Текст книги "Шахматы из слоновой кости"

Автор книги: Геннадий Падерин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

– Детишек? То есть как это – детишек, если у меня всего один сын?!

– Н-не знаю, так в телеграмме указано: еду с детьми.

Тракторист пошел на Франка.

– Не шути такие шутки, директор!

– Этим не шутят, – нахмурился Франк. – Садись в машину, поедем… Да смотри, кулаков мне с женой не распускать, я у себя в совхозе такого не потерплю.

Приехали в контору – на крыльце Россохин. Улыбается.

– Ну, Малышев, и дочки же у тебя – прямо завидно!

– Дочки? Час от часу не легче. Жена где?

– В магазин пошла: погляжу, говорит, что к чему… Да вон и возвращается уже.

Малышев обернулся, вгляделся.

– Ничего не понимаю: это совсем не моя жена.

Подошла Малышева, Франк спросил у нее:

– Вам знаком этот человек?

Та с непонимающим видом покачала отрицательно головой. Тогда Франк ударил себя по лбу.

– Постойте, постойте, у нас же еще один Малышев был – кузнец.

– Правильно, – обрадовалась женщина. – Мой муж – кузнец. Но почему вы говорите о нем – был?

– Уехал он от нас.

– Как уехал?

– Да так вот – собрался и уехал. Не понравилось наше житье-бытье. Поеду, говорит, домой… А работник хороший был, нужный нам работник.

– Это что же получается? Мы – сюда, он – туда? Выходит, мы разминулись с ним, с дезертиром несчастным… Ну, ничего, я его возверну сюда, тюху непутевого!

Она развязала узелок па платке, пересчитала деньги,

– Маловато… Послушайте, товарищ, вы, видать, директор?

– Да, я директор совхоза.

– Одолжите денег на дорогу, приеду – отработаю.

– А думаете, вернется муж?

– Беспременно.

Франк дал денег. Женщина хотела написать расписку, он сказал:

– Не нужно. Верю. Поедете сюда – дайте телеграмму, Степан Семенович встретит, а то ведь – дети.

Малышев, молча наблюдавший эту сцену, предложил:

– Что же мотать их взад-вперед – детей, пусть до вашего возвращения у меня поживут.

Женщина вдруг расплакалась,

– Спасибо вам, люди!

Через неделю она вернулась в совхоз вместе с мужем. Малышев-тракторист сказал Малышеву-кузнецу:

– Гордись, кузнец, женой: она твое счастье кует.

КОСА НА КАМЕНЬ

Кустанайский обком партии прислал в совхоз на период уборки уполномоченного.

Старый коммунист, уважаемый человек, он, к сожалению, весьма поверхностно разбирался в сельскохозяйственном производстве, так как проработал всю жизнь на заводе.

Но одно уполномоченный усвоил твердо: самым прогрессивным способом уборки является раздельный. И даже стишок заучил:

 
Поступай дельно –
Убирай раздельно!
 

И вот попал он на участок к молодому агроному – Гале Боревич. Галя только за год перед этим окончила Житомирский сельскохозяйственный институт, сразу приехала на целину, и воспринимали ее здесь еще не очень-то всерьез. Дескать, дырка в штатном расписании заткнута – и ладно.

Уполномоченный походил по полям, растер в ладонях несколько колосьев, с удовольствием пожевал мягкие зерна – решил: хлеб готов, пора начинать раздельную уборку. Сказал об этом Гале.

– Нет, товарищ уполномоченный, рано, нужно денек подождать.

Вежливо так ответила, уважительно, вроде бы советуясь, и он согласился: ладно, денек можно и подождать.

Но прошел день, он – к Гале, она – свое:

Нет, рано, нужно еще денек подождать.

И снова – так же вежливо, уважительно, и он снова согласился: хорошо, подождем.

Минул и этот день, он – к Гале, она – свое:

– Нет, не время еще.

Опять вежливо, опять уважительно, однако он на этот раз не поддался – нашел нужным проявить свою власть.

– Хватит тянуть, давайте команду, пусть начинают убирать.

