Текст книги "Шахматы из слоновой кости"

Автор книги: Геннадий Падерин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

Инженер не нашелся, что на это возразить, оглянулся на Митхаса. Тому стало немного легче, он распрямился и, опираясь на Сашину руку, вернулся к автобусу.

– Слабый стал, как девушка, – проговорил, виноватясь. – Но хотя башка гудит, а думает, однако-то: может, мы…

– Меня уволь, Митхас, – потупился водитель. – Сами уж как-нибудь…

Митхас, как видно, оторопел – молчал, озадаченно глядя на водителя. Тот, не поднимая головы, добавил:

– Мое дело – пассажиров возить, за это мне деньги платят.

– Ай-я, ит котон – собачий зад! – пришел, наконец, в себя Митхас.– Сейчас сядешь свой место…

В гневе он перестал следить за речью, акцент стал особенно ощутимым. Пришедшая же ему мысль была простой: водителю надлежало объявить, что автобус срочно потребовался для того, чтобы доставить в больницу группу ребят, пострадавших во время опыта в школьной химлаборатории; займет это, дескать, не больше получаса, после чего рейс будет продолжен; пассажиры могут подождать в здании почтового отделения.

– Весь ответственность мой! – заверил водителя Митхас.

Тот все еще колебался. Тогда Митхас положил ему на плечо руку, с силой встряхнул, потребовал:

– Просыпайся, пожалуйста, а!

Водитель вздохнул, полез в кабину,

Митхас перешел на противоположную сторону автобуса, стал сбоку от двери. Инженер и Саша заняли было позицию напротив него, но он жестом показал им, что одностворчатая дверь, распахнувшись, отгородит их от выхода; они поспешили пристроиться у него за спиной.

Послышался голос водителя, следом раздались невнятные возгласы пассажиров, дверь открылась, люди начали выбираться наружу. И едва ли не каждый, увидев Митхаса, спрашивал встревоженно: «Что там, в школе, серьезное что-нибудь?» Митхас в ответ успокаивающе взмахивал рукой.

Инженер успевал оглядеть выходивших еще в глубине проема, на верхней ступеньке – знакомая лисья шапка не показывалась. Наконец проем опустел, Митхас спросил:

– Все?

И тут водитель крикнул Митхасу, срываясь на нервный фальцет:

– Нет, один товарищ здесь ждет особого приглашения!

Митхас выхватил из кармана пистолет, занес ногу на ступеньку; в это мгновение из глубины салона донесся спокойный женский голос:

– Я по профессии врач, и мое присутствие в такой ситуации может оказаться необходимым…

Больше в автобусе никого не было.

Митхас обессиленно сел на ступеньку,– его, видно, опять мутило,– попросил инженера:

– Говори… Говори людям!

Пассажиры толпились неподалеку, никто еще не успел уйти. Инженер сказал:

– Товарищи, такое дело: бежал опасный преступник, и мы посчитали, что он сел в этот автобус… Для этого и придумали про школьников… Сейчас можно ехать.

– Просим не обидеться! – добавил Митхас, поднимаясь со ступеньки.

– О чем говоришь, Митхас, какие обиды! – выкрикнули из толпы.– Может, помощь нужна?

– Нужна, – кивнул Митхас. – Автобус садится наш человек, и если дороге преступник голосует…

Митхас не успел договорить: расталкивая пассажиров, к нему пробился запыхавшийся парень, схватил за рукав:

– Товарищ милиционер, у меня машину угнали!

– Когда?

– Когда – не знаю, я не видел…

Инженер вгляделся, узнал водителя своего грузовика.

– Сергей?!

– Ой, Эдуард Антоныч, и вы здесь! Понимаете, я в клубе был, прихожу оттуда – машины во дворе нет, я скорей домой к товарищу милиционеру, а жена ихняя говорит – беги, мол, на почту…

– Ясно, – остановил инженер и, повернувшись к Митхасу, проговорил возбужденно: – Это он, конечно, его работа!

Митхас покивал, соглашаясь, спросил у Сергея:

– Вода с радиатора сливал?

– А как же! Машина же на улице ночует, нельзя не слить.

– Молодец! – похвалил Митхас. – Без вода далеко не уедет.

