Текст книги "Второй шанс 6 (СИ)"

Автор книги: Геннадий Марченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

– Так частное предпринимательство вроде как по Конституции всегда было разрешено, – возразил Стругацкий.

– Борис Натанович, ну что вы в самом деле… Всё это видимость, не более. 90 процентов населения уравнены в своей бедности. Хорошо не жили – нечего и начинать. Демагогия и пропаганда охватывает буквально все сферы жизни, и вряд ли что-то изменится. Советская пропаганда на каждом углу рассказывает о том, что у советских граждан есть какие-то там права – но в реальности прав у советского человека очень немного. Он имеет право родиться, обязан ишачить на государство, потом выйти на пенсию и после этого (желательно поскорее) умереть, чтобы не нагружать и без того хилую советскую экономику. Человека у нас презирают. Как там у Мариенгофа… «Эй, человек, это ты звучишь гордо? И – в морду, в морду, в морду». Личность – ничто, а коллектив – всё!

Толпой легче управлять, потому нам и вдалбливают в головы, что индивидуализм – это плохо. Но больше всего я презираю чиновничью братию, всех этих комсомольских и партийных секретарей. Они служат этой власти и её же ненавидят. Как можно ненавидеть и служить? Это рабская психология!

– Вы лучше скажите, кто такие левые и кто такие правые, – встрял в разговор оторвавшийся от игры бильярдист. – Почему коммунисты левые?

– Левые – это те, кто за демократию, за политические свободы для всех граждан без исключения, за участие народа (демоса) в управлении государством, – откликнулся Гранин. – Правые – это те, кто полагают, что управлять государством должна некая ограниченная компактная группа, а демос должен иметь права… дифференцировано. То есть, одни животные должны быть равнее других. Вот и всё.

– То есть из этого следует вывод, что, к примеру, Советский Союз вообще ни разу не был левым государством, – хохотнул бильярдист. – И соответственно, не был социалистическим, несмотря на своё название.

– С чего такой вывод? – спросил Стругацкий.

– Потому что при Ленине огромные группы граждан были поражены в политических правах, потому что, дескать, шла гражданская война, а потом, по уверениям коммунистов и большевиков, продолжилась «классовая борьба», так же исключавшая демократию. В результате, под левыми лозунгами сформировалась группа управителей государством, самовластно распоряжавшаяся экономикой и политикой. Получается, СССР крайне правая политическая сила. Совершенно неслучайно советские люди, и особенно советские политические деятели, испытывали искреннюю симпатию к ультраправому политику Адольфу Гитлеру, беспощадно расправившемуся с демократией в Европе, а его нападение на СССР с горькой обидой назвали «вероломным». Левые – это те, кто хочет прийти к власти, опираясь на протестные массы. Отношение к массам – потребительское. Причем в качестве протестных масс годятся любые угнетенные (пролетариат, религиозные и этнические меньшинства – например в Октябрьской революции большую роль сыграли евреи, кавказские народы, те же латышские и финские стрелки). Правые – это те, кто уже находится у власти, либо хочет прийти к власти, не прибегая к помощи масс. Отношение к массам основывается на мнении, что власть всегда осуществляет меньшая часть общества по отношению к большей. Демократия не нужна ни тем, ни другим, потому что руководители хотят от большинства лишь одобрения их собственных решений.

– Рома, ты играть будешь или продолжишь бросаться политическими памфлетами? – не выдержал его соперник.

– Сейчас, Вась, – отмахнулся тот и продолжил. – Для демократии необходимо, чтобы государственные руководители ставили некую усредненную точку зрения масс выше их собственных, подчинялись массам, не утаивали от них информацию, не навязывали собственные решения. Но они всегда будут делать ровно наоборот. Для демократии прежде всего необходима система разделения властей, сдержки и противовесы. Если такой системы нет (или она чисто декоративна), то и демократия не работает. Начальство всегда будет делать ровно наоборот, если его не держит за глотку другая разновидность начальства. А вот когда начальство договаривается и устаканивается внутри себя, оно принимается за население, которому в таком случае мало не покажется. Понятия добра и зла смешались. Расстрелы и массовые репрессии стали добром, потому что, как считали они ведут советский народ к светлому будущему.

