Текст книги "Поздний бунт. Андрей Старицкий"

Автор книги: Геннадий Ананьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

Удивил Михаил Глинский князя Андрея. Перед ним был прежний, уверенный в себе, полный сил человек. Будто и не бывало вовсе утренней согбенности. Впору протереть глаза и произнести заклинание: чур! чур! Вопрос всего лишь один: о трофеях. Ответ четкий:

– Как всегда, панове. Захваченный город на два дня ваш. И если вы довольны ответом, прошу за пиршеские столы.

Долго и весело пировали, но едва закончилась хмельная бесшабашность, тон которой задавал сам Михаил Львович, сказал он князю Андрею:

– Хочу поделиться с тобой своим горем.

Сказано это было с такой грустью, с такой тоской, что от жалости у Андрея Ивановича сжалось сердце.

Они прошли в палаты Михаила Львовича, устроились в мягких креслах у пылающего камина и долго сосредоточенно глядели на языки пламени, соревнующиеся меж собой в яркости, стремящиеся превзойти друг друга в мощи.

Огонь успокаивал душу. Отдыхается возле него славно.

«Нужно мне в Москве и в уделах тоже камины сладить, а уж в Старице, где теперь больше всего времени стану проводить, обязательно их устроить велю», – думал Андрей Иванович.

Вовсе не отрешившись от суеты дневной, он ожидал исповеди князя Глинского.

– Готов ли выслушать меня? – спросил тот. Вопрос прозвучал неожиданно громко, отчего князь Андрей даже вздрогнул.

– Да, Михаил Львович.

– Она ответила отказом. Решительным. Ты оказался прав, когда засомневался, согласится ли она выйти замуж за изменника. Представь, она так и назвала меня «изменник». Но какой я изменник? Меня просто вышвырнули со двора, как ненужную вещь. Что мне оставалось делать? Втянуть голову, как черепаха под панцирь? Разве это достойно мужчины?! Мужчина, не способный защитить свою честь, может без стыда обряжаться в сарафан, а не в доспехи.

Глинский сердито засопел, видимо перебарывая вспышку гнева, вызванного незаслуженным оскорблением. Успокаивался долго, но вот все же снова заговорил.

– Мой мудрый наставник детских и ранних юношеских лет не единожды говорил: у женщин волос длинный, а ум короткий, советовал никогда не показывать женщине, что ты покорен ее красотой. Он считал, что женщину нужно завоевывать не словом, а мечом. Это, конечно, слишком, но, как я теперь понимаю, разумности совет не лишен.

– Воспользуйся этим. Уговорись с царем Василием Ивановичем, он пособит тебе взять Киев, и станешь ты присяжным князем российским. Удельным князем. Как Одоевские, Воротынские, Новосильские и иные Заокские и Верхнеокские.

– Думал об этом. Вроде бы заманчиво. Только не могу я переступить через себя. Зачем мне Киевское княжество без любви Анастасьи? А мечом не хочу ее брать. Не могу. При согласии и любви – тогда счастье. Иначе что? Коптить небо. Нет, на такое я не согласен.

– Но ты уже в годах. Пора подумать о семье. Не сошелся же свет клином на вдове этой? Мало ли знатных и пригожих, кто почтет за счастье соединить с тобой свою судьбу?

– Знаю. Достаточно. Но ни одна меня не согреет. А семья? У меня она есть. Братья. Их жены. Их дети. Одна Елена, племянница любимая и любезная, чего стоит. Души в ней не чаю. Сорванец, а не девка.

Снова на долгое время воцарилось молчание. Вроде бы и не переживают князья, а только игрой языков пламени любуются.

Но вот снова громкий голос Глинского вспугнул тишину:

– Я еще хотел, князь Андрей, повиниться перед тобой… Когда ты вопрошал, не лучше ли идти на Вильно либо на Лиду, я отверг твой совет, назвав его неразумным. Грешен: разумность в том совете была, но я рвался в Мозырь по двум причинам. Первая в том, что он сдавался без сопротивления, тогда я и так сказал, но умолчал о своей мысли, думал, можно присоединить его к Турову при переходе под руку царя Василия Ивановича. Но главная причина была не в том: я надеялся на согласие Анастасьи, а из Мозыря до Киева – рукой подать. Туров с Мозырем вполне можно было приложить к Киевскому княжеству как свадебный подарок. Думаю, брат твой мне бы посодействовал. Вот эти мысли я утаил от тебя. Грешен. Ныне это уже не столь важно. О Киеве можно забыть. Сейчас и без всяких просьб соединюсь с российскими воеводами. Теперь для меня нет ничего важнее, чем благо России.

