просить, не сейчас, но я не хотела упустить своего шанса, я уверена, что ты потянешь эти расходы. У тебя дорогая машина, я видела, как ты подъезжал, и ты красиво и дорого одет, и на твоей жене этот прелестный розовый костюм, и все это говорит о том, что ты явно не нуждаешься в деньгах. Ты же не пускаешь нам пыль в глаза? Я одевала и кормила твою дочь за свой счет все последние десять лет. Я делала все это за свой счет, Марк.

Он хочет сказать, что ж, это был твой выбор, потому что именно ты съебалась, но он молчит. Он стоит на ее лестнице, рядом с Лили, и все уже зашло слишком далеко, и ему хорошо известно только одно – какой непредсказуемой, коварной и хитрой может быть Ким – он ничего не забыл, – ему хорошо известно, что он не похож на человека, у которого нет денег, он понимает, что если он хочет увидеть Лили вновь, то должен дать ей денег. Если, по крайней мере, он не хочет упустить шанс увидеться с ней снова, а он, как ни странно, хочет ее видеть – несмотря на то, что он едва перекинулся с ней парой слов, несмотря на то, что поначалу был шокирован ее внешностью, несмотря на ее поведение, несмотря на то, что на ней – истрепанная и неподходящая по размеру одежда, что у нее в носу серьга, что у нее татуировки, и выкрашенные волосы, и ярко-красные ногти на ногах. Видимо, думает он, доставая бумажник, их связывают некие естественные узы, и эти узы сильнее любой его предвзятости. А может, это все от расстройства кишечника.

И он раскрыл бумажник, потеребил его и протянул Ким 45 фунтов, сказав:

– Это вся наличность, которая была у меня с собой. Извини.

После чего Ким говорит:

– Ты всегда можешь прислать нам еще, по почте. Или можешь сделать постоянное поручение. У меня есть счет в банке. Давай-ка я оставлю тебе реквизиты.

И после этого он говорит:

– Конечно.

Но все это происходит до того, как они отправляются на ланч – Николь, Лили и он сам, они втроем, – и до него доходит, что Ким умудрилась вытянуть из него деньги еще до того, как он смог поговорить со своей дочерью не в присутствии ее матери, как будто она боится, что если он один раз проведет несколько часов с Лили, он не захочет больше иметь с ней дела. Что он не захочет больше ее видеть, даже на своей территории, что он вообще забудет обо всем этом и исчезнет. Что она может знать о его природных узах с Лили, о том, что он все больше и больше хочет дать ей шанс?

Марк кидает взгляд в сторону Лили, видит, как она пританцовывает на одном месте, дергая головой, склоняя ее сбоку набок, закрыв глаза и не замечая ничего, кроме грохочущей в наушниках музыки.

Глава 8

В последний раз, когда Марк брал с собой в паб Лили, помнится, ей было не больше двух с половиной, самое большее – три. Тогда, вспоминает он, она не была ни источником неприятностей, ни объектом для насмешек. Она была сказкой. Конечно же. Сияющим, любимым, маленьким воздушным шариком. Его забавные черты лица. Она была его ребенком, полностью его. Не гномом. Не каким-то несчастным посмешищем.

Он взял ее в «Лебедь», который находился на другой стороне города от того места, где они жили, около эллинга, в котором одна маленькая компания давала лодки напрокат. В тот день было холодно, потому что он помнит, как проверял, что Лили хорошо укутана, на ней был надет синий подбитый капюшон, который раньше принадлежал Сину, и зеленая шляпа с кисточкой. Они сидели на улице, потому что детей не пускали в паб, и скармливали уткам Hula Hoops  [7]7
  Hula Hoops – название чипсов, сделанных в виде колечек.


[Закрыть], которые медленно и пугливо, вразвалку, шли вверх по эллингу, и когда утки подбирались близко к детскому стульчику или дрались между собой из-за еды, Лили истерично хихикала. Должно быть, он выпил пару пинт легкого и черного пива, а она безостановочно ела Hula Hoops и сделала несколько глотков из своей бутылочки, хотя молоко стало слишком холодным, и она не стала пить «Пепси-колу», которую он купил ей, а потом она начала ужасно шмыгать носом, хотя, казалось, ей, тем не менее, не надоело кормить уток. Они съели пять упаковок Hula Hoops и пакет чипсов, а потом он наконец-то решился взять ее с собой в галерею игровых автоматов – ему и в голову не пришло, что существуют другие места, где можно согреться.