Ну, блин, попал я в рассадник «демократии». Нет, молчать не буду! Тем более сто процентов на этом сборище присутствует стукач, который своевременно доложит куда надо: и то, кто присутствовал, и кто и что говорил.

– А вам не кажется, уважаемый, что вы бессовестно лжёте?

В бильярдной установилась гробовая тишина, и взоры присутствующих синхронно обратились в мою сторону.

– В смысле «лжёте»?

– Вы так ответственно заявляете, что совершенно неслучайно советские люди, и особенно советские политические деятели, испытывали искреннюю симпатию к ультраправому политику Адольфу Гитлеру… Вы случайно в Москве в Коломенском не были?

– Почему именно в Коломенском?

– Дубы там, дядя, знатные. По ходу на самый высокий ты забрался и со всей дури оттуда рухнул.

Снова повисла предгрозовая тишина, которую нарушил голос Гранина:

– Молодой человек! А вы не много на себя берёте такими заявлениями, оскорбляя нашего товарища?

– Не …Не много! Это я ещё вежливо. Если будут вопросы – ради бога! Выйдем, пообщаемся. На всякий случай предупреждаю, что кроме того, что я писатель, я ещё победитель юниорского чемпионата мира по боксу. Ну так как, господа демократы, что предлагаете? Чтобы власть с вами поделилась, простите за каламбур, властью? А что вы умеете кроме того, как в кулуарах чесать языком, занимаясь словоблудием? Многопартийности захотели? Гласности? Что бы ваш идол Солженицын «открыл глаза» всему народу, под пятой какого монстра мы все 63 года жили? Про пятьсотмильонов невинно расстрелянных, про кровавую гэбню? Что вы хотите сделать из страны? Сырьевой придаток западных стран? Рыночную экономику хотите? А вы хоть на грамм понимаете, что это такое? Или вам ваши западные друзья наконсультируют? Хотите приватизации промышленности? А вы знаете как проводить эту приватизацию? Простите, но у меня такое чувство, что вы хотите развала великой страны!

Я поднялся и обвёл взглядом присутствующих. В глазах некоторых застыло непонимание того, что здесь происходит. Ну ещё бы, взялся невесть откуда этот юный выскочка и оскорбляет в лучших чувствах заслуженных литераторов.

– Здесь кроме меня есть ещё прозаик, пишущий в жанре фантастики. И вот мне почему-то кажется, что даже в самых мрачных своих фантазиях он не сможет себе представить, что получится со страной, если не дай бог к власти придут такие… мягко говоря, люди, как вы. Не нравится наша страна? Не нравятся те реформы, которые начались в нашем государстве? Валите к чёртовой матери из СССР на свой любимый Запад и выносите мозг вашим будущим работодателям. А тебе, сволочь, которая тут со знанием дела про отношение к Гитлеру вякнула, я гарантирую, что из Союза писателей ты пробкой вылетишь быстрее своего поросячьего визга!

Молчат, смотрят на меня, набычившись, особенно Герман, в глазах которого, помимо всего прочего, замечаю тревогу.

– А уж вам ли, Алексей Юрьевич, обвинять Советскую власть, от которой вы имеете неплохие преференции? Живёте в отдельной квартире со служанкой, кухаркой, имеете личный автомобиль с личным шофёром и дачу в Комарово, и делаете в своей жизни только то, что сами хотите делать. Получаете еженедельно продовольственный и промтоварные пайки из Ленинградского спецраспределителя, бесплатно катаетесь на южные курорты, в Дома отдыха и санатории не только отдыхать или лечиться, но и просто так, «балдежно», творчески пожить. То есть, власть обеспечивает вас всем необходимым для жизни, для работы, для творчества, для отдыха и лечения. А вы кроме «Проверки на дорогах», которая до сих пор пылится на полках, ничего толком и не сняли. Да и не снимете.

