Текст книги "Под крылом ангела-хранителя. Покаяние"

Автор книги: Геннадий Гусаченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Приходится признать: болотная тварь лучше разбирается в навигации. Господь Бог, создавая лягушку, наделил её бесценным даром получать информацию на расстоянии и обрабатывать её непостижимым человеческому сознанию образом. Обладай люди такими способностями – не понадобились бы им сотовые телефоны, гирокомпасы, компьютеры, спутниковые навигаторы и прочие приблуды современной науки и техники. И то было мудрое решение Господа. Быть может, когда–нибудь позволит Он человеку понимать язык меньших своих братьев, сделает доступным то, что чувствуют и ощущают они, как определяют свой путь. Пока же без тех приборов и в непроглядной ночи, пасмурной и беззвёздной, я не найду в темноте ориентир в нужное место. Получается, глупая лягушка в этом смысле умнее меня, считающего себя совершенным созданием.

Вот до чего додумаешься, маявшись бездельем на маленьком плоту и борясь со сном!

Спать нельзя!

Заснуть – значит, наскочить на препятствие, оказаться в холодной воде, а поскольку лягушачьего опыта в переплывании рек мне явно не достаёт, то лучше крепиться и бодрствовать. Продолжать в дневнике записи наблюдений, впечатлений плавания по Оби и воспоминаний о пережитом. Например, о том незабываемом дне, когда я неожиданно для себя оказался в команде китобойного судна «Робкий». Есть такая страничка в моей автобиографии.

Так и назову её:

В команде «Робкого»

Ноябрьским мглистым утром, сырым и ветреным, я слонялся по причалам бухты Диомид, пытаясь устроиться матросом на промысловое судно. Какой–никакой опыт работы в Дальневосточном пароходстве имелся. Уйти в рыбацкую путину, чтобы вновь полной грудью вдохнуть воздух моря, оказалось делом не простым. Уверяю вас: поступить в университет при диком конкурсе среди «блатных» легче, чем подняться на палубу сейнера в качестве полноправного члена его команды. Но не все бьются в отделах кадров за рабочее место на судне, подобно мне, ради романтических побуждений. Деньги, хорошие путинные деньги, полученные за год–полтора тяжелейшего труда вдали от родных берегов, проживание бездомного моряка в каюте, бесплатное питание на судне – вот главная причина длинных очередей в отделе кадров «Приморрыбпром», в конторах «Сахалинрыбпром», «Востокрыбхолодфлот», в управлениях активного морского рыболовства, китобойных и крабовых флотилий.

У морской братии свои понятия элитности судов и плавания на них.

Моряков Дальневосточного морского пароходства за их склонность трясти на барахолке шмутьём, купленным за границей, называют «торгашами». Научно–исследовательские суда управлений «Турниф» и «Тинро» – «научники». Танкеры – перевозчики нефтепродуктов – за опасность от малейшей искры взлететь на воздух слывут «гробами». Промысловые рыбодобывающие суда – «рыбаки». Есть ещё «спасатели», «ледоколы», «гидрографы». Моряки прибрежного плавания, не имеющие виз и не ходящие в «загранку» – «каботажники». Суда «Портофлота» – буксиры, плавкраны, земснаряды, водолазные катера, морские трамваи – «портовики» – на низшей ступени в «табели о рангах». Толкутся по заливам и бухтам. Их работники, свободные от вахты, ночуют дома, получают мало.

Вершина иерархии – китобои, зверобои и краболовы. И если первых двух на гребень морской славы манит жажда денег, то краболовные плавбазы привлекают мужчин огромным числом женщин. Около пятисот и более молоденьких искательниц удачи на каждом краболовном судне раз в десять превышают численность команды плавсостава и ловцов краба. Есть где разгуляться любителям слабого пола!

Припорошённые первым снежком поскрипывают канатами низкобортные зверобойные шхуны. С завистью смотрел я как готовятся к выходу на промысел их экипажи. Загружают продовольствие, снаряжение, оружие и боеприпасы.

Скоро выйдут охотники на льды Охотского моря с карабинами и острыми ножами. Загремят выстрелы, обагрится чистый снег кровью морских котиков, и трюмы шхун наполнятся засоленными дорогими шкурами этих зверей, обладающих на своё несчастье очень красивым мехом.