Крепко сказано. Но не очередное ли лукавство? До этого откровения князь Андрей уж стал считать, что Михаил Глинский с ним совершенно искренен, а выходит, не все свои мысли открывал. Вот и сейчас, вроде бы душа нараспашку, но вполне может быть, оставил что-то в потайном закутке. «Может – не может… Нельзя не верить людям…»

Не совсем Андрей Старицкий отмахнулся от сомнений, остались они в душе на всю жизнь. Единожды обманувший, отчего не повторит?

Ближе к полуночи князья разошлись по своим опочивальням.

Еще день прошел в безделии, в ожидании гонца от воеводы русской рати или от самого Василия Ивановича. Вот и вечер миновал, ночь на дворе, а никто не появился. Стало быть, ожидание продолжится. Перед тем как отправиться спать, Михаил Глинский не удержался от недоуменного вопроса:

– Что-то волынит Василий Иванович? Не передумал ли?

– Не может он передумать, – возразил Андрей Старицкий. – Мой брат верен слову, а решения не принимает наобум. Уверен я, рать уже на Березине и у Минска. Завтра, считаю, нам станет известно все.

– Погодим до завтра, что еще нам остается делать?

Не ошибся князь Андрей: на следующий день прискакал гонец от воеводы князя Шемякина, который от имени царя Василия Ивановича звал к себе под Друцк рать Михаила Глинского на помощь.

– Где действует основное войско? – спросил гонца Глинский.

– Везде. Минск осадили князья Верхнеокские и Заокские со своими дружинами. Они уже овладели многими мелкими крепостицами. Новгородская рать с воеводой князем Даниилом Щеней осадила Оршу. Князь Шемякин встал у Друцка. Туда и тебя кличет государь наш.

– Размашисто, – не то одобрил, не то осудил князь Глинский действия русской рати, потом добавил: Отдохни денек, завтра – в путь. С моим посланием воеводе князю Шемякину и к горожанам Друцка. Мы с князем Андреем Ивановичем подготовим грамоты.

Когда гонец отошел, Андрей Иванович усомнился:

– Зачем воеводе Шемякину грамота? Иль словами нельзя?

– Чтоб чего не перепутал гонец. Я хочу, если ты не возражаешь, просить воеводу отойти от города, коли он уже осадил его. Снять осаду.

– Рассчитываешь, что по доброй воле распахнут ворота?

– Да. Друцк мне тоже не единожды обязан спасением. Обращусь к горожанам, пообещав им полную неприкосновенность, если они согласятся присягнуть Василию Ивановичу, царю российскому. Угодно будет ли это Шемякину? Жаждет, возможно, почистить Друцк ради добычи.

– Согласится. Я самолично отпишу ему, чтоб не противился.

– Отменно. Значит, зовем писаря.

Воевода Шемякин выполнил все, о чем просили его князья. Вручил посланцу, который должен был войти с воззванием Михаила Глинского к горожанам, и свое заверение, что полки даже не будут входить в город, если он присягнет российскому царю, и останется в Друцке только небольшой отряд для обороны от поляков и литовцев, если те пожалуют.

В тот же день делегация Друцка вышла за ворота. Представители всех сословий, избранные для переговоров с воеводой русской рати общим городским собором, заявили о согласии горожан по предложению Михаила Глинского присягнуть русскому царю, но поставили одно условие: повременить до приезда самого князя. Оставить все, как есть: русские ратники стоят под городом, не осаждая его, а жители Друцка не выходят за ворота без разрешения градоначальника и без согласования с главным воеводой князем Шемякиным.

– Принимается, – согласился Шемякин, – годить – не кровь лить.