Биографию Германа-старшего я в своём будущем почитывал, так что знал, о чём говорю. Ну что, разве фильм «Хрусталёв, машину!» является шедевром? Или «Трудно быть богом», который он снимал десятилетия и так толком и не доснял? И про то, что он и его семья с удовольствием пользовались плюшками от советской власти, тоже читал.

– Ну и напоследок, чтобы была понятна моя позиция. Я двумя руками за то, чтобы люди знали правду, какой бы она ни была. Но нельзя, говоря правду, тут же обливать лживыми пасквилями всё то, что великим трудом достиг наш советский народ. Заседайте дальше!

Я медленно, с чувством собственного достоинства, прошёл через бильярдную и громко за собой хлопнул дверью. На душе было мерзко, словно меня только что окунули в чан с дерьмом. Я больше не имел ни малейшего желания оставаться в этом гадюшнике. Поэтому быстро собрался и, ни с кем не прощаясь, вышел в ночь, оставив за спиной Дом отдыха и творчества писателей. Пусть отдыхают и творят, но без меня. Знал бы, куда попаду – хрен бы согласился приехать.

На часах начало восьмого, но стемнело уже часа два как, хорошо ещё тут фонари через каждые полсотни метров. Дальше они уже встречались не так часто. Приходилось щуриться, так как ледяной ветер со стороны Финского залива то и дело кидал в лицо снежную крупу. Я пока не имел ни малейшего представления, как буду отсюда выбираться, просто шёл в сторону Зеленогорского шоссе, в надежде, что может быть, меня подберёт какая-нибудь попутка.

Видно, провидение было на моей стороне. На обочине я не простоял и получаса, как появился «уазик», знаменитая «буханка», следующий как раз в сторону Ленинграда. Немолодой водитель оказался не большим любителем поболтать. Я невольно то и дело косился на пересекающий его правую щёку уродливый шрам, отчего верхнее веко почти полностью закрывало глаз. Видимо, почувствовав мой взгляд, водила криво усмехнулся:

– Что, жутковато смотрится? Когда Берлин брали, осколком мины посекло.

– А в каких войсках воевали?

– Пехота, царица полей. На водителя – это я уже после войны выучился. Повезло, что глаз цел остался, а шкура… Шкура она и есть шкура. Думал, девки любить не будут, ан нет, нашлась одна, и не из последних. Так что почти тридцать лет в любви и согласии, как говорится. Уже дедом успел стать два года как.

Вишь ты, разговорил я его всё-таки немного. Ветеран взятия Берлина высадил меня на Выборгской набережной, когда время подходило к девяти. В гостинице я был меньше чем через час, а ещё час спустя уже сидел в зале ожидания Московского вокзала. Интересно, думал я, меланхолично пережёвывая бабл-гам, Чепуров бросился на мои поиски или махнул рукой? Типа помер Максим – ну и хрен с ним… С другой стороны, он же ждёт от меня помощи в раскрытии жидомасонского заговора, хе-хе, так что моя судьба ему вряд ли безразлична. Ну и пусть побегает, с его весом полезно совершать лишние телодвижения, а я тихой сапой уеду в Москву.

По возвращении меня ждал приятный сюрприз. Оказывается, пока я гостил в Ленинграде, на «Мелодии» напечатали нашу пластинку (действительно, как и говорил Лене, со дня на день), и буквально вчера Инга умудрилась, отстояв очередь в музыкальном отделе «Первомайского», урвать экземпляр. Оказывается, ввиду ажиотажного спроса на новинку выдавали только по штуке на человека. А её подруга из университетской группы, с которой она по телефону сегодня общалась, сказала, что спекулянты у магазина «Мелодия» на Калининском проспекте из-под полы и вовсе толкают этот диск по четвертному. Хм, а что, нормальный бизнес, при отпускной-то цене винила два рубля с копейками.

Я с некоторым благоговением держал в руках пластинку, любуясь обложкой. Дизайн был в обязательном порядке согласован со мной, именно по моей задумке на обложке «Осеннего альбома» изображены вставшие в кружок четверо музыкантов, которые глядели вверх, на расположенную над ними камеру, а у их ног были рассыпаны красно-жёлтые листья. И самое главное – название ансамбля написано латиницей.