А она:

– Нет, подождем: не дошел хлеб, зеленый еще.

И снова вежливо, уважительно, только уже с явной твердостью в голосе.

Разговор происходил в поле, возле одного из тракторов.

К трактору уже давно была прицеплена жатка, бак давно заправлен под самую «завязку» горючим, вокруг с нетерпеливым видом прохаживался тракторист, которому не хватало для штурма колыхавшейся перед ним пшеничной стены лишь одного – приказа агронома.

– Вот что, – сказал уполномоченный, – я беру ответственность на себя: пусть товарищ заводит трактор и начинает уборку.

– Ваша ответственность пусть останется при вас: хлеб губить не позволю.

Теперь в ее голосе были только холодная вежливость и твердость, от уважительности не осталось и следа.

– Девчонка, – взорвался уполномоченный. – От горшка два вершка, а туда же – не позволю!.. А я как уполномоченный обкома партии приказываю, и не… и не…

Он захлебнулся словами, сплюнул в ожесточении, махнул рукой трактористу: заводи! Тракторист покосился на Галю, усмехнулся, полез в кабину.

Завести хорошо отрегулированный мотор – секундное дело: трактор взревел, окутался сизым облачком отработанного газа, качнулся словно бы в нерешительности, потом набычился и попер могучей грудью на пшеницу.

– Стой!

Девушка хотела крикнуть как можно громче, но голос подсекся, и слово упало, не долетев до тракториста.

Тогда Галя бросилась к трактору, обогнала и с маху упала перед гусеницами.

Оторопело взвизгнули тормоза, трактор замер па месте. Посеревший механик выпрыгнул из кабины, опрометью кинулся к девушке: она была в глубоком обмороке.

…В тот же вечер уполномоченный уехал из совхоза.

Галю с этого дня стали называть Галиной Сергеевной.

БРАТЬЯ ЩЕРБАКОВЫ

Два брата – Григорий и Федор Щербаковы – работали с Франком еще под Воронежем и сюда, на целину, приехали в числе первых.

Оба они – водители, и Франк посадил того и другого на водовозки – машины с цистернами, в которых надо было доставлять в совхоз воду со станции, из железнодорожной водонапорной башни.

Проработав с неделю, братья пришли к Франку, Григорий сказал:

– Не то…

– Не по нам, – подтвердил Федор. – Ехали целину поднимать, а тут…

Франк поглядел на одного, на другого.

– Садитесь, поговорим… Вот, скажем, буран – сутки, двое, трое, все позамело, машины застревают, даже тракторы не проходят, а водовозки братьев Щербаковых пробиваются и сквозь буран и сквозь снег, потому что восемьсот семей в совхозном поселке не могут остаться без воды. Как в таком случае назовут братьев Щербаковых? Героями. А героями на целине не всех подряд называют, сами знаете.

Остались Щербаковы на водовозках.

И действительно, не раз называли их потом люди героями,– и в осеннюю распутицу, и в зимние метельные дни, и в пятидесятиградусные морозы, – называли заслуженно: не было случая, чтобы хоть одна семья в совхозном поселке осталась без воды.

Работали Щербаковы, не считаясь со временем. И, конечно, хорошо зарабатывали. Деньги подкопились. А куда в совхозе деньги девать? Дом купить? Не нужен, квартира есть. «Волгу» купить? А куда на «Волге» в степи поедешь. Взять отпуск и промотать сбережения в столичных ресторанах? Не моты они, не так воспитаны.

Да деньги – не дурные какие-нибудь.

И решили братья уехать в свой Воронеж, там – все родственники, там и на жизнь садиться.

Пришли к директору – так и так.

– Эх, Гриша, – вздохнул Франк, – ведь мы с тобой самыми первыми на эту землю ступили. Да и Федор ненамного позже приехал. И ведь это для вас, в частности, народ советский изобрел высокое слово – целинники.

Григорий тоже вздохнул, однако не поколебался:

– Все одно – не то.

– Не по нам тут, – подтвердил Федор. – На жизнь будем на родине садиться.