Делегацию знатно угостили, оделив подарками. Ответно был приглашен на пир воевода Шемякин со своими товарищами. Он не отказался. Так во взаимных угощениях и полетели дни до самого приезда князей Михаила Глинского и Андрея. Перед ними Друцк распахнул ворота. Приняв присягу с крестоцелованием от жителей города, Старицкий, Глинский и Шемякин послали с вестью об успехе гонца к царю Василию Ивановичу, который к тому времени уже осадил Смоленск, и стали, пируя, ждать повеления государя.

Михаил Глинский еще и самолично, в тайне от Андрея Старицкого, послал письмо Василию Ивановичу, в котором обещал положить к ногам государевым Смоленск, если тот оставит его в этом городе на княжение, клятвенно заверял, что станет надежно оборонять эту важную крепость от Сигизмунда.

Увы, царь не принял предложенного, не объяснив ничего. Он либо опасался оставить в руках переметчика очень важную для России крепость, то ли надеялся взять ее самолично. Приказ, полученный от царя, был четок: идти к Орше и, объединившись с воеводой Даниилом Щеней, захватить крепость.

Разумность в этом распоряжении Василия Ивановича безусловно была. Русские полки уже хозяйничали не только под Минском, их передовые сотни появлялись под Вильно, грабя малые города и поселения. Сигизмунд оказался в безвыходном положении, начал уже готовить посольство к русскому царю с предложением мира. Конечно, в Польше войск было вполне достаточно для надежной обороны, но у короля не оказалось воеводы, способного вести на рать это войско, чтобы заступить дорогу русским полкам.

Случилось, однако, непредвиденное.

Еще при Иване Великом польский полководец Константин Острожский[93]  [93] Острожский Константин (ок. 1460-1530) – брацлав-ский староста, великий гетман литовский, руководитель литовской армии в битве под Оршей в 1514 г.


[Закрыть], умением, храбростью, ратным везением и честью соперничавший с Михаилом Глинским, был пленен русскими воеводами. Константин оказался перед выбором – быть казненным либо заточенным в подземелье или перейти на службу к победителю. Он избрал второе. Однако после кончины царя Ивана он посчитал, что присяга его потеряла силу, и хотя продолжал успешно воеводить, одерживая одну за другой победы в малых сечах с разбойными сакмами[94]  [94] Сакма – след, путь, которым прошел пеший или конный отряд, а также сам отряд.


[Закрыть] ордынцев и крымцев, искал лишь удобного момента для возвращения на родину.

Не зная истинных целей Острожского, Василий Иванович начал давать ему более ответственные поручения, и тот успешно их исполнял, все больше завоевывая царское доверие. В походе на Смоленск Василий Иванович поставил Острожского первым воеводой Большого полка, тем самым подчинив ему воевод всех остальных полков: Правой и Левой руки, Передового, Сторожевого и Огневого нарядов. Оказавшись, по сути дела, во главе похода на Смоленск и получив тем самым возможность, не вызывая подозрений, перемещаться из полка в полк, он улучил момент и бежал в Литву.

Сигизмунд, встретив перебежчика с распростертыми объятиями, взбодрился, объявил сбор Посполитова рушения и быстро собрал войско, которое Константин Острожский повел на помощь осажденной Орше.

Появление сильного польского войска стало неожиданностью для русских воевод, они не были готовы к встречному бою и предпочли, сняв осаду, переправиться на восточный берег Днепра.

Часть польского войска осадила Дорогобуж, захватила и сожгла Белую. Положение сторон в корне изменилось. Теперь русские полки повсюду встречали организованное сопротивление, хотя имели заметные успехи под Вязьмой и Торопцом. Смоленск тоже стоял нерушимо. Видимого перевеса не было ни с одной стороны. Война начинала принимать затяжной характер.

Царь Василий Иванович ждал помощи от крымского хана, который обещал ее и ему, и князю Михаилу Глинскому, но не спешил исполнять обещанного. Выход один – перемирие либо мир. Кто сделает к этому первый шаг?

Решился на этот шаг король Сигизмунд, который отрядил посольство в Москву, возглавляемое воеводой Полоцким и маршалкой Сапегой[95]  [95] Сапега Иван Семенович (1430-1519) – литовский вельможа. С 1506 г. секретарь короля Александра Ягеллона. В 1508 г. был в составе польского посольства в Москве.