– Уже слушала?

– Два раза, – улыбнулась Инга. – Макс, я папе позвонила, он обещал в Пензе попробовать по своим каналам достать пластинку, а если повезёт, сразу несколько штук. Твоим родителям тоже надо будет подарить.

Я тут же позвонил домой, оказывается, мама с батей уже были в курсе, им позвонил Михаил Борисович, и они в этот выходной собирались обойти все пензенские магазины и отделы, где торгуют пластинками, в надежде, что им повезёт. Я со своей стороны тоже пообещал приложить усилия, дабы разжиться в Москве винилом ВИА «GoodOk».

Обзвонил следом Валю и Ленку, оба были пока не в курсе выхода пластинки, и новости обрадовались, как дети. А Юрке я сел писать письмо. Часть располагается не так далеко, за несколько дней дойдёт. Если получится, то и на его долю куплю пластинку, как-нибудь передам. А то вон Валька предлагает в часть наведаться, в гости, может и правда как-нибудь махнём на выходные. А если ещё и с диском – то вообще классно.

На следующий день раздался звонок от СБ – как я уже сокращённо про себя стал называть Сергея Борисовича. Сказал, что хотел бы вечерком после работы заехать в гости. Я не имел ничего против, Инга тем более. Уточнил только, во сколько именно, так как хотел после училища заскочить в спортзал. Козырев приехал аккурат к началу программы «Время», когда я уже вернулся и даже успел поужинать.

Сергей Борисович протянул мне пластинку нашей группы.

– Поставишь автограф?

– Ого! Где достали? Или там больше нет?

– Инга говорила, у вас вроде как есть пластинка?

– Так всего одна, а сколько друзей и знакомых! Тот же Юрка, наш барабанщик, где он диск возьмёт? А мы бы ему отвезли в часть.

– Ладно, может, парочку ещё смогу достать. Давай пиши уже.

На обложке пластинки я синим фломастером вывел: «Сергею Борисовичу с наилучшими пожеланиями!» Подпись и дата.

Инга тем временем успела накрыть в зале стол, почаёвничала с нами немного, после чего, поняв, что дядя не только ради пластинки зашёл в гости, ушла в другую комнату якобы учить «Историю рабочей печати в России». Про то, как съездил в Ленинград, я в общих чертах рассказал, ещё пока Инга сидела с нами. Насчёт поездки в Комарово тоже упомянул, но без лишних подробностей.

– А теперь расскажи, что ты там за скандал устроил в этом самом Доме отдыха и творчества? – с чуть заметной усмешкой предложил Козырев. – Писательская элита Ленинграда до сих пор в шоке.

– Да уж вам наверняка доложили всё в подробностях, – тоже усмехнулся я.

– Есть такое, сам же знаешь, у нас везде свои глаза и уши. Догадывался, что в этой бильярдной засланный казачок? Вижу, что догадывался. Смело ты себя повёл, но я бы на твоём месте лишний раз не высовывался. В который раз поражаюсь, вроде мозги-то взрослого человека…

– А инстинкты молодого парня? – парировал я.

– Да, с этим не поспоришь… А с ленинградскими литераторами, похоже, придётся провести разъяснительную работу.

– Может, не стоит в преддверии Олимпиады начинать никаких «Ленинградских дел»? А то ведь западным дерьмократам только дай повод за что-нибудь уцепиться. Сразу же начнётся вонь, что в СССР попирают права человека, глядишь, и в этой реальности без бойкота Игр не обойдётся.

– Думаешь, у нас там, – мотнул головой он куда-то в сторону и вверх, – дураки сидят? Мы тоже всё прекрасно понимаем, и до окончания Олимпиады никого трогать не станем. Тем более что писатель, который там про Гитлера вякал, на следующий же день, то есть вчера спозаранку явился в «Большой дом» на Литейном.

– Каялся?