Всё, как в любимом романе Джека Лондона «Морской волк». С одной лишь разницей: шхуны не парусные, и капитаны на них не «волки».

Я обошёл их все, получая везде один ответ: «Матросы? Не требуются…».

Подняв воротник, я уныло брёл по загромождённому ящиками пирсу, раздумывая куда податься. Может, опять к «торгашам», в пароходство?

Хотелось есть, а в кармане ни гроша. Из комнатушки общежития выперли после увольнения из ДВНЦ и теперь появилась проблема ночлега.

С последней надеждой стать зверобоем я остановился возле шхуны «Лахтак», окликнул проходившего мимо моряка в меховой куртке, в сапогах с высокими голенищами, в мятой фуражке – «мице» и с поблекшим «крабом» на ней. Из–под клетчатого шарфа виднелся вязаный светло–коричневый свитер. Несмотря на отсутствие лоска, присущего комсоставу «торгашей», я интуитивно почувствовал в нём капитана: строгий, взыскивающий взгляд внимательных, пытливых глаз уверенного в себе сильного, волевого человека.

– Товарищ…

– Капитан «Лахтака» Тихомиров. Слушаю вас…

Он пристально посмотрел на моё элегантное пальто, на модную шляпу и галстук, на блестящие туфли, прикидывая изысканный вид незнакомца к его образованию, должности, морскому опыту. Не найдя в моём облике ничего такого, что соответствовало понятию «просоленный мариман», капитан зверобойной шхуны взялся за леер трапа с намерением уйти. Задержал ногу на ступеньке и опередил мой вопрос:

– Мне нужен опытный моторист… Вы кто по специальности?

Про свой диплом об окончании университета я предпочёл промолчать. Кому на этой шхуне, засаленной котиковыми шкурами, нужен переводчик–референт японского языка?! Но в кармане лежало свидетельство электромеханика, выданное в учебном отряде подводного плавания. Решил рискнуть. Им и представился. Ещё добавил, что приходилось стоять на руле теплохода.

– Электромеханик? И в море не первый год? – с ноткой уважения в голосе переспросил капитан. – У нас все судовые роли, кроме одного моториста, уже утверждены. Не сегодня–завтра уходим бить зверя. Отыщи в рыбпорту китобоец «Робкий». Стармехом на нём Чупров – мой друг по сахалинской мореходке. Они недавно с путины вернулись, в ремонте стоят. Люди в отпуск уходят, замены им нужны. Пойдёшь к Чупрову, скажешь: «С корсаковским приветом от Тихомирова!».

Капитан подал руку на прощание, как бы признавая этим рукопожатием во мне моряка, и тотчас забыв о моём существовании, ругнулся на вахтенного матроса, слабо натянувшего капроновый леер. А я потащился в рыбпорт разыскивать неведомый мне китобоец «Робкий».

Полуденное солнце, выглядывая из–за серых облаков, высвечивало задымленные трубы больших морозильных и малых рыболовных траулеров «Востокрыбхолодфлота».

Лес мачт китобойной флотилии высился вдоль длинного причала рыбокомбината.

Пахло солью, пропахшими рыбой сетями и деревянными бочками, смолёными канатами. Под бетонными сваями плескалась замазученная вода Золотого рога. На её поверхности цветами радуги переливались масляные и соляровые пятна.

Катер с пассажирами провыл сиреной, отправляясь с мыса Чуркин на другую сторону бухты.

Я шёл вдоль ряда китобойцев, стоящих кормами к причалу, тесно прижавшись бортами и задорно задрав острые форштевни. На баках охотников за китами гордо красовались гарпунные пушки.

С неровно бьющимся от волнения сердцем читал надписи на фальшбортах: «Гневный», «Зоркий», «Звёздный», «Властный», «Разящий», «Резвый», «Резкий», «Быстрый», «Зовущий»…

Но вот и «Робкий». Оправдывая название, скромно стоит последним. Вахтенный матрос на юте, запахнувшись в тулуп, пьяный вдрызг, сидя спит на бронзовой лопасти запасного гребного винта.

Я прошёл по коридору между каютами комсостава и остановился перед дверью с потускневшей латунной табличкой: «Старший механик». За переборкой раздавались звуки музыки, слышались шумные возгласы подвыпивших мужчин, звон стаканов и смех.