К счастью, он обнаружил, что ей нравятся сверкающие огни и шум галереи – взрывы электронной рок-музыки, и стрельба из автоматов, и вспышки, и звуки визжащих машин, и мотоциклов, и несущихся грузовиков, и время от времени лязг вываливающихся денег – ей нравилось это почти так же, как ей нравилось кормить уток. Она была счастлива наблюдать за всем этим, сидя в своем детском стульчике, хотя когда он сам начал играть в автоматы, когда он сел за тот самый автомат, в котором ковбои стреляли в салуне лазерными пистолетами, и при каждом выстреле эти ковбои извергали странный вой, а он расстреливал бутылки на стойке бара, превращая их в фонтаны пьяного стекла, ей тоже захотелось поиграть, и она начала вертеться, пытаясь выбраться из своего детского стульчика. В конце концов ему пришлось отстегнуть ее и приподнять, и тогда он понял, что к тому моменту Лили уже много раз успела описаться, ее штанишки были тяжелы, а колготки промокли насквозь. Он не подумал о том, чтобы захватить сменную одежду, он в спешке убежал из дома – после очередной разборки с Ким. Марк вытащил Лили из стульчика, и теперь она определенно не хотела забираться в него снова, но больше он не собирался никуда ее вести, не хотел рисковать, ведь она снова могла описаться или еще чего похуже, он натягивал куртку и даже не хотел об этом думать. С помощью подкупов и уговоров ему удалось усадить ее обратно в стульчик и пристегнуть, и он знал, что больше он не может там оставаться, что он должен отвести ее домой, чтобы мама отмыла ее. Но ярче всего Марк помнит, что каждый раз, когда он брал с собой Лили, она была всегда счастлива, она хотела быть частью всего происходящего, участвовать во всем. Он помнит, что, казалось, на нее даже не действовали их ссоры с Ким, все эти их крики и ругань – они ругались, не обращая внимания, видят ли их дети, они не могли этого контролировать. Но его мать видела все в другом свете. Ее беспокоило то, что Лили в свои три года так и не научилась самостоятельно ходить на горшок. Она сказала, что с девочкой явно не все в порядке. Это классический признак. А он и понятия об этом не имел. Все равно ему пришлось оставить Ким разбираться со всем этим.

Глава 9

Николь сидит рядом с ним, а Лили – на заднем сиденье, не обращая внимания на собственную мамашу, которая пыталась помахать ей с лестницы, и как только Марк выруливает из тупика, Лили вытаскивает пачку сигарет из своей грязной, линялой, затягивающейся на шнурок сумки – все это он видит в зеркало заднего вида – и спокойно прикуривает. Не произнеся ни слова.

– Не у меня в машине, – говорит он.

Хотя Лили так и не сняла наушники, он знает, что она его слышит, потому что в зеркале заднего вида он видит, как она избегает встречаться с ним взглядом, она просто уставилась в пассажирское окно и выдыхает дым прямо в стекло, и дым разбивается о стекло и бьет ей в лицо, и в машине стоит вонь.

– Я сказал, не в моей машине! – орет он, оборачивается, готовый вырвать сигарету у нее изо рта, но ему нужно быстро отвернуться и смотреть вперед, потому что дорога узкая, на обочинах полно припаркованных машин, и вот еще одна машина пересекает его путь, даже не попытавшись сбросить газ или свернуть в сторону, что, по идее, нужно было сделать пару секунд назад, и он показывает водителю средний палец.

– Марк, с ней все в порядке, – говорит Николь. – Если она хочет курить, то пусть курит.

– Пусть курит? – говорит Марк. – В моей машине? Должно быть, ты шутишь.

– Да ладно, – говорит Николь. – Ей тоже нелегко.

– Кроме того, что она засирает мои окна и отравляет нас всех, – говорит он, – ей всего лишь тринадцать. Это незаконно.

– И с каких это пор тебя беспокоят законы? – говорит Николь.