– Ещё как, – хмыкнул Козырев. – Здорово ты его напугал. Вопрос с его членством в писательской организации пока на рассмотрении. Вчера же, кстати, на Литейный и Гранина и Германа вызывали, провели соответствующую беседу. Первый как мог отбрёхивался от диссидентства, мол, и в мыслях не держал. Сделали ему последнее китайское предупреждение. Герман в позу встал, насчёт него будем решать. Ну и секретарю писательской организации Ленинграда Чепурову выговор светит, распустил, понимаешь…

– Ах да, чуть не забыл… Чепуров, между прочим, знает о нашем с вами знакомстве, и что вы дядя моей невесты.

– Откуда? – сразу же подобрался Сергей Борисович, отчего стал похож на почуявшую добычу борзую.

– Не признался, но обещал сказать вам, если вы соизволите с ним встретиться тет-а-тет. Очень настаивает на личной встрече.

– Даже так? А по какому вопросу, не говорил?

– Говорил, – вздохнул я, с трудом сдерживая улыбку. – Уверен, что в литературных кругах Ленинграда зреет жидомасонский заговор.

– О как!

СБ, как мне показалось, с огромным трудом сдержался, чтобы не прыснуть со смеху. Сделав глубокие вдох и выдох, махнул рукой.

– Ладно, разберёмся с этим славянофилом. А я вот, собственно, по какому поводу зашёл… Помнишь, – понизил он голос чуть ли не до шёпота, – я тебе говорил про возможность поработать со специалистами, которые помогут тебе вспомнить что-то важное, что ты мог забыть?

– Что, время пришло?

– А ты готов?

Я состроил рожу и пожал плечами, мол, а куда деваться?

– Ну если готов, то завтра утром в училище не пойдёшь, ждёшь машину, – совсем уж понизив голос, сказал он. – За тобой поднимутся. Не забудь паспорт захватить. А мне пора, засиделся я что-то у вас, время десять почти. Инге о завтрашней поездке – молчок!

Если сказать, что я в эту ночь плохо спал – значит, не сказать ничего. Я вообще не спал, искренне завидуя тихо посапывающей Инге, разве что уже под утро забылся тревожной дремотой.

В дверь позвонили без пяти девять, я уже был на низком старте, быстро оделся, захватил, как просили, паспорт, и спустился следом за провожатым, которым оказался тот самый гэбэшник, что не успел уберечь меня от прыжка на рельсы в метро. Виктор, если память не изменяет. Он же был и за водителя. Пока ехали, я спросил, чем для него закончилась та история.

– Да уж по головке не погладили, – грустно вздохнул он. – Премии по итогам года лишился. Нет бы тебе под поезд кинуться в январе, успел бы получить.

– А большая премия-то?

– Для кого-то большая, для кого-то – нет, – пожал он плечами.

– На меня намекаете? – хмыкнул я и, не дождавшись ответа, сказал. – Ну так что ж, каждый занимается тем, к чему имеет способность. Может быть, я тоже хотел бы ловить шпионов, а вот приходится сочинять песенки и писать книжки.

– А бокс?

– Ну да, ещё и бокс. Да нет, на самом-то деле всё это мне приносит удовольствие, хотя от возможности поймать парочку-другую шпионов я не откажусь.

В отражении салонного зеркала я уловил прищуренный взгляд водителя, словно бы тот улыбался.

– Думаешь, мы их каждый день ловим? Почти всё время рутинная бумажная работа. Я вот даже радуюсь, когда меня в «поля» отправляют, хоть какое-то развлечение.

– А мы, кстати, куда едем? Вроде как не на Лубянку?

– Нет, не туда.

Дальнейших разъяснений я не услышал, и остаток пути смотрел в окно. Наш путь закончился за городом, сначала мы ехали по трассе, затем свернули в сосновый бор, и по узкой асфальтовой и хорошо расчищенной дороге добрались до длинного, уходящего в обе стороны забора. Дорогу нам преграждали раздвижные ворота и будка, из которой появился солдат с погонами внутренних войск. Проверил наши документы, мотнул головой:

– Проезжайте.