– Двигатель запорет, так конечно не уедет, – подтвердил, чуть не плача, Сергей. – Новый совсем двигатель-то, даже ограничитель скорости еще не снят…

– Совсем молодец! – сказал Митхас. – Ограничитель – шибко хорошо!

Махнув рукой инженеру и Саше; поспешил к мотоциклу.

– Постой, Митхас, – окликнул один из пассажиров. – Кто с нами-то сядет?

– Уже не надо,– обернулся, спохватившись, Митхас. – Оказалось, тот сволочь грузовик угонял.

Из толпы выступила старушка с укутанной в пушистый платок головой, спросила у Сергея:

– Он какой с виду, твой грузовик-от, не с кузовом ли случаем?

– Брезентом крытый, – опередил Сергея инженер. – Такой видели?

Старушка, не удостоив ответом, поставила на снег кошелку, распустила концы платка, оглядела сгрудившихся возле автобуса людей, будто проверяя, все ли приготовились слушать ее обстоятельный рассказ.

– Я на автобус-от загодя подалась, – начала неспешно, – смекаю, не припоздать бы…

– Где? – рявкнул, не утерпев, Митхас.

– Так это, – испуганно отшатнулась она, – как, значит, на рудник-от улице повернуть, он и…

Угнанный грузовик обнаружился километрах в десяти от села, на дороге, ведущей к руднику. Примерно на половине пути.

И стоял поперек, полностью загородив проезд. Верно, Захаров, услыхав зловещий стук клапанов в догорающем моторе и поняв, что вот-вот машина все равно станет, решил использовать оставшийся ресурс для того, чтобы затруднить возможную погоню. И сумел-таки на последнем издыхании мотора выполнить маневр.

– Тормози, – прохрипел скрючившийся в коляске Митхас; ему сделалось, видно, опять худо, он сидел, обхватив голову обеими руками. – Свети обочина…

Инженер вывернул руль, свет фары лег желтым клипом на снежный вал, образованный торившим дорогу снегоочистителем. Митхас махнул с безнадежным видом рукой, но все же поднял глаза на инженера:

– Как?

– Снег глубокий, застрянем, – вздохнул инженер. – Пешком придется догонять.

Саша спрыгнул с седла, метнулся к противоположной обочине.

– Нет, – сообщил оттуда, – здесь тоже в объезд не пробиться.

Митхас достал из кармана пистолет, сказал, передавая инженеру:

– Первый выстрел – небо, не остановится – нога. Не убей, народ будет судить.

Выбрался из коляски, попросил Сашу:

– Помогай, пожалуйста, кабина сесть, там буду вас ждать.

Саша подвел Митхаса к грузовику, ухватился за ручку двери, потянул на себя, но тут же, растерянно охнув, захлопнул дверь и отскочил в сторону, рванув за собою милиционера.

– Он тут! – крикнул инженеру. – Стреляйте!

– Нет, нет, – испугался Митхас, – нет, самосуд нельзя!

Прыгнул – откуда только силы взялись! – обратно к двери, распахнул и, заслоняясь створкой, приказал:

– Бросай оружие, выходи!

Инженер вскинул на всякий случай пистолет, повторил вслед за Митхасом:

– Выходи!

Лишь после этого разглядел в свете лупы, что сидящий в кабине человек по-странному неподвижен, левая рука висит плетью, правая уцепилась за баранку руля, в нее же бессильно уткнулась и голова. Не отводя глаз и не опуская пистолета, инженер подался вперед, вновь потребовал:

– Выходи!

Нет, и после этого сидящий за рулем не выказал признаков жизни. Мелькнула мысль: не покончил ли с собой? Инженер бросился к нему, но его опередил Митхас – вывернулся из-за двери, вцепился в сидящего.

– Че… чего н-надо? – внезапно услыхали они.

– Он же пьяный! – определил подступивший к двери Саша.

– Это я пья… пья-ный?

Человек приподнял голову, силясь еще что-то сказать, посмотрел на них из-под надвинутой на лоб шапки.

– Павел? – в голос воскликнули все трое.

Оказалось, это был один из подсобных рабочих отряда,

местный житель, два дня назад подвернувший ногу и не выходивший это время на трассу. Инженер вспомнил, парни рассказывали, на руднике у Павла невеста, так что можно было не допытываться, зачем тому вздумалось угонять машину.

– Останешься с ним, – сказал Саше. – Подошлю за вами трактор.