– Насильно мил не будешь: уезжайте.

Прошло месяцев пять – письмо из Воронежа. На имя директора. Официально. От председателя месткома городского автотреста.

«Доводим до вашего сведения, что вы у себя в совхозе в целинном воспитываете сплошных летунов. Данное определение распространяется на Щербакова Григория и Щербакова Федора, которые, согласно представленным ими документам, работали прежде у вас. Мы приняли данных работников как людей, досадили на машины, обеспечили загрузкой, а они: не то, не по нам. Кочевряжились, кочевряжились и в конце концов сбежали.

Вот результат вашего воспитания, о чем и сообщаю».

Через два дня после того, как пришло письмо, приехали в совхоз Щербаковы. Явились к директору.

– Не то… – сказал Григорий.

– Не по нам Воронеж, – подтвердил Федор, – тянет обратно на целину – и хоть ты что.

И оба в голос:

– Примете?

Прогонишь разве таких?

Григорий попросил:

– Если можно, обратно на водовозки нас, на другую работу не хотелось бы.

– Не по нам, – подтвердил Федор.

ПОЖАР НА СТАНЕ

В тракторной бригаде Григория Барбашина пожар случился.

На стане. Днем.

Кроме самого бригадира, который ремонтировал трактор, да поварихи, никого не было: пахота.

Пожар начался от углей, которые повариха выгребла вместе с золой из печки. Загорелась земля, пропитанная бензином.

Огонь побежал, побежал по земле и охватил кольцом бочки с горючим – тридцать бочек по двести килограммов бензина в каждой.

Увидела первой сама же повариха, закричала не своим голосом. Барбашин выполз из-под трактора, глянул – и будто пружина его с земли взметнула: прыгнул к сарайчику, где инструмент разный хранится, схватил лопату, кинулся к огненному кольцу, перемахнул через него, принялся лихорадочно окапывать бочки.

А лопатой много ли сделаешь? Того и гляди, огонь на бочки перекинется. Эх, плугом бы пройтись вокруг бочек! А что, если в самом деле пройтись? Ведь ремонт трактора он закончил, плуги – вот они, цепляй любой.

Барбашин бросил лопату, вновь перемахнул через огненное кольцо. Однако на этот раз огонь успел уцепиться за промасленные брюки бригадира, переполз с брюк на куртку.

– Горишь, – закричала ему повариха, – горишь ведь, Григорий!

Барбашин сорвал с себя куртку, хлопнул ею о землю, сбивая пламя, потом ею же похлопал себя по брюкам.

– Все равно горишь.

– Черт с ним, некогда…

Он подбежал к трактору, завел, подъехал к плугам.

– Цепляй, Мария!

Повариха прицепила плуги, глянула на бригадира; желтые языки ползут уже по солдатской гимнастерке.

– Ой, спалишь себя!

Барбашин не ответил, рванул рычаги, машина послушно ринулась в огонь.

Совсем немного времени – минута, может быть, две – ушло на то, чтобы объехать на тракторе вокруг бочек, оставив позади себя вздыбленные пласты земли. Совсем немного, если измерять по часам. Барбашину эти мгновения показались вечностью.

Опахав бочки, он вывел трактор из кольца, спрыгнул па землю и стал кататься по ней, всхлипывая:

– Ой, Мария, ой, Маша!..

Повариха прибежала с одеялом, накинула па извивавшегося бригадира, упала сверху сама, задушила огонь.

– Ой, Мария, ой, Маша!..

…Через две недели Григорий Барбашин снова был на стане, по-прежнему ругался с трактористами, ремонтировал тракторы и пел по вечерам солдатские песни: ведь еще года не прошло, как он демобилизовался из армии.

МЫ ПРИЕХАЛИ В СОВХОЗ…

Поезд наш прибыл в Челгаши ранним утром – еще пяти не было.

– Надо же, – сказал Илья Михайлович, когда мы вышли из вагона, – почет какой: сам начальник станции нас встречает.

На перроне, в разбавленном рассветом полумраке, видны были фигуры двух железнодорожников.