Ещё пару минут спустя «Волга» остановилась у трёхэтажного, из белого кирпича особняка.

– Приехали, выходим, – покосился на меня в зеркало Виктор.

Следом за ним вошёл в дом, где нам навстречу уже шёл Козырев.

– Вот, Сергей Борисович, доставил в целости и сохранности.

– Хорошо хоть в целости, – без улыбки пошутил тот. – Спасибо, пока отдыхай, где-то через час повезёшь клиента обратно… Ну что, Максим Борисович, как самочувствие? Чего глаза красные? Не спал? Нервы? Ничего, сейчас выспишься.

И на самом деле ведь выспался. Когда пожилой дядька в сером костюме, к которому совершенно не шёл кричащих тонов галстук, начал со мной говорить монотонным голосом, я, полулёжа в удобном кресле с опущенными веками, начал засыпать уже через пару минут. А проснулся, когда на часах было уже почти двенадцать. Получается, я пробыл в отключке почти полтора часа.

– Ну как себя чувствуете? – поинтересовался врач, щёлкая на магнитофоне клавишей «stop».

– Прекрасно, словно бы всю ночь продрых в собственной постели. Учитывая, что всю ночь глаз не сомкнул, ваш гипноз пришёлся как нельзя кстати.

– Вот видите, не зря сюда приехали, – улыбнулся он и посмотрел куда-то мне за спину. – Сергей Борисович, можете забирать вашего молодого человека.

В коридоре я спросил Козырева:

– Я там ничего такого не наговорил? А то в моей личной жизни случались моменты, за которые мне до сих пор стыдно.

– Нет, про личную жизнь мы вопросов не задавали, – хмыкнул он. – Зато кое-что интересного узнали из того, о чём ты запамятовал мне рассказать в прошлые наши встречи.

– Да? А можно будет послушать запись?

Козырев остановился перед самой дверью, за которой на вешалке висела моя верхняя одежда. Мы с ним были почти одного роста, но мне показалось, что он смотрит на меня сверху вниз.

– Максим, некоторые вещи на этой плёнке очень важны в плане внутренней и внешней безопасности СССР, поэтому тебе же лучше, что ты о них не вспоминал. А то сдуру или под пытками возьмёшь и разболтаешь.

– Под пытками?

– Ну а ты думал? Возьмут и выкрадут, а потом привяжут к стулу и начнут оголёнными электрическими проводами под напряжением водить по мошонке. А если серьёзно, я к чему тебе это говорю… Готовься в конце марта к поездке в США.

На мгновение мне показалось, что сзади кто-то незаметно подкрался и огрел меня обухом по голове. Я потряс головой и переспросил:

– В смысле в США?

– В Соединённые Штаты Америки. Знаешь такую страну? 23 марта в Вашингтоне пройдёт встреча Президента США Джимми Картера и Генерального секретаря ЦК КПСС Филиппа Денисовича Бобкова. Американские СМИ уже трезвонят об этом. Но ты пока всё равно помалкивай. А вместе с Бобковым в Штаты летит культурная делегация, с балетом и оперными деятелями, в состав которой включили и тебя. Исключительно по просьбе принимающей стороны, так как в Америке ты достаточно популярен, особенно среди молодёжи.

– Что популярен – это хорошо… И вы что же, вот так вот просто отпустите меня в логово потенциального врага?

– Не так просто, – усмехнулся Козырев. – За твой визит американцы платят звонкой монетой.

– Серьёзно?! И сколько стоит моя голова?

– Не голова, а голос. Балет и опера, в том числе и американские деятели искусств, будут развлекать лидеров стран в Национальном театре, это буквально в трёх кварталах от Белого дома. А вот тебе предлагают принять участие в концерте перед студентами университет имени Джорджа Вашингтона. Соответственно советскому законодательству получишь 10 процентов от гонорара. Сумму говорить не буду, когда на руки получишь, сам посчитаешь, – улыбнулся Сергей Борисович.

– Грабёж, – пробормотал я, рисуясь. – Хотя сто тысяч от миллиона тоже неплохо.