– Кроме всего этого, она – моя дочь. Она будет делать то, что я скажу.

– А вот и нет, – говорит Лили, снимая наушники, но по-прежнему, как замечает Марк, продолжая неотрывно смотреть в окно и яростно затягиваться. – Ты мне не отец. Я никогда тебя раньше не видела. Ты просто какой-то проходимец, который думает, что имеет право говорить людям, что им делать, только потому, что у него прикольная машина. Так что отъебись.

Марк останавливает машину на середине дороги, полностью перекрыв ее. Он не выходит из машины и не оборачивается, чтобы посмотреть в глаза своей дочери и сказать что-нибудь еще. Он просто неотрывно смотрит вперед, на высыхающую, с пробоинами, дорогу, на все эти стриженые деревья, на все эти обрезанные верхушки, безнадежно уставившиеся в тяжелое небо. Он думает, что, должно быть, пойдет дождь.

– Марк, – говорит Николь, – не делай сцены. – Она оборачивается назад, к Лили. – Извини нас за это. Мы проделали долгий путь. Твоя мама сказала, куда нам следует отправиться на ланч?

– Я не голодная, – говорит Лили.

– Я в любом случае никуда не еду, – говорит Марк. – До тех пор, пока эта девчонка не выбросит сигарету.

– Ну вот и все, – говорит Лили, показывая окурок. – Видите?

– Куда ты стряхивала пепел? – спрашивает Марк. – Обо что ты его погасила? Только, я надеюсь, не об мой ебаный пол.

– На джинсы, если тебе действительно хочется знать. Не переживай, я не испачкала твою драгоценную машину. Если бы можно было, я бы даже не стала здесь дышать.

– Марк, может, я поведу? – говорит Николь. – Или ты все же придешь в себя и отвезешь нас в ближайший паб или куда-нибудь еще?

– Нет, я не пущу тебя за руль, – говорит он. – В незнакомом городе. Забудь об этом. Ты угробишь машину.

Он заводит мотор, он благодарен Николь за то, что она оставила ему предлог оставаться за рулем, и он едет непривычно медленно, с предельной, как ему кажется, осторожностью, как будто так он приносит свои извинения машине за то, что в ней нагадила Лили. За то, что Николь пришло в голову сесть за руль. Его драгоценная машина – да, в этом смысле Лили абсолютно права. Поворачивая на улицу с односторонним движением, которая, кажется, окольцовывает центр города, он проезжает магазин за магазином – череда магазинов, о каких-то он слышал, но по большей части эти магазины ему незнакомы, – и тротуары заполнены людьми, и детьми, и мускулистыми, коротко подстриженными собаками, но он по-прежнему не видит ничего похожего на кафе или паб.

– И что это за город? – спрашивает он.

– Свалка, – говорит Лили.

И он улыбается, он смеется, не может удержаться от этого, внезапно почувствовав непередаваемое облегчение. Он понимает, что, может быть, у него получится наладить контакт со своей дочерью. Что они могли бы найти точки соприкосновения. Что она – ребенок. И что иногда, конечно же, он ведет себя как последний мудак. Но только потому, что его провоцируют. Его всегда провоцируют.

Глава 10

Они уселись за столик, и Лили, несмотря на то что теперь ее наушники болтаются на шее и она не слышит своей музыки, тут же начинает двигаться, как будто в такт какой-то яростной барабанной дроби. Она резко вздергивает плечами вверх и вниз, размахивает руками, сцепляя и расцепляя пальцы, щелкает костяшками, неустанно скрещивает и разводит ноги. Как будто в одно мгновение превратилась в ножовщика – стучит рукояткой ножа по ложке, пытается согнуть вилку, – и когда она явно устает от всего этого, то начинает катать по столу солонку и перечницу, следит, насколько близко удастся подкатить их к краю до того, как они упадут на пол, и солонки и перечницы падают, и Николь услужливо и счастливо поднимает их с пола, как будто, думает Марк, она в сговоре с Лили. Как будто между ними уже есть какая-то связь, как будто они строят близкие отношения. И от этой мысли, к своему удивлению, он начинает ревновать.