[Закрыть]. Правда, приехали они не с уступками, а, напротив, с претензиями. Царь принял послов холодно, не позвав даже к себе на обед, вести переговоры поручил своим боярам, велев тем держать себя гордо. Чтобы сбить спесь с ляшского посольства, Василий Иванович наказал не прекращать осаду Смоленска, продолжая его обстрел из тяжелых стенобитных и осадных пушек. Кроме того, разослали из Москвы ко всем воеводам гонцов с его повелением упорнее тревожить польские войска и малые польские города. Успехи не замедлили сказаться: несколько мелких столкновений с противником русские воеводы выиграли. Казалось, еще немного усилий, и вновь окажется Польша в безвыходном положении, это и отрезвило посольство. Не связываясь даже с Сигизмундом Казимировичем, они пошли на попятную. Видимо, имели такой уговор прежде, но пытались выторговать выгодные себе условия.

Переговоры вскоре обрели деловой характер и немного погодя даже был подписан мир. Россия кое-что вернула из своих бывших земель, но самым важным успехом явилось признание короля Сигизмунда за ней вотчин князей Новосильских, Трубецких, Одоевских, Воротынских, Перемышльских, Шемякиных, Стародубских, Мосальских. Они уже несколько лет назад приняли присягу на верность русскому царю, но Польша этого факта не признавала, а теперь согласилась больше не поднимать спор из-за этих земель.

Ответно Василий Иванович обещал не вступать в Киев и Смоленск.

Вечный мир, таким образом, сразу после подписания повис на волоске: никогда Россия не собиралась оставлять свои древние исконно славянские города под польско-литовским игом. Игом латинян.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Царь Василий Иванович встретил князя Михаила Глинского радушно. Отвел ему место в Кремле для постройки дома, а его братьям, хотя они еще не приехали из Мозыря, где оставались всю кампанию, не принимая в ратных делах участия, выделил для постройки малых усадеб землю в Китай-городе. Кроме того, по его указанию и дом в Кремле, и усадьбы в Китай-городе построить должно было силами дворовых мастеровых и за казенный счет.

Все так. Все ладно бы. Но отчего не дал царь во владение ни одного города, чтя княжеское достоинство Глинского? Михаил Львович счел возможным высказать князю Андрею по этому поводу свое недоумение, а точнее сказать – недовольство.

– Верно, много пользы я России еще не принес, но в том моя вина совсем малая. Да и не без пользы столкнулись с Сигизмундом: Верхнеокские и Заокские земли – разве малый прибыток? Но важно другое: дважды я посылал челобитные к царю Василию Ивановичу, прося его позвать меня к себе под Смоленск, обещая взять его, как взял Мозырь и Друцк. В Смоленске много моих сторонников. Очень много. Они бы принудили воеводу Сабурова и жолнеров открыть ворота, возмутив ради этого большую часть горожан. Царь же меня не позвал, посчитав, видимо, что сам возьмет крепость. Однако не взять Смоленска без измены в самом городе.

Утаил Глинский, что за эту услугу просил у царя право княжить в Смоленске самостоятельно, лишь присягнув на верность царскому трону, при этом клялся за себя, за братьев, за внуков, что никогда не отступится никто из них от России, от православия. Но разве нужен Василию Ивановичу князь? Ему во всех городах нужны наместники. С таким трудом отец его, Иван Великий, добился объединения всех княжеств, только не дотянулась его рука до Пскова, хотя и послушного, но все же имеющего свой суд, свою рать, исполняющая лишь вечевое решение, но дойдет и до него очередь. И вот, добившись, почитай, полного объединения всех Русских земель, можно ли создавать новое удельное Княжество? Да и еще чтобы в нем княжил переметчик?