Тронул за плечо Митхаса, с потерянным видом топтавшегося у кабины, вернул пистолет. Митхас поставил его на предохранитель, сунул в карман, спросил у себя вслух:

– Где теперь этот сволочь искать?

Инженер тоже задавал себе такой вопрос и тоже не находил ответа. Он вернулся к мотоциклу, завел, подрулил к Митхасу.

– Садись, по дороге будем думать.

Отъехали назад что-нибудь с километр, повстречались с лошадью, запряженной в сани-розвальни. Инженер притормозил, крикнул укутанному в тулуп вознице:

– Не проехать вам здесь, дорогу грузовик перегородил, а в объезд – снег глубокий.

Возница не отозвался, даже не обернулся – выструнил вожжи, подстегнул лошадь. Митхас взглянул на нее, пробормотал:

– Ничего, конь нога длинный, снег шагает, сани тащит.

Инженер не стал спорить, прибавил газа. Однако только-только набрал скорость, Митхас ткнул кулаком в бок, прося остановиться.

– Чего ты? – склонился к нему инженер. – Мутит опять?

– Это чей конь ехал? – спросил вместо ответа Митхас.

– Задай вопрос полегче: для меня все кони на одно лицо. Тем более ночью.

– Крути руль назад, – распорядился Митхас. – Скорей!

– Будешь выяснять, чей конь встретился?

– Это конь сельпо, я узнавал, однако-то.

– Ну, так что? Пусть себе…

– Крути руль, скорей! Конь сельпо, а Василий санях нет. Конь есть, тулуп есть, а Василий нет… Чужой человек санях!

Инженер, наконец, понял, о чем подумалось Митхасу, поспешно развернул мотоцикл.

– Фа-ра, – невнятно проговорил Митхас, перевешиваясь в который уже раз через борт коляски, – фара…

Инженер догадался: Митхас опасается, как бы Захаров, если только это он, не открыл стрельбу, увидев, что мотоцикл пустился следом. Выключив свет, дал глазам привыкнуть к разбавленной луною темноте, крутнул регулятор газа. Мотоцикл послушно рванулся вперед.

Холодный ветер хлестал по лицу, высекал слезы, задувал в рукава полушубка, проникая до самых плеч. Хорошо еще, зима не успела пока набрать силу, не вызверилась.

– Ты живой там у меня? – скосил глаза на коляску.

– Погоняй! – отозвался Митхас.

Куда там, мотоцикл и без того опасно юзил на скользкой дороге, то и дело подскакивал на неровностях; своевременно среагировать на них без света было просто невозможно.

Странно, проехали уже довольно далеко в обратном направлении, а все не могли настигнуть возок. Будто

сквозь землю провалился. Верно, Захаров гнал лошадь вскачь.

Неожиданно темноту впереди проколол неспокойный свет движущихся фар, а немного погодя стал различим и гул мотора: со стороны рудника спешила навстречу какая-то автомашина. Получалось, ей удалось обойти изыскательский грузовик по целику. Не иначе, катил мощный вездеход.

– Фара, – подсказал Митхас.

Инженер и сам уже подумал о том, что следует, наверно, включить ближний свет – подать о себе знак водителю этой махины, чтобы заранее поубавил скорость. И поприжался бы к обочине, давая возможность с ним разминуться.

Встречная машина и в самом деле пошла тише, а когда поравнялись, вдруг затормозила, дверца кабины распахнулась, инженер услышал:

– Эдуард Антоныч, вы чего вернулись?

Инженер остановил мотоцикл.

– Саша, ты?

– Так ведь что получилось-то, Эдуард Антоныч…

Саша выпрыгнул из кабины изыскательского грузовика, принялся возбужденно рассказывать, как оставшись с Павлом, начал пилить того – дескать, запорол двигатель, угнав машину без воды в радиаторе, а Павел стал доказывать, что вода там есть, поскольку он ее перед выездом со двора самолично туда залил; ну, Саша проверил – точно, радиатор полный, выходит, мотор просто заглох.

– Я решил: думаю, раз так, надо попробовать завести…

– Конь встречал? – прервал Сашино повествование Митхас.

– Думаешь, это Сап… Захаров в санях? А я ведь толком даже не глянул.

– Погоняй! – ткнул Митхас под бок инженера.