Неожиданно дверь распахнулась. Передо мной, покачиваясь, стоял молодой моряк в форменной тужурке с двумя шевронами на рукавах: третий штурман или третий механик.

– Мужики!!! К нам г-гости! Выпить п, гинёс?! – сильно картавя, обратился он ко мне. – Нет?! А ты п-почему б-без пузы, гя… на «,Гобкий» явился?

Дальше шла ненормативная морская лексика в адрес некоего Юры Балдина, купившего мало водки.

– Пошли ду, гака за водкой – он по одной на б, гата и п, гинесёт! Это п, го Ю, гу Балдина сказано! В нату, ге Пном – Пень – столица Камбоджи! Гово, гил тебе: «Мало будет, бе, ги с, газу по па, ге бутылок на человека.

– Да пошёл ты в Катманду! А лучше в Гваделупу! – беззлобно огрызнулся крайний за столом моряк в тёмно–синей куртке с погончиками второго электромеханика. – Мало – ноги в горсть и бегом в магазин за добойником!

Этим термином, как я позже узнал, у китобоев называется гарпун с обрезанными лапами, предназначенный для добивания раненого кита, взятого на линь. В перебранке китобоев под «добойником» подразумевалась дополнительно купленная водка.

Нестройный хор захмелевших моряков заглушал их перебранку и звон посуды. Помогая своим осипшим голосам стуком кулаков по крышке стола, они дружно орали марш китобоев:

 
Ударил, ударил выстрел меткий,
И вспенилась, и вспенилась вода,
Недаром, недаром наши предки
Открыли, открыли путь сюда…
 

– Скажите, а кто здесь старший механик Чупров? – выбрав момент, когда певцы выдохлись и потянулись за папиросами, спросил я.

– Ну, я стармех Чупров…, – глянул на меня сидящий во главу стола моряк в тельнике. Наколка «якорь» на правой руке, корявое, словно изъеденное солью, лицо. В прокуренных зубах трубка с длинным чубуком – настоящий морской волк!

– Чего хотел, приятель?

– Я к вам с корсаковским приветом от Тихомирова! – выпалил я, рассчитывая произвести впечатление. Чупров спокойно вытряхнул пепел в пепельницу–раковину, набил трубку табаком, прикурил и, пыхнув дымком, глянул на меня.

– Ну, я старший механик… – повторил Чупров. – И что?

– Тихомиров сказал… Электрик вам нужен…

Мои слова не удивили Чупрова, ни коим другим образом не подействовали на него. Не обращая на меня внимания, обратился к сидящему напротив располневшему, круглолицему моряку:

– Лёха Тихомиров… Земляк из Корсакова. Капитанит на зверобое… Затащил недавно в «Золотой Рог». Нормально посидели. Приличных чувих закадрили… Лёха звал к себе стармехом… Навар у них, не то, что у нас… За котиковый мех, если по уму толкнуть, уйму баксов иметь можно. Ну, ты знаешь, не по мне это дело – драть шкуры… Так ты электриком? – вдруг обернулся ко мне Чупров. – Документ имеется? Покажь!

Я с готовностью подал свидетельство в замусоленной дермантиновой обложке, влажное от ладони, давно сжимавшей его в кармане пальто. Чупров приблизил книжицу к свету настольной лампы, внимательно прочитал запись.

– Электрики по твоей части, Виктор Алексеевич, – сказал Чупров, протягивая свидетельство всё тому же плотному мужчине с кругло–красным, разгорячённым выпивкой лицом, с которого не сходила блаженная улыбка.

Тот посмотрел, поглядывая на меня и на запись в свидетельстве, как бы сверяя одно с другим, положил в ящик стола, что было хорошим знаком.

– Подводником был…, – с теплотой в серых глазах кивнул в мою сторону Чупров. – Ладно, принимаем в машинную команду «Робкого». Временно! До весны… На период ремонта. А там посмотрим…

– Я в путину хочу, – вырвалось у меня.

– Ни одной вахты на «Робком» не отстоял, а уже в путину собрался, – добродушно, всё с той же неизменной улыбкой сказал круглолицый моряк. – Ремонт, это как проверка на вшивость. Понял? Не посмотрю, что тебя Лёха Тихомиров прислал. Будешь баклуши бить – спишу на берег. Завтра оформим твои документы в отделе кадров. А сейчас дуй в ресторан «Утёс», отрабатывай испытательный срок по полной программе!