Именно Николь заметила этот паб с огромной собственной парковкой. В этом помещении есть пара ярких баров и ресторан в консервативном стиле, в котором они и приземлились.

Когда они исколесили почти весь Ньюбери, Марк предложил вернуться назад, на заправку, где они останавливались по пути в город, поскольку, казалось, они не смогли найти подходящего места, чтобы поесть, и уже начинало накрапывать, и он даже не видел, где можно припарковаться, а если бы у них получилось поставить машину, то потом им пришлось бы часами слоняться под дождем. Он почти пошутил, предложив вернуться и поесть на заправке, но Лили восприняла его слова серьезно и ответила:

– Нет уж, Марк, я, черт возьми, не буду есть в Happy Eater  [8]8
  Happy Eater – сеть дешевых забегаловок.


[Закрыть].

И это заставило его проникнуться к ней еще больше, эта внезапная уверенность, воинственность – он был точно таким же в ее возрасте – и он обернулся и улыбнулся ей. Одной из своих искренних, не хмурых улыбок. Фактически это была его первая нормальная улыбка за этот день. Но в ответ он получил короткую саркастическую ухмылку.

И именно Николь молниеносно организовала им столик, который располагался у окна, выходящего на парковку, несмотря на то, что Марк заявил, что сначала хочет выпить у стойки бара – хотя его вполне устраивало расположение столика, поскольку с этого места он мог не сводить глаз со своей машины, и как только Николь заняла его, он уже не хотел сходить с этого места – невзирая на то, что Лили сказала, что не голодна и вообще не собирается никуда идти.

– Вот что, – решительно говорит Николь, – я смертельно устала. Можно выпить и за столом. Можно же?

Марк заметил, что Лили, похоже, слушается Николь, по крайней мере, следуя за Николь и за ним самим к столу, она больше не выражала протеста на предмет того, что она не голодна или не хочет садиться за столик.

Лили строила некую конструкцию из подстилок на столе, нечто вроде лачуги с прохудившейся крышей, вероятно, вигвам, и после того, как никто не подошел к ним, чтобы принять заказ или объяснить, как работает буфет или салат-бар, после того, как все они некоторое время помолчали, Марк отодвинул Свой стул и встал. Он больше не может смотреть, как забавляется Лили. И ему нужно выпить, ему нужно заказать двойную водку с ананасом.

– Я иду заказывать выпивку, – говорит он. – Ну и кто что хочет?

– Белое вино с содовой, пожалуйста, – говорит Николь.

– Bacardi Breezer  [9]9
  Bacardi Breezer – сладкий алкогольный коктейль.


[Закрыть], – говорит Лили.

– Не думаю, что стоит ей это давать, – говорит Николь.

– Почему нет? – отвечает он. – Она выглядит вполне взрослой.

– Круто, Марк, – говорит Лили.

– Принеси ей какой-нибудь газировки, – говорит Николь. – Ей всего лишь тринадцать. Принеси «Кока-колы».

– Я не пью «Кока-колу», – говорит Лили, – от нее портятся зубы.

Марк проходит через ярко освещенную площадку ресторана, которая с того момента, как они вошли, значительно заполнилась, и он идет к бару, втайне надеясь, что у них нет Bacardi Breezer. Понимая, что – да, он хочет завоевать Лили, пусть с помощью взятки, он тем не менее согласен с Николь. Он определенно не думает, что его тринадцатилетней дочери следует употреблять Bacardi Breezer, и плевать на то, что в ее возрасте сам он уже выпивал. Еще он не думает, что ей можно позволять курить. Но, по меньшей мере, он не чувствует себя в ответе за то, что она приобрела такие привычки. Он знает, чья это вина, знает совершенно точно.

Однако в баре все же нашелся Bacardi Breezer. Четыре или пять разновидностей. Этого добра здесь навалом, в холодильнике, облепленном наклейками, постерами, стакерами и подсвеченном неоном. Ясно, что это рекламная акция Bacardi Breezer, и если Лили пройдет мимо, например в туалет, она не преминет этим воспользоваться. Марк заказывает выпивку для себя, и для Николь, и для Лили – Bacardi Breezer с лимоном и лаймом, представления не имея, понравится ли этот вкус, но заказывает именно этот сорт, потому что такой вкус нравится ему самому. И раздумывает над тем, насколько схожи их вкусы – что именно она унаследовала от него и как много из этого постаралась разрушить ее мать.