Инженер убрал свет, прибавил оборотов.

– А я? – взмолился Саша.– Может, мне развернуться да следом за вами?

– Давай, только свет выруби.

Вскоре миновали то место, где давеча стоял поперек дороги грузовик. Следы, оставленные им на обочинах при развороте, были видны и без света.

Дальше дорога пошла под уклон, спускаясь в неглубокий ложок. Митхас предупредил:

– Лог едем, там наледь, однако-то.

На льду мотоцикл могло занести или, того хуже, развернуть, инженер сбросил газ, непроизвольно сжал рукояти руля. И с тревогой подумал о том, что если наледь обширная, они, чего доброго, начнут буксовать, потеряют время. С лошадью тут им не потягаться.

И лишь успел так подумать, из темноты донеслось жалобное, похожее на стон ржание. Инженер, не отдавая себе отчета, с силой придавил педаль тормоза. Они остановились. Митхас вырвал из кармана пистолет, приказал шепотом:

– Уйди! Скорей!

Инженер, недоумевая, спрыгнул с седла, но остался стоять возле мотоцикла.

– Скорей! – прошипел Митхас остервенело.

Инженер повиновался – отступил в сторону, и, едва успел это сделать, Митхас дотянулся, включил фару. Выходит, прогнал его, оберегая от возможной пули.

Митхас включил фару, и свет, выплеснувшись на дорогу, оконтурил в полусотне шагов от них завалившиеся на обочину сани и сбитую с ног лошадь; обессиленная гонкой, она беспомощно колотилась в оглоблях, скребла по льду копытами.

Неподалеку от саней валялся тулуп, Захаров скрылся.

Инженер метнулся было к лошади, но Митхас остановил, кивнув на подъехавший грузовик:

– Саша делает, ты след находи.

Подбежал Саша, мгновенно оценил ситуацию, сказал инженеру:

– Догоняйте, я займусь тут.

Инженер нашарил в кармане складень, сунул Саше:

– Сбрую разрежь!

Сам кинулся по наледи в обход саней и тут же наткнулся на странную борозду; она протянулась вверх по ложбине, откуда и наплывала наледь. Не составляло труда определить: здесь что-то волокли, явно тушуя след.

Инженер метнулся обратно к мотоциклу, крикнул Митхасу:

– Здесь!

Махнул рукой в сторону от дороги.

– Гони! – отозвался Митхас.

Увы, какое там – гони: по наледи мотоцикл еще прополз, а как только встретился сугроб, колеса стремительно вбуравились по ступицы, мотор заглох. Не по зубам пришлась мотоциклу снежная целина. Точнее, не по колесам.

Инженер обернулся, намереваясь позвать Сашу, чтобы подтолкнул, но увидел: тот успел поднять лошадь и вернулся за руль грузовика. Машина нетерпеливо рванулась с места, прочертила по наледи крутой вираж и, выслав дозором свет мощных фар, обогнула мотоцикл, устремилась к истокам ложбины. Для нее этот снег не являлся преградой.

Инженер оценил обстановку, оглянулся на спутника.

– Останься, а!

Митхас тоже, как видно, оценил создавшееся положение: покорно кивнул, протянул пистолет.

– Конь бери, – посоветовал.

Спереди донесся хлесткий на морозе звук выстрела. Инженер ждал его и все равно вздрогнул.

– Саша, не рискуй! – крикнул, как мог, громко. – Не лезь под пули с голыми руками, я сейчас…

– Конь бери, – повторил Митхас.

– Некогда с конем, видишь же!

Вскинул пистолет, выстрелил в воздух и побежал по колее, оставленной грузовиком – по умятому сдвоенными колесами снегу; ноги, слава богу, не проваливались.

Впереди томилась зловещая тишина. Прибавил шагу, крикнул еще раз:

– Саша, не лезь!

И тут же притормозил, увидев на снегу бесформенную темную кучу. Взял пистолет наизготовку, приблизился: оказалось – брошенный чемодан, окруженный покиданными в беспорядке вещами. Догадался: Захаров решил избавиться от лишнего груза, прихватив с собой лишь самое ценное.

Обогнув кучу, устремился дальше по колее. Ложок извернулся – раз и еще раз, – и тотчас за вторым поворотом дорогу преградил застрявший в сугробе грузовик.