– Эка ты загнул! Миллион… Поменьше в несколько раз, но поверь, этих 10 процентов тебе хватит, чтобы приобрести иномарку. Например, «Мерседес». Тебе ведь 10 марта восемнадцать исполняется? Сможешь уже и на права сдать. Впрочем, я думаю, что с иномаркой торопиться не стоит. Не надо лишний раз светиться. На «Жигулях» пока покатаешься, как обычный советский человек.

– Обычный на «Запорожец» три года копит, – грустно хмыкнул я. – Шутка… Загранпаспорт успеем оформить?

– Уже начали.

– Быстро у вас, я ведь ещё и согласиться не успел… А что петь-то надо будет?

– Программа концерта будет обсуждаться позже. А у тебя же есть какая-то англоязычная песня?

– Это вы про «Heart-Shaped Box»?

– Точно, вот её в случае чего и споёшь, если понадобится петь на английском… Ты о нашем разговоре никому, даже Инге, понял? И о сегодняшней поездке тоже. А теперь одевайся и в машину, там Виктор уже тебя заждался.

Для Инги я сегодня был в училище, а уж как там меня Козырев отмазал – я так и не узнал. Директор и мастер ни словом не обмолвились, а на вопросы сокурсников я сымпровизировал, мол, соседи сверху затопили нашу квартиру, не до учёбы было.

Предстоящая поездка в Штаты так и не выходила у меня из головы, даже сеанс гипноза померк на её фоне. В прежней жизни по ту сторону Атлантики побывать так и не удалось, зато в этой, судя по всему, получится. Тьфу-тьфу!

В воскресенье с Валькой на электричках смотались в Калининскую область, навестить Юрку. Его часть располагалась в Торжке, когда в своё время я узнал об этом, то сразу же на память пришла древняя, ещё 20-х годов комедия «Закройщик из Торжка» с Игорем Ильинским. Мы выехали пораньше, в 11 часов были в Калинине, где пересели на другую электричку, и около часу дня стояли перед КПП. Здесь же располагалась и комната для свиданий, куда вскоре завалился румяный с морозца Юрец. Естественно, из всех подарков больше всего он обрадовался пластинке. Спасибо СБ, сдержал обещание, достал парочку, мы их обе и привезли. Одну нашему барабанщику, а другую, с автографами моим и Вальки – в подарок командиру музроты, чтобы не сильно напрягал нашего товарища. Хотя тот, если верить военнослужащему Скопцеву, и так обожал наши песни. Ещё и Юрец свой автограф поставит – будет почти комплект.

Перед отъездом обратно успели с Валькой на вокзале в ларьке закупиться сувенирами от местной золотошвейной фабрики. В Калинине на электричку до первопрестольной сели в пять вечера. Стук колёс навевал какое-то блюзовое настроение, и я, глядя на проносящиеся за окном огни, непроизвольно стал про себя напевать «Rolling in the Deep» за авторством похожей на Анну Михалкову британской певицы Адель. Хм, а что, если кому-нибудь из наших подсунуть эту песню? Алке? Софе? Сенчиной? Нет, не то… Вот Долина или Отиева были бы в тему. Даже, пожалуй, Отиева, она мне всегда была почему-то более симпатичной, наверное, потому что не свалилась в попсу, пусть даже и голос у неё не совсем похож на «чёрный» голос Адель, которую, если не видеть, можно было принять за негритянку. Можно даже сделать два вариант, на английском и русском. В оригинале поётся о любовных переживаниях, доводящих героиню до самой грани. Ну то есть если буквально исходить из названия песни, то это падение на самое дно. А по-русски… Хе, по-русски первый куплет может звучать, например, вот так:

 
Моё сердце бьётся как набат
Солнце всходит – а в душе закат
Я сгораю в пламени любви
Я сгораю – ну а ты живи…
 

– Макс, ты чего там себе под нос поёшь?

– А? Да это я так, Валёк, намётки кое-какие.

– Будущий хит?

– Сто процентов, – хмыкнул я, откинулся на деревянную спинку и закрыл глаза.