Когда Верхнеокские и Заокские княжества переметнулись от польского короля под руку царя российского, все было предельно ясно: они возвратились в свою родину после долгих лет притеснений и гонений. А каков резон князя Глинского? Он всеми силами пытается выдать свой род за исконно русский, только так ли это. Явное лукавство. Не из Владимировичей род Глинских, а от ордынского хана, к тому же бежавшего не в Россию, а под руку Витовта. Выдает себя Михаил Глинский за православного, только и здесь есть сомнения. Прожив многие годы в странах с католическим вероисповеданием, водя дружбу с самым близким окружением Папы Римского и даже пользуясь его личной благосклонностью, мог ли он быть не перекрещенным? Да и против нового короля пошел Михаил Глинский не из-за любви к России, не ради возвращения в лоно древней отчизны. Оставь Сигизмунд его при своей руке, как делал это брат его, разве изменил бы князь польской короне?

Нет, не поверил царь Михаилу Глинскому, тем более после измены Константина Острожского, поэтому и не принял его предложения. Понимая вполне, что Глинский, как человек знатный, разумный, храбрый и к тому же удачливый воевода, ему будет нужен, оделить его придется хотя бы парой городов, Василий Иванович никак не мог решить, какие города отдать во владение князя.

Андрей Старицкий не знал всех этих сомнений брата и был твердо уверен, что тот непременно одарит Глинского вотчиной, и, возможно, не одной, поэтому успокаивал своего соратника:

– Все сладится, князь Михаил. Да и я могу пособить.

Он и впрямь намеревался при первом же разговоре с царем с глазу на глаз, который, как он ожидал, состоится в ближайшие дни, подсказать брату, чтобы не обижал Глинского недоверием. Однако при встрече первым о доверии и о земле для Глинского заговорил сам Василий Иванович.

Позвал царь на беседу младшего брата не только для того, чтобы услышать его слово о Глинском, но и дать ему новое поручение.

– Я понимаю, – начал разговор Василий Иванович, – раз позвал к себе князя Михаила Глинского, раз взял под свою руку, то непременно должен одарить городами. Но вот в чем закавыка: ума не приложу – какими. По Волге если, между Ярославлем и Нижним, то считаю не очень удачным этот выбор, ведь там тайных моих противников хоть отбавляй. Присоединять к ним еще одного стоит ли?

– Вроде бы Михаил Глинский всей душой тянется к тебе, вполне признавая тебя своим государем. Чего ему с супротивниками твоими якшаться?

– Иль короля польского он не признавал за своего властелина? Или скажешь, что только интересы России подвигли князя на перемены?

– Нет. Он на Киев глаз положил. Не удалось, вот и пошел к тебе на службу. Но он честен, как я понял.

– Плохо понял. Что, скажешь, не хитер и не коварен он?

– Не поспорю. Шляхту он за нос водил ради своей корысти.

– Вот и развиднелось.

Вздохнув, задумался царь. Князь Андрей не нарушал молчание. И Василий Иванович заговорил вроде бы не в продолжение прежде обсуждаемого:

– Ты с Глинским, похоже, сдружился? Выходит, ловко ты исполнил мою просьбу, смог ли добиться полной доверительности?

– В последнем сомневаюсь, хотя он несколько раз исповедовался передо мною. Похоже, как на духу.

– А ты перед ним?

– Мне в чем исповедоваться? Жизнь нашей царской семьи – это наша жизнь. Об одном ему сказал откровенно: мечтаю обзавестись семьей.

Промолчал Василий Иванович, вроде бы не придал значения такому зряшному желанию брата, продолжил разговор:

– Как ты думаешь, если оделю Глинского городами, что стоят между твоими и князей Воротынскими, Одоевскими и Новосильскими, кто перешел под руку Москвы еще при нашем отце. Думаю, если что, ни ты с ним на сговор не пойдешь, ни они, не единожды доказавшие свою верность России, против татар стоявшие твердо, украины земли нашей оберегая. Против Литвы еще тверже.

– Предлагаешь ты самое ловкое решение: если близко от меня – я пригляжу за Глинским, пользуясь дружескими отношениями.

– Приглядывать за ним станет тайный дьяк. Это – его дело, а не царева брата. Твое дело – на сговор с ним не идти.

– О чем ты, Василий?!

– Ладно-ладно. Не серчай. Вижу, без лукавства ты со мной, по чести и совести. Но хватит о Глинском, есть для тебя новое задание. Казань.

У князя Андрея екнуло радостно сердце: «Поручит рать!» С надеждой ждал слова брата, но услышал не то, на что рассчитывал.