– Саша! – позвал.

Ночь безмолствовала.

Обошел по глубокому снегу машину, увидел теряющуюся в темноте цепочку следов. Снова окликнул:

– Саша!

Нет, парень будто в бездонье провалился.

Инженер побежал, стараясь попадать в углубления следов. Внезапно ударил новый выстрел. И почти сразу следом за выстрелом – прерывающийся Сашин голос:

– Все, Эдуард Антоныч… Все…

– Ты не ранен?

– Все, обратал гада!

– Держи, я сейчас…

Повернул на голос, побрел, проваливаясь до колен, по целику. Странное бессилие овладело вдруг им, будто эта точка, поставленная Сашей, лишила его какой-то неосознанной возможности подвести самому решающую черту, как бы отняла у него право, только ему принадлежащее, выстраданное право увидеть агонию зверя.

– Саша, где ты?

– А вот они – мы!

Заснеженные кусты раздвинулись, показалось понуро склоненная лисья шапка, следом выбрался и Саша; левой рукой он удерживал заведенную за спину кисть Захарова, правая тяжело зависла вдоль тела.

– Подстрелил он тебя? – рванулся навстречу инженер.

– Нештяк, царапина… Достаньте вот, за пазухой.

– Что здесь?

– Тетрадь…

Испугавшись, что может разрыдаться на глазах у ненавистного человека, он поспешно сунул тетрадь в карман, подтолкнул Сашу вперед. Лишь когда выбрались к машине и остановились возле капота, справился с собой, упрекнул Сашу:

– Я же кричал, чтоб не лез, убить ведь мог он тебя.

– Какое: у него, оказывается, немецкий парабеллум, значит, патроны еще военных времен. Он бойком чакает, а все впустую, осечка за осечкой.

– Но стрелял же!

– Так всего два патрона и сработали.

Саша пребывал в том лихорадочно-приподнятом состоянии, какое обычно наступает после только что пережитой смертельной опасности, втолковывать ему сейчас, что поступал опрометчиво и даже глупо, не имело, судя по всему, смысла.

– Куда угодило-то? – спросил лишь.

– В мякоть повыше локтя.

– Надо взрезать рукав и наложить жгут.

– Надо бы, да чем взрежешь, ни у меня, ни у вас ножа нет… Ваш складень возле лошади посеял.

Все это время, пока они разговаривали, Захаров стоял с безучастным видом, не поднимая головы, и за все это время инженер пи разу не посмотрел ему в лицо – боялся посмотреть, знал: не удержит тогда себя, кинется на него, а то, чего доброго, разрядит пистолет. И сейчас, непроизвольно вслушиваясь, как дышит рядом с ними этот человек, он подсознательно стремился заглушить эти звуки разговором с Сашей.

– Порядок? – донесся знакомый голос из-за грузовика.

– Порядок, Митхас!

Милиционер подошел к ним, придерживаясь за борт, протянул руку за пистолетом. Протянул руку, но вдруг зашатался и тяжело осел на снег.

– Ай-я, ит котон, – пробормотал, теряя сознание, – совсем как девушка стал.

На следствии Захаров, против ожидания, не юлил, напротив, им овладела болезненная откровенность, и он, хотя и без подробностей, рассказывал, рассказывал, будто спешил снять с души непомерную тяжесть, какую носил все эти годы. Страшная исповедь касалась не только поры сотрудничества с гестапо – цепочка преступлений потянулась и в послевоенные годы, когда, заметая следы, он добывал себе «чистые» документы ценою жизни советских людей. Последним по времени было убийство Сапрыкина, который подался в тайгу от семейных неурядиц.

Отвечая на вопрос следователя, почему не ушел с фашистскими хозяевами, Захаров признался, что его никогда не оставляла мысль уйти за кордон, но удерживала тетрадь, содержавшая сведения о золоте. Все надеялся отыскать месторождение, запастись впрок драгоценным металлом, а тогда и податься в «свободный мир». С пустой мошной, понимал он, там на особую свободу рассчитывать не приходилось.

AB ORIGINE

Когда профессионально-терпеливое выражение на лице следователя сменилось явным непониманием, Похламков предложил несмело:

– Может, еще раз? С самого начала?

– С самого начала – это одно, – в голосе следователя тлело раздражение, – а второе – последовательность. Строгая последовательность.