Он бросил на стол пятирублёвку. Остальные участники пирушки не замедлили добавить рублей, трёшек, пятёрок, десяток. Не считая, я сгрёб кучу денег в шляпу, надел на голову и вышел из каюты. Перешагнув через храпящего на корме вахтенного, бегом сбежал по трапу китобойца. Я летел как на крыльях, подгоняемый радостными мыслями: «Меня приняли! И даже не матросом, а электриком! Я в команде «Робкого»! Пока временно… Ну, и пусть… Я постараюсь и весной уйду в море на китобойце… Ура капитану Тихомирову! Да здравствует морская дружба!».

Из ресторана я возвратился на такси. «Волга» подкатила к трапу «Робкого». Молодой водитель, помогая поднять из багажника ящик с бутылками «Столичной» и двумя каральками копчёной колбасы, завистливо присвистнул:

– Ничего себе гуляют китобои!

Вахтенный матрос, привалясь спиной к шпилю и раскинув руки, сидел на палубе. Осоловелым взглядом уставился на ящик с водкой, попытался встать, но запутался в полах тулупа и, завалившись набок, вырубился напрочь.

Я внёс ящик в каюту старшего механика под одобрительные возгласы. Зазвенели выставляемые на стол бутылки.

– Молодец, гонец! – одобрительно сказал мужчина с красным лицом. Как вскоре я узнал, это был первый электромеханик Чугунов. – Сегодня в ночь на пожарную вахту заступишь…

– Есть заступить на вахту! Разрешите идти? – с радостной поспешностью привычно вскинул я руку к головному убору, да так бойко, что все засмеялись.

– Стоп, машина! Полный назад! Крепко вас надрючили на военке! У нас не козыряют, – осклабился в улыбке Чугунов. – У нас, ежли что не так, просто гонят взашей с судна… Воспитанием нам тут некогда заниматься. Море не мать, а злая мачеха, с ним шутки плохи. Ошибок не прощает. Так, что, давай, парень, без козыряний, но с полной отдачей… Мы всей командой будем надеяться на тебя, а ты будешь надеяться на всех нас… Как у мушкетёров… Один за всех! Все за одного! Наливай, Валера!

«Столичная» забулькала в стаканы. Чугунов придвинул один мне:

– Накати за первую вахту на «Робком»!

Полный стакан колыхался в руке. Не доставало мужества поднести его ко рту. Видя мою нерешительность, Чугунов для поддержки отломил кусок колбасы, подал мне.

– За ваш успешный приход с путины, – оттягивая момент пития, начал было я, но Чугунов поднял руку:

– Стоп, машина! Травить якоря будем после, а сейчас, давай, полный вперёд!

Я выпил и жадно набросился на еду.

Скоро я знал всех сидящих в каюте: старший механик Юрий Петрович Чупров, электромеханики Виктор Алексеевич Чугунов, Юрий Балдин, Валерий Рыч. Электрики Виктор Обухов и Владимир Хохлов. Мотористы Юрий Гайчук, Анатолий Стукалов, Борис Далишнев и Анатолий Пенязь.

Все шумно обсуждали перипетии недавнего промысла, стараясь перекричать катушечный магнитофон, гремевший песней:

И всё–таки море останется морем,

И нам никогда не прожить без морей…

– Это здорово, что ты на флоте служил, – обернулся ко мне Чупров. – Мы все здесь бывшие военморы с ТОФа.

– А кто служил на флоте, тому в цирке не смешно! – разразился хохотом Юрий Балдин. – Вот у нас на эсминце был случай… «Рогатые» – артиллеристы воровали у своего «быка» – командира БЧ‑2 спирт из канистры. Он с деревянной киянкой затаился в каюте, караулит за рундуком. Медик увидел, говорит старпому: «У «быка» крыша поехала. По кубрику с киянкой бегал, а сейчас в каюте спрятался!» Старпом пошёл посмотреть, тихонько дверь открыл и заглянул осторожно в каюту, а «бык» ему по башке киянкой – тресь!