– Проводишь князя Михаила Глинского до своей Вереи. Дальше твоя воля, ехать ли с ним в Ярославец или в Медынь, кои я отдам ему в вотчинное владение, либо оставайся у себя.

– Как посчитаешь лучшим?

– Мне все едино. До Рождества ты можешь жить по своему усмотрению. К Рождеству пожалуй в Кремль.

– Тогда я малое время проведу в Верее, затем подамся в Старицу. Посмотрю, как дела без меня идут, с казной разберусь. Ну, а к Рождеству без промедления в Москву прибуду. И что же поручишь мне?

– Речную рать. Хабар-Симский тебе в помощники. Как ледоход пройдет, – в путь. Часть ратных кораблей стоят в Васильсурске, и ратники для них там же. Остальные корабли еще строятся по Волжским городам. Туда рать подтянется, ты ее и поведешь. В Васильсурске объединишь все под свою руку и поведешь к Казани. Прошу, не чинись перед Хабаром-Симским. Он, кроме доброго слова, ничего тебе не посоветует.

– А кто поведет полки посуху?

– Дмитрий.

– Не опрометчиво ли?

– Ты судишь по тому, как он отлынивал от строительства крепостей?

– И не только. Однако тебе, государь, видней.

– Дмитрий встанет с полками в устье Свияги. До вашего прибытия переправы не начнет. Вам с Хабаром-Симским предстоит, высадив судовую рать в устье Казанки, переправлять затем полки главных сил. Два полка, какие вы с Хабаром-Симским доставите на берег, смогут выдержать, если казанцы намерятся сорвать переправу. Из огневого наряда нужно будет взять с собой как можно больше стволов, да и с рушницами не скупитесь. Когда вся рать переправится, тогда и решите, как действовать. Втроем решайте! Дмитрию я об этом скажу, чтоб не чинился.

Вроде бы уравнял его царь с братом Дмитрием, а на самом деле право приказа остается за главным воеводой Большого полка, и речная рать тоже под его рукой. Может, Андрею Старицкому и обидно, но если поразмыслить, то еще не ясно, как повернется дело, видно потом станет, кто возьмет в свои руки главенство.

– Думаю, – тем временем наставлял Василий Иванович князя Андрея, – тебе не лишне встретиться с Хабаром-Симским. Послушать, что готово, есть ли какие загвоздки, а если есть, пособить, потормошив дьяка Разрядного приказа. Возникнет нужда в моем вмешательстве – тут же дай знать.

– Понял. Все исполню.

Через несколько дней государь объявил на очередном собрании Боярской думы о новом думском боярине, первом царевом советнике князе Михаиле Львовиче Глинском.

– Жалую ему в вотчинное владение Ярославец и Медынь, – сказал царь, – до Рождества Христова устраиваться ему на новом месте, перевезя в один из его городов, по своему желанию, казну свою из Турова и братьев из Мозыря. Король Сигизмунд тому препятствовать не станет. Необходимой величины обоз будет выделен, надежную охрану я даю из своего полка.

Через пару дней выехали единым поездом князья Андрей Старицкий и Михаил Глинский. Их путь – по Смоленской дороге до Можайска, оттуда на Верею. Большой обоз, сопровождаемый охраной, тронулся за ними по Калужской дороге лишь спустя сутки. Ожидать князя велено обозу в Медыне, куда Глинский доберется, погостив несколько дней в Верее у князя Андрея.

Путь займет едва ли не неделю, и князья, теперь не обремененные заботами о боевых действиях, как это было в Турове и Мозыре, и к тому же заметно сблизившиеся, могли вести задушевные беседы с полным откровением.

Глинский в общем-то был доволен и чинами, и отведенными ему во владения городами, которые, как он знал, не менее доходны, чем Туров, однако родовую вотчину, к которой готов был присоединиться еще и Мозырь, князь несказанно жалел. Понимал, что теряет свою наследственную вотчину, возможно, навсегда.

Князь Андрей Иванович пытался все же переубедить Михаила Львовича, успокаивая его:

– Царь Василий Иванович вряд ли отступится от Турова, Мозыря и Почепа. Послал же он в те города ратников, и не малым числом.