– Последовательность, – кивнул с готовностью Похламков.

– Почему вы то и дело прыгаете с начала на конец, с конца – на середину? Постарайтесь излагать события одно за другим.

– Одно за другим…

– И никаких эмоций и комментариев! Это мне положено комментировать, а от вас требуется голая суть.

– Суть…

Он ждал, не будет ли еще каких пожеланий, но следователь молчал, приготовившись, как видно, услышать эту самую суть, и Похламков, спохватившись, поспешил заверить:

– Я постараюсь!

– Постарайтесь. В ваших же интересах. Итак, ab origine.

«Что ты мне свою ученость показываешь, сухарь чертов! – чертыхнулся про себя Похламков. – У такого одна забота – как бы задурить человеку голову».

Так подумал, а вслух, само собой, сказал совсем другое:

– Простите, не расслышал в конце…

– Давайте, говорю, как вы и хотели, ab origine. То есть с самого начала.

Похламков покивал, завел глаза под лоб.

– Считаю, начать надо с утра…

Утро выдалось из рядовых рядовое. Похламков, как всегда, пришел в мастерскую минут за двадцать до открытия, подождал у порога, пока Феня домоет полы и кинет ему под ноги дымящуюся тряпку, потоптался на ней, затем, не надевая халата, сел в кресло, оглядел в зеркале проступившую за ночь седину на щеках и потребовал не оборачиваясь:

– Прибор.

И услышал, тоже как всегда, недовольное:

– Обождите вы, Иван Федорович: рук ополоснуть не успела – ему прибор!

Тут подошел Валька, начал, по своему обыкновению, паясничать:

– Как ты с начальством разговариваешь, Федосья! Товарищ заведующий мастерской просят подать приборчик, а ты…

– Кончай, Валька, язык шлифовать! – остановил Похламков. – Иди лучше, побрей меня.

– Это мы – раз и два, вот только вывесочку пристрою.

Именно па этом этапе в обычный ход событии и вклинилась необычность, вокруг которой после все и нагромоздилось.

– Какая еще вывесочка тебе потребовалась? – удивился Похламков. – У нас над входом все расписано.

– Там общая, а я над личной хлопочу.

Парикмахерская у них на два кресла: одно возле окна, второе, Валькино, в глубине комнаты, у задней стены. К этой стене он и прикрепил свою «вывесочку» – оправленную в дюраль стеклянную дощечку с красными буквами:

ВАС ОБСЛУЖИВАЕТ МАСТЕР, БОРЮЩИЙСЯ ЗА ЗВАНИЕ УДАРНИКА КОММУНИСТИЧЕСКОГО ТРУДА

– А? – произнес Валька хвастливо, усаживаясь в кресло и проверяя, как будет читаться отсюда. – На полбанки! художнику пришлось отдать.

– Всего и только? – удивилась Феня, ставя перед Похламковым прибор для бритья. – Так это и делается просто-запросто?

– Ну, не совсем так просто, – возразил Валька. – Сначала в наш местком заявление написал, что хочу бороться, а потом уже…

– И чего вдруг надумал?

– Так куда не придешь, везде… Или мы хуже людей?

Достал из шкафа салфетку, повязал вокруг шеи Похламкову, принялся намыливать ему лицо. Похламков, пузыря на губах пену, проговорил с ухмылкой:

– Значит, на полбанки? Недорого, в общем-то.

Валька не уловил насмешки, спохватился:

– А что, Иван Федорович, может, и для вас заказать?

– Не надо. Погляжу сначала, как ты станешь бороться.

Валька раскрыл бритву, поправил на ременной точилке и, картинно отогнув мизинец, склонился над Похламковым. Он вел лезвие без лишней суеты, не мельчил движении, по в то же время и не размахивался на полщеки, как поступают иные лихачи; Похламков, профессионально оценивая работу ученика, думал с удовольствием о том, что у парнишки точный глаз и легкая рука.

Правда, отнести его к прямым своим ученикам он не мог, Валька пришел после курсов, но если говорить о доводке, молодой мастер прошел ее здесь, под руководством Похламкова. А умелая доводка никак не малоценнее тех курсов.

Зазвонил телефон, и Валька, отняв лезвие от щеки Похламкова, потянулся к трубке:

– Спутник красоты на проводе!