– А у нас в «мореходке» чудило был курсант Голубев – амбал двухметрового роста и в плечах – косая сажень, – рассказывает свою флотскую историю стармех Чупров. – Бузил этот шкаф, как напьётся… Его связали водолазными жгутами, а он лежит и жалобно просит: «Человек, идущий по среднему проходу! Подойди, пожалуйста!» Подходит курсант. «Развяжи меня, пожалуйста!» Тот развязал. Голубь ему со всей дури в пятак – на!

Все хохочут, каждый тотчас вспоминает комический случай из флотской службы.

– К нам на крейсер комиссия из штаба флота приезжала, – торопится рассказать Гайчук. – Один капитан первого ранга, серый как штаны пожарника, прислонился к выкрашенным леерам, кричит: «Зачем забор покрасили?»

– Это что… Один мичман приехал в командировку, живёт в гостинице, – нетерпеливо перебивает его Чугунов. – Пришёл в гости к другу на тральщик. Вахтенному у трапа представился особистом. «Вызывайте, – сказал ему, – ко мне матросов по одному». Потом говорит другу: «Вот тебе пачка листов. Здесь весь расклад на весь личный состав корабля».

Опять хохот, за животы хватаются.

– У нас на крейсере поговорка была, – говорит Гайчук, – «Любой советский офицер устоит перед врагом – перед короткой юбкой – нет!».

– А в нашем училище командир роты спрашивает: «У кого хороший почерк?» – опять травит байку Балдин. «Я! Я!» – орут все, кто не хочет сидеть на уроке. – «Ну, тогда возьмите этот карандашик – на лом показывает – и нарисуйте мне кучку льда, а вы в баталерке подпишите все робы, макая спичкой в хлорку».

– Наш п, геподаватель всегда гово, гил: «Если бы ку, гсант мо, геходного училища осилил учебник с, геднего об, газования, ему на флоте цены бы не было, – сказал Рыч.

Незаметно я покинул шумную компанию. Не терпелось спуститься в машинное отделение китобойного судна.

С завидной сноровкой скользнув локтями по поручням, спустился в гребной отсек, где предстояло нести вахту. Помимо распределительных щитов, здесь находился огромный электродвигатель, соединённый валом с гребным винтом.

Китобоец – дизель–электроход. Четыре дизеля вращают генераторы. Те вырабатывают ток, питающий гребной электромотор напряжением в тысячу вольт.

Дюралевые палубные поёлы в гребном отделении закисли и потускнели. Пылью покрылись кожуха электрощитов. Не до наведения марафетов было экипажу «Робкого» в штормовом море, в напряжённой путине. Поразмыслив, я решил скоротать ночную вахту приборкой. Переодевшись в рабочее платье, старательно, как на подводной лодке, металлической щёткой начистил поёлы, промыл соляром. Серебром заблестели дюралевые листы. Стал вытирать их насухо и вдруг заметил в проёме входного люка удивлённые физиономии пьяных китобоев. То один моряк, то другой заглядывал вниз, показывал на меня, головой качал. Пальцами на меня тычут, переглядываются, плечами недоумённо пожимают. Может, не нравится им, как работаю? Я с удвоенной энергией принялся надраивать палубу, но по ступеням трапа, переваливаясь, как в качку, с боку на бок, тяжело сошёл вниз Чугунов. По его упитанно–розовому лицу трудно заключить, сколько водки он выпил. Чёрные, с проседью вьющиеся волосы причёсаны на аккуратный пробор, глаза светятся благодушием, рот растянулся в довольной улыбке. Шатаясь, подошёл, положил на моё плечо широкую ладонь.

– У нас не военный флот… Брось ерундой заниматься… Всё равно скоро в док станем… Работяги с судоремонтного завода грязи нанесут, натопчут здесь… Вот выйдем в море, чисти потом сколь хочешь… А сейчас выручай… Ко мне жена приехала…, – понизив голос, заговорщически проговорил Чугунов.

– Не понял… Как выручать? – плохо соображая не совсем трезвой головой, спросил я. – Чего делать–то?

– Бабёнку одну встретить надо… Знакомая ко мне придёт, а тут жена соскучилась… Так ты, того… Вызови меня из каюты…

– Как вызвать? Что сказать?

– Ну, придумай что–нибудь… Подругу встретишь – в каюту боцмана проведёшь, он домой ушёл. Вот ключ…

Чугунов, пыхтя, поднялся по трапу. Я накинул пальто и вышел на корму. Вахтенный матрос безмятежно посапывал, уложив голову на канатную бухту.