– Это все так, но в договоре с Сигизмунд ом нет слова, что Туров, Мозырь и Почеп переходят, как Верхнеокские и Заокские княжества, под руку Москвы.

– А мало ли лет самые княжества Польша не признавала за Россией? Придет время и для Турова. Пусть же пока остается не признанным Сигизмундом, но все одно присяжным России княжеством. Не осмелится польский король брать твою родовую вотчину силой, ибо это станет началом новой войны, из которой он не выйдет победителем. Разве он совсем глуп, чтобы не понять этого. Думается, что именно тебе поручит мой брат вести русскую рать на Сигизмунда.

– Полагаю, такое вполне возможно, но вижу иное. Если мне велено вывезти из Турова казну, а из Мозыря – моих братьев, то о чем это говорит? Об очень многом! Ты же сам сказывал, что брат твой, царь Василий Иванович, ничего не делает без смысла. Думаю, отступится Москва от Турова. Как пить дать – отступится.

– Вряд ли. Впрочем, поживем – увидим. Совсем скоро они смогут убедиться в правильности предположений Михаила Глинского. В договоре ничего не было сказано о Турове, Василий Иванович на словах пообещал Сигизмунду не брать под свою руку ни Туров с Мозырем, ни Почеп при условии, что король отпустит без всяких притеснений в Москву братьев Михаила Глинского. Сигизмунд Казимирович дал королевское слово исполнить пожелание царя. Вот такая сделка состоялась за спиной Михаила Глинского.

Это было первое лукавство царя Василия Ивановича по отношению к своему новому знатному подданному, а Михаил Глинский затаил первую обиду на несправедливость и даже, как он посчитал, коварство, припорошенное отеческой заботой: стал князь думным боярином, первым советником, и земля ему в Кремле дарована, дан обоз под крепкой охраной для казны и иного имущества, но охрана вряд ли была нужна, ибо никакого противодействия со стороны Сигизмунда не предвиделось. Василий Иванович это хорошо знал, стало быть, играл с новым подданным в кошки-мышки.

Предметом раздумий Глинского и Андрея Старицкого все это, однако, станет лишь какое-то время спустя, а пока они высказывали только предположения, вели беседы, одолевая дневные переезды. Наслаждаясь вечерней расслабленностью, они откровенно говорили о жизни, и это их все более сближало. Казалось бы, два совершенно разных человека, противоположных по характеру, не подходивших друг другу ни по образу мышления, ни по восприятию жизни, ни по своим устремлениям, все же находили общий язык. Но как ни удивляйся, подобное в жизни бывает не так уж и редко.

В Верее князь Андрей устроил для своего гостя знатную охоту. На лебедей выехали. На гуся. С соколами. Благо, настало время осеннего перелета – самое подходящее для охоты. Потешились вволюшку, и под конец Андрей Старицкий подарил Глинскому приглянувшегося тому сокола.

Провожать дальше Михаила Львовича князь Андрей не посчитал уместным, и они расстались, заверив друг друга в дружбе.

Не лень и дорожные неудобства подвигли Андрея Старицкого к тому, чтобы не сопровождать дальше Глинского, а забота о подготовке судовой рати к походу на Казань. Собрался он после посещения вотчины ударить челом брату Василию Ивановичу через посланца своего, чтобы, не ожидая Рождества, начать смотр подготовленных к спуску на воду или еще строящихся ладей, учанов, но особенно юмов, наиболее вместительных судов для перевозки рати и огневого наряда.

Начинать смотр князь Андрей задумал с Твери, где должно быть построено шесть дюжин кораблей для речной рати, затем спускаться по берегу Волги, а где передвигаться и водой – от верфи к верфи – до самого Нижнего Новгорода. До Васильсурска князь решил не идти, ибо, как уверял Хабар-Симский, там уже было все готово, в чем воевода сам убедился, а не верить ему Андрей Старицкий не мог.