Похламков поморщился, хотя и сам не понял – отчего. Выражение это слышал из уст Вальки не впервые, только прежде оно вызывало улыбку, а теперь почему-то царапнуло.

Какая-то тень легла вдруг на душу, что-то похожее па обиду или ревность.

Поколение Похламкова числило себя брадобреями – и тем было довольно. Нынешним мастерам подавай высокие материи, они тебе и спутники красоты, и ударники коммунистического труда… Ударник! Неужели это все, как говорит Феня, просто-запросто: на полбанки художнику – и пошел шагать на вершину?..

Валька кончил говорить по телефону и стал намыливать помазок, готовясь продолжить бритье, но Похламков сказал:

– Пустяк остался, сам добреюсь.

– Бритва, что ли, беспокоила? – вскинулся Валька. -Так поправлю сейчас, это же нам – раз и два!

Похламков, не умея объяснить внезапного своего отказа, сослался на клиентов – дескать, сейчас начнут подходить, а мастера, видите ли, охорашивают друг друга.

Но клиенты не торопились попасть на орбиту спутника красоты, и Валька нашел себе занятие – достал со шкафа заранее припасенный кусок ватмана, начал перечерчивать из «Советского спорта» таблицу футбольного чемпионата. Он делал это с прилежанием, хотя, как признавался Похламкову, не испытывал к футболу никаких иных чувств, кроме недоумения: зачем взрослые дяди копируют детей? Таблица же требовалась для поддержания на соответствующем уровне разговора с клиентами из числа ценителей этого вида спорта.

Похламков, подобно Вальке, не принадлежал к числу завзятых болельщиков, однако и его тоже не застать было врасплох вопросом: «Как вчера наши сыграли?» И все же ватман с таблицей представился ему сейчас чем-то вроде фальшивой въездной визы в стан инакомыслящих.

– Черт знает, зачем врем с этим футболом? – вырвалось у него. – Себе врем, людям врем. Для чего?

– Для сервиса, – с лета подхватил Валька, пришпиливая ватман на стену под своей «вывесочкой». – Я вон читал, на Мальорке – остров такой в Средиземном море – в портовых парикмахерских даже специальные инструкции для мастеров существуют, с кем и о чем говорить: с капитанами пароходов – о политике, с первыми помощниками – о погоде и рыбалке, со вторыми помощниками – о спорте, с матросами – о красивых девушках…

– Завидую тебе, Валька: один раз прочитал – и наизусть выучил.

– Не выучил, а запомнил. Все, касаемое моей профессии, намертво запоминаю.

Появились первые клиенты – трое парней, начавших от порога шутливо торговаться между собой, кому из троих томиться в ожидании. Валька вмешался, тоже шутливо пообещав:

– Гарантирую: пока шеф обслуживает одного, я с двоими управлюсь.

– А это не будет в ущерб качеству? – спросил самый бойкий из парней, шагнув к Валькиному креслу; увидел красные буквы на стене, приложил уважительно руку к груди: – О, вопрос снимается!

Валька окинул его цепким взглядом.

– Бритье? Стрижка?

– То и другое.

– Есть то и другое, это нам – раз и два!

И внезапно закричал с восторгом:

– Нет, это же надо: как наша «Сибирь» киевлян-то сделала!

– Да, это была игра! – клюнул парень.

А пока трепыхался на крючке умиления, Валька накинул ему на грудь простыню, оставшуюся от вчерашнего комплекта и успевшую не один раз побывать в деле: повсюду темнели остатки волос.

Похламков кашлянул и, когда Валька обернулся, выразительно посмотрел на простыню. Увы, Вальку это ни в какой мере не урезонило, в ответ он кивнул на кресло самого Похламкова.

Что ж, спорить не приходилось, простынка здесь тоже была не первой свежести. Это так. Но над ней ведь не калились красные буквы. Похламков снова кашлянул, поднял на них глаза: коль скоро твою «вывесочку» люди принимают всерьез и с уважением, будь добр, соответствуй!

Однако Валька, проследив за его взглядом, воспринял немую реплику на свой лад:

– Вижу, надумали, Иван Федорович? Хорошо, сегодня же поговорю с художником.

Повернулся к своему клиенту:

– Как будем стричься: «полубокс», «молодежная»?