Огни ночного Владивостока цветной мозаикой переливались на тёмной глади Золотого рога.

Палуба «Робкого» слегка дрожала от стояночного дизеля, монотонно гудевшего в глубине машинного отделения. Прохладный влажный ветерок доносил солоновато–йодистый запах моря, приятно освежал отяжелевшую голову.

Ждать пришлось не долго. Размалёванная тушью и помадой девица нарисовалась передо мной. Луч прожектора высвечивал рыжую копну взбитых лаком волос, стройные ноги, обтянутые капроновыми чулками, чёрную мини–юбку, белую распушённую кофту. Дама кокетливо взглянула на золотые часики, обнажив кисть руки, распухшую от разделки колючих крабовых клешней. Качнула длинными наклеенными ресницами, утяжелёнными тушью.

– Витю Чугунова позови… Да поживее шевели булками!

Покручиваясь на высоких шпильках и жеманно виляя задом, она обдала меня смесью резких запахов духов, мыла, пудры, крема и прочей косметики. Облик ночной визитёрши явно выдавал в ней работницу со стоявшего неподалеку краболова «Василий Блюхер». Дамы из «промтолпы» этого плавзавода не отличались разнообразием нарядов и светскими манерами.

– Входите… Он сейчас будет, – отворяя боцманскую каюту, пригласил я пассию Чугунова. Потом постучался к нему.

– Кого там принесло? Вахтенный электрик? Что случилось? – послышался за переборкой ужасно недовольный голос Чугунова. Ещё бы! Спать с женой не дают!

– Извините, Виктор Алексеевич! Пожарный насос не включается…

– Без меня, наверно, и в гальюн не сходите. Штаны вам снимать, да? Нет, уж точно говорят: «Если хочешь спать в уюте, спи всегда в чужой каюте!»

Он нехотя поднялся с постели, недовольно продолжал ворчать, оправдываясь за свой уход перед женой, лежащей в постели под одеялом.

– Наберут салаг на флот… Работай тут за них…

В шлёпанцах на босу ногу первый электромеханик протопал в каюту боцмана, клацнул замком. Я смотался в машинное отделение за клочком промасленной ветоши и стал караулить дверь боцманской каюты. Наконец, она приоткрылась, из–за неё воровато выглянул Чугунов с умильной улыбкой на пухлых губах, не сходящей с краснощёкого лица. Я сунул ему тряпку, и он жирно вымазал руки.

Проходя мимо его каюты с распахнутой настежь дверью, я увидел, как Чугунов намыливает руки над умывальником, выговаривая своему отражению в зеркале:

– Предохранитель сгорел в распредкоробке. Заменить не смог. Салага! Ну, я его завтра научу, как насос включать! Ну, я ему задам…

Утром, ожидая распоряжений на ремонтные работы, я сидел в гребном отделении. Чугунов, не спускаясь вниз, крикнул мне:

– Ступай в каюту, переоденься в чистое и жди моих цэу.

«Цэу» – ценные указания поступили ближе к полудню. Явился Чугунов, сунул деньги, коротко объяснил задачу:

– Пришёл с проверкой ремонта флагманский механик… Пьёт «Перцовую» и закусывает «Любительской» колбасой. Давай, по–шустрому…

На следующий день, облачившись в робу, я снова прохаживался по гребному отделению, от нечего делать надраивал медяшку на штурвале контроллера. От этого душевного занятия меня отвлёк знакомый картавый голос:

– Сюда иди! Быст, го! Де, гжи деньги и бегом в магазин! П, гишёл флагманский шту, гман с п, гове, гкой, гемонта навигационного обо, гудования. Любит «Экст, гу» и колбасу «Докто, гскую». Особа эта с начальником уп, гавления нако, готке…

На другой день проверять ремонт электроустройства пушки соизволил гарпунёр–наставник по прозвищу Ваня Рыжий – Герой социалистического труда, живая легенда китобойного промысла. Представитель элитной когорты китобоев пил только коньяк «Белый аист» и заедал трюфелями.