К Рождеству, как и велено царем Василием Ивановичем, возвратится в Кремль князь Андрей для доклада и окончательного согласования дальнейших действий. Брать ли в поездку Хабара-Симского князь никак не мог решить. За него это сделал сам царь: без всяких проволочек ответил он младшему брату на его просьбу согласием. Похвалил даже. Да и как же иначе? Не ради же простого лицезрения поедет в дальнюю поездку князь Андрей. При встрече с непорядком каким, с леностью или волокитой, подстегнет кого следует, вот дело и пойдет спорей. Василий Иванович с гонцом передал совет, чтобы князь ни одни свои глаза имел для догляда, и хорошо было бы ему взять в товарищах в придачу Хабара-Симского. На сей раз не как равного с равным. Под рукой, стало быть, князя Андрея Ивановича! Наконец-то поручено ему главенство, вырос, стало быть, из рубашонки последыша.

В слякотное предзимье прибыл в Старицу Хабар-Симский. Побанился, затем попировали пару деньков за дружеским застольем, и – начались будни. Хабар-Симский подробно доложил о том, где и сколько артелей строят корабли, когда они должны быть готовы к спуску. Рассказал воевода, где льются пушки, где готовятся ядра и дробь, откуда и к какому сроку доставят зелье[96]  [96] Зелье – порох.


[Закрыть]. Андрей накрепко схватывал все эти сведения, Дабы не опростоволоситься в разговорах с наместниками царевыми и городовыми воеводами, а если что казалось ему не совсем ясным, с дотошностью докапывался До самых корешков.

Выехали воевода с князем Старицким за полтора месяца до Рождества. Князь, несмотря на капризность погоды, отказался от крытого возка.

– Не по годам в возке кукситься. Не старик же я. Д мокнуть в пути? Как стремянные и дружина, так и я.

В Твери путники провели несколько дней. Здесь все шло ладом. Более того, с большим опережением установленных сроков. Учаны и ладьи стояли в затонах у уреза воды на подставках-салазках. Раз-два – взяли, и – в воде корабль, полностью уже оснащенный, еще и с запасом, который аккуратно уложен в трюм. Борта кораблей проконопачены с великим тщанием. Надежно и красиво.

Юмы, правда, не все завершены, но те, что уже сработаны, покоряли и размерами, и тщательностью постройки. Отметил князь с удовлетворением, что каждый юм имел для хранения зелья специальный отсек с двойными переборками.

– Ни в жизнь сюда воде не просочиться, – клятвенно заверил князя Андрея артельный глава. – Руку даю на отсечение, правую.

– Верим, – кивнул Андрей Иванович, а Хабар-Симский добавил:

– Если в походе не подмокнет зелье, обещаю сверх договорной платы от себя пять рублей.

– Благодарствую за щедрость. Куплю деревеньку на них, чтоб под старость лет век свой доживать не только в собственном тереме, но и в собственной деревеньке. Барствуя.

Князь и воевода улыбнулись, услышав о столь непритязательных желаниях знатного мастерового. Остались довольными они и работой пушкарского двора. Отлитые уже двадцать пушек испытали стрельбой. Пушки не только метко били, но к тому же на глаз выдались пригожие: орнамент велелепный.

– Ядра и дробь отливать закончили, – доложил старший мастеров-литейщиков. – В сухих амбарах хранятся.

– Иль ржа свинец поест?

– Поест не поест, а в уюте и дроби уютней.

– Что верно, то – верно, – согласился князь Андрей.

– Ас зельем как? – поинтересовался Хабар-Симский у наместника Тверского.

– Наготовлено изрядно, но еще из Торжка подвезем, из Волочка и Валдая. Купаться можно будет в зелье. Склады надежные. Можете сами убедиться. А по весне, как приказ поступит, перегрузим на юмы.

Успокоенные и довольные уезжали князь Андрей и Хабар-Симский из Твери в Ярославль, надеясь и там увидеть порядок и старание. Увы, в Ярославле оказалось лада значительно меньше. Особенно со строительством кораблей. Заложены почти все, но до ума доведена едва ли половина, да и та не оснащена. И еще одна недолга: для зелья строится всего один юм, хоть и крепкобортный, с двойными переборками и все вроде бы по уму, но случись что с ним, на мель ли сядет, окажется ли в руках врагов, сразу нет зелья для огневого наряда. Да и в речном бою, если такой случится, на лодках, что ли, подвозить зелье для других юмов, лодей и учанов, где тоже предусмотрены легкие пушки на кичке и корме?