Ответа Похламков не расслышал, его заглушили

вступившие в разговор Валькины ножницы. И заговорили они на таком профессиональном уровне, что Похламков специально придержал свои, чтобы дать клиентам послушать столь приятную речь. Работал мастер, высокий мастер!

Но что это: Валькин клиент внезапно побледнел и стал заваливаться набок, перевесившись через подлокотник. Валька, продолжая машинально лязгать ножницами, в испуге шарахнулся от кресла.

– Дурной, прысни на него одеколоном! – не растерялась Феня. – Видишь, замутило человека.

Валька все не мог прийти в себя, и Похламков, схватив пульверизатор, пустил в лицо парню струю одеколона.

Парень открыл глаза, потер лицо ладонями.

– Что-то нехорошо мне,– пробормотал смущенно.

– На воздух надо, – посоветовала Феня. – Пойдемте, помогу.

Ее опередил ожидавший своей очереди приятель заболевшего, подхватил того под локоть, увел на улицу. Феня вынесла для него стул.

В это время пришел один из постоянных клиентов Похламкова – обстоятельный, в годах уже мужчина, профессор строительного института. Обычно он заранее созванивался с Похламковым по телефону, а тут объявился без предупреждения.

– Самолет через два часа…

Спохватился, называется, собак кормить!

Похламкову оставалось работы еще минут на пятнадцать, устраивать гонки он не любил, потому счел возможным предложить:

– Может, к Валентину сядете, чтоб время не терять?

И поспешил заверить:

– Грамотно стал работать. Без скидки.

Валька благодарно хохотнул, а профессор, опускаясь в кресло, спел добродушно:

– Посмо-отрим, посмо-отрим.

Валька выложился по экстрапрограмме. Раньше всего жестом фокусника распахнул перед глазами профессора хрустящее облако простыни и, выдержав паузу, достаточную для того, чтобы профессор мог оценить всю первозданность облака, заботливо укутал в него высокочтимого клиента. Затем, этак же демонстративно похрустев накрахмаленной салфеткой, заправил ее поверх стянутых на шее концов простыни. После этого сварганил из ваты нечто похожее на сосиску и, предварительно напудрив шею, закрыл своей сосиской все лазейки, через которые могли во время стрижки проникнуть за воротник волосы.

Покончив с подготовкой клиента, приступил к подготовке инструментария: обдал пламенем спиртовки металлическую расческу, потом ножницы, затем поочередно все сменные головки от электрострижки.

Для полного сервиса не хватало интересной беседы, и он закричал восторженно:

– Нет, вы слыхали по радио, как наша «Сибирь» киевлян-то сделала?

– Увы, не болельщик, – виновато признался профессор.

Ах, не болельщик? Что же, бывает, на такие случаи у Вальки имелись в запасе другие темы.

– Без шляпы ходите? – заботливо поинтересовался он, чуть приглушив скороговорку ножниц.

– Да… Но как вы определили?

– Волосы от солнца жесткими сделались. Понимаете, солнце – оно ведь что…

Принялся развертывать печальную картину пагубного воздействия на волосы солнечных лучей. Похламков понимал, Валька затеял разговор с единственной целью – вызвать возражения, а там, коль скоро у собеседника возникнет охота поспорить, пусть себе развивает свою точку зрения. Однако профессор был, как видно, не расположен к спору, лекция пропала впустую.

Похламков тем временем постриг и побрил своего клиента, тот поблагодарил, расплатился и направился было к выходу, но Валька остановил, спросив с беспокойством:

– Вы кореши, что ли, с тем парнем? Ну, которому плохо стало?

– Дружим. А что?

– Так я, считай, закончил ему стрижку…

– Ва-аля, – одернул Похламков, – человек заболел!

– Я же ничего, – не унялся Валька, – пусть болеет, только…

– Ва-аля!

– Да не лезьте вы, Иван Федорович.

Профессор, уразумев, чего Валька добивается, посоветовал:

– Вы назовите сумму, какая причитается, и молодой человек, я не сомневаюсь, уплатит за своего приятеля.

– Ну, если об этом речь, – заторопился тот, – я готов, пожалуйста!

– Вот и прекрасно, – с усмешкой одобрил профессор, – вот и чудненько. Больной, здоровый – какое имеет значение? Главное, копейку не упустить.