Возвращаясь к столу, он не может не вспомнить о Ким и о том, что она сотворила с его дочерью за последние десять лет. Как она могла позволить ей стать такой тощей и грязной, похожей на бродяжку? Он не может представить Джемму в такой одежде, с татуировкой, или с кольцом в носу, или чтобы она курила, или чтобы она так нагло выпивала у всех на виду. В тринадцать лет. Во всяком случае, он знает, что Джемма вырастет в нормальных условиях. Что она просто не будет этого делать. Его дорогая маленькая Джем никогда не будет называть его Марком. Не с таким сарказмом. Не так агрессивно.

– Так где ты была? – говорит он даже до того, как усаживается за стол. До того, как передает Лили Bacardi Breezer с лимоном и лаймом, замечая, что она закурила еще одну сигарету, в секции ресторана для некурящих, и что Николь, вероятно, не сделала ей по этому поводу никакого замечания, также ей не сделали замечание ни сидящие за соседними столиками люди, ни персонал ресторана, как будто в этом месте позволено твориться чему угодно. Ему кажется, это потому, что все словно боятся приближаться к этой странного вида девочке-подростку, одержимой маниакальным беспокойством, словно они боятся, что если подойдут ближе, то она вцепится им в лицо. Но он не боится своей старшей дочери.

– Так где ты была последние десять лет? – говорит он.

– Ты со мной говоришь, Марк? – отвечает Лили.

– Нет, на самом деле вот с той женщиной. – Он пытается шутить.

– Лили говорит, что путешествовала, – говорит Николь. – С какими-то попутчиками. В фургонах и старых автобусах. С путешественниками.

– С путешественниками? – говорит он, не обращаясь ни к Лили, ни к Николь, оставив их спокойно выпивать. – Ким с кучей путешественников Нового Поколения? И куда именно они направлялись?

– Судя по всему, колесили по всей стране, – говорит Николь. – А еще по Ирландии.

– А как же со школой? – говорит он.

– Мы не ходили в школу, – говорит Лили. – Никогда. Это было отвратительно.

– Ну и как же твоя мама все оплачивала, например бензин? – спрашивает он. – Вы не могли без этого обойтись. И без еды. Твоя мама работала?

– В пути всегда найдутся люди, которые дадут тебе все, что нужно, – говорит она. – Вы просто делитесь. Это стиль жизни. Хотя иногда мама работала. Мастерила кое-что для фестивалей. Ювелирные изделия и одежду. Она собирала фрукты и еще всякую фигню.

– Собирала фрукты? – говорит Марк. – Ким собирала фрукты? Ни на секунду не могу себе такого представить. А скажи мне, она в это время с кем-то виделась? С каким-нибудь, знаешь ли, парнем? Наверняка у нее кто-то был. Или даже несколько. И как они обращались с тобой, Лили?

Он понимает, что волнуется, но не понимает, из-за чего. Может, его взбудоражил тот факт, что, возможно, эти мужчины плохо обращались с Лили, может быть, сексуально домогались, или же у него просто приступ похмельной ревности из-за Ким. Потому что очевидно, что она еблась по всей стране. И если она превратилась в бродяжку-хиппи, это не значит, что она утратила свои сексуальные аппетиты, что ей перестал нравиться случайный секс. В туалетах пабов. В фургонах ив кузовах старых грузовиков и прогнивших автобусов. Вероятно, в старых библиотечных автобусах – он видел такие. И на полях тоже, это его не удивит, во время сбора клубники.

– Скажи, кто-нибудь из них с тобой развлекался? – говорит он.

– Ты имеешь в виду, засовывал ли кто-нибудь в меня пальцы, Марк? – говорит Лили. – Трахал ли кто-нибудь меня?

– Я не думаю, что мы сейчас должны поднимать такие темы, Марк, – говорит Николь.

– Нет, мы должны, – говорит он. – Если это касается благополучия моей дочери. Мы должны поднять все темы. Мы должны вывернуть все это наизнанку. Я хочу знать, что она делала, пусть расскажет мне о каждом дне за эти десять лет.