Каждый день кто–нибудь из флагманских специалистов «проверял» состояние материальной части и ход ремонта на китобойце «Робкий». Поутру я уже не утруждал себя одеванием спецодежды. После плотного завтрака в кают–компании ожидал «цэу» в каюте, принарядившись в костюм, пальто и шляпу. Грохоча башмаками по ступеням трапа, в каюту приходил кто–нибудь из комсостава машинной команды, давал деньги, а я деловито осведомлялся:

– Кто из флагманских спецов удостоил своей честью посетить «Робкий»?

– Флагманский электромеханик… Он с самим начальником управления по корешам, – следовал, к примеру ответ. И я знал, чем угодить важному посетителю: арабский ром «Абу симбэл» и растворимый кофе во вкусе этого «проверяющего».

Ближе к весне «Робкого» поставили в док судоремонтного завода. Загремели кувалды и гаечные ключи заводских рабочих. Засверкали искры элекросварки. Завизжали турбинки чистильщиков. Засвистели распылители маляров. Застучали пневмомолотки клёпальщиков. Зашипели резаки газорезчиков Завыли моторы портального крана, поднимая наверх снятые агрегаты и взамен опуская новые. Ремонт на «Робком» пошёл полным ходом. Путинные деньги к этому времени китобои поистратили. «Проверки» стали реже.

Теперь каждое утро в каюте первого электромеханика собиралась электрогруппа на планёрку. Озабоченно советовались.

– Надо бы изоляцию замерить на электромоторах и генераторах, – предлагал второй электромеханик Юрий Балдин.

– Да, и хо, гошо бы у них смазку подшипников заменить, – поддакивал третий электромеханик Валерий Рыч. – Аккумулято, гы на за, гядку поставить…

– Шпили проверить и рулевые сектора, – подсказывал первый электромеханик Виктор Алексеевич Чугунов. С неизменной улыбкой смотрел на меня:

– Справишься? Один ты из электриков остался. Хохлов и Обухов в отпусках.

– Успею…, – бодро отвечал я, радый тем, что на меня одного возложена работа. Больше шансов уйти в путину. Да и надоело бездельничать, носиться по магазинам в поисках деликатесов для особ, приближённых к начальнику управления китобойных флотилий. Наконец–то, настоящее дело!

С мегометром и «контролькой», с набором отвёрток, пассатиж, гаечных ключей, съёмников, с лампой–переноской, с мотками изоленты и проводов носился я целыми днями по судну, не обременённый семьёй, а потому до поздна засиживался в машине за работой, всё больше прикипая душой и сердцем к «Робкому».

Нет моряка, который не любил бы своё судно, свой корабль. И даже в минуты опасности, на краю гибели он будет думать о нём, как о родном, живом существе. В тоске по берегу, проклиная судьбу, штормовую качку, холод и голод, умирая от жажды в шлюпке, моряки не станут винить в своих несчастьях судно или корабль.

Любому члену экипажа всегда дорога его посудина, ставшая плавучим домом. Пусть неказистая, неброская, маломерная и тихоходная – моряк будет спасать её до последней возможности. И не только потому, что от живучести плавсредства зависит и его жизнь. Он спасает родственную душу.

У каждого судна, корабля есть имя. И рождаются они, и умирают как люди. Одни со звоном разбитого о борт шампанского, другие незаметно и скрытно выходят из доков. И каждому судьбой уготована счастливая жизнь или гибель в катастрофе, в кораблекрушении.

Одни тихо и мирно ржавеют, доживая свой век, на корабельных кладбищах, разбираются на металлолом на судоремонтных заводах.

Другие гибнут в геройской битве, в яростной схватке с огнём, с ураганом.

Но какой бы ни была посудина – маленький сейнер или огромный плавзавод, тральщик или крейсер – моряк смело держится на нём, уверенно скользит по гребням неистовых водяных валов.

Рядом у заводских причалов стояли и другие китобойцы, но мой казался лучше, красивее всех. Пушка у нас выкрашена синей краской, а у других – чёрной. Ватерлиния на «Робком» белая, чёткая, а у «Звёздного» – куда только боцман смотрит – расплывчатая, кривая. На трубе у «Робкого» красная полоса. Ярко–жёлтые на ней звезда, серп и молот – символы государственного флага СССР. Не то, что на «Гневном»: грязно–малиновая, облезлая. Якоря «Робкого» блестят свежим кузбасслаком, а у соседей суриком по ржавчине заляпаны. И всё у нас лучше ещё и потому, что в прошлую путину «Робкий» добыл рекордное на флотилии количество китов – 516 голов! На флотилии «Слава», в составе которой охотился «Робкий», десять китобойцев. Совсем не робкого десятка он оказался. Такой вот каламбур!