– Тот, что пониже ростом, – дежурный, а вот этот – сам Селецкий и есть.

Селецкий тоже узнал Позамантира, подошел к нам. Илья Михайлович представил начальнику станции меня, потом спросил:

– Чего же вам не спится, Владимир Андреевич?

– Да жена легла в больницу на исследование желудка, так у меня теперь аврал.

Пользуясь тем, что внимание Селецкого было обращено на моего спутника, я довольно откровенно разглядывал этого человека, пытаясь согласовать в своем представлении его внешность с теми поступками, о которых мне рассказал Позамантир. Но ничего героического я не обнаружил: большелобое лицо с добрыми губами, спокойные и тоже добрые глаза, мягкая, чуть грустноватая улыбка.

– Что же это за аврал такой? – спросил Илья Михайлович.

Селецкий показал большие руки, повернул их ладонями вверх, растопырил пальцы. В глазах его было искреннее недоумение.

– Все умею делать, а вот с коровой едва справился: больше часа доил, да так и не додоил.

Нет, никакой он не герой…

Илья Михайлович заговорил с Селецким об автобусе. Начальник станции подтвердил, что автобус между станцией и совхозом совершает, как и раньше, регулярные рейсы, однако курсировать он начинает только с семи часов. Сейчас же можно выбирать лишь между двумя возможностями – топтобусом (так здесь именуют пешеходов) и водовозками братьев Щербаковых.

Мы пошли к водонапорной башне, подождали минут десять – едут.

Именно такими я и нарисовал в своем воображении братьев Щербаковых – коренастыми, медвежковатыми, немногословными, только вот пышных русых чубов не предугадал да лукавинки добродушной в серых глазах.

Мне выпало ехать с Федором.

– Ничего в общем-то, все уладилось,– рассказывал он дорогой, смущенно улыбаясь. – Только прежних квартир нам, конечно, не вернули, так что пока приходится тесноту терпеть.

Меня подмывало спросить, почему же все-таки потянуло их из Воронежа обратно на целину. Федор сам заговорил об этом.

– Домишки мы там хорошие себе справили, хозяйством обзавелись, а только чувствуем – не то: и воздух вроде не тот, и работа не по нам, и нет какого-то такого особого понятия в духе, что ты – на стрежне… В общем, если одним словом сказать, затосковали.

Мне вспомнилось письмо председателя месткома – одно слово из этого письма: «сбежали».

– А что, разве нельзя было по-хорошему уйти? – спросил я.

– Так ведь не отпускали же, расчет отказались давать. Нечего, говорят, прыгать из конца в конец по стране. Может, оно и правильно, если разобраться, а только с кем ошибок не случается, не просто ведь прыгали – на жизнь определялись.

Я попросил остановиться возле конторы совхоза. Федор поглядел на часы.

– Шестой час? Застанете директора.

– В такую рань он уже на ногах?

– Еще на ногах: всю ночь ездит по полям, к пяти приезжает в контору, до шести разбирает почту, а потом идет спать до девяти-десяти.

Мы и впрямь застали Франка в кабинете. Он оказался плотным человеком среднего роста, на вид ему можно было дать лет сорок пять – сорок восемь. На нем – коричневая вельветовая куртка с глухим воротом, на груди – золотая зведочка Героя. Лицо властное, крупное, с массивным подбородком, массивным носом, массивными очками на нем, за стеклами очков – открытые карие глаза.

– С Ильей Михайловичем в поезде ехали? Ну, в таком случае вы о нашем совхозе уже больше знаете, чем я сам.

Тем не менее он тут же начал рассказывать – увлеченно, ярко – о бригаде Сергея Крамара, о бригаде, которая при равных условиях обставляет по урожайности остальные двенадцать бригад в среднем на три-четыре центнера зерна с гектара.

– Причина? Уровень агротехники, уровень культуры земледелия. Хотите посмотреть на Крамара? Я как раз туда собираюсь.

В кабинет вошел высоченный дядя в болотных сапогах с отвернутыми голенищами, в огромных галифе, пошитых из такого же коричневого вельвета, что и куртка на директоре совхоза.