– Колбасилась, – говорит Лили, сцепляя и расцепляя пальцы. – Колбасилась и с ума сходила, – смеется она и внезапно становится очень неуверенной в себе. Внезапно она стала похожа на ребенка, думает Марк, на его ребенка, а не на подростка, с этими костлявыми плечами, этими маленькими, впавшими сине-зелено-серыми глазами. Не на ебаную бродяжку Нового Поколения. – Юк, – говорит она, потягивая свой Bacardi Breezer через трубочку прямо из бутылки. – Какого черта ты заказал мне лимон с лаймом? Я ненавижу этот вкус. Лучше всего – арбуз. Арбуз – это круто.

Наклонившись вперед, Николь произносит:

– Пришла официантка. Дала нам талон. Надо просто пройтись до буфета. В качестве закуски мы можем взять маленькие салаты, они полагаются к горячим блюдам. Или можно взять большой салат как основное блюдо. У них разная цена.

– А что, если мне хочется просто горячего? – говорит Марк.

– Тебе в любом случае полагается салат.

– Я не хочу салат, – говорит он.

– А я вообще ничего не хочу, – говорит Лили.

– Вы оба можете делать все что хотите, – говорит Николь, – а я пошла за салатом. Я умираю с голоду.

Марк наблюдает за Николь, дефилирующей к буфету, и его глаза нечаянно прикованы к ее заднице, она пробирается между оживленными столиками, аккуратно уворачиваясь от бегающих детей. Ее розовый костюм безнадежно измят на спине, хотя ее точеная фигура, тем не менее, четко проглядывается сквозь ткань – это тело по-прежнему способно его возбудить. Очень гибкое тело. Время от времени Николь устраивала перед ним, как она это называла, порнографические представления, раскидывала ноги и поднимала задницу, но она не повторяла этого с тех пор, как родилась Джемма.

Обернувшись к Лили, Марк видит, что та продолжает сцеплять и расцеплять пальцы и безотрывно смотрит в пол, явно не желая с ним разговаривать. Они в первый раз остались вдвоем, в первый раз за все эти десять лет, и он чувствует себя неловко, ему стыдно, и он уверен, что бы он ни сказал, все будет истолковано неверно, так что через пару минут, после того как ни один из них не произнес ни слова, ее беспокойство вызывает в нем еще большую неловкость – он уверен, что она это делает, чтобы потрепать ему нервы, – и Николь все еще не видно, не видно ее ярких, волнистых, светлых волос, он сам решает пойти забрать тарелку, оставив Лили в одиночестве.

За прилавком с горячими блюдами, где несколько ламп греют еду, и потому куски курицы отливают оранжевым, а бутоны брокколи – пурпурным, а когда он поднимает глаза, то видит, что толстые лица персонала отсвечивают болезненно-желтым, и в этой очереди кто-то курит, и по полу ресторана расставлено несколько искусственных пальмовых деревьев в больших кадках – а пол выстелен, как в государственных заведениях, кремовым линолеумом, расчерченным, как кафельные плитки, и все это внезапно и непреодолимо напоминает ему тот больничный кафетерий, в который он потащил сводных братьев Лили в самый тот вечер, когда сама Лили появилась на свет. Интересно, размышляет он, что теперь с ними. Но эта мысль занимает его недолго. Нечто другое, более существенное приходит ему в голову. А что, если бы он присутствовал в тот момент, когда ее вытащили из живота ее матери, если бы ее положили в его руки, всю в крови и орущую, делающую свои первые вдохи, изменилось бы тогда что-нибудь между ними, была бы между ними теперь эта неловкость, эта бездна? Если бы все было так, то теперь, несмотря на любые периоды разлуки, между ними существовало бы больше уважения и понимания, их связывали бы истинные узы. Не только краткие вспышки. Какое-то слабое узнавание.

– Извините, вы собираетесь провести здесь весь день? – говорит мужчина, стоящий в очереди прямо позади Марка, и слегка подталкивает его локтем в спину, задевает его поднос, пытаясь поторопить его. – Я голоден, приятель.

– Ты хочешь, чтобы я потушил эту сигарету о твой ебаный глаз? – говорит Марк.