– За успехи в социалистическом соревновании наш славный экипаж был награждён переходящим Красным знаменем флотилии «Слава», – с гордостью поведал мне моторист Гайчук, когда мы вместе с ним красили белилами переборки в нашей четырёхместной каюте, подготавливая своё жильё к долгому плаванию.

– Где же знамя, Юра? Что–то не видел его…

– А и не увидишь…

– Сам же сказал, что наградили…

– Наградить–то наградили… Но не вручили…

– Как так?

– А так… Домой уже возвращались с путины… Вызвали нашего капитана Обжирова, партгруппорга Емельянова и профорга Балдина на плавбазу. Подошли мы к «Славе». Штормило сильно. В плетёной корзине наших представителей краном подняли на палубу плавбазы. Там, в торжественной обстановке под аплодисменты вручили им знамя. Незадолго перед этим сухогруз швартовался. Почту привёз. Посылки для «Робкого» они получили. А в посылках тех, само собой, водка. В грелках резиновых. А шторм такой разыгрался, что «Робкий» не смог подойти к плавбазе. Наши знаменщики не стали дожидаться хорошей погоды, когда можно будет вернуться на судно, решили обмыть знамя на «Славе». Укушались в ноль. Грозились набить морду помполиту, кого–то с трапа спустили, поколотили посуду в кают–компании и горланили там песни. В общем, когда море улеглось, и за ними пришёл «Робкий», в плетёнку все трое влезли без знамени. Отобрали знамя у них и вручили «Властному».

– Пропили, получается, награду…

– Выходит, что так… Да и фик бы с ним, со знаменем… Но к нему полагалась хорошая премия всему экипажу… Такая вот история вышла. На флотилии по сей день угорают с неё. «Робкий» наш далеко не из робких… Да ты и сам в этом скоро убедишься, – закончил рассказ Гайчук.

– Удачно ты в тот раз спичку обломанную выдернул, – переменил я тему разговора, закончив покраску койки.

– У меня целая была, – засмеялся Гайчук.

– Не понял… Ты же вытащил Валюху по жребию…

– Я ни одну спичку не обломил, а сказал: «У кого короткая, тот выиграл…» Ну, все подёргали свои спички, а я последнюю в пальцах зажал. Все и решили, что мне обломанная досталась.

– Прохиндей! Облопошил всех! Рисковал сильно. Мог и по тыкве схлопотать.

– Риск – благородное дело. Да толку–то? Поначалу обнимала и целовала, потом нечаянно с моей лысой башки беретку смахнула и всё… Как отворотило её. Крутились, крутились на диване… «Нет!» И хоть ты что! Потом вроде задышала неровно, да я уже никакой… Ладно, проехали! – шмякнул Гайчук кисть в банку с краской. – Пошли наверх, а то задохнемся тут, дышать уже нечем…

Мотористу явно не хотелось ворошить подробности попойки, после которой он потерпел фиаско с очаровательной блондинкой, выигранной обманным путём.

После рабочего дня на судне остаётся пожарная вахта. Толкутся в каютах и те, кому некуда податься: ни дома, ни семьи, ни денег на ресторан, где можно было бы на ночь закадрить любвеобильную жёнушку моряка, ушедшего в рейс. В такие вечера, само собой, из карманов выскребаются последние копейки, и за водкой засылается самый молодой, а потому бессменный гонец, то бишь я.

Неделю назад так и было. Я лежал на койке и взахлёб читал повесть о китобоях «Капитан Кирибеев». Светильник в изголовье освещал обмусоленные страницы, синюю фирменную занавеску, свисавшую с подволока. Вентилятор колыхал потрёпанную ткань, в матерчатых складках которой выгнулась жёлтая вышивка: «Робкий». Задрайки стукнули на кормовой переборке, и вниз по трапу засеменили сбегающие вниз ноги. Прежде, чем распахнулась дверь моей каюты, я с сожалением захлопнул книгу, безошибочно определив по шагам того, кто спешил вторгнуться в мой безмятежный мирок, отгороженный от шумной компании судовых выпивох занавеской, задёрнутой во всю длину койки.