– Машина готова, Степан Семенович? – спросил Франк, поднимаясь из-за стола.

Я понял, что это Россохин.

– Как будто был случай, когда у меня не была готова машина, – пробурчал он.

Мы вышли на улицу. На краю степи вылезало прямо из земли солнце. Вслед за ним, сквозь дыру, которую оно прожгло в земле, рвался на волю ветер – горячий, нетерпеливый. Он нес с собой совершенно необычный бражный дух,

Франк заметил, что я принюхиваюсь, бросил на ходу:

– Силос. Ямы вскрыли…

Я было удивился, что директор совхоза разъезжает по полям не на каком-нибудь вездеходе, а на «Волге», которая как-то привычнее для глаза на асфальтированных городских улицах. Но когда машина выбралась за поселок и под колеса покорно легла степная гладь, я понял, откуда пошло древнее, избитое, но такое верное сравнение: ровная, как стол. И ни перекрестков тебе, ни светофоров – жми на всю железку.

Так вон он каков – совхозный массив: влево посмотришь – не видно края, вправо посмотришь – не видно края, ну, а о том, что впереди раскинулось, так и говорить не приходится. И повсюду, куда хватает глаз, ползают по черной земле черные жуки – тракторы.

Земля и тракторы – с глазу на глаз.

Ничего другого я в степи не увидел, если не считать ленивых, не пугавшихся ни тракторов, ни нашей машины, желтых сурков.

– Пожалуй, одна из главных задач на целине, – говорил Франк, зорко вглядываясь в просторы полей, – это победить сорняки. Сколько, думаете, на одном гектаре пахотного слоя насчитывается сорняковых семян?

Увы, для меня это был темный лес. Франк помолчал потом огорошил:

– До полумиллиарда.

Откуда-то сбоку, из балки, которую я и не заметил, вынырнул грузовик, побежал нам навстречу. Когда он поравнялся с нашей машиной, я разглядел в кабине рядом с водителем молодую женщину, Франк приоткрыл дверцу «Волги», выставил руку, требуя от водителя грузовика, чтобы тот остановился.

Россохин тоже затормозил. Франк выскочил из машины, подбежал к грузовику. Женщина высунулась из кабины, поморгала длинными ресницами над большими серыми глазами:

– Будете ругать?

– А как вы думаете? – закричал Франк. – Какой дьявол гоняет вас по полям в таком состоянии? Вы что – хотите и себя и мальчишку угробить?

Женщина рассмеялась.

– С чего это вы взяли, что мальчишку?

Франк перестал кричать, махнул с безнадежным видом рукой, обратился к водителю, погрозив тому пальцем:

– Смотри, не гони машину!.. И ухабы того – сторонкой…

Грузовик тронулся. Женщина обернулась, пообещала:

– Честное комсомольское, Завелий Аронович, больше не поеду!

– Ну-ну, ладно,– уже мирно произнес Франк,– Где была-то, у Крамара?

Женщина кивнула.

– Дома он, на стане?

– Нет, по полям гоняет.

Грузовик скрылся за облаком вздыбленной пыли. Франк сел в машину, сказал:

– Если Крамара нет на стане, так безнадежное дело его искать. Поедем в другую бригаду.

– За что вы напустились на женщину?

– Понимаете, она уже давно в декретном отпуске числится, а все не может утихомириться, все ездит по бригадам, собирает сведения для своей работы…

Он помолчал, вставил в мундштук сигарету, прикурил и стал рассказывать о том, что Всесоюзный научно-исследовательский институт экономики сельского хозяйства создал в стране около ста опорных пунктов. И один из них – в совхозе «Железнодорожный». Женщина, которую мы повстречали, и работает как раз в опорном пункте вместе с Ильей Михайловичем Позамантиром.

Я достал записную книжку, спросил, как фамилия женщины,

– Боревич. Галя Боревич. Точнее – Галина Сергеевна Боревич.

– Что же вы раньше не сказали, что это опа?

– Откуда я знал, что надлежит докладывать?

Ах, какая жалость, ведь я даже не разглядел толком

ее – Галю Боревич, которая так самоотверженно отстаивала свою правоту.

Пока мы беседовали, «Волга» подкатила к нескольким вагончикам на деревянных полозьях. Один был приспособлен под склад, второй – под кухню и столовую, остальные – под жилье.

В стороне, окруженные глубокими бороздами вспаханной земли, сгрудились бочки с горючим.

Из столовой вышло несколько человек. Франк подвел меня к одному из них – высокому красивому парню с озабоченным лицом, сказал:

– Вы потолкуйте с бригадиром, а я тем временем у трактористов интервью возьму.

Бригадир, невнятно пробормотав свою фамилию – так, что я совершенно не разобрал ее, – настороженно оглядел меня с головы до ног, однако узнав, что имеет дело с представителем прессы, обрадовался:

– Знаете, у нас есть парень один – вот бы о ком написать!

Коля Бессонов, как я понял из дальнейшей беседы, действительно заслуживал того, чтобы о нем написать: отказавшись от положенного отпуска, он наравне с другими пахал землю и одновременно сдавал в вечерней школе экзамены за десятый класс.

– И ни одной тройки нет! Представляете? – с гордостью говорил бригадир. – Ни одной тройки!.. Ну, мы, само собой, создаем ему условия: трактор самый лучший дали, подменяем, когда нужно.

Затем он стал рассказывать о своем помощнике – Саше Давыдове, с которым даже сам Франк советуется, когда в совхозе сев начинается или уборка.

– У нашего Саши особый нюх на эти самые сроки, директор так его и называет – консультантом.

Мы разговаривали минут сорок, и бригадир успел рассказать мне чуть ли не обо всех своих трактористах. Но когда подошел Франк, предлагая ехать дальше, бригадир проговорил требовательно:

– Подождите минуточку, я не успел еще про Юру Силина и Толю Бирюкова сказать: оба – комсомольцы и отличные работники, хотя всего первый год как пришли к нам из училища механизации.

Мы сели в машину, Россохин дал газ, но бригадир снова потребовал:

– Постойте-ка, постойте: забыл сказать вам, что Коля Бессонов – комсомолец и, кроме того, наш профорг.

– Славно побеседовали, – сказал я Франку, когда мы покинули наконец стан.

– Да, Барбашин своих людей и знает и ценит.

– Так это был Барбашин?..

Дорога повернула вправо, потянулась вдоль железнодорожной линии. Из-за поворота показался поезд. Россохин высунулся из окна, дал гудок. И тотчас паровоз ответил коротким, но могучим своим гудком, а из окна будки показалось улыбающееся лицо машиниста.

– Традиция, – пояснил Франк. – Все наши машины со встречными поездами приветствиями обмениваются.

– А почему, кстати, совхозу дали такое название – «Железнодорожный»?

– Из уважения к железнодорожникам: они для освоения целины, ого, сколько сделали!

– Нет ли в совхозе бывших железнодорожников?

– Был один, да и того отобрали: сначала директором совхоза «Молодежный» назначили, а потом он уже сам попросился в отстающий совхоз. У нас был парторгом. Мы с ним самое трудное вместе прошли – начало освоения целины. Витковский его фамилия, Павел Антонович.

…В контору мы возвратились поздним вечером…

– Знаю, – сказал Франк, – по опыту знаю: сейчас потребуете цифр. Назову главную: совхоз вошел в рабочий ритм, в среднем ежегодно дает по четыре миллиона пудов зерна. Устраивает?

Эта цифра меня вполне устраивала…

Закончить свой рассказ о целине – ее начале – мне хочется простеньким письмом, одним из тех тысяч писем, что шли нескончаемым потоком в целинный край.

«Чем богат, тем и рад: посылаю цветочные семена – двадцать восемь пакетов разных сортов. Только очень прошу вас передать их тем директорам совхозов, которые любят благоустраивать свои целинные поселки.

С приветом к вам цветовод-любитель, перешедший по возрасту на пенсию, Бобров.

Город Кисловодск, санаторий «Пикет».